XVIII в.); примерно столько же или чуть меньше — у оленных коряков (с конца XVII по вторую

половину XVIII в.); около 100 лет — у сибирских ненцев (середина XVIII—вторая половина XIX

в.), скандинавских саамов (конец XVII —конец XVIII в.) и нганасан (середина XIX — первая

половина XX в.); около 150 лет — у тундровых энцев и ненцев низовьев Енисея (конец XVIII —

начало XX в.). Его окончание можно фиксировать по появлению свидетельств о регулярном забое

кочевниками своих домашних оленей на мясо и шкуры для собственного потребления 35.

На этой завершающей стадии элементы кризисной ситуации, по-видимому, ускорили переход к

новой форме жизнеобеспечения. Почти у всех тундровых народов Евразии, освоивших

крупностадное оленеводство, раньше или позже наступал момент, когда охота на диких оленей

была уже не в состоянии обеспечивать потребности в пище и сырье для производства или обмена.

Так появлялась необходимость в регулярном забое собственных домашних оленей, которая

знаменовала превращение тундрового аборигенного оленеводства в форму подлинно

производящей экономики. Чаще всего такой качественный скачок был действительно связан с

прямым сокращением популяций диких оленей.

В главе 4 уже отмечалось, что колебания численности диких оленей в зоне тундры имеют

циклический характер и далеко не всегда могут объясняться хищнической деятельностью

человека, распространением огнестрельного оружия или другими чисто социальными причинами.

В самом общем виде эпохи резкого сокращения численности диких оленей в Евразии совпадали с

периодами, неблагоприятными и для аборигенного оленеводства, т. е. с фазами потепления или

нестабильности экологической обстановки в Арктике. Быстрое уменьшение поголовья диких

оленей среди прочего могло объясняться вытеснением их стадами домашних оленей в наиболее

нестабильные приполярные и горные части ареала и занятием домашними оленями «пастбищ-убе-

жищ» — лучших, наиболее безопасных участков, не затрагиваемых гололедицей, обильными

снегопадами или пургой, особенно в период отела. Кроме того, в такие периоды популяции диких

оленей больше страдали и от охотничьего промысла: как относительно — поскольку не могли с

прежней быстротой восполнять понесенные

155

потери, так и абсолютно — из-за роста численности тундрового населения в предшествующую

благоприятную эпоху.

Поэтому наблюдавшееся периодически сокращение или даже полное исчезновение диких оленей во

многих районах Крайнего Севера, столь поражавшее исследователей-современников, лучше всего

опять-таки объяснять совокупным действием неблагоприятных экологических изменений и резкого

усиления антропогенного пресса на популяции. Согласно материалам, приводимым в главе 4, в

тундровой зоне Евразии можно выделить четыре таких периода. На севере Скандинавского п-ова, в

Канино-Тиман-ской и Малоземельской тундрах, на Корякском нагорье и в восточной части Чукотского

п-ова дикие олени стали редкими уже к концу XVIII в. В Большеземельской тундре, низовьях рек Амгу

эмы и Чауна они почти исчезли к середине XIX в. В конце XIX или самом начале XX в. прекратились

массовые переправы мигрирующих оленьих стад («плави») на Колыме и ее притоках, среднем течении

Анадыря. Резко уменьшилась численность оленей в бассейнах Таза и Турухана, на севере Камчатки,

большей части Кольского п-ова. Наконец, уже в 1930-е годы поголовье диких оленей упало на

Полярном Урале, полуостровах Ямал и Гыданский, во многих районах Северной Якутии. Напомню,

что все эти периоды были неблагоприятны и для развития аборигенного оленеводства.

Тем более примечательно, что переход большинства народов тундр Евразии к продуктивному

оленеводству происходил такими же циклическими «волнами». Такое совпадение вряд ли было

случайным. Создается впечатление, что этот процесс почти синхронно шел от западной и восточной

оконечностей тундр Евразии к ее центральному сектору. Раньше всего, очевидно в конце XVII —

начале XVIII в., он охватил скандинавских саамов и часть олен-ных коряков, для которых некоторые

источники уже тогда отмечали существование крупных оленьих стад и активное использование их для

собственного потребления 36.

К концу XVIII — началу XIX в. появляются сведения о регулярном забое своих оленей для питания

канино-тиманскими и малоземельскими ненцами, а на другом конце Евразии — чукчами Чукотского п-

ова 37. В середине XIX в. продуктивное оленеводство, по-видимому, вытеснило охоту и рыболовство в

жизнеобеспечении основной части большеземельских и ямальских ненцев, центральных и западных

групп оленных чукчей; к концу XIX в. это произошло у северных селькупов, Кольских и северо-

восточных финских саамов 38. В первые десятилетия XX в. завершился переход к продуктивному

крупностадному оленеводству основной массы долган, тунд.ровых энцев, нганасан, северных якутов-

оленеводов 39. Таким образом, лишь к XX в. произошло соединение западного и восточного ареалов

крупностадного оленеводства в Евразии, и этот тип природопользования стал господствующим на всем

пространстве внутренней тундровой зоны.

Главным «пусковым механизмом» регулярных забоев оленеводами собственных домашних оленей при

уменьшении в жизне-

156

обеспечении роли охоты представляется не острый недостаток пищи, а нехватка шкур для пошива

одежды, обуви, изготовления покрышек жилища и других бытовых предметов 40. В случае нужды

оленье мясо можно было заменить птицей, рыбой, мясом морского зверя и даже покупной русской

мукой (как это было, например, у европейских ненцев в XIX — XX вв.). Но оленьи шкуры являются

практически незаменимым материалом для изготовления одежды и жилища в условиях Крайнего

Севера. Важно при этом, что каждой семье тундровых кочевников требовалось не просто 40—50

оленьих шкур в год: для каждого из видов потребностей было необходимо известное количество сырья,

полученного в строго определенные периоды года41. Недостаток в этот момент нужного на весь год

числа шкур оленей ставил под угрозу жизненно важный для существования в Арктике процесс

ежегодного обновления теплой зимней одежды, части покрышек жилища и бытового инвентаря. Такая

угроза могла первоначально сниматься изготовлением менее качественной и менее престижной

одежды из шкур пушных зверей, а впоследствии — забоем собственных домашних

оленей.

В некоторых случаях переход к продуктивному крупностадному оленеводству был ускорен

дополнительными факторами. У европейских, а затем и западносибирских тундровых ненцев и

Кольских саамов начало повседневного использования в пищу мяса домашних оленей могло быть

вызвано влиянием коми-зырянского (ижемского) оленеводства, которое с самого момента своего

возникновения в конце XVIII — начале XIX в. было высокотоварной формой производящего

хозяйства. Регулярные забои ижемцами большого числа домашних оленей для продажи мяса и шкур

известны уже в первые десятилетия XIX в.42 Использование ими всех продуктов забоя оленей для

собственного потребления, широкая продажа оленьего мяса и оплата им труда наемных работников

несомненно должны были способствовать разрушению прежнего охранительного отношения ненцев и

саамов к своим стадам и стимулировать развитие у них потребительского и товарного оленеводства.

Для оленных чукчей и коряков такую же стимулирующую роль в переходе к новой форме

жизнеобеспечения сыграли, видимо, не столько военные столкновения и захват чужих оленьих стад

(как порой утверждается в литературе), а обменные и торговые контакты с оседлыми жителями —

эскимосами, приморскими чукчами и коряками, смешанным обрусевшим населением Колымы, Гижиги

и Анадыря. При сокращении поголовья диких оленей оседлые жители лишились важного источника

питания, но главное — необходимого сырья для пошива теплой зимней одежды, которое они могли

приобрести только у тундровых оленеводов. На Чукотском п-ове, например, дикие олени почти

исчезли уже к концу XVIII в., и к этому же времени имеются совершенно определенные свидетельства

устоявшегося обмена между береговым и кочевым тундровым населением 43. Не исключено, что имен-

157

но благодаря более интенсивным межэтническим контактам продуктивное крупностадное

оленеводство стало доминирующей формой жизнеобеспечения на крайнем западе и востоке тундровой

зоны Евразии намного раньше, чем на севере Средней и Восточной Сибири, где смешанная

промыслово-оленеводческая форма природопользования господствовала до второй половины XIX—

начала XX в.

Широкое употребление в пищу и на бытовые нужды продукции собственных стад привело к

существенным переменам в жизнеобеспечении тундровых кочевников. Прежде всего оно способст-

вовало выравниванию потребления, ликвидации характерных для промысловой экономики резких

сезонных перепадов количества и состава поступающей пищи, прекращению регулярных голодовок.

Стабилизация жизнеобеспечения должна была несомненно отразиться на росте численности тундровых

оленеводов. Такой рост действительно фиксируется по источникам XVII—XIX вв.

Лучше всего эти сведения систематизированы опять-таки для европейских ненцев44. В течение XVI—

XVII вв. при господстве у них промыслового жизнеобеспечения с охотой, рыболовством и

мелкостадным транспортным оленеводством общая численность европейских ненцев (по расчетам

числа мужчин-плательщиков ясака) составляла около 1300—1400 человек. Видимо, эту цифру можно

принять как некий «средний» уровень при данной модели жизнеобеспечения, отмеченный

фрагментарными и не всегда надежными источниками.

По-видимому, на протяжении XVIII в. численность европейских ненцев медленно увеличивалась и к

1780-м годам достигла 1800—1900 человек. Но затем всего за каких-нибудь 80 лет (1780—1860 гг.) она

возросла в три раза (!), после чего, достигнув цифры 5,5—6 тыс. человек, вновь относительно

стабилизировалась и почти сто лет колебалась на этом уровне (граф. 5). Интересно, что этот

«демографический взрыв», т. е. период максимального прироста, начался не с появлением у

европейских ненцев крупных стад домашних оленей в первой половине XVIII в., а 50—80 лет спустя

— с переходом к продуктивному оленеводству. При общем быстром росте всех европейских ненцев

численность западных групп оленеводов (канинских и тиманских) особенно возросла в последние

десятилетия XVIII в., а восточных (большеземель-ских) — в первой половине XIX в. Это хорошо

соответствует сведениям о более раннем исчезновении диких оленей в западной части европейских

тундр по сравнению с восточной и переходу канинских и тиманских ненцев к питанию мясом своим

домашних оленей и покупной русской мукой уже в конце XVIII в.

Таким образом, за 150—180 лет, с конца XVII по середину XIX в., численность европейских ненцев, по

исчислениям Б. О. Долгих, увеличилась примерно в четыре раза: с 1400 —1500 до 5500 — 6000

человек 45. Последующая динамика с середины XIX в. (табл. 27) определялась спадами численности

населения в годы эпидемий или массовых падежей домашних оленей (в конце

158

1870-х, 1880-х, начале 1900-х годов) за счет возраставшей смертности или оттока оленеводов за Урал в

годы сильных эпизоотии. Именно такой тип демографического поведения кочевников вос-

станавливается по данным первых десятилетий XX в. (см. главу 3). Значит, цифру в 5,5—6 тыс. человек

можно рассматривать как новый «критический уровень» для той же территории при более

продуктивной системе природопользования.

Оценки по другим тундровым народам Евразии, к сожалению, менее надежны, но также подтверждают

вывод о быстром росте кочевого населения с переходом к крупностадному оленеводству. Так,

численность кочевых чукчей, по весьма условным расчетам Б. О. Долгих, могла составлять в XVII в.

около 2 тыс. человек. а к концу XIX в. достигла 8,8 тыс. человек, после чего опять-таки относительно

стабилизировалась 46. Следовательно, и здесь крупно-

стадное оленеводство оказалось примерно в четыре раза более продуктивной формой

природопользования, чем охота на диких оленей в сочетании с рыболовством и морским промыслом.

Та же картина наблюдалась и у оленных коряков — чавчувенов. В середине XVIII в., в период

активного перехода к производящему оленеводческому хозяйству, их численность составляла около