1200—1300 Человек. К концу XVIII в. Она возросла до 1,5 тыс. Человек, а затем всего за 50—80 лет

увеличилась в 2,5 раза — до 3,7—3,8 тыс. человек в конце XIX в., после чего вновь относительно

стабилизировалась 47.

Прекращение заметного роста населения и сохранение его относительной стабильности на протяжении

последующих десятилетий явно указывает, что со второй половины XIX в. специализированная

оленеводческая форма природопользования вступает в следующую фазу — период экономического

доминирования крупностадного оленеводства в тундровой зоне Евразии. Этот этап продолжался до 40

— 50-х годов нашего столетия, т. е. до начала широкой коллективизации и последующей

реконструкции хозяйства кочевников. Характерная для него система жизнеобеспечения подробно

рассмотрена в главе 3.

Быстрое увеличение численности оленеводческого населения в XVIII—XIX вв. шло не только за счет

его высокого' естественного прироста. Важным фактором был, видимо, отток в тундру берегового

населения, привлеченного возможностями новой формы природопользования . Но этот процесс все же

не мог быть продолжительным. При имущественной дифференциации оленеводов и накоплении

крупных стад в руках отдельных богатых владельцев «свободные ниши» для ведения оленеводства

оказались быстро заполнены. Уже в XVIII — начале XIX в. в тундре появляется прослойка

разорившихся, обедневших оленеводов, вынужденных переходить к батрачеству, товарному

рыболовству или морскому промыслу 49. Усилившееся хозяйственное расслоение жителей тундры

вновь вело к некоторому увеличению оседлого или полуоседлого населения с преимущественно

промысловым, но уже, как правило, товарным хозяйством. Так в тундрах Евразии возник еще один тип

жизнеобеспечения — с опорой на рыболовство, пушную охоту и морской промысел, с активным

потреблением покупного продовольствия и мелкостадным транспортным оленеводством. Некоторые

его варианты будут подробней рассмотрены в главе 6.

Процесс «вторичного» оседания и роста оседлого населения стимулировался достигнутой ранее

относительной стабильностью поголовья домашних оленей. Правда, его динамику мы можем

проследить в самом общем виде лишь для отдельных частей тундровой зоны Евразии: Скандинавского

__________и Восточноевропейского Севера (с конца XVIII или даже начала — середины XIX в.), севера Западной

Сибири (с середины XIX в.), Чукотки и Камчатки (с первых десятилетий XX в.). Она складывалась из

чередования катастрофических падений численности животных в годы эпизоотии или

неблагоприятных погодных условий и последующего

160

довольно быстрого ее восстановления до прежнего или близкого уровня.

Следовательно, итогом развития крупностадного оленеводства в Евразии оказалось не только

вытеснение дикого оленя домашним на обширных пространствах тундровой зоны. Новым для тундро-

вых экосистем стал особый тип динамики популяций домашних животных, характерный для всех

типов кочевого экстенсивного скотоводства: с более высокой плодовитостью, повышенной плотностью

выпаса и концентрации поголовья, очень резкими снижениями численности в годы массовых падежей

и эпизоотии и быстрыми восстановлениями до некоторого «предельного» уровня 50.

Подводя итог описанного пути исторической эволюции оленеводства в тундровой зоне Евразии, можно

сказать, что в течение последних столетий здесь произошла подлинная хозяйственно-экономическая

революция. Она ознаменовала переход аборигенного населения от промысловой (присваивающей)

экономики с элементами «раннего», транспортного животноводства к высокоспециализированной

продуктивной форме скотоводства. И хотя не так легко оценить сейчас, насколько этот процесс мог

быть ускорен включением Севера в состав Русского государства, он несомненно должен считаться

самостоятельным достижением обитателей тундры, закономерным результатом эволюции их систем

природопользования.

В течение весьма короткого времени, XVIII—XIX вв., в тундровой зоне Евразии произошла

радикальная перестройка структуры связей аборигенного населения со своей средой обитания. За этот

срок здесь последовательно сменили друг друга три различные системы жизнеобеспечения: 1)

мобильных охотников-рыболовов с транспортным вспомогательным оленеводством; 2) кочевых

охотников с крупностадным транспортным оленеводством; 3) высокоспециализированных кочевников-

оленеводов. В некоторых районах во второй половине XIX в. появилась еще одна форма

жизнеобеспечения — с товарной охотой или рыболовством, активным потреблением покупного

продовольствия и потребительским оленеводством. Учитывая огромное многообразие известных к XX

в. этнических и региональных вариантов тундрового аборигенного оленеводства, можно лишь

поражаться пластичности этой хозяйственно-экологической модели адаптации, ее способности к

быстрым изменениям в своеобразных социально-исторических или природных условиях.

Столь явная способность к быстрому прогрессивному росту, во всяком случае — в отдельные отрезки

времени, опровергает встречающиеся в литературе высказывания о «застывании» традиционного

хозяйства народов Севера, замедлении темпов их исторической эволюции ". Скорее напротив:

характерные для Крайнего Севера быстрота и резкость экологических и социальных

И И. И. Крупник 161

изменений привели к тому, что сложный процесс перехода к жизнеобеспечению за счет

производящих форм хозяйства занял здесь по сути всего полтора—два столетия. В других районах

мира, как известно, он потребовал значительно более долгого времени. Точно так же история

обитателей тундр Евразии в XVIII — XIX вв. показывает нам, что процессы демографического

развития на Крайнем Севере могут в отдельные периоды идти с не меньшей, если даже не

большей скоростью, чем в экологически более благоприятных районах мира. Трудно найти другой

хорошо документированный исторический пример, когда переход к производящему хозяйству

вызвал бы четырехкратное увеличение численности кочевников всего за несколько поколений.

Такие темпы роста, как у европейских ненцев или оленных чукчей конца XVIII — начала XIX в.,

тем более удивительны, что они наблюдались в традиционных обществах, живущих в

экстремальной среде обитания, в условиях частых эпидемий, межплеменных __________конфликтов, отсут-

ствия какой-либо медицинской помощи.

История появления крупностадного оленеводства в тундрах Евразии дает нам первые факты для

анализа путей эволюции традиционных обществ на Крайнем Севере. Видимое в общей

исторической ретроспективе их культурное и экономическое отставание следует, очевидно,

объяснять не прямым замедлением темпов общественно-политического развития в 'экстремальной

среде обитания, а какой-то специфичностью их форм проявления. Так, быстрота происходящих

хозяйственных и социальных изменений определяется не просто «совокупным действием»

социально-исторических и экологических факторов. Огромную роль играет конкретное

направление действующих в данный момент тенденций социального и природного развития.

В случае, когда эти тенденции действуют однонаправленно, процессы эволюции разительно

ускоряются. Примерами таких совпадений социальных и экологических тенденций в истории

крупностадного оленеводства мы можем считать скачкообразный рост поголовья домашних

оленей в тундровой зоне в XVIII в., когда благоприятная экологическая обстановка сочеталась со

стимулирующими социальными процессами, или столь же лавинообразные падения численности

диких оленей в разные периоды XVIII — первой трети XX в. (экологически неблагоприятные

условия, мощный охотничий пресс, вытеснение в наиболее уязвимые части ареала).

Напомним, что падение крупностадного товарного оленеводства на Аляске в 1930—1940-е годы,

вызванное безусловно негативными социально-экономическими причинами, также пришлось на

экологически неблагоприятный период для северного оленеводческого хозяйства.

Что же происходило в тех случаях, когда направления социального и экологического развития не

совпадали или даже действовали «навстречу» друг другу? Можно полагать, что их влияние как бы

складывалось и взаимно ослаблялось. Одним из таких

162

периодов безусловно можно считать конец XVI —первую половину XVII в., когда экологические

условия в тундрах Евразии должны были, казалось, благоприятствовать росту численности

домашних оленей, но социальная обстановка была крайне напряженной из-за массовых

передвижений населения и постоянных военных конфликтов.

Думаю, при желании мы можем найти и другие примеры подобных ситуаций. Но крупностадное

оленеводство на севере Евразии слишком молодо, а ранние этапы кочевых форм природо-

пользования в тундрах Евразии очень плохо отражены в документальных источниках и еще хуже

известны по археологическим памятникам. Поэтому для анализа соотношения социально-эконо-

мических и экологических факторов в развитии традиционных обществ Крайнего Севера нам

лучше обратиться к истории более древней и устойчивой формы арктического жизнеобеспечения

— к приморскому зверобойному промыслу.

' Я искренне признателен Г. Н. Грачевой, обратившей мое внимание на этот термин вместо менее удачной формы

«крупнотабунное оленеводство» ср.: Крупник, 1975; 1976 б).

2 См. подробнее: Вайнштейн, 1972, 100—101; Шнирельман, 1980, 175—182.

3 Вайнштейн, 1972, 123; 1981, 119-123; Василевич, Левин, 1951, 78-81; Васильев В. И., 1979, 64 — 66; Максимов А. Н.,

1929, 22—24; Шнирельман, 1977, 29-30 и др.

4 Василевич, Левин, 1951, 82-84; Гурвич, 1983, 114-115; Шнирельман, 1980, 180-181.

5 Вдовин, 1950, 79-81; 1973, 242; 1975, 146-147; Вольфсон, 1984, 38-50; Диков, 1975, 52; Золотарев, Левин, 1940,

184; Симченко, 1976, 77; 1978, 149—150.

6 Общественный строй, 1970, 39; Симченко, 1978, 150.

7 Вдовин, 1948, 70; Колычева, 1956, 79; Общественный строй, 1970, 98. Подробнее этот вопрос рассмотрен в

специальной работе: Крупник, 19766.

9 Алексеев М., 1932, 273, 296; 1936, 201, 249, 272; Долгих, 1970, 25-26; Колычева, 1956, 78—80.

10 Колычева, 1956, 75; Долгих, 1970, 22; Васильев В. И., 1979, 78. " Ср.: Шнирельман, 1974, 50-51.

12 Вдовин, 1948, 61; 1965, 12-16; 1975, 152-154; Гурвич, 1977, 51; Долгих, 1952, 6-80; 1970, 133-134; Лебедев,

1980, 86-87; Левин, 1958, 224; Попов, 1948; Юкагиры, 1975, 56-60; Meriot, 1984, 378-379.

13 Вопросы и ответы, 1787, IX, 4 — 5; Зуев, 1947, 32; Латкин, 1853, 106-107; Лепехин, 1805, 229.

14 См.: Вдовин, 1948, 61; 1965, 9-17; 1975, 153-155 (чукчи); Попов, 1948, 55; Долгих, 1952, 8—9; Грачева, 1983, 8

(нганасаны); Попов, 1934, 125, 138 (долганы); Левин, 1958, 224; Гурвич, 1983, 115 (коряки); Лукьянченко, 1971,22,30-33;

Конаков, 1988, 50-52; Никкуль, 1975, 132 (саамы); Долгих, 1970, 134 (энцы); Гурвич, 1977, 51-52 (якуты); Лебедев,

1978, 16; 1980, 86-87 (селькупы); Козьмин, 1980, 171 (ханты); Жеребцов, 1982, 162 (коми) и др.

15 Гурвич, 1983, 115; Общественный строй, 1970, 54, 98-100.

16 Богораз, 1931, 108-112; Вдовин, 1948, 69-70; 1965, 17-20; Долгих, 1970, 134; Лебедев, 1980, 86—87 и др.

17 Leeds, 1965, 98; Очерки истории Чукотки, 1974, 70; Хлобыстин, Грачева, 1974, 84—85; Хлобыстин, Левковская. 1974,

240.

Гептнер и др., 1960, 306; Макарова, Сегаль, 1958; Панин, 1930, 60-64; Слоним,

1966, 46. 19 Давыдов, 1960, 71-74; Жигунов, 1961, 81-84-86; Сегаль, 1960, 239.

Керцелли, 1911, 52; Сдобников, 1933, 189. 21 Городков, 1926, 154-155; Сдобников, 1933, 217; Юдин, 1969, 9.

И* 163

История морского зверобойного промысла в Арктике насчитывает много тысячелетий. Самые ранние

следы охоты на морских животных в высоких широтах обнаружены на северном побережье Норвегии

и Кольского п-ова и в восточной части Алеутского архипелага (стоянка Анангула). Они датируются

VIII —VI тыс. до н. э.1 В более суровых, собственно арктических районах стоянки приморских

охотников появляются около 4,5 тыс. лет назад: первоначально, видимо, на севере Аляски, откуда

затем быстро распространяются на восток вплоть до канадских островов и севера Гренландии2.

Следовательно, уже четыре тысячи лет назад охота на морских животных позволила человеку освоить

обширные, до того безлюдные пространства на берегах арктических морей и проникнуть в самый

центр Полярного бассейна до 80—82° с. ш.

На крайнем севере Евразии история приморских систем жизнеобеспечения лучше всего изучена на

примере древних культур азиатских эскимосов на Чукотском п-ове. Район Берингова пролива с его

удивительным богатством морских промысловых ресурсов был одним из главных центров зверобойной

культуры всей циркумполярной области. Непрерывное развитие оседлого приморского хозяйства

продолжалось здесь около двух с половиной тысяч лет: с конца I тыс. до н. э. и вплоть до нашего

времени. Возможно, этот период удастся удревнить еще на целую тысячу лет благодаря недавней

находке стоянки первобытных зверобоев на о. Врангеля; но на материке следы столь древних

приморских культур пока не обнаружены.

Раскопки древнеэскимосских поселений и могильников показывают, что в течение последних двух

тысяч лет жизнеобеспечение приморских жителей Чукотки — предков азиатских эскимосов и

береговых чукчей — основывалось на развитом зверобойном промысле. Уже две тысячи лет назад

древние охотники добывали тех же морских животных (китов, белух, моржей, тюленей), что и

эскимосы начала XX в. Одновременно они активно использовали другие ресурсы своей среды

обитания, дополняя морской промысел охотой на наземных животных, птиц, рыболовством, сбором

продуктов моря и съедобных растений. Не менее двух тысяч лет назад возникли на побережье

Берингова пролива и долговременные по-

165

селки оседлых зверобоев с крупными полуподземными жилищами. Вокруг этих поселков

сформировались своеобразные антропогенные ландшафты, сохраняющие до наших дней следы

человеческого обитания.

Опираясь на археологические материалы, в истории приморских систем жизнеобеспечения на

Чукотском п-ве можно выделить несколько хронологических вариантов, которые мы вправе

связывать с известными археологическими культурами древних эскимосов:

древнеберингоморской, оквикской, бирниркской, пунук-ской, туле и т. п. В древнеберингоморско-

оквикскую эпоху (конец I тыс. до н. э. — первая половина I тыс. н. э.) главную роль в жизне-

обеспечении морских охотников играла добыча моржа. Система жизнеобеспечения бирниркской

культуры (середина I тыс. н. э.) ориентировалась преимущественно на промысел тюленей и диких

оленей, о чем свидетельствуют преобладание небольших гарпунов и обилие орудий из оленьего

рога. Пунукская модель (вторая половина I—начало II тыс.) отражает явную ориентацию на

коллективную добычу крупных гренландских китов и общий расцвет китобойной аборигенной

культуры. В системе жизнеобеспечения последующей культуры туле (середина II тыс.), как и

этнографически известных азиатских эскимосов и береговых чукчей XVIII — XIX вв., вновь

преобладал промысел ластоногих, хфтя охота на китов сохраняла важное значение 3. Близкое

соотношение дают нам балансы жизнеобеспечения эскимосских общин начала XX в. (см. главу 2),

но с очевидным снижением роли китобойного промысла из-за хищнического истребления китов в

водах Чукотки американскими судами во второй половине XIX в.

При этом за два с половиной тысячелетия приморское хозяйство эскимосов на Чукотском п-ове

пережило несколько отчетливых периодов расцвета, чередовавшихся с этапами спада, вероятного

снижения численности населения и даже культурного регресса. Последние можно связывать с

серединой бирниркской эпохи (V — VII вв. н. э.), второй половиной эпохи туле (XIV—XV вв.) и