13 И. И. Крупник 193

Индепенденс II — саркак — ранний и поздний дорсет — туле. В периоды этих разрывов

население либо мигрировало в другие районы, либо вымирало, и тогда значительные части

Гренландии полностью обезлюдевали 9.

Еще большим «слоеным пирогом» видится история внутренних районов Северной Аляски.

Различные культурные комплексы (денби, Нортон, ипиутак, каиюк, тукту и др.) сменяли здесь

друг друга без какой-либо генетической преемственности, как будто в разное время и с разных

сторон сюда периодически проникали группы мигрантов, которые через какое-то время исчезали,

не оставив потомков 10.

Но, пожалуй, наиболее поучительным оказался опыт, связанный с открытием «Китовой аллеи».

Древнее святилище, действовавшее не более 4— 6 столетий назад, не имело, казалось, никаких

параллелей в этнографически известной культуре эскимосов Чу котки XIX — начала XX в. Скорее

оно выглядело наследием какого-то иного пласта, с почти аналогичной материально-хозяй-

ственной базой, но другими нормами ритуальной и духовной жизни. Причины столь глубокого

забвения «Китовой аллеи» оставалось искать в смене этнокультурной традиции, активных

миграциях древних эскимосов и появлении новой системы их племенного деления между XV (?) и

XVII — xvj1i вв."

Анализ таких культурных и демографических «разрывов» может стать весьма продуктивным для

понимания особенностей исторического развития обитателей Арктики. Еще недавно поселки

древних эскимосов на побережье Чукотки казались устойчивыми социумами, существовавшими

непрерывно с периода древнего берингоморья и чуть ли не до исторического времени. Размеры их

оставались как бы неизменными, а если и увеличивались, то лишь на фоне столетий и

тысячелетий. Американский антрополог А. Харпер реконструировал для древних алеутов за

последние 9 тысяч лет (!) средний годовой прирост населения на уровне 0,3 °/оо (с колебаниями от

0,2 До 0,7 °/0о) • Это значит, что община в 100 человек увеличивалась на 1 человека за 30 лет и на 3

человека — за целое столетие. Маленькие стабильные коллективы древних охотников могли,

таким образом, в течение столетий поддерживать «демографическое равновесие» с ресурсами

своей среды обитания 13.

Стоит ли говорить, что подобная историческая модель разительно отличается от известных фактов

демографии традиционных арктических популяций с их высокой рождаемостью, очень высокой

смертностью, резкими скачками численности, отмеченными в источниках X»VI II—начала XX в.

Кроме того, модель «минимального прироста» не может объяснить, за счет каких людских ресур-

сов осуществлялись передвижки населения и целые волны миграций, покрывались потери от

болезней, голодовок, войн или стихийных бедствий. Очевидно, что все эти явления сопровождали

древнего человека с самого начала освоения им территории Арктики.

194

Сейчас скорее вызывают улыбку безапелляционные заявления о том, что накануне контактов с

европейцами «здоровье эскимосов было хорошим, если не исключительным» и что эскимосы

«достигли исключительно эффективного приспособления к неблагоприятной среде и процветали

— кроме некоторых обычных болезней (?), присущих всему человечеству» |4. Как известно, уже

первые европейские путешественники отметили широкое распространение среди эскимосов

глазных, респираторных и психических болезней, психической отсталости и мускульно-скелетных

дефектов. Судя по патологическим нарушениям, 10 % людей, погребенных на Эквенском

древнеэскимосском могильнике, страдали тяжелыми формами остеоартрозов и спондилезов и

фактически были полными инвалидами, не способными охотиться и выполнять домашнюю

работу.

Некоторые позднепунукские захоронения на о. Св. Лаврентия говорят о недостатке питания и

даже прямом физическом вырождении. Согласно реконструкции медико-санитарной обстановки,

коренное население Чукотки задолго до прихода русских страдало от многочисленных

простудных, кожных и желудочно-кишечных заболеваний, туберкулеза и, возможно, даже от

венерических болезней |5. Наконец, на всей территории Арктики известны примеры вымирания

целых общин от голода или пищевых отравлений, массовой гибели охотников в море и больших

групп населения — от несчастных случаев и стихийных бедствий ' . Азиатские эскимосы имеют

даже специальное слово каванахтукаг мит («непроснувшиеся» ) для обозначения погибших от

голода или болезней людей, чьи кости в изобилии встречались в развалинах старых землянок.

В свете таких фактов вряд ли справедливо говорить о «демографической стабильности» коренных

жителей Севера, их непрерывной культурной преемственности на протяжении многих столетий.

Напротив, история аборигенов Арктики поражает обилием «разрывов» и кризисов, смен

этнокультурной традиции, глубиной экологических и социальных потрясений. Письменные источ-

ники XVII—XVIII вв. рисуют эту историю как сплошную цепь различных бедствий: эпидемий и

голодовок, междоусобных конфликтов, падежей диких и домашних животных, закабаления и

спаивания и даже прямого истребления в ходе европейской колонизации. Этот печальный

мартиролог восстановлен в деталях для юкагиров и нганасан, кереков и коряков Охотского

побережья, атапасков-кучинов и йеллоунайфов, эскимосов о. Святого Лаврентия и внутренних

районов Аляски, многих других северных народностей .

Но даже в столь тяжелых условиях общая численность коренного населения Арктики со времени

начала контактов с европейцами заметно увеличилась. Для середины XVII в. Б. О. Долгих,

опираясь на ясачные списки и некоторые другие источники, оценил численность всех народов

Сибири в 207 тыс. человек; по Первой Всероссийской переписи населения 1897 г. она составила

уже

13* 195

822 тыс. человек18. В середине XVII в. в арктической полосе Евразии проживало, видимо, около 30 тыс.

человек (без Кольских и скандинавских саамов и русских поморов); к началу XX в. это население

выросло более чем в два раза — до 63 тыс. человек '9. При этом многие группы Арктики, как мы видели

в предыдущих главах, не только в три — четыре раза увеличили свою численность и расширили

этническую территорию (ненцы, чукчи, коряки-оленеводы), но и перешли к новой, более продуктивной

форме природопользования — крупностадному оленеводству.

Более тяжелые потери в ходе европейской колонизации понесло коренное население Американской

Арктики, особенно эскимосы севера Аляски и некоторых районов Канадского побережья. Но зато

численность эскимосов Западной Гренландии, несмотря на периодические голодовки и эпидемии,

увеличилась с конца XVIII до начала XX в. в 2,5 раза: с 5 до 12,5 тыс. человек20. Сравнение этих

примеров развития жителей Крайнего Севера с судьбой аборигенов Австралии, индейцев Северной и

Южной Америки, охотников-собирателей тропической Африки еще более подчеркивает

жизнеспособность арктических народов.

Однако причины такой жизнеспособности напрасно искать в модели «минимального прироста», как и в

концепциях «предельной емкости» или слабансированных гомеостатических экосистем. Для

объяснения «устойчивого» состояния традиционных обществ Арктики в их суровой среде обитания эти

концепции могут предложить лишь один социальный механизм — сознательное ограничение прироста

населения за счет особых норм демографического поведения, в первую очередь регулярного

детоубийства (инфанти-цида). С этим тесно связан и другой популярный тезис, согласно которому

охотники Крайнего Севера всегда использовали ресурсы своей среды обитания самым бережным,

рациональным образом и добывали строго ограниченное количество пищи, необходимое им для

пропитания. Аргументы подобных концепций нам уже известны: распространение инфантицида у

некоторых групп эскимосов Американской Арктики; обычаи «добровольной смерти», убийства

больных и стариков; характерное для всех северных народностей очень бережное отношение к

добываемой пище и свойственные им ритуальные или рациональные традиции оберега-ния

промысловых ресурсов.

Реальность названных традиций не вызывает сомнения; она подтверждена большим числом надежных

этнографических источников и прямых наблюдений21. Но столь же реальными выглядят и другие

факты, приводимые на страницах этой книги: высокая рождаемость ji быстрые темпы прироста

арктических народов в отдельные периоды их истории, активное воздействие на среду обитания,

интенсивная нагрузка на используемые ресурсы. Как справедливо отметил Э. Вейер, нормы

сексуального поведения у эскимосов всегда были направлены на максимальное увеличение

рождаемости22. В условиях тяжелейшей борьбы за существование, где каждый непродуктивный член

общины становился обузой для

196

всего коллектива, дети, старики и инвалиды пользовались и пользуются у народов Севера глубокой

заботой и вниманием. Как известно, у всех жителей Арктики самым тяжелым несчастьем традиционно

считалась бездетность и, наоборот, обилие детей обычно укрепляло престижность семьи. В источниках

и посемейных списках XVIII — начала __________XX в. мы постоянно встречаем семьи с большим числом

малолетних детей, что было бы невозможно в условиях жесткого регулирования прироста населения.

В одной из предшествующих работ я специально рассмотрел влияние детоубийства (инфантицида) на

демографическую структуру аборигенных групп Северной Евразии по документальным источникам