§ 5. Методологические дискуссии 20-30-х годов в советской психологии

Возникновению единого подхода всегда предшествует в на­уке период острой полемики, дискуссий. Не миновала сия чаша и советскую психологию. Однако в конкретных социально-по­литических условиях нашей страны эти процессы порой при­обретали чрезвычайно острый и даже трагический характер. Дело усугублялось тем, что на рубеже 20-30-х гг. в социально-политической жизни страны происходят серьезные изменения. На фоне острой классовой борьбы, сопровождающейся опреде­ленными ограничениями демократии, все более укрепляются тоталитарные тенденции, начинает складываться режим культа личности Сталина.

Административно-командный стиль управления, характер­ный для тоталитарного государства, проникает и в область на­уки. Период относительно свободного, «плюралистического» развития ее заканчивается. На смену ему приходит сложный и драматический этап, характеризующийся полной подчинен­ностью научной мысли господствующей в обществе идеологии и политики. Нарастают процессы идеологизации научной де­ятельности, научные дискуссии все больше приобретают иде-олого-оценочный, а не творческий характер. Провозглашенный В.И.Лениным принцип партийности и классового подхода ста­новится главным мерилом, критерием оценки и одним из ос­новных принципов организации научной деятельности. Иде­ология непосредственно вторгается в научную жизнь, диктует науке не только то, что она должна искать, но и то, как, каким

73

образом она должна решать стоящие перед ней задачи, апри­орно задает желаемый (требуемый) результат. Соответственно, уровень ценности и значимости научных теорий, концепций определяется в первую очередь степенью их соответствия мар­ксистским идеям и принципам. Какое-либо отступление от господствующей методологической парадигмы карается самы­ми суровыми санкциями.

Одной из первых отраслей науки, испытавших на себе всю силу этих санкций, стала психология. И это не случайно. Объек­тивно задача психологии состоит в том, чтобы обеспечить пони­мание человеком закономерностей психической жизни, себя самого и окружающих его людей и на этой основе — развитие саморегуляции, творческого, глубоко индивидуального отноше­ния к миру, формирование активной жизненной позиции. Ос­новная же цель и направленность тоталитарного режима зак­лючается в минимизации инициативы и творчества, в обеспече­нии управляемости всеми субъектами социальной жизни; он нуждается в стандартизированной личности и унифицирован­ном поведении.

Постепенно начинается наступление идеологии по всему фронту психологической науки. Если в первые послереволю­ционные годы лояльности или чисто декларативного приня­тия социальных и идеологических ценностей государства дик­татуры пролетариата было достаточно для того, чтобы продол­жать исследования в привычном традиционном русле, то к концу 20-х гг. ситуация коренным образом меняется. Откры­валась трагическая для психологии полоса ее гонений, когда начался священный «крестовый поход» против всякого свобо­домыслия. Его целью было уже уничтожение не какого-либо одного направления, а многообразия мнений и подходов вооб­ще, подчинение их единому основанию. Не те или иные науч­ные школы и теории должны были определять методологию психологии, а философские идеи Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина. С этой целью организуется инициированная сверху и носящая откровенно идеологический характер тотальная ревизия разных психологических направлений, школ и тече­ний. В ходе этой кампании, возглавленной Коммунистической Академией, ставилась задача оценить положение в науке и осуществить ее «марксистско-ленинскую реконструкцию», внести в науку принципы марксистской материалистической диалектики. Поскольку дискуссии в области психологии в

74

конце 20-х гг. совпали с широкими дискуссиями в обществен­ных науках и естествознании и осуществлялись на фоне, как тогда отмечалось, борьбы марксистской философии с разными уклонениями в философских науках (позитивистским — С.Минин, Э.Енчмин; механистическим — И.В. Скворцов-Степанов, В.Н.Сарабьянов, И.А. Боричевский; ревизионистс­ким — А.М.Деборин), это не могло не отразиться и в психо­логических дискуссиях.

Именно методологические проблемы стали центральными во время дискуссий по рефлексологии (1929) и по реактологии (1930-31 гг.).

Первыми после смерти своего лидера — В.М.Бехтерева (1927) — дискуссию начинают рефлексологи. Методологичес­кая секция Общества рефлексологии, неврологии, гипнотизма и биофизики выступила с предложением обсудить пути дальней­шего развития рефлексологии, наметить перспективы, критичес­ки осмыслить свой собственный накопленный опыт: «Наступил период положительной переоценки всего коллективным трудом созданного в этой области материала...» [68, с. 6]. Реализацией этой осознанной потребности в саморефлексии стала рефлексо­логическая дискуссия, развернувшаяся 4 мая - 10 июня 1929 г. и продолжившаяся на конференции, состоявшейся в сентяб­ре того же года в Государственном рефлексологическом инсти­туте по изучению мозга им. Бехтерева в г.Ленинграде. Как отмечается в материалах дискуссии, задача ее состоит в том, чтобы, исследовав принципы диалектического и исторического материализма, проанализировав историю всех учений о поведении животных и человека, методологически осмыслив материал, накоп­ленный в разных областях рефлексологии, разработать ее новую ме­тодологию рефлексологии, «наметить ее пути и перспективы, пе­ресмотреть и выработать новые методики исследования и выяснить подлинную связь рефлексологии со смежными ей науками» [там же, с. 8]. Своеобразным итогом обсуждения проблем рефлексоло­гии и, одновременно, реактологии, явилась и так называемая реак­тологическая дискуссия, проходившая в Москве в 1931 г.

В советской историографии итоги дискуссий оцениваются однозначно положительно; указывается, что они подготовили условия для преодоления механистических тенденций в пси­хологии, явились импульсом к построению «новой системы ма­териалистической психологии, опирающейся на прочный фи­лософский фундамент» [20, с. 77]. Подчеркивается, что в ре-

75

зультате философских и психологических дискуссий 20-х го­дов был совершен качественный поворот в развитии советской психологической науки [там же].

Действительно, любая научная дискуссия (если она являет­ся собственно научной) выступает условием развития научно­го познания и уже в этом смысле продуктивна. Немало кон­структивных идей, положений, касающихся познания психи­ки, было высказано и во время этих так называемых «поведенческих» дискуссий. Так, ученые-рефлексологи под­твердили свою приверженность принятой ими и последователь­но реализуемой в исследовательской практике научной стра­тегии, заключающейся во всестороннем анализе поведения, материалистическом монизме, объективном подходе к изуче­нию человека. Но, в то же время, руководствуясь задачами даль­нейшего развития рефлексологического учения, с одной сто­роны, и под влиянием социальных и идеологических иннова­ций, с другой, они пытались найти точки опоры в новой методологии. В качестве такой методологии определяется ма­териалистическая диалектика. В материалах рефлексологичес­кой конференции по этому поводу говорится: «Неотложной стала задача создания новых предпосылок, новой методологии и методики, новой проблематики всестороннего изучения по­ведения человека. Обосновать новую методологию, методику и проблематику изучения поведения можно только на основе материалистической диалектики, с одной стороны, и на осно­ве максимального сотрудничества и взаимной связи всех смеж­ных наук, с другой» [68, с. 6]. В соединении накопленного в русле объективно-рефлексологического познания поведения конкретного материала с диалектической методологией видел­ся залог успеха и условие дальнейшего перспективного раз­вития знаний о человеке.

Обращает на себя внимание тот факт, что центром обсуждения на рефлексологической дискуссии становится наиболее важный, сложный и болевой вопрос — о соотношении рефлексологии и психологии. Это свидетельствовало об осознании самими рефлек­сологами недостаточности чисто поведенческого подхода.

Большинство участников дискуссии высказывается за син­тез рефлексологии и психологии, подчеркивая при этом, что речь должна идти не о механическом их объединении и не о некоем «абстрактно-неопределенном, формальном» синтезе, а о «диалектическом синтезе», при котором «противоположнос-

76

ти синтезируются через их развитие..., преодолевают свою од­носторонность, снимаются в высшем конкретно-определенном единстве» [там же]. Но возникал еще один принципиальный вопрос — что же должно стать основой осуществления син­теза — «соотносительная (рефлекторная) деятельность» (по Бехтереву) или психика?

Придерживаясь монистических позиций, участники дискус­сии практически единодушно отдают приоритет соотноситель­ной деятельности. Но это не означало уже, как это было преж­де, отказа от психики. Большинство ученых — В.Н.Осипова, Б.Г.Ананьев, И.Ф.Куразов и др. — доказывали необходимость переосмысления предмета рефлексологии и введения в него пси­хической составляющей. Наиболее полно и аргументированно указанную позицию в своем докладе выразила В.Н.Осипова. Она рассматривает психику как «качественную сторону единой соотносительной деятельности», компоненту поведения. В свя­зи с этим делается вывод, что исключение психики и сознания из соотносительной деятельности чревато двоякими последстви­ями: с одной стороны, это приводит к механистическому, одно­стороннему, ограниченному пониманию механизмов поведения, с другой — к идеалистической трактовке самого психическо­го, исследуемого вне целостного поведенческого акта. Сведение рефлексологии только к физиологии нервно-двигательного ап­парата означает, по мнению В.Н.Осиповой, по сути, упразднение и самой рефлексологии как науки о поведении. Что же касает­ся собственно психологии, то, как подчеркивается в ее докладе, рассматривая психическое как момент высших сочетательных рефлексов, исследователь получает возможность строго объектив­ного, научного его анализа и объяснения, что поднимает познание психического на качественно иной, более высокий уровень [68].

Та же идея звучит в докладе Б.Г.Ананьева, настаивавшего на методологической ошибочности отрицания специфики пси­хики и сознания и сведения их к простейшим формам соот­носительной деятельности. «Психику и сознание не следует искать за пределами соотносительной деятельности, их нужно изучать и вскрыть в пределах этой деятельности» [там же, с. 32-33]. В то же время в материалах рефлексологической кон­ференции особо подчеркивается мысль о том, что признание качественной стороны соотносительной деятельности не озна­чает узаконения субъективного, «не есть переход...к субъек­тивному методу» [там же, с. 18]. Последний оценивается как

77

не научный, в лучшем случае — как дополнительный. Основ­ным принципом рефлексологии по-прежнему остается объек­тивный подход. Это относится и к познанию субъективных процессов — путем исследования их проявления «во внеш­нем», «в системе, в комплексе соотносительных действий орга­низма» [там же, с. 18].

Таким образом, хотя рефлексологи сохраняли прежние пред­ставления о способах познания психического, и хотя они еще не подошли к рассмотрению его отражательной природы, на­лицо было стремление переосмыслить предмет рефлексологии, включить психические процессы в структуру поведения, готов­ность к совершенствованию методических средств и приемов исследования психической реальности. Это, на наш взгляд, означало важный шаг вперед в преодолении ограниченности узко поведенческого подхода, в поиске новых перспективных линий и расширении горизонтов развития рефлексологии в ее движении к познанию психической реальности.

Рефлексологическая дискуссия, несмотря на частые апелля­ции ее участников к общефилософским положениям маркси­стского учения, по своему характеру являлась научным обсуж­дением со всеми присущими ему характеристиками: анализ и сопоставление научных данных, опора на фактологический материал, использование системы аргументов, вытекающих из природы исследуемого явления, оценка различных подходов и позиций и т. д. В центре внимания был широкий круг про­блем, касающихся предмета рефлексологии, ее связи с други­ми науками, отличия от бихевиоризма, особенностей использу­емых методов и т. д.. Поэтому парадоксальным представляет­ся заключение реактологической дискуссии, проходившей год спустя, о рефлексологии. В нем рефлексология характеризу­ется как «грубо-биологизаторское» направление, основой кото­рого являются механистические воззрения. Какие-либо развер­нутые аргументы этого вывода отсутствуют.

Резкой критике во время реактологической дискуссии под­вергаются также реактология, психотехника, бихевиоризм и другие научные направления. Наибольшее внимание в содер­жательном плане в постановлении уделяется реактологии. Ей инкриминируется отказ от исследования психических фено­менов, сведение внутреннего мира к совокупности реакций, ут­верждение зеркального характера отражения, игнорирование качественной специфики высших психических процессов

78

(мышления, речи) и т. д. Конечно, эти замечания могли бы стать предметом серьезного научного обсуждения. Но не оно было задачей данной «дискуссии». Исход в ней был заранее предопределен, и поэтому никакие научные аргументы и до­воды не могли сыграть уже какой-либо роли. Рефлексология и реактология как самостоятельные научные направления были обречены, они приносились в жертву новой идеологии и методологии, которая уже открыто заявляла свои права на мо­нопольное господство в области научного мировоззрения.

Сам факт принудительного выделения одного подхода, од­ной идеи или одного методолого-теоретического основания в качестве единственного, безальтернативного, доминирующего противоречит природе науки, ее плюралистическому существу. И уж совершенно не укладывающимся в рамки законов науч­ной жизни является запрещение, административное закрытие научного направления, даже если в научно-содержательном от­ношении оно характеризуется определенными недостатками. Исправлять свои ошибки наука должна сама путем углубле­ния собственной логики, совершенствования теоретико-поня­тийной структуры, системы исследовательских методов и при­емов. Прекращение исследований в том или ином направле­нии оправдано только тогда, когда это является результатом внутринаучного процесса.

В реактологической дискуссии выступают два иерархичес­ки несопоставимых оппонента: ученые, представляющие свою концепцию, с одной стороны, и государственно-идеологическая система, обладающая всей полнотой нормативно-директивного воздействия и санкций, с другой. Поэтому указанные научные направления, «запланированные для закрытия», были абсолют­но беспомощны в борьбе за свое существование.

Более того, собственно научное содержание реактологичес­кого и рефлексологического учений в данной дискуссии выс­тупает скорее в качестве фона. Фигурой же является их идео­логическое содержание, представленное в материалах обсуж­дения и его заключительном документе наиболее выпукло и отчетливо. Так, рефлексологии предъявляется целый «букет» идеологических обвинений: осуществление «классово-враждеб­ного» влияния в области психологии, протаскивание в нее «под флагом марксизма идеалистических идей», отрыв теории от практики, «воинствующий эклектизм», «агностицизм», «кан­тианские извращения марксистско-ленинской теории отраже-

79

ния» и т. д. (39). Не менее острые оценки получает в резолю­ции по итогам дискуссии 1931 г. и реактология: ориентация на буржуазную философию и социологию, «некритическое и без переработки перенесение к нам чуждых стране строящегося со­циализма буржуазных учений, их методов и методик» и т. д. [39].

Главным критерием, основной идеологической нормой при оценке научной или художественной идеи, любого творческо­го продукта становится принцип партийности, выступающий по замыслу его авторов, в качестве мощного регулятора разви­тия культурных процессов и своеобразного фильтра, фиксиру­ющего соответствие направленности и содержания деятельно­сти человека (художника или ученого) и ее результатов инте­ресам социалистического государства, коммунистической партии. В анализируемых материалах прямые упоминания и ссылки на принцип партийности представлены в большом количестве. Наука определяется как один из факторов клас­совой борьбы, на нее переносятся все категории, критерии и требования последней. Подчеркивается, что «все основные воп­росы классовой борьбы заострены... в области науки. Нет та­кой науки, в которой бы не происходили процессы размеже­вания, перестройки, перегруппировки, борьбы разных групп и школ, несомненно отражающие обостренную классовую борь­бу в нашей стране» [там же, с. 1]. Соответственно формулиру­ются и требования к науке — она должна быть «проникнута большевистской партийностью и направлена на обслуживание социалистической практики» [там же].

Критерий партийности использовался при оценке разных научных направлений и подходов. Так, главной виной реакто­логии называется «отсутствие партийности, отсутствие основ­ного политического стержня, который бы превращал психоло­гию в одно из научных орудий социалистического строитель­ства» [там же, с. 5]. Это подтверждалось ссылками на работы К.Н. Корнилова, в которых усматривалось умаление возмож­ностей рабочих и крестьян сравнительно с интеллигенцией. Анализ материалов дискуссии позволяет высказать предполо­жение об еще одном важном основании разгрома реактоло­гии — ее ориентации на философские идеи Богданова-Буха­рина («теорию равновесия»).

Единственным положительным моментом в реактологичес­ком учении признается его «прогрессивная роль в борьбе с ре­акционно-идеалистической психологией Лопатина, Челпанова

80

и т. п., с одной стороны, и с енчменианством и рефлексологи­ей, с другой» [там же, с. 4]. И здесь проявилась еще одна ха­рактерная особенность идеологического «руководства» нау­кой — поддержание и искусственное создание атмосферы взаимной борьбы в научном сообществе. Что касается реакто­логии, то она, выполнив в первые послереволюционные годы роль «карающего меча революции» в борьбе с другими науч­ными школами и направлениями, от этого «меча» и погибла.

Не осталась вне внимания организаторов дискуссии и за­рубежная «буржуазная психология». Ее состояние определя­ется как кризисное. Отмечается, что все ведущие психологи­ческие школы (бихевиоризм, гештальт-психология) зашли в тупик, выход из которого они найти не в состоянии. Указыва­ется на усиливающееся влияние в зарубежной психологии «ре­акционных идеалистических теорий», к числу которых отне­сены персонализм В.Штерна, психология духа Шпрангера и т. д. Буржуазные ученые оцениваются как «чуждые стране стро­ящегося социализма» [там же, 5]. Советских психологов при­зывают бороться «с проникновением различных буржуазных течений в СССР, остатками и отголосками старых буржуазных психологических школ у нас...» [там же, 7]. После таких за­явлений возникает сомнение в искренности утверждения о том, что «борясь с буржуазной психологией, марксизм не отбрасы­вал все ценное из буржуазной эпохи» [там же, 2]. Таким обра­зом, добиваясь монопольного влияния на духовную жизнь об­щества, включая и научную сферу, марксистско-ленинская идеология возводила неприступные барьеры между дореволю­ционной и послереволюционной мыслью, между «советской наукой» и зарубежной. Как отмечается в работе А.В.Петровс­кого и М.Г.Ярошевского «В условиях тоталитарного режима культивировалась версия об «особом пути» марксистской пси­хологии как «единственно верной» отрасли знания» [61, т.1 с. 227]. Это приводило, с одной стороны, к нарушению историчес­кой преемственности в развитии научного знания, с другой — к разрушению плодотворного синтеза российской науки с мировой научной мыслью.

Таким образом, если рефлексологическая дискуссия пред­ставляла собой преимущественно научное обсуждение, то ре­актологическая уже несла в себе все признаки идеологичес­кой кампании : выдвижение в центр обсуждения идеологичес­ких, а не содержательно-научных идей; острота и

81

идеологический характер оценок и суждений; подмена свобод­ного обсуждения априорно заданными сентенциями; приме­нение идеологических и административных санкций по отно­шению к «провинившимся» направлениям (свертывание раз­работок в области рефлексологии и реактологии, переориентация научных центров, смена их руководителей).