vitgenshtein_liudvig_izbrannye_raboty

К О Р И Ч Н Е В А Я К Н И ГА

Иногда говорилось, что музыка передает нам чувства радости, печали, триумфа и т. д. и т. д. И вот что отталкивает нас в таком взгляде на музыку, так это то, что, кажется, сказать такое — то же самое, что сказать, что му! зыка является инструментом для продуцирования в нас последователь! ности ощущений. А из этого можно сделать заключение о том, что любые другие способы произведения таких ощущений, кроме музыки, делают для нас. На это мы склонны ответить: «Музыка передает нам саму себя!»

Это похоже на такие выражения, как: «Каждый из этих цветовых об! разцов впечатляет». Мы чувствуем желание остеречься идеи, что цвето! вой образец — это способ продуцирования определенного впечатления.— Цветовой образец выступает здесь как лекарство, и мы заинтересованы лишь в том эффекте, который продуцирует это лекарство. — Мы хотим избежать любой формы выражения, которая кажется отсылающей к эф! фекту, продуцируемому предметом на сознание. (Здесь мы выходим на различие проблемы идеализма и реализма и проблему, являются ли ут! верждения эстетики субъективными или объективными.) Произнесение слов «Я вижу это и нахожусь под его впечатлением» побуждает сказать, что впечатление как будто кажется неким чувством, сопровождающим видение и что предложение говорит: «Я вижу это и ощущаю давление».

Я мог бы употребить выражение «Любой из этих цветовых образцов обладает значением»; однако я не стал бы говорить «обладает значени! ем», потому что это провоцирует вопрос «Каким значением?», который

врассматриваемом случае является бессмысленным. Мы разграничива! ем бессмысленные образцы и образцы, которые обладают значением; но

внашей игре нет такого выражения, как «Данный образец имеет такое! то и такое!то значение». Нет в ней даже такого выражения, как «Два этих образца обладают разными значениями», потому что это то же самое, что сказать: «Два этих разных образца оба обладают значением».

Хотя легко понять, почему мы склонны употреблять транзитивную форму выражения. Ибо посмотрим, какое употребление мы даем такому выражению, как «Это лицо говорит что!то», т. е. что это за ситуации, в ко! торых мы употребляем это выражение, какие предложения предшествуют ему и следуют за ним (частью какого рода разговора оно является). Мы, возможно, последуем за этой репликой, сказав: «Взгляни на линию этих бровей» или «Черные глаза и бледное лицо!» — эти выражения привлекают внимание к определенным особенностям. В такой же связи мы бы употре! били сравнения, как, например: «Этот нос похож на клюв», — но также и такие выражения, как: «В целом это лицо выражает замешательство», и здесь мы употребляли слово «выражение» транзитивно.

23.Теперь мы можем рассмотреть предложения, которые, как кто!то может сказать, дают анализ впечатления, под которым мы находимся,

331

Л Ю Д В И Г В И Т Г Е Н Ш Т Е Й Н

cкажем, от какого!то лица. Возьмем такое утверждение: «Это лицо произ! водит особое впечатление благодаря маленьким глазкам и низкому лбу». Здесь слова «особое впечатление» могут означать определенное уточне! ние, например, «глупое выражение». Или, с другой стороны, они могут означать «то, что делает это выражение лица удивительным» (экстраор! динарным); или «то, что поражает в этом лице» (т. е. «то, что привлека! ет наше внимание»). Или опять!таки наше предложение может означать: «Если вы слегка измените эти особенности, выражение полностью изме! нится (в то время как вы могли бы изменить какие!то другие особеннос! ти, а предложение практически никак не изменилось бы)». Форма этого выражения, так или иначе, не должна заводить нас в тупик полагания, что в каждом случае имеется дополнительное утверждение формы «Сна! чала выражение было таким, а после изменения таким». Мы можем, ко! нечно, сказать: «Смит нахмурился и его выражение изменилось с этого на то», указывая, скажем, на две черточки его лица. (Ср. это с двумя сле! дующими утверждениями: «Он произнес эти слова» и «Его слова что!то говорили».)

Когда, пытаясь понять, что представляет собой чтение, я читаю напи! санное предложение, пусть его чтение само по себе производит на меня впечатление; тогда, если я сказал, что обладал особым впечатлением, кто!то должен спросить меня, не возникло ли это впечатление благодаря особому почерку. Это было равносильно вопросу о том, не изменилось ли бы мое впечатление, если бы почерк был другим, или, скажем, если бы каждое слово в предложении было бы написано другим почерком.

В этом смысле мы могли бы также задать вопрос, не возникло ли это впечатление в конечном итоге благодаря смыслу предложения, прочтенно! го мной. Кто!то может предложить: прочитай другое предложение (или, что то же самое, предложение, написанное другим почерком) и посмотри, можешь ли ты все еще утверждать, что обладаешь тем же самым впечатле! нием. И ответ может быть таким: «Да, впечатление, которым я обладал, возникало благодаря почерку». — Но это не предполагало бы, что когда я вначале говорил, что предложение оказало на меня особое впечатление, я противопоставлял одно впечатление другому или что мое утверждение не было такого рода: «Это предложение имеет свой собственный характер». Это положение станет яснее, если мы рассмотрим следующий пример. Пред! положим, что у нас есть три лица, нарисованных друг рядом с другом.

332

К О Р И Ч Н Е В А Я К Н И ГА

Я изучаю одно из них и говорю: «Это лицо имеет особое выражение». Тогда мне показывают второе и спрашивают, имеет ли оно то же самое вы! ражение. Я отвечаю: «Да». Тогда мне показывают третье, и я говорю: «Оно имеет другое выражение». В двух своих ответах я, можно сказать, должен был разграничивать лицо и его выражение, поскольку b) отлича! ется от а), но они имеют одно выражение, в то время как различие между с) и а) соотносится с различием их выражений; и это может побудить нас думать, что и в первом случае я разграничивал лицо и его выражение.

24. Давайте теперь вернемся к идее ощущения сходства, которое возни! кает, когда я вижу похожие предметы. Обдумывая вопрос о том, существу! ет ли вообще такое ощущение, мы обычно вглядываемся в какой!нибудь предмет и говорим: «Не было ли у меня такого же ощущения, когда я смот! рел на свое старое пальто и шляпу?» Но на это мы теперь отвечаем: «Какие ощущения ты сравниваешь или противопоставляешь? Ты хочешь сказать, что твое старое пальто вызывает в тебе то же самое ощущение, что и твой старый приятель А, с чьим обликом ты тоже хорошо знаком, или что когда бы тебе ни случалось посмотреть на свое пальто, ты испытываешь то ощу! щение, скажем, близости и теплоты?

«Но разве нет такой вещи, как ощущение сходства?» — Я бы сказал, что существует множество различных переживаний, и некоторые из них являются ощущениями, которые мы называем «переживаниями (ощуще! ниями) сходства».

Различные переживания сходства: а) Кто!то входит в мою комнату,

ядавно его не видел и не ждал его прихода. Я смотрю на него, говорю или ощущаю: «О, это ты». — Почему я, приводя этот пример, говорю, что давно не видел этого человека? Разве я не собирался описать пережи вание сходства? И с чем бы ни ассоциировалось это переживание, разве

яне мог бы ощущать его, даже если бы я видел этого человека полчаса назад? Я имею в виду, что я привел обстоятельства узнавания человека как способ окончания описания предшествующей ситуации узнавания. Кто!то может возразить на этот способ описания переживания, сказав, что он имеет дело с незнакомыми вещами и фактически вообще не явля! ется описанием ощущения. Говоря так, человек берет в качестве прототи! па описания, скажем, описание стола, которое рассказывает вам о точ! ных очертаниях, размере и материале, из которого он сделан, а также его цвете. Такое описание, кто!то может сказать, воссоздает стол воеди! но. С другой стороны, существует описание стола иного рода, такое, ко! торое вы, скажем, можете найти в романе, например: «Это был малень! кий расшатанный столик, изготовленный в мавританском стиле, столи! ки такого рода используются для курительных принадлежностей». Такое описание может быть названо косвенным; но если его цель — соз!

333

Л Ю Д В И Г В И Т Г Е Н Ш Т Е Й Н

дать живой образ стола, который бы вспыхнул на мгновение перед ва! шим мысленным взором, оно служит этой цели несравненно лучше, чем детальное «прямое» описание. — И вот, если я должен дать описание ощущения сходства или узнавания, — что вы ожидаете, чтобы я сделал? Должен ли я воссоздать ощущение? В каком!то смысле я, конечно, могу это сделать, давая вам множество различных стадий пути и путь в целом, по которому изменялось мое ощущение. Такие детальные описания вы можете найти в некоторых великих романах. И вот если вы думаете об описаниях воссоздания мебели, таких, которые вы можете найти в ро! мане, вы увидите, что этого рода описанию вы можете противопоста! вить другое, использующее рисунки, измерения, подобные тем, какие бы вы дали дизайнеру вашего офиса. Этот последний тип мы склонны назвать единственным прямым и полным описанием (хотя этот способ выражения показывает, что мы забываем о том, что существуют опреде! ленные цели, которым это «подлинное» описание не удовлетворяет). Эти размышления предупреждают вас от того, чтобы вы думали, что су! ществует одно подлинное и полное описание, скажем, ощущения узнава! ния в противоположность тому «косвенному» описанию, которое я дал. b) То же самое, что а), но лицо не сразу кажется мне знакомым. Немно! го погодя узнавание «снисходит на меня». Я говорю: «О! Это ты», но с совершенно другой интонацией, чем в а). (Рассмотрим тон, интонацию, жесты, как существенные части нашего опыта, а не как его существенное сопровождение или лишь способ общения.) с) Существует пережива! ние, направленное к людям и вещам, которых мы видим каждый день, когда мы вдруг чувствуем их как «старых знакомых» или «добрых дру! зей». d) Моя комната со всеми наполняющими ее предметами вполне знакома мне. Когда я вхожу в нее по утрам, встречаю ли я знакомые стулья, столы и т. д. с чувством «А, привет!» или я обладаю теми чувства! ми, которые описаны в с)? Но не является ли способ, при помощи кото! рого я иду по ней, достаю что!то из ящика, сажусь на что!то и т. д., отлич! ным от моего поведения в незнакомой комнате? И почему бы мне поэто! му не сказать, что я обладал переживанием знакомства все то время, когда я жил среди этих знакомых предметов? е) Не является ли это пере! живанием знакомства, когда меня спрашивают: «Кто этот человек?», — и я сразу отвечаю (или немного подумав): «Это такой!то»? Сравним это пе! реживание с f) смотрение на написанное слово «ощущение» и говоре! ние «Это почерк А» и, с другой стороны, g) переживание чтения слова, которое также является переживанием знакомства.

На е) можно возразить, сказав, что переживание произнесения име! ни человека не является переживанием знакомства, что этот человек уже должен быть знаком нам, если мы знаем его имя и что для того, чтобы мы

334

К О Р И Ч Н Е В А Я К Н И ГА

могли произнести имя, мы уже должны знать его. Или мы можем сказать: «Произнесения имени не достаточно, потому что мы безусловно произ! несли имя, совершенно не зная, что это его имя». И это замечание совер! шенно справедливо, но только в том случае, если мы осознаем, что оно не предполагает, что знание имени является процессом, сопровождаю! щим и предшествующим его произнесению.

25. Рассмотрим такой пример. В чем состоит разница между образом памяти, образом, который приходит через переживание ожидания и, скажем, образом дневной фантазии. Вы можете быть склонны ответить: «Существует внутреннее различие между этими образами». — А вы заме! чали эти различия, или просто сказали, что они есть, потому что полага! ете, что они должны быть?

Но, разумеется, я осознаю образ памяти как образ памяти, образ днев! ной фантазии как образ дневной фантазии и т. д.! — Вспомните, как вы однажды сомневались в том, произошло ли то событие, которое вы наб! людали, наяву или во сне, или просто слышали о нем и живо его предста! вили. Но, кроме того, что вы подразумеваете под «осознанием образа как образа памяти»? Я согласен с тем, что (по крайней мере в большинстве случаев), когда образ возникает перед вашим мысленным взором, вам не приходит в голову сомневаться, действительно ли он является образом памяти и т. д. Точно так же, если вас спросят, действительно ли ваш об! раз является образом памяти, вы в большинстве случаев ответите на этот вопрос без малейших колебаний. А вот, что если я спросил вас: «Когда вы узнаете, какого рода этот образ?» Назовете ли вы узнавание того, какого рода это был образ, пребыванием в состоянии сомнения или удивления? Это интроспекция заставляет вас видеть состояние или деятельность сознания, которое вы называете узнаванием того, что образ был образом памяти, и которое имеет место в то время, когда образ находится перед вашим мысленным взором? — И далее, если вы отвечаете на вопрос, како! го рода образ это был, делаете ли вы это, как бы глядя на образ и обнару! живая в нем определенные характеристики (как если бы вас спросили, кем написана картина, вы посмотрели бы на нее, узнали стиль и сказали, что это Рембрандт)?

С другой стороны, легко указать на переживания, характерные для воспоминания, ожидания и т. д., сопровождающие соответствующие образы, и далее указать на различия в непосредственной близости или более отдаленном их окружении. Так мы определенно говорим различ! ные вещи в различных случаях, например, «Я помню, как он вошел в мою комнату», «Я ожидаю того, что он войдет в мою комнату», «Я представляю, как он входит в мою комнату». — «Но ведь в этом не может заключаться все различие!» — А это и не все. Существуют три различ!

335

Л Ю Д В И Г В И Т Г Е Н Ш Т Е Й Н

ных языковых игры, которые играются с этими тремя словами и окру! жающими их утверждениями.

Когда у нас допытываются: понимаем ли мы слово «помню» и т. д.? су! ществует на самом деле разница между этим случаем и чисто словесным выражением, стоящим за ним? — наши мысли движутся в направлении непосредственного окружения образа, который мы видим, или выраже! ния, которое мы употребляем. У меня возник образ совместного обеда в Холле с Т. Если меня спросят, является ли этот образ образом памяти, я скажу «Конечно», и мои мысли начнут двигаться по направлению к той тропинке, откуда начал движение этот образ. Я помню, кто сидел перед нами, о чем мы разговаривали, что я об этом думал, что произошло с Т. после этого, и т. д. и т. д. Представим себе две разные игры, которые обе играются шахматистами на шахматной доске. Начальные позиции у обо! их одинаковые. Одна из игр всегда играется красными и зелеными фигу! рами, а другая — черными и белыми. Два человека начинают играть, они располагают шахматной доской с красными и зелеными фигурами. Кто! то спрашивает их: «Вы знаете, в какую игру вы собираетесь играть?» Иг! рок отвечает: «Конечно, мы играем в игру № 2». — «В чем разница между № 2 и № 1?» — «Ну, тут красные и зеленые фигуры, а не черные и белые, тогда мы говорим, что играем в игру № 2». — Но это не может быть един! ственным различием; разве вы не понимаете, что «№ 2» подразумевает и ту игру, которая играется с красными и зелеными фигурами?» Здесь мы склонны сказать: «Конечно, понимаю» и, чтобы доказать это самим себе, в самом деле начинаем ходить в соответствии с правилами игры № 2. Вот что я называю движением в непосредственной близости к нашей началь! ной позиции.

Но разве не существует особого ощущение «прошлости», характеризу! ющего образы как образы памяти? Определенно, существуют пережива! ния, которые я был бы склонен назвать ощущением «прошлости», хотя и не всегда, когда я что!то вспоминаю, непременно присутствует одно из таких ощущений. — Чтобы прояснить природу этих ощущений, опять!та! ки очень полезно помнить, что существуют жесты, выражающие прош! лость и интонации, выражающие ее же, которые мы могли бы рассмат! ривать как представляющие переживания прошлости.

Я рассмотрю один конкретный случай, представляющий ощущение, которое я приблизительно могу описать как ощущение «давным!давно». Эти слова и тон, с которым они произносятся, и есть жест прошлости. Но я усложню подразумеваемый мною опыт, сказав, что он соотносится с определенной мелодией (Davids Buhler Tanze — «Wie aus weiter Ferne»). Я представляю себе эту мелодию с правильным выражением, как она иг! рается, скажем, на граммофоне. Тогда это будет наиболее разработан!

336

К О Р И Ч Н Е В А Я К Н И ГА

ным и точным выражением ощущения прошлости, которое я могу вооб! разить.

И вот скажу ли я, что прослушивание этой мелодии, играемой с этим вы! ражением, само по себе является тем особым переживанием прошлости, или я бы сказал, что прослушивание этой мелодии опосредует возникнове! ние ощущения прошлости, что это ощущение сопровождает мелодию? То есть могу ли я разделить то, что я называю переживанием прошлости, и просто переживание прослушивания мелодии. Или могу ли я отделить пе! реживание прошлости, выражаемое жестом, от переживания совершения этого жеста? Могу ли я открыть что!либо, некое основополагающее ощуще! ние прошлости, которое остается после отделения всех тех переживаний, которые я мог бы назвать переживаниями выражения ощущения?

Я склонен предложить вам положить на место переживания выраже! ние переживания. «Но эти две вещи не одно и то же». Безусловно, по крайней мере, в том смысле, в котором было бы верным сказать, что же! лезнодорожный поезд и железнодорожная катастрофа не одно и то же. Но есть оправдание тому, чтобы рассматривать как выражение «жест “давным!давно”», так и выражение «ощущение “давным!давно”» в качест! ве имеющих одно и то же значение. Так, я мог бы дать правила шахматной игры следующим образом: у меня есть шахматная доска с множеством фи! гур на ней. Я даю правила для того, как ходить этими конкретными фигу! рами (этими конкретными кусочками дерева) на этой конкретной доске. Могут ли эти правила быть правилами игры в шахматы? Они могут быть переведены в них посредством употребления, скажем, такого оператора, как «любой». Или же правила для моей конкретной партии могут оста! ваться такими же и стать правилами шахматной игры посредством изме! нения нашей начальной установки по отношению к ним.

Существует идея, что ощущение, скажем, прошлости является чем!то аморфным в нашем сознании и что это нечто является причиной или эф! фектом того, что мы называем выражением ощущения. Выражение ощу! щения тогда является косвенным способом передачи ощущения. А люди часто говорят о прямой передаче ощущения, которая подразумевает внешнего медиума коммуникации.

Представьте, что я говорю вам, чтобы вы смешали определенный цвет, и я описываю этот цвет, говоря, что это тот цвет, который вы получите, ес! ли заставите серную кислоту реагировать с медью. Это может быть назва! но косвенным способом сообщения того цвета, который я имею в виду. Можно представить, что реакция серной кислоты на медь при определен! ных обстоятельствах не даст того цвета, который я хочу, чтобы вы смеша! ли, и что, глядя на цвет, который вы получили, я должен буду сказать: «Нет, это не то» и дать вам образец.

337

Л Ю Д В И Г В И Т Г Е Н Ш Т Е Й Н

Можем ли мы теперь сказать, что сообщение ощущений посредством жестов является в этом смысле косвенным? Имеет ли смысл говорить о прямом сообщении в противоположность косвенному? Имеет ли смысл говорить: «Я не могу ощущать его зубную боль, но если бы я мог, я бы знал, что он чувствует»?

Если я говорю о сообщении ощущения кому!либо, не должен ли я для того, чтобы понимать, что я говорю, знать, что я буду называть критери! ем успешности сообщения?

Мы склонны говорить, что когда мы сообщаем ощущение кому!либо, нечто, чего мы никогда не узнаем, происходит на другом конце. Все, что можем получить от него взамен, это опять!таки выражение. Это вполне аналогично тому, чтобы сказать, что мы никогда не узнаем, когда луч све! та в опыте Физо достигнет зеркала.

ГОЛУБАЯ

КНИГА