vitgenshtein_liudvig_izbrannye_raboty

К О Р И Ч Н Е В А Я К Н И ГА

писать на восковой табличке». Тогда А показывает В среди других объек! тов маленький заостренный предмет, и В после минутного размышления говорит: «О, да это же карандаш»; «Этим можно с легкостью писать». В этом случае, как мы можем сказать, имеет место образовывание. В (8), (9), (10) образовывания нет. В (4) мы можем сказать, что В образовывает, что показанный ему предмет есть карандаш, посредством парадигмы, в про! тивном случае никакое образовывание не может здесь иметь места.

Теперь скажем ли мы, что В, увидев карандаш после того, как он видел инструменты, с которыми он не был знаком, испытал ощущение знаком! ства? Давайте представим, что произошло на самом деле. Он увидел ка! рандаш, улыбнулся, почувствовал облегчение, и название предмета, ко! торый он видел, сразу пришло ему на ум или возникло на языке.

Что же, может быть, именно чувство облегчения характеризует пере! живание перехода от незнакомых вещей к знакомым?

2. Мы говорим, что переживаем напряжение и расслабление, облегче! ние, натянутость и отдых в таких разных случаях, как следующие: человек поднимает тяжести на вытянутой руке; его рука, все его тело находится в состоянии напряжения. Мы разрешаем ему опустить тяжесть, напряжение спадает. Человек бежит, потом отдыхает. Он мучительно размышляет о ре! шении проблемы Евклида, затем находит решение и расслабляется. Он пытается вспомнить имя и расслабляется, вспомнив его.

Что если мы спросим: «Что имеют все эти случаи общего, что позво! ляет нам сказать, что это случаи напряжения и расслабления?»

Что позволяет нам употребить выражение «порыться в памяти», ког! да мы пытаемся вспомнить слово?

Давайте зададимся вопросом: «В чем состоит сходство между поиска! ми слова в памяти и поисками друга в парке?» Каким бы мог быть ответ на такой вопрос?

Один тип ответа безусловно будет состоять в описании ряда промежу! точных случаев. Кто!то может сказать, что случай, в котором мы ищем что! то в своей памяти, в наибольшей степени похож не на поиски моего прия! теля в парке, а, скажем, на поиски правильного написания слова в словаре. И кто!то может продолжить интерполяцию подобных случаев. Другим способом указания на сходство будет сказать, например: «В обоих этих слу! чаях мы сначала не можем записать слово, а потом можем. Вот это мы и на! зываем указанием на общую особенность».

Теперь важно отметить, что мы не нуждаемся в том, чтобы опознавать сходство, отмеченное таким образом, когда нас что!то побуждает исполь! зовать слова типа «поиски» в случае попытки что!то вспомнить.

Кто!то может испытывать склонность сказать: «Конечно, сходство должно поражать нас, или мы не могли бы даже пошевелиться, чтобы упот!

281

Л Ю Д В И Г В И Т Г Е Н Ш Т Е Й Н

ребить то же слово». — Сравним это утверждение со следующим: «Сходство между этими случаями должно поражать нас тем, чтобы мы были склонны употребить одну и ту же картину, репрезентирующую оба случая». Это гово! рит о том, что некое действие должно предшествовать действию употреб! ления этой картины. Но почему бы тому, что мы называем «сходство пора! жает нас», не состоять частично или полностью из нашего употребления одной и той же картины? И почему бы ему не состоять полностью или час! тично из нашего побуждения употребить одну и ту же фразу?

Мы говорим: «Эта картина (или эта фраза) неопровержимо говорит сама за себя». Что же, разве здесь нет никакого переживания?

Мы изучаем здесь случаи, в которых, как можно приблизительно ска! зать, грамматика слова, кажется, предполагает «необходимость» опреде! ленного промежуточного шага, хотя на самом деле это слово употребляет! ся в случаях, где нет такого промежуточного шага. Так, мы склонны ска! зать: «Человек должен понять приказ прежде, чем выполнить его», «Он должен знать, где локализуется его боль, прежде чем указать на это место», «Он должен знать мелодию прежде, чем он споет ее» и т. п.

Давайте зададимся вопросом: предположим, я объяснил кому!то слово «красный» (или значение слова «красный»), указывая на различные крас! ные предметы и давая остенсивное объяснение. — Что означает сказать: «Теперь, если он понял значение, он принесет мне красный предмет, ког! да я попрошу его об этом»? Это, кажется, то же самое, что сказать: если он действительно усвоил то общее, что есть между всеми объектами, которые я ему показал, он будет находиться в положении следования моим приказа! ниям. Но что это такое — то, что есть общего во всех этих предметах?

Могли бы вы сказать мне, что общего между бледно!розовым и темно! розовым? Сравним это со следующим случаем: я показываю вам два изоб! ражения двух различных ландшафтов. На обеих картинах среди прочих предметов изображен куст, и на одной он в точности такой же, как на дру! гой. Я прошу вас: «Укажите на то, что является общим в обеих картинах», и в ответ вы указываете на этот куст.

Теперь рассмотрим такое объяснение: я даю кому!то две коробки, в ко! торых лежат разные вещи, и говорю: «Предмет, который является об! щим для обеих коробок, называется вилкой для тостов». Человек, кото! рому я даю это объяснение, должен перебрать предметы в обеих короб! ках, пока не найдет того предмета, который является общим для них, поэтому мы можем сказать, что он приближается к остенсивному объяс! нению. Или такое объяснение: «На этих двух картинах вы видите мазки нескольких цветов; один из них, который вы обнаруживаете на обеих картинах, называется “розовато!лиловый”». — В этом случае имеется яс! ный смысл, в котором можно сказать: «Если он видел (или обнаружил)

282

К О Р И Ч Н Е В А Я К Н И ГА

то, что является общим для этих двух картин, он сможет принести мне теперь розовато!лиловый предмет».

Существует также следующий случай. Я говорю кому!либо: «Я объяс! ню тебе слово “w”, показывая различные предметы. То, что будет общим для всех них, и есть то, что означает “w”». Сначала я показываю ему две книги, и он спрашивает себя: «“W” означает “книга”?» Тогда я показываю на кирпич, и он говорит себе: «Вероятно, “w” означает “параллелепи! пед”». Наконец я показываю ему на раскаленные угли, и он говорит себе: «О, да это же “красное”, то, что он имеет в виду, ведь все эти предметы имеют что!то красное». Было бы интересно рассмотреть другую форму этой игры, в которой человек на каждой стадии должен нарисовать каран! дашом или красками то, что, как он думает, я имею в виду. Любопытность этой версии заключается в том, что в определенных случаях будет совер! шенно очевидным, что он может нарисовать нечто, скажем, когда видит, что все предметы, которые я показал ему, имеют одну и ту же торговую марку (он рисует торговую марку). — Что, с другой стороны, он нарисо! вал бы, если бы осознал, что во всех предметах есть что!то красное? Красное пятно? А какого размера и оттенка? Здесь можно заключить до! говоренность, скажем, что нарисованное красное пятно с зазубренными краями не подразумевает, что предметы имеют общим такое красное пят! но с зазубренными краями, но просто что то красное.

Если, указывая на пятна различных оттенков, вы спросили человека: «Что они имеют общего, что позволяет тебе назвать их красными?», он будет склонен ответить: «А ты что, сам не видишь?» И это, конечно, не будет указанием на нечто общее.

Существуют такие случаи, где опыт учит нас, что человек не в состоя! нии выполнить приказ, скажем, формы «Принеси мне х», если он не ви! дит, что общего в различных предметах, на которые я указываю в качестве объяснения того, что я подразумеваю под «х». И «видение того, что они имеют общего», в некоторых случаях заключается в указании на них, в по! буждении взгляда остановиться на окрашенном пятне после процесса про! думывания и сравнивания, а также в словах: «Ну да, он имеет в виду крас! ное» и, возможно, в то же самое время, в окидывании взглядом всех крас! ных пятен на всех предметах и т. д. — С другой стороны, существуют случаи, в которых нет никакого процесса, сопоставимого с этим промежу! точным «видением того, что есть общего», и применительно к которым мы все же употребляем это выражение, хотя на этот раз мы должны ска! зать: «Если после того, как я показал ему эти предметы, он приносит мне другой красный предмет, тогда я смогу сказать, что он действительно видел общую особенность тех предметов, которые я показывал ему». Выполне! ние приказа является, таким образом, критерием понимания.

283

Л Ю Д В И Г В И Т Г Е Н Ш Т Е Й Н

3. «Почему ты называешь все эти различные переживания “напряже! нием”»? — «Потому что они имеют некий общий элемент». — «Что же это, что является общим у телесного и ментального напряжения?» — «Я не знаю, но совершенно очевидно, что есть некое сходство».

Тогда почему ты сказал, что переживания имеют нечто общее? Разве это выражение не просто сравнивает настоящий случай с теми случаями, в ко! торых мы прежде всего говорим, что два переживания обладают чем!то об! щим? (Так, мы можем сказать, что некоторые переживания радости или страха имеют общим учащенное сердцебиение.) Но когда ты сказал, что два переживания напряжения имеют что!то общее, применительно к этому случаю можно было употребить лишь какие!то иные слова для того, чтобы сказать, что эти переживания сходны. И тогда не было бы объяснения для того, чтобы сказать, что сходство состоит в появлении общего элемента.

Скажем ли мы также, что вы обладаете ощущением сходства, когда вы сравниваете два переживания, и что это позволяет вам использовать од! но и то же слово для обоих случаев? Если вы говорите, что обладаете ощу! щением сходства, мы зададим вам несколько вопросов по этому поводу.

Могли бы вы сказать, что это ощущение локализовалось здесь или там? Когда реально вы почувствовали, что обладаете этим ощущением?

Ибо то, что мы можем назвать сравнением двух переживаний, является довольно сложной деятельностью: возможно, вы назвали два пережива! ния перед своим мысленным взором и представили телесное напряже! ние, а потом представили ментальное напряжение, и каждое представле! ние было воображаемым процессом, а не единообразным вневременным состоянием. Затем спросите себя, на протяжении какого времени, пока все это продолжалось, вы обладали ощущением сходства.

«Но я ведь безусловно не сказал бы, что они сходны, если бы не обла! дал переживанием их сходства», — Но должно ли это переживание быть чем!то, что вы называете ощущением? Предположим на секунду, это бы! ло переживание такого рода, что слово «сходный» было бы здесь само со! бой разумеющимся. Назвали бы вы это ощущением?

«Но разве не существует ощущения сходства?» — Я думаю, что сущест! вуют ощущения, которые можно назвать ощущениями сходства. Но вы не всегда обладаете этим ощущением, когда «замечаете сходство». Рас! смотрим некоторые различные переживания, которые вы претерпевае! те, когда замечаете сходство.

а) Существует такого рода переживание, которое можно назвать сос! тоянием, в котором с трудом можно различить нечто. Вы видите, напри! мер, две длины, два цвета, почти полностью идентичных. Но если я спро! шу себя: «Заключается ли этот опыт в обладании определенным ощуще! нием?», — то в ответ скажу, что это определенно не характерно для

284

К О Р И Ч Н Е В А Я К Н И ГА

любого такого ощущения, что наиболее важная часть опыта есть побуж! дение моего взгляда осциллировать между двумя предметами, фиксиро! вать намеренно взгляд то на одном, то на другом, возможно, произнесе! ние слов, выражающих сомнение, покачивание головой и т. д. и т. д. Вряд ли найдется какое!то пространство для ощущения сходства среди этих разнообразных переживаний.

b) Сравним это со случаем, в котором невозможны никакие трудности по распознанию двух объектов. Предположим, я говорю: «Мне нравятся цветы двух видов и притом схожих оттенков, я предпочитаю избегать строгого контраста». Переживание, которое тут возникает, можно с лег! костью описать, как легкое скольжение взгляда с одного на другое.

с) Я слушаю музыкальную вариацию на определенную тему и говорю: «Я еще не вижу, каким образом эта мелодия может быть вариацией темы, но я вижу определенное сходство». То, что происходило, заключалось в том, что в определенных моментах вариации, в определенных поворот! ных ключевых пунктах нечто побуждало меня претерпеть переживание «знания того, где проходит тема». И это переживание опять!таки могло заключаться в представлении определенных мелодических фигур темы или видении их написанными перед моим мысленным взором или в действительном указывании на них в партитуре и т. д.

«Но когда два цвета похожи, переживание сходства безусловно заклю! чалось бы в отмечании сходства, которое есть между ними», — Но разве зе! лено!голубой похож на сине!зеленый? В определенных случаях мы сказали бы, что они похожи, а в других случаях — что они совсем не похожи. Было бы ли корректным сказать, что в этих двух случаях мы отметили между ни! ми различные связи? Предположим, я наблюдал за процессом, при кото! ром сине!зеленый постепенно сменялся чисто зеленым, потом желто!зеле! ным, желтым и оранжевым. Я говорю: «Чтобы сине!зеленый превратился в желто!зеленый, требуется совсем мало времени, потому что эти цвета по! хожи». — Но разве не должны вы пережить некий опыт сходства, чтобы быть в состоянии сказать это? — Переживание может быть таким — виде! ние двух цветов и произнесение слов о том, что они оба зеленые. Или оно может быть таким — видение полосы, чей цвет изменяется от одного кон! ца к другому описанным путем и обладание одним из тех переживаний, ко! торые можно назвать замечанием того, насколько близки друг другу сине! зеленый и желто!зеленый по сравнению с сине!зеленым и оранжевым.

Мы употребляем слово «похожий» в огромном семействе случаев. Есть нечто важное в том, чтобы сказать, что мы употребляем слово

«напряжение» и для ментального, и для телесного напряжения, потому что между ними есть сходство. Сказали бы вы, что мы употребляем сло! во «синий» и для светло!синего и для темно!синего, потому что между ни!

285

Л Ю Д В И Г В И Т Г Е Н Ш Т Е Й Н

ми есть сходство? Если бы вас спросили: «Почему вы называете это тоже “синим”»? — вы бы ответили: «Потому что это тоже синее».

Можно предположить, что объяснение состоит в том, что в этом случае вы называете «синим» то, что является общим у этих цветов, и что если вы называете «напряжением» то, что было общим у двух переживаний напря! жения, было бы неправильно говорить: «Я назвал оба эти переживания напряжением, потому что они обладали определенным сходством», — но скорее вам следует сказать: «Я в обоих случаях употребил слово “напряже! ние”, потому что напряжение присутствовало в обоих случаях».

А что мы ответили бы на вопрос: «Что общего имеют светло!синий и темно!синий?» На первый взгляд, ответ кажется очевидным: «Они оба яв! ляются оттенками синего». Но на самом деле это тавтология. Тогда давай! те зададимся вопросом: «Что общего имеют те цвета, на которые я ука! зал?» (Предположим, один из них светло!синий, а другой темно!синий.) Ответ должен быть таким: «Я не знаю, в какую игру вы играете». И имен! но от игры зависит, скажу ли я, что они имеют нечто общее и что именно они, по моему мнению, имеют общего.

Представим такую игру: А показывает В различные цветовые пятна и спрашивает его, что у них является общим. В должен отвечать, указывая на определенный первичный цвет. Таким образом, если А указывает на розо! вый и оранжевый, В должен указать на чистый красный. Если А указывает на два оттенка зеленовато!синего, В должен указать на чистый зеленый и чистый синий и т. д. Если в этой игре А показал В светло!синий и темно!си! ний, и спросил, что они имеют общего, то нет сомнения в том, каким бу! дет ответ. Если же он указал на чистый красный и чистый зеленый, ответ должен заключаться в том, что у этих цветов нет ничего общего. Но я бы мог с легкостью представить обстоятельства, при которых мы могли бы сказать, что они имеют нечто общее и не колебались бы в том, чтобы ука! зать на то, в чем именно это сходство состоит. Представим себе употребле! ние некоего языка (некой культуры), в которой есть общее название для зе! леного и красного, с одной стороны, и желтого и синего — с другой. Пред! положим, например, что там существует две касты, одна из них, патриции, носят красные и зеленые одежды, а другая, плебеи, голубые и желтые. И голубой и желтый всегда относятся к плебейским цветам, а красный и зеленый — к аристократическим. Если человека, принадлежащего к этому племени, спросить, что красный и зеленый цвета имеют общего, он, не ко! леблясь, ответит, что оба они являются цветами аристократов.

Мы также могли бы с легкостью представить себе язык (и это подразу! мевает опять!таки и культуру), в котором не существует общего выраже! ния для светло!синего и темно!синего, и первый, скажем, называется «Кембридж», а второй — «Оксфорд». Если вы спросите человека, принад!

286

К О Р И Ч Н Е В А Я К Н И ГА

лежащего к этому племени, что общего имеют Кембридж и Оксфорд, он будет склонен ответить «Ничего».

Сравним эту игру с одной из приведенных выше: В показывают опреде! ленные картинки, комбинации из цветовых пятен. Когда его спрашивают, что эти картинки имеют общего, он должен указать на образец красного в том случае, если на обеих картинках есть красный цвет, и на образец зеле! ного, если там есть зеленый цвет, и т. д. Это показывает вам, какими раз! ными способами может быть использован один и тот же ответ.

Рассмотрим такое объяснение, как: «Я подразумеваю под “синим” то, что эти два цвета имеют общим». — Разве невозможно, чтобы кто!то по! нял это объяснение? Например, если ему отдадут приказание принести другой синий предмет, он исполнит его вполне удовлетворительно. Но, предположим, он принесет красный предмет, и мы будем склонны ска! зать: «Он, кажется, заметил какого!то рода сходство между образцами, которые мы ему показывали, и этим красным предметом».

Заметьте: некоторые люди, когда их просят спеть ноту, которую мы иг! раем для них на пианино, часто поют на квинту выше. Это позволяет с лег! костью представить, что язык может иметь одно название для определен! ной ноты и ее квинты. С другой стороны, мы бы смутились, отвечая на вопрос: «Что нота и ее квинта имеют общего?» Потому что, конечно, это не будет ответом, если мы скажем: «Они имеют определенное родство».

Эта одна из наших задач — дать картину грамматики (употребления) слова «определенный».

Сказать, что мы употребляем слово «синий», имея в виду «то, что все эти оттенки цвета имеют общего», само по себе значит не сказать ниче! го кроме того, что мы употребляем слово «синий» во всех этих случаях.

Ифраза «Он видит то, что все эти оттенки имеют общего» может отно! ситься ко всем типам различных явлений, т. е. ко всем типам тех явлений, которые используются в качестве критерия для «его видения, что...». Или же все, что происходит, может быть таким, что если его просят принести другой оттенок синего, он выполнит наше приказание вполне удовлетвори! тельно. Или пятно чистого синего цвета может появиться перед его мыслен! ным взором, когда мы показываем ему различные образцы синего цвета; или он может инстинктивно повернуть голову к какому!то другому оттенку синего, который мы ему не показывали в качестве образца, и т. д. и т. д.

Ивот скажем ли мы, что ментальное напряжение и телесное напряже! ние суть «напряжения» в одном и том же смысле слова или в разных (или «слегка различных») смыслах? — Существуют случаи такого рода, в кото! рых мы не будем сомневаться в том, какой ответ нам дать.

4. Рассмотрим такой случай: мы научили кого!то употреблять слова «темнее» и «светлее». Он мог, например, выполнить такое приказание,

287

Л Ю Д В И Г В И Т Г Е Н Ш Т Е Й Н

как «Изобрази мне пятно более темного цвета, чем то, которое я показал тебе». Предположим, теперь я говорю ему: «Прослушай пять гласных a, e, i, o, u и расположи их в порядке возрастания их темноты». Он может просто выглядеть озадаченным и не сделать ничего, но может (и некото! рые люди так и сделают) расположить гласные в определенном порядке (наиболее часто это будет i, e, a, o, u). Теперь можно подумать, что распо! ложение гласных в порядке увеличения их темноты предполагает, что когда гласный произносился, человеку в голову приходил определенный цвет, что он затем расположил эти цвета в порядке возрастания их темно! ты и сообщил вам соответствующее расположение гласных. Но на самом деле не обязательно, чтобы дело обстояло именно так. Человек будет ис! полнять приказ: «Распредели гласные в порядке возрастания их темно! ты» и без того, чтобы видеть цвета перед своим мысленным взором.

Теперь, если такого человека спросить, «действительно» ли звук u тем! нее, чем е, он скорее всего ответит нечто вроде: «Он не то чтобы на са! мом деле темнее, но каким!то образом производит на меня впечатление большей темноты».

Но что если мы спросим его: «Тогда что позволяет тебе вообще упот! реблять слово “темнее” применительно к данному случаю?»

Опять!таки мы можем быть склонны сказать: «Он должен был видеть что!то, что было общим в отношении между двумя цветами и в отношении между двумя гласными». Но если он не в состоянии определить, что это был за общий элемент, это оставляет нас с фактом, что он был склонен употреблять слова «темнее», «светлее» применительно к обоим случаям.

Ибо отметим слово «должен» в «Он должен был видеть что!то...». Ког! да вы сказали, что вы не имели в виду, что из прошлого опыта вы делае! те заключения, что он, возможно, видел что!либо и что вот почему!то это предложение ничего не добавляет к тому, что мы знаем, а только предла! гает новую форму слов для описания.

Если кто!то сказал: «Я вижу определенное сходство, только я не могу опи! сать его», я бы сказал на это: «Это уже характеризует твое переживание».

Предположим, вы смотрите на два лица и говорите: «Они похожи, но я не знаю, в чем состоит это сходство». И предположим, что некоторое вре! мя спустя вы говорите: «Теперь я знаю; их глаза имеют одинаковые очерта! ния», на что я бы сказал: «Теперь ваше переживание их сходства отличает! ся от того, когда вы видели сходство, но не знали, в чем оно состоит». И вот на вопрос «Что позволило вам употреблять слово “темнее”...?», — от! вет может быть таким: «Ничто не заставляло меня использовать слово «темнее», если вы спрашиваете меня о причине, по которой я употребляю его. Я просто употреблял его и, более того, я употреблял его с той же ин! тонацией в голосе и, возможно, с той же мимикой и жестикуляцией, кото!

288

К О Р И Ч Н Е В А Я К Н И ГА

рые я склонен употреблять в определенных случаях, когда применяется слово, обозначающее цвета». — Все это легче увидеть, когда мы говорим о глубокой печали, глубоком звуке, глубоком колодце. Некоторые люди способ! ны различать толстые и худые дни недели. И их опыт, когда они рассмат! ривают некий день как толстый, состоит в применении этого слова, воз! можно, вместе с жестом, выражающим полноту и определенный комфорт.

Но вы можете быть склонны сказать: это употребление слова и жеста не является их первичным переживанием; прежде всего он должен опре! делить день как толстый и потом выразить это понятие посредством сло! ва или жеста.

Но почему вы употребляете выражение «Он должен»? Знакомы ли вы с переживанием, которое вы применительно к данному случаю называете «понятие того!то и т. д.»? Потому что, если вы не знакомы, не есть ли это то, что можно назвать лингвистическим предрассудком, что заставляет вас сказать: «Он должен был обладать понятием, прежде чем... и т. д.»?

Скорее из этого примера, как и из других, вы можете научиться тому, что существуют случаи, в которых мы можем назвать определенное пере! живание «замечанием, определением того, что в данном случае дело об! стоит так!то и так!то», прежде чем выразить это словом или жестом, и что существуют другие случаи, в которых, если мы вообще говорим об опыте обдумывания, мы должны применять это слово вместе с пережи! ванием употребления определенных слов, жестов и т. д.

Когда человек сказал, что «u не то чтобы действительно темнее, чем е...», существенным было, что он имел в виду, что слово «темнее» ис! пользовалось им в другом смысле, по сравнению с тем, как оно употребля! ется, когда говорят, что один цвет является более темным, чем другой.

Рассмотрим такой пример. Предположим, что мы научили человека употреблять слова «зеленый», «красный», «синий», указывая на соответ! ствующие цветовые пятна. Мы научили его приносить нам предметы оп! ределенного цвета, давая задание типа «Принеси мне что!нибудь крас! ное!», сортировать объекты различных цветов, сваленные в кучу, и т. п. Предположим, мы теперь показываем ему кучу листьев, некоторые из ко! торых бледно!красно!коричневые, другие бледно!зеленовато!желтые, и отдаем ему приказание: «Разложи красные и зеленые листья по разным кучам». Весьма возможно, что он разделит желто!зеленые листья и крас! но!коричневые. И вот следует ли нам сказать, что мы здесь употребляли слова «красный» и «зеленый» в некотором смысле, как в предыдущем слу! чае, или мы употребляли их в другом, но сходном смысле? Какие причи! ны можно предоставить для принятия последней точки зрения? Можно указать на то, что если попросить человека изобразить красное пятно, он определенно не станет изображать бледно!красно!коричневое пятно,

289

Л Ю Д В И Г В И Т Г Е Н Ш Т Е Й Н

ипоэтому можно сказать, что «красный» означает нечто различное в этих двух случаях. Но почему бы мне не сказать, что это было одно значе! ние, но употреблялось оно, конечно, применительно к конкретным обс! тоятельствам?

Вопрос состоит в том, дополняем ли мы наше утверждение о том, что слово имеет два значения, утверждением, говорящим, что в одном случае оно имеет одно значение, а в другом — другое. В качестве критерия того, что слово имеет два значения, мы можем использовать тот факт, что сло! ву были даны два объяснения. Так, мы скажем, что слово «bank» имеет два значения; поскольку в первом случае оно обозначает вещь такого ро! да (указываем, допустим, на берег (bank) реки), в другом же случае это вещь такого рода (указываем на Английский Банк). И вот то, на что я ука! зываю, суть парадигмы для употребления слов. Нельзя сказать: «Слово “красный” имеет два значения, потому что в одном случае оно означает это (указываем на светло!красный), а в другом случае то (указываем на темно!красный)», если, так сказать, в нашей игре использовалась только одна остенсивная дефиниция слова «красный». Можно, с другой сторо! ны, представить языковую игру, в которой два слова, скажем, «красный»

и«красноватый», объяснялись бы посредством двух остенсивных дефи! ниций, первая показывала темно!красный объект, а вторая — светло!крас! ный. То, сколько объяснений дается, два или только одно, зависит от ес! тественных реакций людей, употребляющих язык. Мы могли бы обнару! жить, что человек, которому мы дали остенсивное определение «Это называется “красным”» (указывая на некий красный предмет), вслед! ствие этого принесет нам любой красный предмет любого размера и от! тенка, если ему скажут: «Принеси мне что!нибудь красное!» Другой чело! век не сделает этого, но принесет предметы определенного размера и только того оттенка, который находится по соседству от указанного ему. Мы можем сказать, что этот человек «не видит того, что общего между различными оттенками красного цвета». Но помните, пожалуйста, что наш единственный критерий, это поведение, которое мы описываем.

Рассмотрим следующий случай: В обучили употреблению слов «свет! лее» и «темнее». Ему показывали предметы различных цветов и говори! ли, что этот цвет темнее, чем этот, тренируя его на то, чтоб он мог при! носить предмет по приказу: «Принеси мне что!нибудь более темное, чем это», а также описывать цвет предмета, говоря, что этот темнее, а этот светлее определенного образца и т. д. и т. д. И вот ему дают задание взять ряд объектов и расположить их в порядке возрастания темноты. Он де! лает это, разложив определенным образом ряд книг, а также написав пять гласных в таком порядке — u, o, a, e, i. Мы спрашиваем его, почему он расположил буквы в таком порядке, и он говорит: «Ну, о светлее, чем

290