vitgenshtein_liudvig_izbrannye_raboty

К О Р И Ч Н Е В А Я К Н И ГА

внастоящем времени, предполагая, что эти фразы являются описаниями состояний, которые существуют в тот момент, когда мы говорим.

Та же тенденция проявляется в нашей способности решать математи! ческие задачи, наслаждаться музыкальным фрагментом и т. д. в опреде! ленных состояниях сознания; мы не подразумеваем под этим выражени! ем «сознательные психические явления». Скорее, состояния сознания

вэтом смысле — это состояния гипотетического механизма, модели разу! ма, призванной объяснить сознательные психические явления. (Такие материи, как бессознательное или предсознательное психические состо! яния, являются особенностями модели сознания.) В этом смысле мы так! же с трудом можем помочь рассмотрению памяти в качестве склада. Не только то, как уверены люди в том, что они способны складывать или ум! ножать, или прочесть наизусть стихотворения и т. д., должно соответ! ствовать особому состоянию их мозгов, хотя, с другой стороны, они ни! чего не знают о подобных психофизиологических соответствиях. Мы рассматриваем эти явления как манифестации этого механизма, а их воз! можность есть специфическое построение самого механизма.

Теперь заглянем назад, в нашу дискуссию в (43), мы видим, что там не было подлинного объяснения ведомости В посредством знаков, когда мы говорили, что В ведом, если он также может выполнить приказы, пред! ставляющие собой другие комбинации точек и тире, чем те, которые даны

в(43). Фактически, когда мы рассматривали вопрос, действительно ли В (43) был ведом посредством знаков, мы все это время были склонны го! ворить нечто вроде того, что мы лишь в том случае можем решить этот вопрос с определенностью, если сможем заглянуть в реальный механизм, соединяющий понимание знаков с действиями в соответствии с этим по! ниманием. Ибо мы располагаем достаточно ясной картиной того, какие части механизма являются ведомыми посредством других частей. Факти! чески, это механизм, который немедленно представляет себя сам, как только мы хотим показать, что в случае, подобном (43), мы называем «быть ведомым посредством знаков», есть механизм типа пианолы. Здесь,

вработе пианолы мы имеем ясный случай определенных действий, произ! водимых фортепианными молоточками, ведомыми образцами отверстий

вбарабане пианолы. Мы можем употребить такое выражение: «Пианола читает с листа запись, сделанную посредством перфорации барабана», и мы можем назвать образцы такой перфорации комплексными знаками, или предложениями, противопоставляя их функцию в пианоле функции, сходные приемы которой имеются в механизмах различного типа, напри! мер, в комбинации выемок и зубцов в головке ключа. Засов замка повора! чивается посредством этой особой комбинации, но мы бы не сказали, что движение засова ведомо посредством того, как мы комбинируем выемки и

271

Л Ю Д В И Г В И Т Г Е Н Ш Т Е Й Н

зубцы, т. е. мы бы не сказали, что засов движется в соответствии с паттер! ном головки ключа. Здесь вы видите связь идеи ведомости и идеи «быть в состоянии» читать новые комбинации знаков; ибо мы бы сказали, что пи! анола может читать любой образец перфорации определенного типа, она сделана не для одной определенной мелодии или ряда мелодий (как музы! кальная шкатулка) — в то время как засов замка реагирует на тот образец головки ключа, который предназначен именно для этого замка.

Мы могли сказать, что выемки и зубцы, формирующие головку ключа, несопоставимы со словами, формирующими предложение, но сопоста! вимы с буквами, формирующими слова, и что образец головки ключа в этом смысле соответствует не сложному знаку, предложению, а слову.

Ясно, что хотя мы можем использовать идеи таких механизмов в каче! стве образчиков для описания того способа, посредством которого В действует в игре (42), ни один такой механизм реально не включен в эти игры. Мы будем должны сказать, что то употребление выражения «быть ведомым», которое мы использовали в наших примерах с пианолой и замком, есть только одно употребление в семействе употреблений, хотя эти примеры могут служить в качестве метафор, способов репрезента! ции для других употреблений.

Давайте исследуем употребление выражения «быть ведомым», исследуя употребление выражения «чтение». Под «чтением» я здесь подразумеваю действие перевода в звуки чего!либо написанного, письмо под диктовку, ко! пирование написанного и т. п.; чтение в этом смысле не включает в себя та! кую вещь, как понимание того, что вы читаете. Употребление слова «чте! ние», конечно, чрезвычайно близко нам в обстоятельствах нашей обыден! ной жизни (было бы чрезвычайно трудно описать эти обстоятельства даже приблизительно). Некий человек, скажем, англичанин, имеет сына, про! шедшего через обычное школьное обучение, он умеет читать по!английски, позже он читает книги, газеты, письма и т. д. Что происходит, когда он чи! тает газету? — Его глаза пробегают по напечатанным словам, он произносит их вслух или про себя, но определенные слова он произносит, просто беря их образец как целое, другие же слова он произносит, вначале просмотрев первые буквы слова, другие он читает буква за буквой. Мы бы также сказали, что можно утверждать, что он прочел предложение в том случае, если в то время, как его глаза пробегали по нему, он ничего не произнес вслух или про себя, но когда его спросили о том, что он прочитал, он был в состоянии воспроизвести предложение дословно или близко к тексту. Он может также действовать таким способом, который мы можем назвать читающей маши! ной, я имею в виду, что он может читать, не обращая внимания на то, что он сам в это время говорит, или, возможно, концентрируя внимание на чем!то совершенно постороннем. В этом случае мы бы сказали, что он читает, если

272

К О Р И Ч Н Е В А Я К Н И ГА

бы он действовал безупречно, как надежная машина. — Сравним этот случай со случаем начинающего. Он читает каждое слово болезненно, по складам. Некоторые слова, тем не менее, он угадывает по контексту или, возможно, знает фрагмент текста наизусть. В этом случае учитель говорит, что он прит! воряется, что читает слова, или что он на самом деле не читает их. Если, гля! дя на этот пример, мы спросим себя, что такое чтение, мы будем склонны сказать, что это некий особый психический акт сознания. Это тот случай, в котором мы говорим: «Только он знает, читает он или нет: никто другой не может реально это знать». Еще мы должны заметить, что настолько, нас! колько распространяется понятие чтения отдельного слова, точно такая же вещь должна происходить в сознании начинающего, когда он «притворяет! ся», что читает, как в сознании продвинутого читателя, когда он прочитыва! ет слово. Мы употребляем слово «чтение» одним способом, когда говорим о совершенном читателе, и другим, когда говорим о начинающем. То, что в од! ном случае мы называем случаем чтения, в другом случае мы так не называ! ем. — Конечно, мы склонны говорить, что то, что происходит в случае с со! вершенным читателем и в случае с начинающим читателем, когда они про! износят слова, не может быть одним и тем же. Различие пролегает если не в состоянии их сознания, то в бессознательных областях их сознания или моз! га. Здесь мы представляем два механизма, внутреннюю работу которых мы можем видеть, и эта внутренняя работа есть подлинный критерий того, чи! тает человек или не читает. Но на самом деле в подобных случаях такие ме! ханизмы нам неизвестны. Посмотрим на проблему следующим образом:

(67) представим себе, что человеческих существ или животных ис! пользовали как читающие машины; предположим, что для того, чтобы стать читающей машиной, они нуждаются в особой тренировке. Человек, тренирующий их, говорит некоторым из них, что они уже умеют читать, а другим, что они еще не умеют. Возьмем случай ученика, который еще не слишком далеко продвинулся в обучении. Если вы поставите перед ним напечатанное слово, он иногда будет произносить какие!то звуки, и каж! дый раз «случайно» будет происходить так, что эти звуки будут более или менее соответствовать напечатанному слову. Некое третье лицо слышит сотворенное посредством тренировки правильное употребление звука, смотря на слово «стол». Третье лицо говорит: «Да, он читает!», но учитель отвечает: «Нет, он не читает, это чистая случайность». Но представим те! перь, что этот ученик, которому показывают другие слова и предложе! ния, продолжает читать их правильно. Спустя некоторое время учитель говорит: «Теперь он умеет читать». — Но что же с первым словом «стол»? Скажет ли учитель: «Я был не прав. Тогда он тоже читал»? или он скажет: «Нет, он начал читать позже»? «Когда же он на самом деле начал читать?» или: «Какое первое слово или какую первую букву он прочитал?» Ясно,

273

Л Ю Д В И Г В И Т Г Е Н Ш Т Е Й Н

что этот вопрос здесь не будет иметь смысла, пока я не дам «искусствен! ное» объяснение вроде: «Первое слово, которое он прочитал = первое слово первой сотни последовательности слов, которую он читает пра! вильно». — Предположим, с другой стороны, что мы употребили слово «чтение» с тем, чтобы разграничить случай, когда имеет место определен! ный сознательный процесс произнесения слов в мозгу человека, и случай, когда этого не происходит. — Тогда, по крайней мере, человек, который читает, мог бы сказать, что такое!то и такое!то слово было первым, кото! рое он реально прочитал. — Также в другом случае читающей машины, ко! торая является механизмом, соединяющим знаки с реакциями на эти зна! ки, например, в случае пианолы, мы могли бы сказать: «Только после то! го, как такая!то и такая!то вещь произошла с машиной, например, определенные части соединились посредством проводов, машина реаль! но начала читать; первая буква, которую она прочитала, была буква d .

В случае (67), называя определенные существа «читающими машина! ми», мы лишь имели в виду, что они определенным образом реагируют на видение печатных знаков. Никакой связи между видением и реагирова! нием, никакого внутреннего механизма этот случай не подразумевает. Было бы абсурдно, если бы тренер на вопрос, читает ли ученик слово «стол» или нет, ответил: «Возможно, читает», — потому что в этом случае нет места сомнению по поводу того, что в действительности делает уче! ник. Изменение, которое имело место, можно назвать изменением в по! ведении ученика в целом, и в этом случае нам не дано значение выраже! ния «первое слово в новой эре». (Ср. это со следующим случаем:

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В нашей фигуре ряд точек с большими интервалами следует за рядом точек с маленькими интервалами. Какая точка является последней в пер! вой последовательности и какая — первой во второй последовательнос! ти? Представим, что наши точки служат отверстиями во вращающемся диске сирены. Тогда мы услышали бы звуки низкого тона, следующие за звуками высокого тона (или наоборот). Спросим себя: «В какой момент начинается звук низкого тона и кончается звук высокого тона»?)

Существует, с другой стороны, большой соблазн рассматривать созна! тельный психический акт как единственный подлинный критерий, от! граничивающий чтение от нечтения. Ибо мы склонны сказать: «Конеч! но, человек всегда знает, когда он читает, а когда притворяется, что чита! ет», или: «Разумеется, человек всегда знает, когда он на самом деле читает». Если А пытается заставить В поверить в то, что он способен чи! тать кириллическое письмо, обманывая его, прочитав наизусть заучен! ное русское предложение, глядя на него так, как будто он его читает, мы

274

К О Р И Ч Н Е В А Я К Н И ГА

можем с определенностью сказать, что А знает, что он притворяется, и тот факт, что он не читает, в этом случае характеризуется особым лич! ным опытом, а именно опытом прочтения предложения наизусть. Также, если А делает ошибку в прочтении наизусть, этот опыт будет отличаться от того, когда человек делает ошибку, читая.

68)Но предположим теперь, что человек, который умел читать в со! вершенстве и которого попросили прочитать несколько предложений, раньше им никогда не читанных, читает эти предложения, но на протя! жении всего времени чтения у него появляется специфическое ощуще! ние, что он знает эту последовательность слов наизусть. Скажем ли мы в этом случае, что он не читал, т. е. будем ли мы рассматривать его личный опыт в качестве критерия, разграничивающего чтение и нечтение?

69)Или представим такой случай: человеку, находящемуся под воздей! ствием определенного наркотического средства, показывают группу из пя! ти знаков, но не букв, существующего алфавита; и, глядя на них со всеми своими внешними знаками и личными переживаниями произнесения сло! ва, он произносит слово «above» (наверх). Такого рода вещи случаются во сне. В этом случае после пробуждения мы говорим: «Мне казалось, что я прочитываю эти знаки, хотя они вообще не были знаками». В такого рода случае одни люди могут быть склонны сказать, что он читает, а другие, что нет. Мы можем представить, что после того, как он произнес слово «above», мы показали ему другие комбинации из пяти знаков и предложи! ли ему прочитать их вперемежку с чтением первой комбинации знаков, показанных ему. Посредством ряда однотипных тестов мы можем обнару! жить, что он использовал то, что мы можем назвать воображаемым алфа! витом. Если так, мы будем в большей степени готовы сказать: «Он читает», чем «Он воображает, что читает, но на самом деле нет».

Заметим также, что существует продолжительный ряд промежуточ! ных случаев, располагающихся между случаем, когда человек знает наи! зусть то, что лежит напечатанным перед ним, и случаем, когда он разби! рает каждую букву слова без какой!либо помощи вроде подсказки кон! текстом, знания наизусть и т. п.

Сделайте так: произнесите наизусть ряд целых чисел от одного до две! надцати. — Теперь посмотрите на циферблат своих часов и прочитайте эту последовательность чисел. Спросите себя, что в этом случае вы назы! вали чтением, т. е. что вы сделали для того, чтобы это стало чтением?

Попытаемся дать такое объяснение: человек читает в том случае, ес! ли он образует копию, продуцируемую им с модели, которую он копирует. (Я буду употреблять слово «модель» подразумевая то, что он считывает, например, напечатанные предложения, которые он читает или копиру! ет при переписывании, или такие знаки, как «— —. . —» в (42) и (43), кото!

275

Л Ю Д В И Г В И Т Г Е Н Ш Т Е Й Н

рые он «читает» посредством движения, или ноты, по которым играет пианист, и т. д. Слово «копия» я употребляю для предложения, произне! сенного или списанного с напечатанного, для движений, соответствую! щих таким знакам, как «— — . . —», для движений пальцев пианиста или для мелодии, которую он играет по нотам, и т. д.) Таким образом, если мы обучили человека кириллическому алфавиту, а также тому, как произ! носится каждая буква, если затем мы дали ему листок бумаги с напечатан! ным на нем кириллическим письмом и он воспроизводил каждую букву в соответствии с ее произнесением так, как мы его учили, мы несомненно скажем, что он образовывал звуки каждого слова от напечатанного тек! ста и произносил буквы алфавита, выученного им. И это также будет яв! ным случаем чтения. (Мы можем употребить выражение «Мы научили его правилу алфавита».)

Но посмотрим: что заставляет нас говорить, что он образовывал произ! носимые слова из напечатанных при помощи правила алфавита? Не есть ли все, что мы знаем, лишь то, что мы сказали ему, что эта буква произно! сится так, а та этак, и т. д. и что после этого он прочитывает слова кирил! лического письма? Что предполагается для нас в качестве ответа, что он каким!то образом должен показать, что он на самом деле осуществляет перевод из напечатанного в произносимое посредством правила алфави! та, которое мы ему дали. И что мы имеем в виду, что его показ станет оп! ределенно яснее, если мы поменяем пример и

70)предположим, что он прочитывает текст, транскрибируя его, ска! жем, от прямых букв к курсиву. Ибо в этом случае мы можем предполо! жить, что правило алфавита дано в форме таблицы, которая показывает прямой и курсивный алфавиты в параллельных колонках. Тогда процесс образования копии из первоначального текста мы можем представить сле! дующим образом: человек, который копирует, заглядывает через опреде! ленный интервал в таблицу, чтобы посмотреть на каждую букву, или гово! рит себе нечто вроде: «Ну, как же выглядит маленькое а?», или пытается визуализировать таблицу, повторяя ее образ в уме вместо того, чтобы каждый раз заглядывать в нее.

71)Но что если, проделывая все это, он транскрибировал «А» в «b», «В» в «с» и т. д.? Тогда ведь мы не назовем это «чтением», «образовыва! нием»? Мы можем в этом случае описать производимую им процедуру, сказав, что он использовал таблицу так же, как мы, но не слева направо, вот так:

276

К О Р И Ч Н Е В А Я К Н И ГА

а вот так:

хотя, когда он в действительности смотрит на таблицу, она проходит пе! ред его глазами или пальцем горизонтально слева направо. — Но предста! вим теперь,

74) что, проходя через нормальный процесс смотрения на таблицу, он транскрибирует «А» в «n», а «В» — в «х», короче, действует, как бы мы могли сказать, в соответствии со схемой стрелок, которые не показывают простых путей. Назвали ли бы мы это также «образовыванием»? — Но представим,

75). что он не пошел по этому пути транскрибирования. На самом деле он изменил его, но в соответствии с простым правилом: после транскри! бирования «А» в «n», он транскрибирует следующее «А» в «о», следую! щее — в «p» и т. д. Но где граница между этой процедурой и процессом транскрибирования вообще без всякой системы? Вы можете возразить на это, сказав: «В случае (71) ты с очевидностью предполагал, что он понима ет таблицу по другому; он не понимает ее обычным образом». Но что мы на! зываем «понимать таблицу особым образом»? Но как бы вы ни представ! ляли себе это «понимание», есть только другая связь, располагающаяся между внешним и внутренним процессом образования, который я опи! сал, и действительным транскрибированием. На самом деле этот процесс понимания должен быть очевидным образом описан посредством схемы того типа, который представлен в (71), и мы могли бы тогда сказать, что в некотором особом случае он смотрит на таблицу как!то так:

понимает ее так:

а транскрибирует так:

277

Л Ю Д В И Г В И Т Г Е Н Ш Т Е Й Н

Но означает ли это, что слово «образовывание (или «понимание») ре! ально здесь не имеет значения, так как, если следовать его значению, это, кажется, приведет к ничто? В случае (70) значение «образовывания» вы! рисовывалось достаточно ясно, но мы сказали себе, что это лишь один специфический способ образовывания. Нам кажется, что сущность про! цесса образовывания была здесь одета в необычное платье и что, сняв это платье, мы доберемся до сути дела. И вот в (71), (72) и (73) мы пытались освободить наш случай от того, что казалось лишь его особой одеждой, чтобы обнаружить, что то, что казалось одеждой на самом деле является сущностными особенностями этого случая. (Мы действовали так, как буд! то стремились найти подлинный артишок, срывая с него один лист за дру! гим.) Употребление слова «образовывание» на самом деле представлено в (70), т. е. этот пример показывал нам один из семейных случаев, в кото! рых употребляется это слово. И объяснение употребления этого слова, так же как употребления слова «чтение» или «ведомость посредством символа», в сущности состоит из описания выборки примеров, представ! ляющих характерные особенности, некоторые примеры показывают эти особенности в преувеличенном виде, остальные показывали переходные случаи, другие ряды примеров показывали следы этих особенностей. Представим, что кто!то захотел дать вам идею характеристик лиц опреде! ленной семьи. Он сделал бы это, показав вам множество семейных порт! ретов и обращая ваше внимание на определенные характерные черты, и его основная задача состояла бы в особом расположении этих снимков, ко! торое, например, позволило бы вам видеть, как определенные влияния постепенно изменяли особенности, какими характерными путями члены семьи старели, какие особенности при этом проступали все явственнее.

Задачей наших примеров не было показать сущность «образовыва! ния», «чтения» и т. д. посредством выявления их существенных особен! ностей; эти примеры не были описаниями нашего внешнего побуждения разгадать внутреннее, которое по той или иной причине не видно во всей своей наготе. Мы склонны думать, что наши примеры являются кос! венными средствами для продуцирования определенного образа или идеи в человеческом сознании, — что они намекали на что!то, чего они не показывали. Это было бы так в случае, подобном следующему: предполо! жим, я хочу спродуцировать в ком!то ментальный образ внутренностей характерной комнаты XIX века, в которую он как будто входит. Тогда я использую следующий метод: я показываю ему дом снаружи, указываю на окна подразумевающейся комнаты, далее я провожу его через другие комнаты того же периода.

Наш метод является сугубо дескриптивным; описания, которые мы да! ем, не являются намеками на объяснения.

278

К О Р И Ч Н Е В А Я К Н И ГА

II

1. Испытываем ли мы ощущение знакомства, когда смотрим на знако! мые объекты? Или мы его испытываем всегда?

Когда же мы на самом деле испытываем его?

Нам поможет ответить на этот вопрос, если мы зададим другой: что мы противопоставляем ощущению знакомства?

Нечто из того, что мы противопоставляем ему, это чувство неожидан! ности.

Можно сказать: «Не!знакомство гораздо ближе нашему опыту, чем зна! комство».

Мы говорим: А показывает В ряд объектов. В должен сказать А, знаком ли ему данный объект или нет. Вопрос может быть таким: а) «Знает ли В, что это за объекты?» или b) «Узнает ли он определенный объект?»

1)Рассмотрим случай, в котором В показывают ряд приборов — весы, термометр, спектроскоп и т. д.

2)В показывают карандаш, ручку, чернильницу и линзу. Или:

3)Вместо знакомого предмета ему показывают предмет, о котором он го! ворит: «Похоже, что он служит для какой!то цели, но я не знаю, для какой».

Что происходит, когда В опознает нечто как карандаш? Предположим, А показал ему предмет, похожий на палочку. В берет его

вруки, вдруг предмет разделяется на части, одна из которых напоминает футляр, а другая карандаш. В говорит: «О, да это карандаш». Он опознал объект как карандаш.

4)Мы могли бы сказать: «В всегда знал, как выглядит карандаш; он мог, например, рисовать одним из тех карандашей, о которых его теперь спрашивают. Он не знал того, что предмет, который ему дали, содержит карандаш, при помощи которого он мог рисовать в любое время. Срав! ним со случаем (5):

5)В показывают слово, написанное на листке бумаги, который дер! жат, перевернув его вверх ногами. Он не узнает слово. Листок постепен! но переворачивают до тех пор, пока В не говорит: «Теперь я вижу, что это такое. Это “карандаш”».

Мы могли бы сказать: «Он всегда знал, как выглядит слово “карандаш”. Он не знал, что слово, которое ему показали в перевернутом виде, на са! мом деле выглядит как “карандаш”».

В обоих случаях (4) и (5) вы могли бы сказать, что нечто было скрыто. Но отметим, что и слово «скрыто» имеет различные употребления.

6)Сравним это с таким случаем: вы читаете письмо и не можете про! читать в нем одно слово. Вы догадываетесь из контекста, что это должно быть за слово. Вы опознаете эту закорючку как е, другую — как а, третью —

279

Л Ю Д В И Г В И Т Г Е Н Ш Т Е Й Н

как t. Этот случай отличается от того, где слово «eat» (принимать пищу) было закрыто кляксой, и вы лишь могли догадаться, что на этом месте должно стоять слово «eat».

7)Сравним: вы видите слово и не можете прочесть его. Кто!то видо! изменяет его, добавив черточку, удлинив штрих или что!то в этом роде. Теперь вы можете прочитать его. Сравним это видоизменение с перево! рачиванием в (5) и отметим, что есть смысл сказать, что если слово бы! ло перевернуто, то вы видели, что оно не было видоизменено. То есть су! ществует случай, в котором вы говорите: «Я смотрел на слово после того, как его перевернули назад, и видел, что это было то же самое слово, ко! торое я не узнавал».

8)Предположим, игра между А и В заключается в том, что В говорит, знаком ли ему тот или иной предмет, но не говорит, какой именно это пред! мет. Допустим, ему показывают обыкновенный карандаш после того, как показали гидрометр, которого он раньше никогда не видел. Когда ему пока! зали гидрометр, он сказал, что не знаком с таким предметом, когда ему по! казали карандаш, он сказал, что знает, что это такое. Что произошло, когда он опознал карандаш? Должен ли он был сказать себе, хотя он ничего не го! ворил А, что то, что он видит, это карандаш? Почему мы так считаем?

В таком случае, если он опознал карандаш, то как что он его опознал?

9)Предположим даже, что он сказал себе: «О, да это же карандаш», — могли ли бы вы сравнить этот случай со случаем (4) или (5)? В этих случа! ях предполагалось, что кто!то говорит: «Он опознал это как то!то» (пока! зывая, например, как на «это», на нечто, закрывавшее карандаш, и на «то» — на обыкновенный карандаш (сходным образом в (5)).

В (8) карандаш не претерпевал изменений, и слова «О, да это же ка! рандаш» не относились к парадигме случаев, где В опознавал показанный ему карандаш.

Если спросить В «Что такое карандаш?», он не станет указывать на другой объект как на образец, но может, напротив, прямо указать на по! казанный ему карандаш.

Но когда он сказал: «О, да это же карандаш», как он узнал, что это та! кое, если он его никак не опознал? — Тут действительно подходящим бу! дет сказать: «Как он опознал “карандаш” в качестве имени такого рода предмета?» — Ну, и как же он опознал его? Он просто отреагировал на не! го особым образом, сказав это слово.

10)Предположим, кто!то показывает вам цвета и просит назвать их. Указывая на определенный объект, вы говорите: «Это красное». Что бы вы ответили, если бы вас спросили: «Откуда ты знаешь, что это красное?» Конечно, возможен случай, в котором В дается общее объяснение, ска! жем, «Мы будем называть словом “карандаш” все, чем можно с легкостью

280