Islamskaya_mysl

Х. ХАНАФИ НАША ЦИВИЛИЗАЦИОННАЯ ПОЗИЦИЯ

521

числах и природе. Вот мы и ставим бездумно Ибн Рушда в один ряд с [западными] философами, а Ибн Халду̱ на̄ объявляем «коллегой» других историографов.

Но не то же ли самое мы сотворили с западным наследием? Изучая западную философию, мы неизменно отрываем ее от ее же корней и со- зерцаем [литературные] звезды Декарта и Канта, Гегеля и Маркса, Ницше и Гуссерля, Сартра, Мерло-Понти и Хайдеггера, любуемся ими и судим их по своему вкусу — этическому, политическому, социальному и интел- лектуальному, — т. е. в соответствии с нашими древними традициями. Однако, как только число школ [наших западников] умножилось, мы рас- терялись: оказалось, один [европейский идол] — закоренелый идеалист, другой — реалист, третий — рационалист, а четвертый — и вовсе эмпи- рик; консерваторамвродебыположенодержатьсяидеализма, апрогресси- стам— реализма… Мыпринялисьспоритьдругсдругом, такинезаметив важной детали: предмет нашего спора лишь по форме относится к запад- ной [культуре], но в самой своей сущности он отражает нашу цивилиза- ционную позицию. [Наш] идеализм — законный наследник традициона- лизма и фидеизма, тогда как реализм — естественное следствие развития идеалистической религии, способное защитить сегодня и человеческую жизнь, и интересы народа.

И в самом деле, западные [философские] школы — плод собственно европейской среды. Более того, сама идея школьности — результат осво- бождения европейской мысли от оков средневекового церковного догма- тизма. Возрождение сорвало все теоретические покровы с древнего на- следия [Греции, Рима и Византии], вернее, отвергло понимание наследия как источника знания, взращивающего, в свою очередь, и разум, и при- роду. Нет, [по мнению философов европейского Возрождения], разум и откровение едины, как едины и природа с религией10. В XVII в. [Евро- па] попыталась отыскать новую систему [мысли], способную занять ме- сто древнего наследия и по-новому объясняющую мир, Бога, природу и человека, — и зародился рационализм, подаривший жизнь критическому идеализму с его теоретическим приматом ratio. О познавательных правах чувств заявил и эмпиризм, выведший из своих недр позитивизм, сражав- шийся как с кантовской статикой, так и гегельянской динамикой. В кон- це концов появились гуманистические концепции витализма и экзистен- циализма, провозгласившие победу человека над разумом и природой и объявившие математику и естественнонаучные дисциплины частью гума-

10 См. наш анализ понятий «откровение разума» и «естественная религия», приве- денный в книге «Лессинг: воспитание человеческого вида» (Каир, 1977; Бейрут, 1981).

522	V. НАСЛЕДИЕ И СОВРЕМЕННОСТЬ

нитарного знания. Новый Сократ объемлет теперь и Платона, и Аристоте- ля… Диалектика борьбы этих школ между собой наложила особую печать на европейское сознание во всех его идеалистических, материалистиче- ских и виталистских проявлениях (хоть некоторые сегодня и разучились различать эти элементы европейской культуры).

Следовательно, европейское сознание — результат эволюции и твор- ческого усердия, ограниченный христианской диспозицией, церковным институциональным устройством, историческим началом и историческим же концом. Европейский разум знает лишь бесконечные различения, ато- мы, противоречия, выделяемые в рамках одного и того же феномена, —

ипотому любые спекуляции о «примитивном» азиатском или африкан- ском мышлении есть не иное что, как «зеркальное» суждение европейцев о своих [соседях по планете]11. Какое же отношение имеем мы, [арабы], к вышесказанному? Декарт и впрямь попытался обосновать религиозные идеи аргументами разума; что ж, это — наш интеллектуальный проект, разработанный мутакаллимами и арабскими перипатетиками. Замысел кантовского критицизма хорошо был известен нашим правоведам, опол- чившимся против догматизма, агностицизма и скептицизма. Эмпиризм, этот прочный столп новой науки, был построен и нашими мутакаллима- ми, учитывавшими данные чувств в ходе размышления о мире. Гуманизм

ивитализм напоминают нам об опыте суфиев, о проповедуемой послед- ними ценности субъективных экзистенциальных переживаний, таких как мистические «ступени» (мака̣ма̄т̄) и «состояния» (а╝вал̄). Есть ли вообще разница между суфизмом и экзистенциализмом Кьеркегора?.. Я не хочу сказать, что мы — первопроходцы [мировой мысли] или что у нас есть то, чего нет у других, что мы верим в себя и обожествляем предков. Вовсе нет. Я имею в виду следующее: философские школы никогда не возника- ют вне среды своего естественного обитания. Похожие школы, выросшие на разных исторических и культурных ветвях, — плоды похожих типов мышления и близких цивилизационных и психологических позиций, не более того. Как только мы отрываем философию от ее корня, мы тотчас же теряем возможность понять ее и истолковать. Все, что остается в на- шем распоряжении, — сумма сухих, бессильных повлиять на что бы то ни было фактов, о которых студент забывает на следующий же день по- сле сдачи экзамена. Мы отделяем школу от позиции, отрываем знание от его генезиса, различаем разум и процесс его формирования — и потому

11 Логика этого критического пассажа ╞анафӣсвидетельствует о его знакомстве со структурализмом К. Леви-Стросса и постструктурализмом Ж. Делеза и Ф. Гваттари, равно как и с теорией «примитивного мышления», разработанной в нач. ХХ в. фран- цузским этнографом Л. Леви-Брюлем. — Примеч. пер.

Х. ХАНАФИ НАША ЦИВИЛИЗАЦИОННАЯ ПОЗИЦИЯ

523

мы неспособны на создание конструктивной мысли, свидетельствующей о нашей [цивилизационной] позиции. Наша культура представляет собой свалку идей, обрушивающихся на наши головы при первом столкновении с чужим менталитетом или [новым] научным вызовом.

Наша философия была обречена на неудачу еще и потому, что третье измерение цивилизационной позиции — измерение действительности —

ивовсенебралосьнамиврасчет. Мыпривыкливоспроизводитьдревниеи нововременные тексты безо всякой привязки к действительности — и от- далились тем самым как от собственной культуры, так и от современных нам реалий. Быть может, нам нравится прятаться под одеялом традици- онного, но исчерпывающего объяснения всего и вся; быть может, мы не чувствуем проблематичность нашего «сегодня». Наше Я влюблено в Мы, а наше Мы, в свою очередь, без ума от Мира, несовершенного настолько, насколько в нем правят бал бедность и нужда. Но и бедность вполне объ- яснима с точки зрения древнего мудреца, она инкорпорирована в систему унаследованных им верований и доктрин. Удивительно, но нам нет дела до действительности даже в том случае, если ее раздирают межкультур- ные конфликты, политическое насилие; мы не осознаемсвоей связи с про- блемами нового столетия.

Мысль — не товар. Мыслитель — не чиновник. Мысль есть посла- ние, а мыслитель есть человек дела12. Мы привыкли к философам-про- фессорам, живущим за счет мысли; о таковых мы узнаем из книг и из собственного опыта. Но отчего же мы забыли о философах-практиках, занимающих те или иные непримиримые позиции? Многочисленные ав- торы книг, глухие к голосу социального контекста, совершают престу- пление против исследуемых идей, которые будто бы никак не связаны с изложенными в первых главках историческими ситуациями. Быть мо- жет, мы — жертвы интеллектуального застоя, располагающие инфор- мацией, но неспособные к [философскому] деланию. Мы не занимаем- ся наукой, мы не исследуем методы [философствования], мы не знаем даже, каким именно образом эти методы возникли, — и вот, мысобираем вершки, но не корешки, мы получаем результат, не озаботившись пред- шествовавшим его появлению трудом. Реалии отодвигаются на перифе- рию сознания, которое не было научено соответствующими институтами исследовать собственную культуру, науку и философию (как известно, наши [университеты] выпускают одних лишь чиновников, журналистов

ипреподавателей). Наши диссертации отведены под изучение отживших

12 См. наш труд «Послание философии: роль мыслителя в обществах развиваю- щихся стран» («Современные проблемы». Каир, 1976; Бейрут, 1981), а также книгу «Знание — дело» (Рабат, 1983).

524	V. НАСЛЕДИЕ И СОВРЕМЕННОСТЬ

свое персоналий, учений и эпох; в этих трудах есть все, кроме философ- ского творчества, имеющего непосредственное отношение к реальности. Наш студент не пишет философских трудов — он комментирует [чужие] тексты, пребывая в обители невежества, навязанного изнутри [академи- ческой среды] или извне ее. Ни власть, ни великие ее интересы будто и вовсе не нуждаются в творчестве разума, в апологии свободы и от- стаивании общественных интересов. Такой интеллектуальный «аборт» неизменно оборачивается «убийством», особенно в том случае, когда преподаватель и студент осмеливаются расширить горизонт науки. Лю- бое предположение [ученого], не подкрепленное доказательствами [из прошлого], объявляется «атеизмом» или «коммунизмом», а сам смельчак навеки изгоняется из своего дома. Дальнейшая его судьба известна: он эмигрирует и превращается либо в ремесленника, кормящегося своим творчеством, либо в оппозиционера, тайно и явно сражающегося за пра- ва народов. Иные же безумцы возвращаются на родину, чтобы покончить со своей нелегкой жизнью в нищете или тюремной камере…

Словом, игнорирование настоящего — следствие множества причин, одни из которых кроются в преклонении перед собственным наследием, другие— враболепствепередЗападом, атретьи— вактуальномстрадании.

Кризис нашей цивилизационной позиции вполне преодолим. Доста- точно лишь пересмотреть три ее измерения и вернуть равновесие в их внутренние сочетания, сообразовав их с требованиями действительности. А она диктует следующее: сейчас, спустя два века после захлебнувшейся Нахды, мы должны не защищать древнее наследие и не обрушиваться на него с критикой, но развивать его с учетом его же генезиса и исторической эволюции. Наше отношение к Западу также должно перерасти наивный антагонизм любви или вражды: мы обязаны вернуть западное наследие к его истокам, критически переосмыслить легенду о его универсально- сти и заново открыть народам возможность творчества. Вот та действи- тельность, от которой не следует скрываться, культивируя в душах упад- нические настроения, побуждая строить деструктивные планы в тайных обществах, понуждая [интеллектуалов] к эмиграции и политическому противостоянию властям, а религиозные и светские сообщества — к во- оруженным восстаниям. Нет, необходимо осмыслить и услышать реаль- ное положение дел: движения народных масс и национальные культуры должны сперва сообразовываться с действительностью, и только после этого — самим становиться действующей силой, реализовывать творче- скую энергию, способную противостоять наследственному деспотизму власти и косности социальных институтов. Иными словами, решение цивилизационного кризиса состоит в переводе его с языка риторики на

Х. ХАНАФИ НАША ЦИВИЛИЗАЦИОННАЯ ПОЗИЦИЯ

525

язык науки, в превращении фидеизма прошлого, очарованности Западом

инепонимания современности — в культурно-историческую системати- ческую позицию, которая способствовала бы рождению новой историче- ской и социальной мысли, созданию плодотворной почвы для философии

ифилософов в стране.

О ВЕТХОМ НАСЛЕДИИ

Ветхое наследие есть не что иное, как ответы мысли на вызовы про- шлого. Эти ответы открывают перед нами картину масштабного проти- востояния, победители которого навязали нам собственный взгляд на побежденную партию. Идеологемы доктрины, истории и права представ- ляют точку зрения победителей, тогда как «заговор молчания» скрывает «тайное» наследие оппозиционеров — например, шиитов, хариджитов или мутазилитов. Значит, идеи предков, дошедшие до нас в старых кни- гах, досих пор преследуют своих оппонентов. Наше наследие — итог боя, лавры упрямого победителя.

Обратимся за примером к доктринам «спасенной»13 правильной веры — результату победы власти над доктринами сошедших [с истори- ческой арены] групп14. «Единый, ни на что не похожий, невидимый, все- видящий Аллах» — далеко не единственное определение Бога. История знает учения антропоморфистов о телесности Аллаха, о возникновении в Аллахе неких преходящих явлений. Какая из этих двух «теологий» пра- воверна, а какая — нет? Мы не знаем. Зато мы знаем, какого рода борьба велась приверженцами одной из них против другой, знаем, как именно мировоззрение «бесподобной» власти боролось со своим «реакционным» историческим антиподом. Учение об абсолютных атрибутах Аллаха было сформулированоисключительнодлятого, чтобыслужить«всевидящей» и «всеслышащей» власти. УчениеобущербностинуждающегосявОткрове- нииразумаразрабатывалосьлишьдлятого, чтобыраззаразомистолковы- вать это самое Откровение в пользу власти, подчиняющей себе всех и вся. Учениеонеспособностичеловекадействоватьсамостоятельнотакжеспо- собствует вечному подчинению людей чужой воле. Учение о руководящей

13Здесь ╞анафӣотсылает читателя к следующему известному хадису пророка Му╝аммада: «Моя умма разделится на семьдесят три части, — и… одна только часть [спасется] от [адского] пламени» (Сунан ат-Тирмизи̱,̄2641). — Примеч. пер.

14См. нашу статью «Исторические основания современного кризиса свободы и де- мократии», опубликованную в журнале «Арабское будущее» (январь 1979).

526	V. НАСЛЕДИЕ И СОВРЕМЕННОСТЬ

роли Пророка препятствует свободному действию разума и воли. Учение о сверхъестественной природе пророческой миссии отвлекает верующего отпониманиявнутреннейструктурыОткровенияиегосоциально-полити- ческогофундамента. Эсхатологияуверяетмусульманинавсуществовании потустороннего счастья для того, чтобы тот не смел посягать на счастье земнойвласти. [Калам] убеждаетиндивидавбессмысленностиделаивсе- силии слова, достаточного для обретения веры, — для того только, чтобы дело не подрубило глиняных ног колосса власти, чтобы власть оставалась неприкосновенной до тех пор, пока словесно исповедует [исламскую док- трину]. Должность имама — предмет выбора, ограниченного, впрочем, племенем курайшитов, прослойкой знати или военачальников… Словом, доктрины — это политический выбор, но никак не сакральное знание.

Однако наше время диктует свои варианты выбора. Быть может, сегод- ня, в дни оккупации, ссылаясь на Откровение («Он — Аллах на небесах и наземле»; «Господьнебесиземли»; «Он— БогнанебеиБогназемле»15), следует учить о Боге-Земле, которого необходимо защищать. Во времена завоеваний в опасности оказалось единобожие, — что же, сегодня, во вре- мена поражений, в опасности оказалась земля. Наши предки отстаивали Истинное Единство перед математическим единством Пифагора, метафи- зическим единством Парменида и онтологическим единством Плотина; сегодняшнее единство защищает единство уммы и множественность вер- ных в деле сражения за права, демократию и свободу творчества. Сегод- ня, быть может, правильным окажется мутазилитское учение о свободе воли — а не ашаритский детерминизм, хариджитский максимализм —

ане шиитская вера в действенность слов, доктрина А╝мада б. ╞аʼита16 о

̣̄

земной природе рая и ада — а не традиционалистская эсхатология. Что лучше — целенаправленное, выгодное для всех действие или хаос? Не лучше ли нам прислушаться к хариджитам и мутазилитам и отвергнуть ашаритский политический эксклюзивизм? Не стоит ли нам ради сохране- ния национального единства и творческого разнообразия подвергнуть ха- дис о спасении одной-единственной группы мусульман критике? Призна- ние ошибки достойно награды, а верное решение заслуживает ее вдвойне. Истина многополярна в теории, а на практике требует единства. Общий длявсех[этический] минимумвсочетаниисмногоголосиемтеорий— вот программа, способная сплотить сегодня нашу нацию.

15К. 6: 3; 78: 37; 43: 84. — Примеч. пер.

16А╝мад ибн ал-╞аʼ̄ит̣(ум. ок. 845) — философ-эклектик, ученик мутазилита ан- Назз̱а̱ма̄. Проповедовал учение о переселении душ и учил о Мессии как о воплощен- ном планетарном разуме. — Примеч. пер.

Х. ХАНАФИ НАША ЦИВИЛИЗАЦИОННАЯ ПОЗИЦИЯ

527

Древние науки признавали суфийское озарение: известно, что гносео- логия [фальсафы] построена на учении о соединении с активным интел- лектом. Следовательно, [с точки зрения наших предков], натурфилосо- фия является предварением теологии, своего рода «теологией наоборот». В идеализме [арабских перипатетиков] совсем нет жизни, борьбы, дей- ствительности или человека; в нем добродетель ума ценится выше, чем добродетель практическая. Современный мудрец обязан избавиться от суфийских озарений в пользу разума, он должен смотреть на мир сквозь призму науки и отделять религиозное знание от знания естественного. Мысль стоит проверять на опыте, а теорию — на практике. Также необхо- димо признать примат народов над руководителями и имамами.

Суфизм возник как ответ на изнеженность и неумеренность древних богачей и честолюбцев. После смерти имамов, происходивших из рода Пророка, после поражения оппозиции [у суфиев прошлого] не осталось ничего, кроме души, которую следует спасать «изнутри» накануне гибели «внешнего» мира. [Суфий] приходит на помощь человеку, но не человече- ству, он строит небесное царство, отчаявшись достичь царства мира сего, он прибегает к воображению, отказавшись от рационального анализа дей- ствительности. Всуфийскомопытедиалектикаприроды, обществаиисто- рии заменена диалектикой чувств и аффектов; негативные ценности, цен- ности отречения, терпения и смирения, описываются ими как кратчайший путь к обретению совершенства. Однако сегодня наступил новый день, отмеченный светом внутренней и внешней борьбы. Мы не теряли своих имамов, не обороняли некую [эфемерную] «законность», и мы в силах из- менить мир и построить земное царство, превратить Откровение в иде- альное мировое устройство. Народы ждут этого, смельчаки предвкушают [новую борьбу], — и все без исключения возмущены несправедливостью [властей предержащих].

Да, фикх — единственная древняя наука, подчинившая себе разум и языковедение для того, чтобы ответить на реальные нужды человечества и регламентировать его практическую деятельность. Но мы пренебрегли фикхом, оставив его на откуп нашим правоведам17. Как бы то ни было, наши предки предпочли текст [традиции] действительности, и вместо разработки новой регламентации довольствовались системой ссылок на

17 Об этом писал египетский богослов Мус̣т̣афа̄ʻАбдурраза̄к̣(ум. 1941) в своих «Пролегоменах», обращая внимание читателей на уникальность мысли родоначальни- ка фикха аш-Шафӣʻи.̄Ученик ʻАбдурразак̄а̣ʻАлӣСамӣ̄ан-Нашшар̄(ум. 1980) развил идеи своего учителя в труде «Методология исследования у мусульманских мыслите- лей». Со своей стороны мы посвятили этой теме книгу «Герменевтические стратегии в науке об основаниях фикха» (Каир, 1965; на фр. яз.).

528	V. НАСЛЕДИЕ И СОВРЕМЕННОСТЬ

вероучительные источники. Сегодня мы возвращаем миру его былое ве- личие — в эпоху наук о действительности и бегства от [догматизма] тек- стов18. Если мы распахнем врата иджтихада и ограничим метатекст обяза- тельных ссылок кораническими айатами и хадисами Пророка, мы сможем дать второе дыхание законотворчеству ученых и мыслителей, в услови- ях современных реалий блюдущих интересы людей, — точь-в-точь как

аш-Шатиби19, автор термина «цели [шариата]» (макасид).

̣̄ ̄ ̣̣̄

Добавим, что «науки об Откровении» изучаются и преподаются в на- ших университетах точно так же, как и семь веков тому назад. Гуманитар- ные факультеты не превратили их в подлинно рационалистические дисци- плины, подобные естественным и математическим наукам. Как следствие, они без изменения воспроизводятся на шариатских и языковедческих от- делениях институтов, проповедуются властью и навязываются всем без исключениястудентам, дабызапретитьсвободныйполетихмысли. Нетак ли поступали арабские революции — навязывая всем учащимся патрио- тическое воспитание и теорию социализма?.. Все эти дисциплины были созданы для того, чтобы защитить тексты Откровения от внешних вмеша- тельств, и цель их уже достигнута. Не пора ли подвергнуть их внутренней критикеиизменитьихлитературнуюформувместессодержанием20, зано- во задать их цели, развить их?

Возьмем, кпримеру, «наукиоКоране». Ониидентифицировалимедин- ские и мекканские суры, определили цели ниспослания [отдельных айа- тов], разграничили отменяющие и отмененные [стихи] и многое другое (см. труды ас-Суйут̄и̣)̄. Но есть и другие корановедческие проблемы, со временем утратившие свою актуальность. Является ли, скажем, басмала частью суры или нет? Является ли первая сура Корана «Матерью Книги»? Является ли императив «скажи» (кулл̣ ) частью айатов?.. Канонизировав текст Писания, [умма] ответила на эти вопросы и усвоила правила реци- тации и письменной фиксации Корана. Сегодня нам нет нужды поднимать эти проблемы; мы не узнаем о тексте Священной Книги ничего нового. Вместе с тем новая эпоха способна наделить новым, быть может, более глубоким смыслом те или иные причины ниспослания айатов или исто- рические сюжеты, связанные с поэтапным оглашением текста Открове-

18Как верно отмечал палестинский поэт Ма╝муд̄Дарвиш̄(ум. 2008), «твой отец спрятался за текстами — и его ограбили воры».

19Аш-Шат̄иби̣ ,̄Ибрахӣм̄б. Муса̄̄(ум. 1388) — выдающийся андалусский богослов, хадисовед и факих-маликит. — Примеч. пер.

20См. наши работы «Школа истории литературных форм» («Алиф», Каир, 1981) и «Имущество в Коране» («Арабские проблемы», январь–апрель 1979).

Х. ХАНАФИ НАША ЦИВИЛИЗАЦИОННАЯ ПОЗИЦИЯ

529

ния. Мекканские суры повествуют нам о мире, тогда как мединские — о порядке; воображение предшествует порядку, а порядок следует за миро- воззрением. Тот факт, что Коран ниспосылался постепенно, меняя свои установления сообразно течению времени, указывает нам на примат дей- ствительностинадмыслью21 инабожественноеснисхождениекчеловече- ским способностям.

Что касается экзегетических дисциплин, то они целиком и полностью были подчинены языковедению, истории, каламу, суфизму и фикху, и по- этому мы располагаем языковедческими, историческими, философскими и правоведческими толкованиями Корана. Лишь последние десятилетия подарили нам социальные и психологические комментарии к Священной Книге, вернувшие Откровение человеческим сердцам и чувству уммы22. Все эти толкования представляют интерес для историков, являясь энци- клопедиями ветхих дисциплин; в соответствии с лекалами последних тол- кователи кроили суру за сурой, айат за айатом, разрушая единый контекст Писания, еговнутреннююлогику. Нашазадача— составитьсоциальныеи психологические комментарии к Корану, сфокусировать свое внимание на целях Откровения. Более того, мы обязаны сочинить политический ком- ментарий к Корану, чтобы преодолеть разорванность уммы, разобщенной битвой фундаменталистов с модернистами, и ответить тем самым на тео- ретические и практические вызовы «политического ислама», расцветшего после победы Иранской революции23.

Чтодо«наукиохадисах», тонапротяжениистолетийонавыверялаце- почку передатчиков тех или иных преданий, и это было оправдано в эпоху изустной передачи текстов. Сегодня мы должны осмыслить содержание этих хадисов, подвергнуть их литературоведческому анализу, сравнить с древнеарабским фольклором, выяснить степень их самостоятельности в сравнении с кораническими [стихами], — и тем самым очистить [Сунну] от популярных в народе поговорок и легенд.

Наши предки собирали сведения об исторических деятелях, первым из которых был и остается Посланник Аллаха, и сведения эти часто вклю- чали в себя почерпнутые из недостоверных преданий небылицы, относя- щиеся, как правило, к детству Пророка и его юности и обусловленные ле-

21См. нашу статью «О чем говорят нам причины ниспослания [айатов]?» («Рӯз ал-Йусуф̄ », Каир, 1976).

22Образчиками социальной экзегезы являются «Тафсӣр ал-Мана̄р» Му╝амма- да ʻАбдо и Му╝аммада Рашӣда Рид̣а̄(ум. 1935), а также «В тени Корана» Саййида Кут̣ба̣(ум. 1966).

23См. первый выпуск журнала «Мусульманские левые» (Каир, 1981).

530	V. НАСЛЕДИЕ И СОВРЕМЕННОСТЬ

гендами о других глашатаях небес. Оттого-то мы и привыкли вычитывать настоящее в прошлом, окружая фигуру Пророка чудесами и приписывая ему богатырскую удаль. Мы превратили чудо в основную миссию [По- сланника Аллаха], а само его Послание связали с его личностью, на самом деле вторичной в сравнении с Откровением. До сих пор мы преклоняем коленапередличностями[правителей], — таквернемсяжеотПосланника к Посланию, от Пророка к Пророчеству, от Личности к Принципу! Поря- док — не Лидер, а Государство — не Правитель24.

Ветхоеправоуделялоисключительноевниманиеновомуритуалулишь потому, что действовало в рамках устоявшихся обычаев. Фикх сосредо- точился на исследовании бесполезных теоретических, а не практических проблем, подчиняя [общественную жизнь] власти правителя. Обществен- ные отношения — и те были подчинены воле слепой толпы. Сегодня пра- вовед обязан проработать общественное право так же тщательно, как его предшественники — право ритуальное, он должен предпочесть действи- тельность бесплодной теории. Он призван обосновать и естественные за- коны, и законы человеческого существования.

Ни математические (арифметика, геометрия, алгебра, музыка, астро- номия), ни естественные (натурфилософия, химия, ботаника, зоология, медицина, фармакология), ни гуманитарные (языковедение, литературо- ведение, география, история) дисциплины, в отличие от дисциплин рели- гиозных, так и не вошли в нашу плоть и кровь, не стали частью нашего самосознания. Сегодня мы заимствуем у Запада знание о природе и чис- лах, никак его не развивая и не дополняя. К древним достижениям обра- щаются лишь в пыльных университетских аудиториях, рассматривая их в качестве некоей компенсации за убожество бесплодного настоящего. Наш образ сложился в трудах востоковедов: если верить им, мы — скромное среднее звено в цепочке передачи знаний от Греции современной Европе. Но сейчас мы едва ли понимаем то, что передаем, путая [древнюю науку] с нашей верой. Очевидно, сегодня нам стоит задуматься о связи единобо- жия с бесконечными числами и арабским искусством, о связи реализма исламского вероучения с эмпиризмом [Средних веков] и рождением меди- цины, химии, фармакологии, ботаники и зоологии, или о связи человека, этого господина Вселенной и повелителя природы, с мусульманскими ре- меслами и [мусульманским же] изобретательством. Кроме того, задумав- шись о собственном наследии и об ответственности за его преумножение, мы должны признать: «Наши предки — мужи, и мы сами — мужи; мы

24См. нашу работу «Мухаммад: личность или принцип?» («Религия и Революция

вЕгипте. 1952–1981 гг.»).