Святость и реальность

Божья Матерь получила дары Духа Святого прежде всех других, она стала его сосудом - "Радуйся, ковчеже, позла­щенный Духом!"

Она - святая Церковь, новый эон. Божья Матерь - вся послушание и открытость Богу. В ней нет ничего двойст­венного, греховно-сложного. И душа, и тело ее просветле­ны. Поэтому и зовут ее "всесвятая", панагия. Божья Ма­терь не существует для себя, она творит волю Господа Иисуса Христа. Она прозрачна, как прозрачна Церковь. Это прозрачность тайны, прозрачность взгляда, прозрач­ность послушания. Она совершенно противостоит бесстыд­ной и неприличной публичной прозрачности. Первая есть раскрытость Другому, вторая - дурная бесконечность лю­бопытства и скуки ("das Man" Хайдегтера). И как Церковь - самое непаразитическое место на земле, место, где не должно быть посредников, так и Божья Матерь не несет в себе ничего пассивного; послушание ее есть, конечно же, не пассивность, а высшая, творческая активность. Как Церковь, Божья Матерь "прекрасна вся".

Она полна благодати и святости. И как всесвятая, Она абсолютно реальна. Так мы вернулись к важному для нас вопросу с реальности. Важному в наш век, потерявший ощущение того, что что-то действительно существует.

Обратимся к тому описанию реальности, которое дает ученик „Лакана, философ-психоаналитик Славой Жижек (Slavoj Zizek).

"Реальное - это точка отсчета, основа процесса символизации. Оно - "чистая субстанция"... Но реальное - это также и отбросы процесса символизации, это "лишнее", "суперфлю", остаток, который никуда не укладывается. Реальное - это полнота неизменяемого, положительного присутствия: нет ничего, в чем бы мы еще нуждались... В то же время реальное - это пустота, дыра в сердце символического, которое и структурируется вокруг этого центрального отсутствия. С первого взгляда реальное как бы представляет собой крепкое ядро, ядро, которое невоз­можно проотрицать, ядро, не подвластное диалектической негативности. Но тут же следует добавить, что оно явля­ется таковым только потому, что даже, будучи положи­тельным, реальное является ничем иным, как позитивацией пустоты: реальный предмет в высшей степени хру­пок. Он инкарнирует пустоту, дыру в другом. Его нельзя проотрицать, потому что, будучи позитивным, он уже является инкарнированной негацией" (См.: "L'ane", N 27, 1986, р. 16 - 17).

То, что Жижек описывает как "реальное", может быть описано как "святое", потому что святое и есть реальное "par exellence.

Святой - это точка отсчета. Его не вписать ни в процесс символизации, ни в процесс формализации, ни в процесс раздачи ролей. В святом нет невротической двусмыслен­ности, которая бы сделала возможным это вписывание. Святой не подвластен диалектике. Он необъясним. О нем никто не может судить (хотя "духовный человек судит обо всем" (I Кор., 2, 5). Христианство невозможно объяснить, разложить, даже оправдать, потому что святость всегда "излишня", она всегда находится в остатке любых объяс­нений.

Святость - полнота конкретного присутствия. В ней нет никакого недостатка. И вместе с тем нет более тонкого, более уязвимого слоя жизни, чем слой духовный. Святость - самый редкий, самый драгоценный цветок на лестнице человеческих ценностей. Она почти невозможна, но ре­альна. Святость - это лишь пустота, великая дыра, в ко­торую спускается Бог, сосуд для принятия Духа Святого, инкарнированное ничто. Нет большего отрицания, чем то, которое взял на себя Господь Иисус Христос отрицание Креста. Это самый глубокий, самый низший, самый недо­сягаемый план бытия.

Святой - это поражение для любого повторения, копи­рования, разыгрывания реальности. Он не носит маски. Он присутствует всегда целиком, в то время как другие люди живут между присутствием и отсутствием. То, что святой всегда здесь, дает ему силу делать реальными и всех людей вокруг, и весь окружающий мир. Общение со святым - даже общение без слов - это всегда приход к себе самому.

Святой присутствует, но это присутствие есть переход к Другому. Святой отдает и верхнюю одежду (Мф., 5, 40), подставляет и левую щеку (Мф., 5, 39), идет с просящим и на второе поприще <Мф., 5, 41). Чрезвычайностью жер­твы он показывает, что существует только для Другого и в Другом.

В европейской истории любовь (открытие Другого) была чаще всего делом женщины. Мужчины занимались бизне­сом, войной, дипломатией. Женщине они оставляли "ме­нее" важное: сферу чувства. Но несмотря на эту большую талантливость женщин в любви, они редко достигали уровня любви не-убивающей, не-насилующей, трудной и умной любви святых. Открытость святости должна осво­бодить женщину от нарциссизма и рабской привязанно­сти.

И все же в периоды пограничные, в момент испытания, женщина показывает, на что она способна в любви. В сегодняшней России, например, не раз услышишь от священников (они -наши первые феминисты): да эти русские женщины все святые! А кто другой как не священники знают все грехи (уныние, отчаяние, аборты, воровство и т.д.) русской женщины! И тем не менее один из них сказал: они утешают Утешителя (высший грех - грех про­тив Святого Духа, так значит, высшее достоинство - Его утешение?)