Общество сверхинформации

Мы живем в век, который справедливо назван эпохой информации. Подобно тому как на смену аграрному об­ществу пришло общество индустриальное, на смену обще­ству индустриальному прищло общество информации.

John Naisbilt²³ считает, что мы живем в обществе инфор­мации начиная с 1957 г., когда был запущен первый спут­ник. Сателлиты с тех пор сделали возможной сеть миро­вых коммуникаций. В экономическом же плане эту дату можно сдвинуть на год: в 1956 г. "впервые большинство человечества было занято не на производстве, а в сфере информации".

Есть христианские авторы, которые пишут о наступле­нии эры информации с восторгом: ^иИн-формация означа­ет победу формы над материей" (Pierre Babin, "L'ere de la communication", Paris, 1986). Пьер Бабен считает, что совершилась победа над материализмом, потому что на­стало время, когда более не важна вещь, а важна ее обертка, а реклама товара важнее товара. "Спектакль стал более важен, чем реальность", - с радостью констатирует Бабен. Ему кажется, что, победив таким образом матери­ализм (а реальность - это и есть вещь, матерея), мы придем к христианскому возрождению, к возрождению мистицизма. На место материи придет чистая форма. Оче­видно, автор считает, что христианская духовность ближе к сказке и к мифу, чем к "презренной" действительности.

Но это ложный, псевдоромантический взгляд на христи­анство. Христианство всегда апеллировало к истине ("Я семь Истина") и было в высшей степени духовным реализ­мом, хотя этот реализм и выступал часто в самых экзоти­ческих формах ("фантастический реализм" Достоевского).

Бабену кажется, что в обществе информации установят­ся всеобщие связи всех со всеми, и победит, наконец, не расчет, а коммуникация. Можем ли и мы разделить его оптимизм?

Не успела наступить эта новая эра, как бросаются в глаза ее опасности. Вспоминается миф, созданный когда-то последователями Оригена: первые люди выпали из рая, потому что им стало скучно, они пресытились Богом. Они согрешили от "переизбытка" благодати.

Так и мы сегодня отрываемся от реальности из-за пере­избытка информации. Конечно, переизбыток не есть не­достаток или полное почти отсутствие информации - что еще возможно сегодня, например, в Советском Союзе, где правит идеология и ее миф, - переизбыток мог бы быть благом. Но как часто, вместо того чтобы использовать свое богатство для совершенствования себя и мира, западный человек становится его рабом.

В сверхинформации теряется информация, потому что ее слишком много, а человека "мало", он устал, он не способен более выбирать. Человек уже более не знает, как отделить важное от неважного, реальное от нереального. Все представляется ему иллюзией, неким покрывалом майи. Он не живет, он симулирует жизнь; он теряет себя в экстазе, но не в мистическом, а в экстазе нереальности.

Точный анализ этому явлению дает французский со­циолог Жан Бодрняр: ""Симуляция - это экстаз реального, например телевидения: все реальные события там следуют одно за другим в совершенно экстатической связи, т.е. в головокружительном мелькании стереотипов, ирреальных и повторяющихся, что делает их соединение бессмысленно непрерывным ".

Телевидение практикует магию своего собственного уничтожения. Бодрияр пишет далее: "Нужно ли искать информационную диету? Не следовало бы отказаться от избыточного веса, от ожиревших систем и создать инсти­туты дезинформации?"

Можно уже заранее ответить, что никакие институты здесь не помогут. К реальности может возвратить нас только тот модус жизни, который наиболее реален, - свя­тость.

Потеря реальности объяснима еще и тем, что уже давно в западном мире ничего не происходит. Жизнь стала слишком удобной, люди привыкли к вечным повторениям.

Боль физическую утишают лекарствами, боли душевной не дают развиться. Драмы человеческих отношений слу­чаются все реже. Нет скорби, но нет и праздника. Люди легко встречаются и легко теряют друг друга. Большинст­во из западных людей - эмигранты в своих собственных странах. У них нет ценностей, ради которых они хотели бы умереть и ради которых стоило бы жить. Поэтому само это слово "жизнь" употребляется даже христианами толь­ко в значении физического выживания. Потеря опыта -это потеря времени. Случилось то, что раньше было опи­сано лишь в научной фантастике: времени больше нет. Но нет и вечности. "Событие без последствий, как человек без свойств у Музиля, как время без памяти^"24.

Сегодня всякое событие можно толковать как угодно, оно открыто любым интерпретациям. Оно как бы потеряло свой нерв, свою соль, свой центральный смысл. Мир стал неприлично прозрачным, не став от этого ясным.

О гегемонии взгляда в современных городах уже много написано. Как говорил Вальтер Беньямик: "Неважно, идешь ли ты налево или направо, ты должен привыкнуть, что на тебя смотрят и что ты, в свою очередь, смотришь на других" (W. Benjamin, "Petite histoire de la photographic"). Мы живем в прозрачном обществе: видео­камеры следят за нами в магазинах, банках, метро. Все ответственны за всех - отсюда сила террористов: все мы заложники.

Жизнь становится все более и более публичной. Интим­ность в ней - редкий дар. В этой жизни нет тайн.

Более всего страдает в мире без тайн Церковь. Она, к сожалению, тоже становится жертвой всеобщей публич­ности и прозрачности. Современные храмы часто отпуги­вают своим холодом: холодом равномерного, электриче­ского, везде проникающего света; холодом непрочувствованного, непережитого слова; холодом равнодушных или лицемерно приветливых лиц; холодом плохого театра, за­ла заседаний, профсоюзного или партийного собрания. А надо чтобы в церкви был теплый и невидимый уголок.

Не успела наступить эта новая эра, как бросаются в глаза ее опасности. Вспоминается миф, созданный когда-то последователями Оригена: первые люди выпали из рая, потому что им стало скучно, они пресытились Богом. Они согрешили от "переизбытка" благодати.

Так и мы сегодня отрываемся от реальности из-за пере­избытка информации. Конечно, переизбыток не есть не­достаток или полное почти отсутствие информации - что еще возможно сегодня, например в Советском Союзе, где правит идеология и ее миф, - переизбыток мог бы быть благом. Но как часто, вместо того чтобы использовать свое богатство для совершенствования себя и мира, западный человек становится его рабом.

В сверхинформации теряется информация, потому что ее слишком много, а человека "мало", он устал, он не способен более выбирать. Человек уже более не знает, как отделить важное от неважного, реальное от нереального. Все представляется ему иллюзией, неким покрывалом майи. Он не живет, он симулирует жизнь; он теряет себя в экстазе, но не в мистическом, а в экстазе нереальности.

Точный анализ этому явлению дает французский со­циолог Жан Бодрняр: ""Симуляция - это экстаз реального, например телевидения: все реальные события там следуют одно за другим в совершенно экстатической связи, т.е. в головокружительном мелькании стереотипов, ирреальных и повторяющихся, что делает их соединение бессмысленно непрерывным ".

Телевидение практикует магию своего собственного уничтожения. Бодрияр пишет далее: "Нужно ли искать информационную диету? Не следовало бы отказаться от избыточного веса, от ожиревших систем и создать инсти­туты дезинформации?"

Можно уже заранее ответить, что никакие институты здесь не помогут. К реальности может возвратить нас только тот модус жизни, который наиболее реален, - свя­тость.

Потеря реальности объяснима еще и тем, что уже давно в западном мире ничего не происходит. Жизнь стала слишком удобной, люди привыкли к вечным повторениям.

Боль физическую утишают лекарствами, боли душевной не дают развиться. Драмы человеческих отношений слу­чаются все реже. Нет скорби, но нет и праздника. Люди легко встречаются и легко теряют друг друга. Большинст­во из западных людей - эмигранты в своих собственных странах. У них нет ценностей, ради которых они хотели бы умереть и ради которых стоило бы жить. Поэтому само это слово "жизнь" употребляется даже христианами толь­ко в значении физического выживания. Потеря опыта -это потеря времени. Случилось то, что раньше было опи­сано лишь в научной фантастике: времени больше нет. Но нет и вечности. "Событие без последствий, как человек без свойств у Музиля, как время без памяти^"

Сегодня всякое событие можно толковать как угодно, оно открыто любым интерпретациям. Оно как бы потеряло свой нерв, свою соль, свой центральный смысл. Мир стал неприлично прозрачным, не став от этого ясным.

О гегемонии взгляда в современных городах уже много написано. Как говорил Вальтер Беньямик: "Неважно, идешь ли ты налево иле направо, ты должен привыкнуть, что на тебя смотрят и что ты, в свою очередь, смотришь на других" (W. Benjamin, "Petite histoire de la photographic"). Мы живем в прозрачном обществе: видео­камеры следят за нами в магазинах, банках, метро. Все ответственны за всех - отсюда сила террористов: все мы заложники.

Жизнь становится все более и более публичной. Интим­ность в ней - редкий дар. В этой жизни нет тайн,

Более всего страдает в мире без тайн Церковь. Она, к сожалению, тоже становится жертвой всеобщей публич­ности и прозрачности. Современные храмы часто отпуги­вают своим холодом: холодом равномерного, электриче­ского, везде проникающего света; холодом непрочувствованного, непережитого слова; холодом равнодушных или лицемерно приветливых лиц; холодом плохого театра, за­ла заседаний, профсоюзного или партийного собрания. А надо чтобы в церкви был теплый и невидимый уголок, чтобы молитва сохранила все свое целомудрие, чтобы ты чувствовал себя не на экране. Ведь Церковь - это единст­венное место, которое в западном (и в восточном) обще­стве может противостоять профанизации мира, ибо она сокрыта даже в своем откровении, таинственна в самом простом и явном. Церковь перестает быть событием, ста­новится банальной.