"Однажды" христианства

В замечательной философской сказке-метафоре "Les Theolcgiens" Борхес под видом древних сект описывает состояние умов сегодня. Одна из сект называлась "моно­тоны". Они считали, что история повторяется, движется по кругу. "Аврелиан, как старательный ученик, сравнил их с Иксионом, с печенью Прометея, с Сизифом, с фивакским царем, увидевшим два солнца, с заиканием, с бел­кой, с зеркалами, с эхом, с мулами. Мысль Борхеса рас­крывается в социологии Бодрияра и других современных философов, говорящих о нашем мире, как о мире сплош­ных повторений, подобий, зеркал и цитат. Борхес приво­дит примеры только из античной мифологии, но и сегодня европейская культура не пошла дальше: ее архетипы, идеи, интуиции более перекликаются с греческой мифо­логией, чем с христианским благовестием. Картезианский рационализм, господство разума - вот первый пример по­беды языческой идеи "вечного возвращения". Симона де Бовуар интересно пишет о "вечном повторении" в жен­ском существовании: кухня заставляет женщину подчи­няться повторяющимся ритмам: резать, мешать, мыть, убирать. Женщина становится рабыней первобытной ма­гии. Магия кухни и магия науки вышли из одного корня. Хайдеггер показал, что разум должен неизбежно возвра­щаться к себе самому, потому что он по своей природе телеологичен и может постигать лишь то, что уже знает заранее, т.е. разум способен постичь только прошлое.

Вечное возвращение - это судьба и марксистского, и фрейдистского учения. И Маркс, и Фрейд лишают чело­века свободы: у Маркса человек - жертва социальных процессов, у Фрейда - своего собственного детства. Маркс и Фрейд - наиболее влиятельные из мыслителей первой половины двадцатого столетия. Если говорить о других, то даже у экзистенциалистов мы найдем все тот же круг, все то же "вечное возвращение" - в стоицизме Камю человек должен, подобно Сизкфу, катить в гору все тот же камень.

Излишне говорить, что христианство прорвало этот им­манентный круг. Господь Иисус Христос был распят лишь однажды (Евр., 9), лишь однажды было и Воскресение. Евхаристии одна. Каждая душа человеческая, по христи­анскому умению, уникальна. Христианство принесло в наш мир неповторимость, конкретность и историчность.

"Однажды" христианства сияет нам и через Матерь Бо-жию.

Девство Божьей Матери

Божья Матерь тоже противостоит повторяемости, скуке. Божья Матерь - Приснодева. И девство ее говорит о немонотонности, неповторимости, о нетронутости. О том, что все в мире и по сей день происходит впервые. Она - воплощение любви, а любовь - всегда единственная первая.

Девство Божьей Матери, Панагии - знак ее первозданности. Она - "чистая субстанция", не подвластная повторениям, симуляции, банализации. Святость всегда девст­венна (хотя и не всегда в физическом смысле слова), девственность святости - от ее нередуцируемости, от ее реализма. Святые несут в себе отблеск рая.

Божья Матерь - Приснодева. Знак приснодевства - это знак совершенного доверия Богу, доверия, которое было и у первых людей в раю, когда они не разлучались с Отцом. Девство - это также совершеннейшая, потрясающая новизна. Невозможно не изумиться явлению Царицы Небес­ной, не было большего чуда на нашей земле. Она - начало новой жизни, нового Царства, первый человек, совершен­но заполненный Святым Духом. Божья Матерь - первый день творения, не имеющий повторений и дубликатов. Божьей Матерью воссияет райская радость, которую уже и сегодня несут в себе христиане. Но есть и особые, Ее святые - осененный Святым Духом преподобный Серафим Саровский услышал слова, произнесенные Божьей Ма­терью: "Этот нашего рода". Есть особое родство душ, есть избранные души-девственницы. Эти души становятся до­стойными и способными к восприятию вдохновений, недо­ступных другим: "Никто не может научиться пески, ка­кую пели 144 тысячи избранников (Алок., 14, 3).

Радуйся, затворенный Эдем отверзшая.

Радуйся, земных возводящая на небо.

Радуйся, земле обетованная.

Радуйся, крине чистоты, блистанием светящийся;

Радуйся, Духом Святым осененная.

Радуйся, невесто неневестная.

Смерть тела и христианства

Наше время - это время, когда потерян авторитет, когда потерян Отец. (Вспомним, что первые христиане не говорили Бог, а говорили Отец.) Время, когда потеряно и материнское: потеряно тепло земли, потеряно ощущение тела. Исчез не только Дух, исчезло и тело. Это тоже доказательство их неразрывного единства. Об этом един­стве говорит христианское учение, свидетельствует сам факт Боговоплощения.

Святой апостол Павел пишет, обращаясь к Фессалоникийской Церкви: "Сам же Бог мира да освятит вас во всей полноте, и ваш дух, и душа, и тело во всей целостности да сохранится без порока в пришествие Господа нашего Иисуса Христа" (I Фесс., 5, 23).

Святой Ириней Лионский говорит, что совершенное человеческое бытие состоит из души и тела, оживленного Святым Духом.

Св. Григорий Нисский часто напоминает, что тело тесно связано с душой: "душа - внутренний образ тела".

Можно множить цитаты. Главное - это понять, что хри­стианство с самого начала боролось с гностическим пре­небрежительным отношением к телу, и что если это отношение все же господствует сегодня, то это еще один знак того, что "Бог умер".

Тело было утеряно тогда, когда оно стало самостоятельным автономным объектом, когда потеряло связь с целым человеческой личности. Это было следствием роста индивидуализма, рационализма и механицизма, который и ха­рактеризует европейское человечество, начиная с Нового времени. Еще для Средних веков человек и его тело не­разрывны. Но уже у Декарта тело - это машина или труп, оно уже не существует самостоятельно, им владеют.

Человек уже более не выносит своего тела. Если оно дает себя чувствовать в страдании, то современный европеец немедленно принимает обезболивающие средства, не по­зволяя органам своего тела проявлять себя. Обезболиваю­щее средство ликвидирует только сигнал, не добираясь до источника зла. "Сегодняшний человек, употребляя фар­макологические средства, постоянно пытается не замечать своих границ".

Он борется против всего телесно-ограничивающего - не только против боли, но и против депрессии, усталости, перенапряжения - с помощью механических средств.

"Многие из принимающих лекарства теряют интимное отношение к себе самим, потому что постоянно прибегают к помощи фармакологических протезов".

Итак, западный человек живет в мире без сопротивления, следовательно, ему не с чем бороться, нечему удив­ляться, не перед Кем благоговеть.

Возвращение одних и тех же ситуаций, жестов, лишенных смысла социальных ритуалов, жизнь, похожая на сон. Этот человек не встречается с Другим - ни с Другим - ближним, ни с Другим - собой, ни с Другим - Богом. "Сознание - это страдание", - писал Кьеркегор. Со времен Ре­нессанса чувство реальности становится все более слабым. Все чаще вытесняются эмоции, все недоверчивей становится отношение людей друг к другу. Элиас Канетти пишет о фобии контакта, свойственной западному человеку, о страхе, что к нему прикоснется кто-то чужой.

Человек постиндустриального общества более не встре­чается с реальностью, в том числе и с реальностью собст­венного тела, которое растворяется в рутине каждоднев­ного существования.

Тело наших городов также теряет свою телесность. Че­ловек без свойств породил города без свойств: монотонные, серые, печальные пространства. Во всех концах земного шара мы находим те же коробки-здания, плоды сегодняш­ней рационализирующей, функционализирующей, ниве­лирующей цивилизации.

Тело редуцируется до суммы случайно сформулирован­ных признаков, сводится к чистой форме, лишенной всякой экзистенциальности, всякой историчности. Тело фун­кционирует, а не живет, оно становится утопией совре­менного города.

Маркя-Клод Фарка описывает возможную уже в неда­леком будущем ситуацию: жители одного города разучились говорить, ходить и делать все остальное без помощи особых протезов. Научно-фантастические рассказы о лю­дях-автоматах, об "андроидах" сегодня, кажется, уже более не являются выдумкой.

Социологи постоянно говорят о телесной шизофрении. Несмотря на все попытки уничтожить тело, оно восстает. Еще в начале века Ницше написал, что тело - это "вели­кий разум". А Фрейд открыл, что тело неразлучно связано с психикой, с миром идей и желаний, что оно умеет более мудро реагировать на ложь в нашем обществе, чем созна­ние.

И сегодня мы видим, как велико увлечение йогой, каратэ, массажем, различными восточными практиками. Это увлечение Востоком как бы достраивает однобокий запад­ный рационализм.

Принцип каратэ, например, - это единство сознания и жеста, это непрерывность человеческого поведения, чело­веческой личности. В этом принципе снимается всякий дуализм, всякая шизофрения и устанавливается единство сознания и бытия. Человек обретает реальность, и реальность обретает человека.

Но увлечение Востоком вряд ли избавит нас от наших европейских бед. Ведь и йогу, и другие восточные практи­ки должно совершать в особом контексте, в рамках тех восточных религий и традиций, от которых мы на Западе очень далеки и которые вряд ли можем усвоить в индивидуальном (или даже групповом) порядке. Но почему мы не обращаемся к своей, христианской традиции, почему мы забыли, что в христианстве тоже нет дуализма между духом и телом и что святость - это и есть непрерывность человеческого поведения? Именно в святом жест, посту­пок, слово, взгляд соответствуют сознанию. Отсюда его иконная красота, совершенство его облика. Не зря Святые Отцы так конкретно, так иногда телесно писали о духов­ном. Святой Венедикт говорит, что человек должен молиться ut mens corcord et voci. Именно ум должен поспевать за голосом, а не наоборот²⁵.

Св. Василий Великий обучал молодых монахов вначале правильной походке, правильному сидению и т.д., чтобы потом перейти уже к "духовному". В сегодняшних право­славных церквях еще не утеряно это значение тела: раз­нообразные поклоны, посты, крестное знамение, особый ритм жизни, ходьбы, особая тишина и собранность каж­дого жеста, поклонение святым мощам - все это необычай­но важно. Поэтому так легко сегодняшним русским нео­фитам открывать великую христианскую традицию: они вместе с Духом открывают и тело.

Поэтому так велико значение Божьей Матери, без которой и инкарнация не была бы окончательной: Божья Матерь - тело Христа. Она - тепло и душа мира.