5. Козел отпущения

Существуют и другие способы для избежания или устранения дур­ных влияний, которые только вступают в действие или уже имели тяжелые последствия. Одно из наиболее употребительных — перене­сение дурного влияния (которое представляется одновременно и как духовное, и как материальное) на существо или предмет, которые уносят его подальше. В результате этого люди чувствуют себя очи­щенными. Сюда относится хорошо известный прием с козлом отпу­щения, которого изгоняют в пустыню, нагрузив его грехами Израиля. Я приведу лишь несколько примеров.

В центральном Целебесе, «когда кто-нибудь возвращается из дол­гого путешествия, обитатели дома не должны вступать с ним в сопри­косновение сразу по его приходе. Путешественник (который в других местах должен, как мы видели выше, подвергнуться предварительной дезинфекции, очищению) кладет сначала руку на собаку. Лишь после этого члены семьи и друзья могут приблизиться к нему. Если он слу­чайно принес с собой болезнь, то она перейдет на собаку». Точно так же, «когда тораджа при переходе реки вспоминает, что он солгал, он отрезает себе кусочек ногтя и бросает его в воду или проделывает то же самое с вырванным из головы волосом. Эта операция не аналогич­на жертве, она должна удалить вместе с какой-нибудь частицей че­ловека произнесенные им лживые слова, чтобы они больше не могли навлечь на него дурное влияние. В противном случае судно, на кото­рое сел туземец, может потерпеть аварию или его может схватить крокодил». Частица лжеца — обрезок ногтя или волос — это он сам. Она уносит дурное влияние, которое висит над ним, подобно тому как собака, на которую возвратившийся путешественник положил ру­ку, освобождает его от болезни, если он ее подхватил.

В Новой Зеландии «иногда употреблялся своего рода растительный козел отпущения, в таких случаях, например, когда селение страдало от эпидемической болезни. Жрец привязывал, но не туго, стебель па-

550

поротника к телу какого-нибудь человека. Затем он произносил за­клинание, призванное перенести на стебель все дурные влияния, дей­ствующие на людей. После этого указанный человек входил в воду, нырял и, отделив от себя стебель, пускал его плыть по течению. Предполагалось, что стебель уносит с собой все дурные влияния». Стебель папоротника в действительности играет роль козла отпуще­ния, причем туземцы одновременно с этим используют очиститель­ную силу текущей воды.

Ао-нага поступают несколько иначе. «Если кто-нибудь видел дур­ные сны и знахарь сказал, что они предвозвещают смерть апотиа, то в жилище этого человека для предотвращения бедствия надлежит со­вершить церемонию. У каждого обитателя дома берут волос или ни­тку из одежды. Из них делается пучок, который знахарем привязывается к шее козы. Приносящий жертву трет козу пальцем, смоченным слюной, плюет ей в рот и объявляет, что отныне она за­мещает его самого... Знахарь рассекает голову козе и повелевает ей унести все зло с собой. Затем жертвоприноситель и знахарь возвра­щаются прямо в морунг (мужской дом), не разговаривая ни с кем по дороге. Они совершают омовение, далее человек, для которого совер­шалось жертвоприношение, должен окурить себя дымом специально для этого зажженного огня. Лишь после всех перечисленных проце­дур он может вернуться к себе». Здесь тоже используют очиститель­ную силу воды и дыма. Перенесение дурного влияния на козу просматривается совершенно отчетливо, и близкие человека, видев­шего дурные сны, вместе с ним пользуются благами очищения. Взя­тые у них волоски или нитки от одежды, привязанные к шее козы, служат проводниками.

Аналогичные обряды часто наблюдались в Африке. Я ограничусь одним примером, относящимся к ланго (англо-египетский Судан): когда посев начинает пускать ростки, выходящие из земли, берется стебель тростника или травы вроде бамбука, который сажается в по­чву на поле для борьбы с дурным глазом. Это своего рода козел от­пущения: он примет на себя все зловредные влияния, которые в случае его отсутствия погубили бы урожай.

Наконец, еще один прием избавления от дурного влияния путем удаления его заключается в том, чтобы самому, собственными рука­ми, осуществить более или менее полно то несчастье, которого чело­век ожидает. Если, например, человек видел себя во сне потерпевшим какую-нибудь неудачу, то он, едва проснувшись, «ис­полняет» сон возможно лучше. Так угрожающая беда подменяется эквивалентом. Беду осуществляют авансом и таким образом с нею разделываются. Ведь беда уже произошла и больше она не повторит­ся. Мне приходилось приводить характерные факты подобного рода,

551

например, из быта индейцев Новой Франции. Одному туземцу при­снилось, что он взят в плен врагами, которые, согласно обычаю, пы­тали его. Назавтра он попросил своих друзей, чтобы они привязали его к столбу и нанесли ему жестокие раны. Другой туземец, который видел во сне свою хижину в пламени, сам назавтра поджег ее, но так, чтобы не дать ей сгореть дотла, и т. д. «Оригинален прием, ко­торым некоторые народности Индонезии обыкновенно обезвреживают сны, возвещающие несчастье: они инсценируют то, что видели во сне. Вот пример: один батак видел во сне, что его били. Назавтра он по­просил друга нанести ему несколько ударов, чтобы избежать реаль­ных колотушек.

То же представление встречается и у альфуров Минагасы. Здесь этим приемом стараются обезвредить не только сны, но и другие дур­ные предзнаменования. Если кто-нибудь видит во сне пожар или ка­ким-нибудь иным способом по ряду примет убеждается в том, что грядет пожар, то сооружается маленькая хижина, которая предается огню. Таким образом парализуются зловещие сновидения или пред­знаменования. Аналогичный обычай существует и у других народов, между прочим, у даяков и хова на Мадагаскаре».

Курьезный факт, наблюдавшийся у куравер (одно из племен в Индии), довершает рассмотрение того, как замена или подстановка служит для предохранения от несчастья. «Однажды в мое бунгало, — сообщает автор, — пришла телеграмма: «Балу умер. Сохраняйте спо­койствие». Молодой Балу вырос в моем селении, но в это время он находился в сотне миль от нас. Вот что произошло. На голову его сел ворон, что было ужасным предзнаменованием. Оно возвещало верную смерть. Чтобы помешать исполнению зловещего пророчества, дядя Балу придумал послать телеграмму. Разумеется, пока в бунгало не стало известно о случившемся, обитатели погоревали, но затем нема­ло потешались по этому поводу. Но что значили преходящая скорбь и небольшой расход по сравнению с несчастьем, которое было устра­нено посылкой телеграммы?» Трудно найти факт более поучитель­ный. Ворон, сев на голову ребенка, осудил его на неминуемую смерть. Единственным средством противодействия беде, какое только оставалось, являлась инсценировка несчастья, осуществление его авансом собственными руками. Что было делать? Для того чтобы си­мулировать смерть Балу, о ней телеграфировали, как если бы Балу действительно умер. Отправленная таким путем весть, несмотря на свою лживость, была достаточно реалистической для того, чтобы больше не было нужды в посылке ее во второй раз. Ребенок умер in effigie, подобно тому как индеец Новой Франции подвергся инсцени­рованным пыткам, заставив друга привязать себя к столбу и бить, или подобно тому как индонезиец сжигает in effigie свою хижину,

552

предавая пламени специально построенный маленький шалаш. Здесь самым четким образом улавливается реалистический символизм этого мышления. Символ, образ, замена, субститут есть то, что он пред­ставляет. Осуществляя собственными руками in effigie, т. е. в симво­лической форме, несчастье, которое считают близким и неизбежным, первобытные люди осуществляют его реально. Теперь, следовательно, больше не надо бояться дурного влияния. Его действие исчерпано ан­тиципацией.

В свете сказанного выше надлежит интерпретировать, несомненно, и следующий факт, сообщаемый Брайаном. «Когда в стране (у зулу­сов) разражается эпидемия, собираются матери со всей местности, причем каждая несет на спине ребенка. Они с пением отправляются к такому месту на берегу реки, где имеется большая песчаная отмель. Здесь они выкапывают большие ямы и в каждую сажают по ребенку и засыпают его песком по самую шею. Затем они разражаются сте­наниями и причитаниями, обычными для погребения. Предполагает­ся, что этим свершается умилостивление кого-то или чего-то, о чем туземцы теперь уже ничего не знают, и таким образом надеются по­ложить конец эпидемии».

Я не думаю, что перед нами умилостивительный обряд: это скорее замена. Матери инсценируют погребение своих детей, чтобы спасти от угрожающей смерти, чтобы не пришлось погребать их реально. Подобным образом и депеша, извещающая о смерти мальчика, нейт­рализует дурное влияние, которое должно было вызвать его смерть. Небезынтересно, быть может, отметить в заключение, что рас­смотренные в данной главе представления относятся к тому, что мы назвали аффективной категорией сверхъестественного, поскольку по крайней мере общие для всех этих представлений элементы имеют и эмоциональную природу. Отсюда их взаимное сходство, сходство с нарушениями, со зловещими прдзнаменованиями, с околдованием и т. д. Отсюда и сходство операций, при помощи которых первобыт­ные люди во всех родственных между собой случаях стараются защи­титься против дурных влияний, угрожающих им или обрушившихся на них, одним словом, очиститься. Как только представление подо­бного рода начинает занимать внимание первобытного человека и волновать его, немедленно появляется защитная реакция в той форме (предписаний, табу, очистительных обрядов, ограничений, жертво­приношений, замен и т.д.), в какой она унаследована от предков и в какой она сохранена и продиктована священной традицией.