sbornik_smirnov-kutachesky
.pdfспециальной технике художественного выражения. Однако всѐ это, повторяю, лишь в известной мере, в общем стиле художественной специфики.
Гораздо ощутительнее и доказательна эта особенность напряженности словесного образа, его своеобразной организованности выступает в системе изложения материала. Значительная часть местного фольклора имеет успех именно благодаря строгой выдержанности этой манеры. Так, рассказ «Семьдесят две неправды» строится в четком, проведенном последовательно от начала до конца складе выражения, основанном на контрасте, причем эта контрастность развертывается в разных видах:
«Родился я раньше своего отца и был табунщиком у своего деда. Еще не родившуюся дочь зайца, которая лежала у стебля не росшего бурьяна, я убил не ударив, и руками не беря, привязал сзади седла своего».
А кончается сказка словами: «Если всѐ это неправда, что я вам рассказал, пусть мертвый ворон выклюет мне глаза, пусть я сгорю в пламени потухшего пожара»...
Всѐ здесь построено на антонимах языка, в виде сопостановления противоположных понятий, когда вместо одного слова берется по значению ему противоположное. Остроумие здесь в находчивости, в изобретении этих неожиданно противоположенных выражений. За этой системой языковых контрастов выступает новая, также четко выдержанная манера контрастирования, основанная на гиперболизме представлений. Когда слушающий узнает, что герой костью зайца открыл — не поднимаясь — закрышку кибитки, он говорит: «Значит, кибитка была маленькая?..»
—Нет, кибитка большая: ее везут пять верблюдов...
—Ну, значит, верблюды маленькие?..
—Нет, когда эти верблюды стоят у горы, головы их тыкаются в
вершину.
—Ну, значит, гора маленькая?
—Нет. Если эту гору опустить в ад, то останется еще горы пятнадцать сажен...
—Ну, значит, ад мелкий?..
—Нет, и т. д.
Так один старается факт взять в преувеличенном виде, а другой тот же факт берет в преуменьшенном виде и в этом сопоставлении крайностей получается вся игра образов. Манерой этого контрастного развития действия является введение ряда несообразностей. Среди жаркой поры герой подъезжает к замерзшей реке. За отсутствием камня черепом своей головы пробивает лед. Уезжает, забыв голову, и спохватывается, когда собирается закурить. Здесь, за вполне естественными фактами, идет целый ряд несообразных явлений и действий, которые однако вводятся, как нормальные, не вызывающие сомнения. В русской сказке так построены небылицы («Не
любо — не слушай»), в немецкой — похождения Мюнхгаузена33. Рассказ ведется суженно, по одной четко, до конца выдержанной линии.
Вкалмыцком сказочном эпосе эта манера — любимая форма развертывания материала, создающая богатую почву для остроумия, оригиналь-
ности, находчивости. Здесь своеобразные выражения так называемой восточной мудрости. Вот «Страна мудрецов» (русская «Девка-семилетка»)34.
Удевицы оказывается «две пользы» и «одна потеря», а у других две потери и одна польза, и нужно догадаться, в чем эта польза и в чем потеря. Эта же манера в сказке «Золотой плуг»: глупый дает умные советы. Эта же манера в сказке, почему у совы нет носовых отверстий. По определенной сюжетной линии ведется рассказ, вплоть до заключительного вывода, где дается разрешение основной темы, поставленное вначале.
Этот стилистический прием — искусственное построение рассказа
— интересно выступает в следующем мотиве, весьма распространенном. Героиню — мудрую деву — берут замуж. Она должна стать женою сына хана. Нужно взять с него наивозможно больший калым. Как определяется в сказке его величина? Она определяется таким образом: мудрая дева шьет
мешок из век (человеческих глаз). Как известно, взор человека капиталистического и феодального общества ненасытен. В «Александрии»35 есть такой сюжет: на одну чалку весов кладут глаз и никакого золота не хватает, чтобы его перетянула другая чашка весов, но стоило этот глаз посыпать землей, как он тотчас лишился своей тяжелой силы. Смысл образа понятен.
Вкалмыцкой сказке этот мешочек из век выставляется как особый знак ума героини. Однако слушатель мог спросить: «А откуда умная дева может набрать столько век, чтобы сшить такой мешочек?» Но никто не задаст рассказчику такого неделикатного вопроса, так как скептицизм такого вопроса разрушит всю сказку.
Но не только в фонетике и рассказе — указанная манера искусственного построения и формы открывается также в живом действии, в драматическом представления. Такова сцена «Кость». На олимпиаде в Элисте можно было видеть этот требовательный экзамен «художественной биологии». На палочку надета позвоночная кость у загадчика (он изображает отца невесты), другой палочкой он постукивает по разным разветвлениям кости, по разным выступам и искривлениям, и на каждое постукивание иг-
33Речь идет не о повести Р. Э. Распэ, а о фольклорных вариациях на сюжеты о Мюнхгаузене.
34«Страна мудрецов» — будд. merged harch orn.
35Упоминается славянская версия легендарного повествования об Александре Великом. В целом очевидно, что автор воспринимает «Александрию» как фольклорный текст. См.: Веселовский А. Н. К вопросу об источниках сербской «Александрии» (1885).
рающий роль жениха должен дать быстрый находчивый, остроумный ответ. «Грызть кость трудно, а сказать всѐ, как надо, еще труднее».36
Жизнь прошлого хранит память о реальных фактах мастерства этого искусственного слова.
Богатый дом зайсанга37. Чванливый и важный, он держит при своем дворе в роли шутов разных мастеров слова, собранных отовсюду на расстоянии пробега за день лошади. Приезжает гость. На обязанности шутов, по указанию хозяина, зацепить, поддеть их острым словом. Гость входит, широко размахивая руками:
— Без воды на лодке веслами не машут...
Но и гость не без острого слова: — У птицы крылья, у человека руки,
— бросает он.
— Мельница без ветра вертится, стирает вал...
Эта сценка открывает нам ключ для выяснения классовой природы этой художественной манеры. Это искусство рассказа, эта изощренность поэтической мысли родились в условиях классового расслоения и угнетения. Бедняк-батрак, бесправная девушка, придворный поэт-рассказчик только своим мастерством слова могли отстаивать свое право. Замечательно, что эта талантливость в калмыцком фольклоре всегда идет из низов. Однако пример бедняка, сказавшего вместо семидесяти одной неправды семьдесят две и лишенного через это права на невесту, как и предыдущий пример диалога, показательны как неустойчиво и эфемерно это превосходство таланта среди господствовавшего деспотизма и рабского обезличения. Но угнетенный и бесправный народ верил в свою силу. Выставляя из низов людей с силой острого тонкого слова и таланта, он любовался изощренностью этого мастерства, инстинктивно чувствуя в этом задатки своих больших творческих сил. Обнажая через них горделивую чванливость и деспотизм найонов38, зайсангов и ханов, народная масса заявляла свой протест против своего бесправия. В этом протесте, развернутом с такой утонченностью словесного мастерства, звучало одно — неискоренимая вера масс в свое лучшее будущее.
36Кость — 25 позвонок бараньего хребта. Жанр фольклора яс кемялген (рассказывание по кости) исполнялся на калмыцкой свадьбе.
37Зайсанг (зайсан) — у монгольских племен старейшина рода.
38Нойон — феодальный князь и господин (Калмыцко-русский словарь. М., 1977.
С. 380).
О собирании фольклора39
Богатство фольклорного материала Калмыкии, его громадное общественное значение в качестве мощного средства в социалистическом строительстве, актуальность ряда специальных в нем вопросов, исключительная его роль в формировании местной художественной литературы — всѐ это выдвигает первоочередной задачей проблему собирания фольклорного материала.
Местная общественность должна глубоко продумать и организованно разрешить этот вопрос. Собирание фольклора довольно сложное и технически трудное дело, требующее внимания и навыка. Прежде всего, относительно объема материала. Необходимо использовать по возможности шире фольклорные объекты и песенное творчество, особенно произведения популярных и известных мастеров — народных певцов, и область рассказа в широком смысле. Рассказы про гражданскую войну и ее героев, рассказы про строительство колхозов, рассказы об отдельных фактах классовой борьбы, рассказы про прошлое, особенно о революционных взрывах угнетенных масс, традиционные произведения фольклора, как то: пословицы, загадки, сказки, легенды, героические сказания, разные виды песен и многое другое — должно найти место в записях собирателей. Нужно уметь спрашивать, разными наводящими вопросами выискивая всѐ характерное, что имеется в Калмыкии по части фольклора.
Нужно взять на учет весь широко распространенный фольклорный материал. Надо постепенно добиться того, чтобы всѐ разнообразие устного творчества калмыцкого народа получило свое отражение в фольклорных записях. Вместе с этим текстуальным материалом творчества хорошо оставлять свои короткие заметки о лицах, местах, характерах, прочих <далее строка не читается> объясняющих. Не нужно бояться вариантов и уже известного (напр.<имер>, «Джангара»). Варианты интересы и важны в разных отношениях: и как индивидуальные выражение, и как факт географического распространения, и как классовый показатель, и как проявление оригинальности творчества. Нужно собрать по возможности все разнообразные варианты таких вещей, как «Джангар» или «Семьдесят две неправды».
Другое важное дело — запись. Записывать нужно, соблюдая точность в записи материала. Было бы крайним требованием — условие фонетической записи, но всякое искажение точной подлинной передачи материала нужно признать существенным и непоправимым недостатком. Если трудно произвести запись скрытых, мало слышных гласных, нужно подчеркнуть эти места. Нельзя ничего записывать по памяти. Технически трудные записи — немедленно выправлять и сверять. При быстром произ-
39 Ленинский путь. 1935. № 75.
ношении рассказчика — записывать вдвоем. Рассказчика не прерывать. Всякие замечания публики заносить в запись в скобках. Хорошо будет с черновиков записанное переписать на определенный размер листа (1— 2 страницы). В каждой такой записи должны быть указания лиц: от кого записано, его возраст, соц.<иальное> положение, адрес, указать, если возможно, откуда им взят материал, фамилия собирателя. (Более подробно обо всем этом можно прочитать в книжке М. К. Азадовского «Беседы со-
бирателя»40). Собранный материал послать в Элисту на имя правления Союза писателей. Вся эта работа полезная и поучительная. Товарищи, интересующиеся фольклором и делающие опыт его собирания, легко убедятся в большой ценности этой работы. Нужно только лишний раз подчеркнуть, что она требует навыка, умения и соблюдения необходимых требований.
40 Азадовский М. К. (1888—1954), фольклорист, литературовед.
Ю. М. Никишов
А. М. Смирнов-Кутаческий о Пушкине
В Государственном архиве Тверской области сохранились три статьи профессора А. М. Смирнова-Кутаческого о Пушкине. Статьи не датированы, но чувствуется, что толчком к их написанию послужил юбилей поэта, 150-летие со дня его рождения, широко отмечавшийся в 1949 г. Пушкиноведение — не главный предмет научных интересов ученого, просто свидетельство широты этих интересов. С позиций современного представления о творчестве Пушкина здесь (приходится это признать) не находится положений, достойных приобщения к пушкиниане. Однако и устаревшие ныне работы ученого заслуживают внимания, поскольку причину неудач можно видеть в просчетах методологии, а методологические проблемы сроков давности не имеют.
Самой содержательной из этих работ А. М. Смирнова-Кутаческого представляется статья «Пушкин в литературе народов СССР»1. К сожалению, именно эта статья сохранилась в неполном виде. От нее остались первые пять страниц и последняя: в архивном деле это лист 6, в авторской нумерации это страница 21.
Основание для выделения этой статьи — широта позиции, занятой ученым. А. М. Смирнов-Кутаческий намечает вехи внедрения имени Пушкина в народное сознание. Первую эпоху «раскрытия значения Пушкина»2 он связывает с торжествами по случаю открытия памятника поэту в 1880 г. Второй важной эпохой автор выделяет дни столетнего юбилея со дня рождения Пушкина в 1899 г., и это заслуга ученого, поскольку в его время значения этому событию не придавалось. Отдается должное резонансу юбилейных мероприятий 1937 и 1949 г.
Основное содержание статьи, увы, не сохранилось. В сохранившейся части работы обозначен интерес к поэзии Пушкина на Украине, поставлен вопрос о влиянии Пушкина на творчество Шевченко.
Пушкинский фрагмент вполне естественно входит в другую большую статью А. М. Смирнова-Кутаческого «Мировое значение русской литературы»3. Статья органична для интересов ученого, поскольку понятия народное и национальное пересекаются. К сожалению, что-либо ценное извлечь из этой статьи не представляется возможным. Ее методологический изъян — подгонка фактов под предвзятую идею. Конкретная идея не оригинальна. Для литературоведения советской поры основополагающим было ленинское положение о связи литературы с русским освободительным движением. Тема «Пушкин и декабристы» ничуть не надуманная, а реаль-
1ГАТО. Ф. Р-2911. Оп. 1. Ед. хр. 121.
2Там же. Л. 1.
3ГАТО. Ф. Р-2911. Оп. 1. Ед. хр. 126.
ная, она требует всестороннего изучения. А. М. Смирнов-Кутаческий ограничивается декларациями: «Находясь в одном из мощных потоков освободительного движения — декабристском, Пушкин поднялся на высоту провозвестника великих задач своей Родины»4. Факты не анализируются, лишь подверстываются под общее утверждение. «Если глубже вникать в творчество Пушкина, искать основную его доминанту, равнодействующую для основных важнейших его сочинений, освободительное начало надо считать господствующим <…> Он воспевал „вольность― и мечтал о поре, когда останутся лишь „обломки самовластья―. В „Борисе Годунове― Пушкин поднял закрепощенный народ как верховный суд общества; в „Капитанской дочке― смело раскрыл образ Пугачева. В „Пиковой даме― Пушкин предостерегал о злой роли денег»5.
Научное исследование может губить не только идеологическая догма, но даже и задушевная идея ученого. Это можно наблюдать в статье А. М. Смирнова-Кутаческого «Пушкин и народное творчество»6. Основной научный интерес ученого был направлен на исследование народного творчества; понятия народ и фольклор для него становятся неприкасаемыми, священными. Возникает своеобразная шкала ценностей. Творчество Пушкина теряет для исследователя самостоятельное значение, а обретает значение только в меру приближения к народной мудрости.
В результате возникают весьма странные суждения и оценки. Поэма «Руслан и Людмила» воспринимается пародией на фольклорные увлечения своего времени: «Собравши самый пышный цвет тогдашнего фольклора — владимирских богатырей, не боясь обидеть всех патриотов державинской „Беседы―, не пощадивши даже своего учителя Жуковского и его благочестивых дев, он вызвал дружный смех всего молодого поколения над всем этим ложным пафосом в изображении народа. „Руслан и Людмила― явилась злой карикатурой на ходячее представление и использование фольклора»7. Романтические поэмы народны только «в образах этнографии»8.
Этапным в духовно-творческой эволюции Пушкина А. М. СмирновКутаческий считает период михайловской ссылки. «Опять мы наблюдаем здесь две струи: литературную и фольклорную, однако не сближение их характерно для данной поры творчества Пушкина, а полное подчинение первой, господствующее положение фольклорного начала, определившее основное направление творчества поэта»9. Преувеличение в таком утверждении вполне очевидно, но оно сопрягается и с внутренним противоречием позиции исследователя. По его убеждению, фольклор в эту пору «вы-
4Там же. Л. 6.
5Там же. Л. 5.
6ГАТО. Ф. Р-2911. Оп. 1. Ед. хр. 129.
7Там же. Л. 5—6.
8Там же. Л. 8.
9Там же. Л. 9.
зревал в сознании поэта как фактор, как выражение народных стремлений, идеалов, чаяний; в нем был не просто объект подражания, а, подобно „Слову о полку Игореве―, первооснова поэзии, творчество, идущее из глубин народных»10. Здесь неоправданно синонимизируются понятия фольклор и жизнь народная; но эти понятия, имея общее пространство, никак не совпадают в своих объемах. Исследователь пытается найти соответствие пушкинской трагедии по обоим направлениям.
А. М. Смирнов-Кутаческий пробует доказать, что фольклорным источником «Бориса Годунова» была народная драма «Царь Максимиан», хотя и делает оговорку, что документальных подтверждений знакомства Пушкина с этой драмой нет. Сопоставление фольклорного источника с исторической трагедией некорректно. Основной источник трагедии Пушкин афишировал — это «История государства российского», добавляется к этому и самостоятельное изучение летописей. Приводимые исследователем параллели на уровне деталей неэффективны: по убеждению Пушкина, все смуты похожи одна на другую.
Тема народа в трагедии Пушкина — это, действительно, важная тема. Но А. М. Смирнов-Кутаческий решает ее резко односторонне: «По мере продвижения пьесы брожение разрастается, становится всѐ более мощным, стихийным»11; «Фольклорный путь, по которому шел Пушкин, в котором основной идеей была идея народа, его чаяний и стремлений, поставил Пушкина перед лицом народной революции. Общая направленность
творчества Пушкина с представлениями народа получила законченный вид»12.
Пушкин, в отличие от исследователя, изображает народ диалектически — как разнородную, сложную, противоречивую массу. Народ в его трагедии предстает как средоточие полярных качеств: мощи — и бессилия, прозорливости — и слепоты. Народ зависит от власти — и отчужден от нее.
Возрастающая роль народа в финале — во благо ли она? Вот на амвоне появляется посланник самозванца Гаврила Пушкин. Его воззвание достаточно сдержанно, пафос его — добиться признания царских прав Димитрия:
Целуйте крест законному владыке; Смиритеся, немедленно пошлите К Димитрию во стан митрополита, Бояр, дьяков и выборных людей, Да бьют челом отцу и государю.
Народ встречает этот призыв кликами одобрения. Между прочим, всѐ в точности (понятно — с заменой упрашиваемого лица) повторяет кан-
10Там же. Л. 11.
11Там же. Л. 16.
12Там же. Л. 17.
ву сцены «Красная площадь», педантично сохранено построение шествия (разве что менее многолюдного). Существенно отличается концовка сцены
— освобожденное боярином место на амвоне занимает мужик. А. М. Смирнов-Кутаческий (как и другие исследователи его поры) восхищается его фигурой: «Последний взмет революционного пафоса представлен в появлении мужика на амвоне»13. Но приглядимся. Речь мужика краткая, но выразительная:
Народ, народ! в Кремль! в царские палаты! Ступай! вязать Борисова щенка!
Боярин не призывал к расправе над Феодором; это уж инициатива от холопьего усердия. Однако она поддержана!
Народ (несется толпою).
Вязать! топить! Да здравствует Димитрий! Да гибнет род Бориса Годунова!
Прозрение и раскаянье не заставит себя долго ждать. Сообщение Мосальского о расправе над царицей-матерью и Феодором (версия об их самоубийстве откровенно наглая) повергает собравшийся у дома Борисова народ в психологический шок (авторская ремарка — «Народ в ужасе молчит»). А ведь интересная получилась перестановка: приговор, исполненный руками бояр, на этот раз вынесен устами народа. Более того, суд продолжался и под окнами царского дома, где Феодор оказался под стражей.
Один и з народ а .
Брат да сестра! бедные дети, что пташки к клетке. Др уг ой .
Есть о ком жалеть? Проклятое племя! Пер вый .
Отец был злодей, а детки невинны. Др уг ой .
Яблоко от яблони недалеко падает.
На этот раз возникает двуголосие; однозначный прокурорский тон дополняется тоном защитника. Возникает спор доброго и жестокого — и последнее слово остается за жестоким. Неужели непременно надо пролить кровь, чтобы ужаснуться ей? А угрозы кровопролития недостаточно? И все-таки в последней ремарке трагедии («Народ безмолвствует») проявляется достойное трагического катарсиса прозрение и нравственное просветление.
Пушкинский анализ чурается плоских, назидательных выводов. Не сотвори себе кумира. Поэт и не творит кумира, пуще того — не свергает былых, на их место выдвигая новых, теперь вот — народ. Поэт видит народ трезво и объемно, в сочетании контрастных сторон. Однако уже само
13 Там же. Л. 16.
включение народа в число активных факторов исторического процесса концептуально важно.
Пушкин сумел разглядеть парадокс: народ может оказывать решающее воздействие на ход исторических событий, но народ не умеет закрепить результаты своих побед, ибо сам не обладает властью, он уступает власть «верхним» и ограничивается пассивным ожиданием, довольствуется иллюзорным внешним результатом. В силу этого само участие народных масс в истории — фактор не постоянный, а переменный, он включает активную и пассивную (выжидательную) фазы. Решающее значение участия народных масс в истории достигается на определенных отрезках исторического развития. Когда вздымается волна народного протеста, нет силы, чтобы сдержать ее. Но по совершении нового оборота исторических событий подъем народного движения опять идет на спад. Пунктирность активизации воздействия народа на исторический процесс не отменяет признания важной роли народа в истории, но делает более сложным учет исторической ситуации (здесь и в целом не бывает простых решений).
А. М. Смирнов-Кутаческий коснулся целого ряда произведений Пушкина. Нет надобности воспроизводить все суждения ученого: его методология и позиция устойчивы, единообразны. Выделю лишь произведения, наиболее прямо соответствующие избранной ученым теме, — это сказки. Вполне естественно, что они оценены очень высоко. Однако сам критерий оценки вызывает разочарование. А. М. Смирнов-Кутаческий отмечает: «Здесь прежде всего обращает на себя внимание признание ценности народного творчества. В противоположность недавней эпохе искаженного использования фольклорных мотивов, Пушкин в сказках берет их в подлинном виде. Ни в сюжетах, ни в общей характеристике действующих лиц, ни в системе образов сказки у Пушкина не отступают от народного рассказа. Лишь одно художественное совершенство передачи поднимает их на недосягаемую высоту»14. Но в бумагах Пушкина сохранились записи сюжетов народных сказок, услышанных поэтом от Арины Родионовны, поэт воспользовался ими только частично, и не механически, а с «отступлениями». Сказки Пушкина, при всем уважении поэта к народному источнику, остаются сказками литературными.
Есть ли смысл в обращении к работам ученого, с очевидностью устаревшим? Ответ должен быть положительным, но при условии, если мы постараемся понять причину допущенных ошибок. Здесь мы видим, как над исследуемым материалом нависает уже заранее явленная идея. Не имеет значения характер такой идеи. В идеологизированную эпоху мы встречаем у А. М. Смирнова-Кутаческого и политическую догму о связях литературы с этапами освободительного движения. Нет надобности докапываться, не было ли оно вызвано конъюнктурными соображениями: мно-
14 Там же. Л. 19.