Средневековье / _ЗАПАДНАЯ ЕВРОПА / ЛЕ ДЮК ЖИЗНЬ И РАЗВЛЕЧЕНИЯ В СРЕДНИЕ ВЕКА / leduc_suppl

ворот Сен-Дени106 высился замок со сводом, усеянным звездами, с изображением Бога-Отца, Бога-Сына и Святого Духа, окруженных поющими ангелами. Когда подъехала королева, «через открывшиеся врата рая явились два ангела. В руках они держали золотую корону, украшенную драгоценными камнями. Ангелы бережно опустили корону на голову королевы, распевая стихи:

Госпожа среди королевских лилий, Вы королева города Парижа, Франции и всей страны; Мы присовокупляем к ним рай».

Помост перед часовней Сен-Жак был богато убран, в центре его размещался орган. Улицу Сен-Дени во всю ширину покрывали камлотные и шелковые ткани «в таком обилии, будто ткани оные ничего не стоили, либо дело происходило в Александрии или в Дамаске». На всем пути, вплоть до большого Шатле, дома были обтянуты коврами. Перед большим Шатле стоял бревенчатый замок, окруженный лесом, где было много зайцев, кроликов, птиц. Мост Нотр-Дам покрывали полотнища зеленого и белого шелка, расшитого звездами.

Когда кортеж выбрался на остров Сите, было уже поздно; именно в это время некий человек из Женевы спускался по канату, натянутому от верха башен Нотр-Дам до самого высокого дома на мосту Сен-Мишель. В каждой руке человек держал по факелу и пел. Весь Париж и окрестности видели, как спускается этот акробат с двумя факелами. Прибыв в собор, королева, встреченная епископом, вознесла молитвы перед большим алтарем, даровала в сокровищницу собора корону, полученную у ворот Сен-Дени, и четыре куска золотой ткани. Епископ в ответ возложил на королеву корону еще богаче, чем только что дарованная ею. Затем кортеж при свете факелов двинулся во дворец в том же порядке, как прибыл сюда.

Когда вечером 13октября 1414г. в Париж вернулся Карл VI, «добрые парижане безо всякого распоряжения устроили иллюминацию, и так слаженно и звучно играли на музыкальных инструментах, как сто лет уже не бывало; и поставили столы на улицах Парижа, и угощали всех прохожих, не спрашивая имени.» [49].

Через несколько лет (в 1424г.) в Париж вступил герцог Джон Бедфорд, регент Франции. Парижане вышли ему навстречу «одетыми в ярко-красное» и при его появлении запели «Te Deum» ( Тебя, Бога, славим). Люди кричали: «Рождество!», улицы были празднично украшены. «Близ Шатле шла весьма красивая мистерия на темы Ветхого и Нового Заветов, которую парижские дети исполняли без слов, ограничиваясь жестами, – словно живые картинки на стене. Длительное время герцог оставался на представлении мистерии, затем отправился в Нотр-Дам, где его встретили, как Бога. Клирики, не участвовавшие в уличных шествиях, и каноники Нотр-Дама отнеслись к нему с величайшим почтением, распевая гимны и произнося восхваления, что было мочи, играли на органах и трубах и били во все колокола» [49]. Подобные развлечения, празднества и мистерии состоялись и при вступлении в 1458г. в Париж Карла VII. «...При входе горожане подняли у него над головой балдахин с изображением Спасителя, словно несли Господа Нашего, и так прошли до самых Ворот Художников107 внутри города...»

Марциал Овернский [62], поэт XVв., довольно красивыми стихами описал въезд короля Карла VII в Руан. Его кортеж имел иной вид: впереди шли регулярные роты лучников.

Там были шесть добрых сотен лучников,

Âбригантинах и в кафтанах, Верхом на боевых конях

Âполном снаряжении и в доспехах.

Далее следовал граф де Сен-Поль, одетый в «белый доспех»108 , его сопровождали три пажа; следом – граф де Невер, впереди которого – восемь воинов в ряд, на конях с чепраками из ярко-красного атласа с белыми крестами. Затем – канцлер Жювеналь в пунцовом одеянии, перед которым двигался белый иноходец в чепраке из синего бархата с лилиями, иноходец

41

вез шкатулку с печатями Франции. Блестящую группу после обер-шталмейстера Потона де Ксентрая составляли герольды, трубачи и знаменосцы.

Он (де Ксентрай) был закован в «белый доспех»,

Èгарцевал на таком же коне, Который казался седым от старости, Под чепраком лазурного бархата...

Король ехал на скакуне с чепраком из синего бархата, покрытого рисунком в виде лилий, за ним – королевские пажи; короля сопровождал Рене, король Сицилии, с братом, графом Карлом дю Мен. За ними на конях гарцевали сеньоры По порядку и соответственно их положению, Одетые в различные цвета, В шелк и атлас – по своей прихоти,

стольник и обер-гофмаршал. Кортеж замыкали шестьсот конных воинов, богато одетых, с пеннонами из ярко-красного атласа на копьях.

Навстречу вышел архиепископ, возглавлявший многочисленный клир, а также горожане и богатые купцы. После торжественной речи, обращенной к королю, ему передали ключи от города

Èвручили их стоявшему напротив

Брезе, каковой был капитаном.

Король прошел через Шартрские ворота, где его встретили процессии со знаменами и реликвариями. Улицы были покрыты коврами и дорогими тканями; дети кричали: «Рождество!»; музыканты на специальных помостах и на башнях играли на инструментах; во всех церквах пели «Te Deum».

Четыре бюргера из города Несли над королем от входа

Прекрасный балдахин алого бархата С гербами короля и его цветами.

Не забыли и о фонтане, откуда струей било вино и гипокрас109 . На перекрестке перед церковью Был прекрасный Олень Летучий Нес он на шее как отличие Корону жженого золота, И когда туда король пришел Помолиться в церкви Богу, Тот олень стал на колени,

Чтобы почтить короля и позабавить.

Король Карл VII добавил к своему гербу изображение крылатого оленя с золотой короной на шее, в качестве щитодержателя110 .

Праздник продолжался пять дней и завершился фейерверком и трапезами на улицах.

Был великолепен въезд Людовика XI в Париж 31августа 1461г. На воротах Сен-Дени, через которые обычно въезжали короли, он «увидел над подъемным мостом, в верхней части ворот, красивый корабль – с виду серебряный, который олицетворял герб города; в корабле находилось три Сословия, а на баке и юте пребывали Правосудие и Справедливость: их представляли фигуры людей в особых нарядах; на марсе же мачты корабля, выполненном в виде лилии, стоял в королевском облачении король, ведомый двумя ангелами»[...].

Въезды знатных сеньоров в города, им подчиненные, были менее пышны, чем въезды королевские, но все же мало чем от них отличались. Церемониал был тот же: сеньор, вступивший в город, сначала отправлялся в церковь, а горожане выходили за ворота навстречу ему. При въезде сеньоров в покоренные или вновь подчиненные города их жители, помимо вручения ключей, изъявляли покорность, прибегая к каким-либо условным знакам. Так, когда

42

в 1413г. Артур III, герцог Бретонский, вернулся в свой город Сен-Мало, «горожане вышли навстречу ему одетыми в белое и черное111 ; дети несли черно-белые «горностаевые» щиты и радостно кричали: «Рождество!» И все было забыто, и они стали добры и преданны герцогу». Если же сеньоры получали владение городом именем короля, то при въезде полагалось нести королевское знамя. 21августа 1451г. войска короля вступили в капитулировавшую Байонну; впереди шла тысяча лучников. «И следовали за ними два королевских герольда и прочие в налатниках; и далее – мессир Бертран Испанский, сенешаль де Фуа, в белом доспехе, с королевским знаменем, на весьма богато убранном коне» [30].

Существовала традиция преподносить в церкви вступившим в город высокопоставленным лицам, будь то сеньоры или посланцы короля, вино чести. Этот обычай распространялся и на женщин: в 1381г. Бланке Орлеанской вручили вино чести от каноников Сен-Кирьяса в Провене112 .

В средние века все публичные церемонии, включая и королевские въезды, были связаны с осуществлением чьих-то привилегий. Пиганьоль де ла Форс [67. Vol. II. P. 204] пишет, что на рыночной площади Перонна был «помост из песчаника четырех футов длины и двух – ширины, поднятый над мостовой на 4-5 дюймов. Помост был воздвигнут в том фьефе, владение которым давало право и на домен в целом. Уверяют, – добавляет автор, – что лошадь, на которой король собирался въезжать в город, подковывали на четыре ноги серебряными подковами, и делалось это за счет держателя фьефа. Причем кузнец обязан был выполнить эту работу на описанном выше помосте. После этого владелец фьефа подводит лошадь королю, который на ней торжественно въедет в Перонн. Этот феодал имел несколько привилегий: во-первых, ему принадлежали сервировочные столы, посуда, использовавшаяся на королевской трапезе, которую устраивали после въезда короля в город; во-вторых, пошлина за все пиво, потребляемое в Перонне, взималась в его пользу; в-третьих, ему принадлежал налог с купцов, владельцев лавок, которые размещались в палатках, поставленных на время ярмарки, проходившей в этом городе. В лавках, где торговали режущими инструментами, он мог выбрать любую понравившуюся ему бритву, которая называлась «первым лезвием». Иными словами, – у одних можно было взять нож или бритву, у других – топор, скребок или лопату и т.д.; остальные торговцы должны были платить ему пошлину серебром. В-четвертых, человека, подлежащего аресту, нельзя было арестовать на этом помосте, если он успел здесь укрыться.»

Въезды епископов

Церемонии, проводившиеся при въезде епископа (независимо от того, был ли епископ правителем города или нет), тоже заслуживают внимания. По прибытии епископ направлялся в церковь аббатства, расположенную вблизи городских ворот – в самом городе или за его пределами. В церкви для епископа уже было приготовлено кресло; он переодевался в епископскую одежду. Тем временем начинало звучать пение – исполняли «Te Deum». Во время шествия прелата в собор несли в кресле, покрытом дорогими тканями. Если епископ не был правителем города, то его несли четверо знатнейших вельмож епархии; если же он владел городом, то кресло предстояло нести четырем самым именитым горожанам. Так, кресло, в котором сидел епископ Суассонский, несли граф де Суассон, сеньор де Пьерфон, сеньор де Монмирай и сеньор де Базош [67. T.I.P.27]. Епископы Осерские в день въезда обычно направлялись в Сен-Жерменское аббатство; с хора его церкви и несли прелата в кресле четверо именитейших горожан. У дверей собора его встречали каноники в своих облачениях, с крестом и святой водой. Епископ произносил традиционную клятву – защищать привилегии капитула. По звонку колокольчика открывались главные ворота собора, и горожане несли епископа к большому алтарю, – начиналась церемония водворения [58. Vol. 2. P. 23 et 61]. Церемонии при подобных въездах часто вызывали споры и возражения. Бывало, что прелату вручали

43

ключи от города, хотя город входил в королевский домен. Епископы Ланские, – сообщает Пиганьоль [67. T. I. P. 47], – иногда давали клятвы во дворе епископского дворца и на общих собраниях. «Горожане, преклонив колена, с простертой к кафедральной церкви правой рукой, клялись в верности епископу (если это не противоречило покорности королю и не нарушало прав и привилегий коммуны), и епископ обещал им не посягать на их права и свободы, а также сохранять их привилегии. На таких церемониях, – замечает автор, – случалось и вручение епископу ключей от города, поскольку некоторые прелаты желали (хотя и без оснований) владеть городом, несмотря на то, что подобная власть принадлежала королю.» Пиганьоль оставил подробное описание въезда епископов Бове и празднеств по этому поводу [67. T. I. P. 75 et suiv.]. Желающих ознакомиться с событиями в деталях отсылаем к этому изданию.

В XIVв. существовал также обычай, по которому епископы Труа, въезжая в город, останавливались в Девичьем монастыре. Аббатиса, взяв лошадь прелата под уздцы, вводила ее на территорию монастыря, и с тех пор лошадь уже принадлежала обители. Покидая монастырь, епископ. имевший право на ночлег, забирал постель, в которой спал113 .

Конское снаряжение

Конское снаряжение (harnais). В средние века верхом ездили все; у дворян и горожан обоего пола обычно не было иного способа для путешествий, а ездили в то время гораздо чаще, чем полагают теперь. Привычка к оседлости, которой так часто попрекают жителей большинства французских провинций, возникла лишь в XVII в.; до тех пор по малейшему поводу горожане и горожанки, не говоря уже о дворянстве, предпринимали длительные путешествия. Сказания, романы, жесты XII, XIII, XIV и XV вв. – это настоящие одиссеи; их герои и героини постоянно в пути. Так что лошадь играла значительную роль в жизни наших предков и была предметом постоянных забот; ее любили как полезного сотоварища и находили удовольствие в том, чтобы снаряжать ее как можно лучше. К этому, как всегда, примешивалось и тщеславие: в дороге случалось немало встреч, и все старались хорошо выглядеть. О путешественнике судили больше по виду его лошади и ее амуниции, чем по его собственной одежде. Особенно заботились о внешности своих верховых животных женщины: красивые седла, вышитые и позолоченные, изящная сбруя с колокольчиками и бубенчиками, шелковые кисти, шишечки уздечек, подвески и шнурки... Поэтому «шпорным мастерам» и шорникам работы хватало, и кожевенники неустанно изощрялись, удовлетворяя фантазии такого множества жаждущих роскоши владельцев лошадей.

XVII и XVIII века, которые якобы изобрели все на свете (словно до тех пор мир пребывал в состоянии зародыша), хотят убедить нас, что это они придумали верховую езду, искусство дрессировки, выездки и снаряжения лошадей. Это глупость, верить которой смешно. В средние века не было ни одного дворянина, дамы и даже горожанина, который не умел бы сидеть верхом, причем с детства. Что тогдашнее конское снаряжение несколько отличалась от того, что приняли в XVII в., мы согласны; но что она меньше подходила лошади – это еще вопрос. Последняя мода – не всегда самая лучшая лишь потому, что последняя.

Трудно допустить, чтобы во времена, когда путешествовать можно было только на лошади, когда дворяне проводили в седле три четверти жизни, этому полезному животному не сумели придумать самого подходящего снаряжения. Но ненасытное тщеславие XVII в. не желает знать, что еще до него ездили верхом целые века, и претендует на изобретение всего – от седла до удил. Знаменитые наездники того времени в лучшем случае признают изобретение щечек мундштука (branches de mors) за коннетаблем Монморанси, в то время как по сохранившимся образцам возникновение таких щечек можно отнести к XIV в., а если учесть рисованные изображения – то и к XIII-му. То же относится к мундштуку Пиньятелли, который якобы придуман этим выдающимся неаполитанским конником конца XVI в., хотя у нас есть

44

образцы таких мундштуков XIV и XV вв. Но наездники средневековья не посвящали трактатов искусству верховой езды, педантизм был еще не в чести; они умело ездили верхом и заботились о своих животных и их снаряжении – им этого было достаточно, а что подумают о них потомки, их мало трогало.

По так называемым шахматам Карла Великого114 видно, что уже в VIII в. употреблялись мундштуки со щечками. Но о сбруе верховых лошадей того времени сохранились весьма неполные данные, и ее изображения слишком грубы, чтобы можно было составить о ней точное представление. Однако у седел есть луки (bвtes) – передняя (garrot) и задняя (troussequin), крылья (quartiers), приструги (contre-sanglons) и подпруги (sangles), подперсье (poitrail) и пахвы (croupière), треугольные стремена и части, необходимые для крепления удил. Чтобы начать рассмотрение невоенного конского снаряжения почти с полной уверенностью, что именно такой она и была, следует обратиться к ковру из Байе, где, впрочем, она почти не отличается от воинской. Рисунок 1 изображает одну из лошадей воинов Вильгельма Завоевателя, оседланную и взнузданную. Седельные луки, по-видимому, деревянные; они прочно прикреплены к полкам, слегка изогнуты, передняя выгнута вовнутрь, задняя наружу, как показывает рис. 1А. Крылья, с традиционной белой каймой, книзу сильно расширяются, а подперсный ремень не дает седлу сдвинуться на круп; щечки мундштука обычно изображаются прямыми. Суголовье состоит из суголовного ремня (dessus de tête), налобника (frontal), подбородного ремня (sous-gorge), щечных ремней (têtières) и переносья (muserolle)115 . Норманны X и XI вв. были лихими наездниками, неутомимыми в движении. Именно их поразительная активность, их бдительность помогли Вильгельму расширить и сохранить завоеванные земли. Позже мы видим, что те же норманнские всадники небольшим числом захватывают Апулию и Сицилию, даром что остров защищало немало арабской конницы – лучших наездников всех времен. Поэтому трудно поверить, чтобы эти люди не умели объезжать лошадь и извлекать из своих животных максимум возможного, чтобы кони не были снаряжены наилучшим образом для проявления их достоинств. В плохой сбруе лошадь долго не прослужит, как бы хорош ни был всадник.

На французских памятниках XII в. часто встречаются седла без лук, представляющие собой нечто вроде чепрака (рис. 2)116 . Здесь широкий подперсный ремень не дает седлу соскользнуть на круп. Предосторожность тем более не лишняя, что всадник прямо-таки стоял на стременах, чаще всего почти вертикально, и вес его приходился на плечи лошади. Седло размещалось ближе к холке, чем теперь, и поэтому стремилось соскользнуть назад; впереди его надо было удержать. Находиться как можно ближе к холке всадник был вынужден, чтобы не вылететь из седла при получении удара копьем. На рис. 2 стремена явно крепятся к путлищам перпендикулярно ступням ног, но это, похоже, не было всеобщим обычаем. Видимо, очень скоро поняли, что путлища, параллельные ногам, через несколько часов езды натирают голени наезднику.

На рис. 3 – невоенная сбруя верховой лошади первых годов XIII в. Под седлом с черными крыльями лежит каштановый чепрак с фестончатыми краями. Луки сделаны из другого материала, чем ленчик, – вероятно, из дерева, обтянутого окрашенной в желтый цвет кожей с белыми гвоздиками. Передняя лука А и задняя В (cuiller) имеют прорези а. На рис. 3С задняя лука показана сверху в объеме. Оголовье такое же, как и в предыдущем примере. Щечки мундштука слегка изогнуты. Седло имеет подперсный ремень с дополнительной шлейкой, а стремена полукруглые и крепятся так же, как теперь, – в одной плоскости с путлищами.

В течение XIII в. в невоенной сбруе делались существенные изменения. То большое внимание обращали на переднюю луку D и к ней крепили набедренные щитки; то сгибали и разгибали заднюю луку Е; то переднюю луку убирали полностью, оставив лишь заднюю (рис. 4)117 . В этом примере задняя лука очень закрыта, что заставляет всадника переносить тяжесть тела на поясницу. Но когда всадник просто ехал, не атакуя, ноги он держал вытянутыми вперед,

45

по линии ab. Седло здесь держат не только подпруга и подперсный ремень, но и набор ремней, образующий сложные пахвы. Поэтому оно прочно держалось на пояснице лошади, и крепко сидящий всадник составлял одно целое с конем. На рис. 4А – одна из шишечек оголовья118 .

Âконском снаряжении более раннего времени, ок. 1240 г., мы встречаем седла даже без лук (рис. 5: портал Реймсского собора, правая дверь, одна из опор, изображающая порок Гордыни). Эта сбруя небоевой лошади состоит из чепрака – вероятно, кожаного, поддерживаемого подпругой, широким подперсным ремнем и пахвами в форме сетки. Стремена не показаны. Чепрак, на уровне поясницы обрезанный прямо, поднимается углом на холку, полностью ее закрывая.

Но в начале XIV в. как в боевой, так и в небоевой сбруе луки, за редким исключением, появляются снова. Эти луки119 зажимают бедра всадника, как открытые тиски, и так сближены, что бедро между ними приходилось вставлять прежде, чем опустишься в седло (рис. 6)120 . Седло здесь крепится подпругой, подперсным ремнем и сложными пахвами. Верх лук, показанных на рис. 6А в перспективе, образует неполную окружность, и между их выступами остается место лишь для продевания бедер, которые оказываются жестко зафиксированы.Крылья седла вырезаны так, что не остается ни острых, ни прямых углов, легко заворачивающихся и способных поранить ногу всадника выше колена.

Прочно закрепить такие седла было очень трудно; их приходилось армировать железными уголками, чтобы удержать высокие луки на ленчике и ремнях, отчего луки делались тяжелыми.

Âневоенных седлах эти принадлежности пытались сделать легче, и к концу XIV в. передняя лука приобрела вид очень низких набедренных щитков (garde-cuisses), а задняя стала узкой и значительно менее изогнутой (рис. 7)121 . Передняя лука a плавным изгибом доходит до верха колен всадника, а задняя b в форме лопатки огибает низ его бедер и вертикально крепится на седле; щитки опускаются только до уровня колен. На объемном изображении 7А видны сложные пахвы с длинными подвесками, заканчивающимися дисками-безантами, тяжесть которых придает пахвам устойчивость. На рис. 7В показано, что кроме мундштучных поводьев (rкnes), прикрепленных к концам щечек мундштука, к его грызлу крепятся и трензельные поводья (bride), которые до середины XIV в. не встречались122 . Последние, равно как подперсный ремень и пахвы, отделаны фестонами, которые утяжеляют эту амуницию и не дают ей сдвигаться. Стремена уже треугольные или стрельчатые, подпруги широкие и с каймой. Седла такого вида отделывались кожей, окрашенной красным, черным или коричневым.

Мы приближаемся к эпохе, когда пышность конского снаряжения стала все более возрастать. Тогда же и женщины перестали сидеть на лошади, как мужчины. Хотя изображения амазонок с ногами, свешенными с седла влево, встречаются уже в XII в., тогда это не было общим правилом, в то время как с XV в. наездниц, сидящих на иноходцах по-мужски, уже не видно. Дамские седла назывались самбю (sambu). Это был скорее чепрак, нежели седло, и женщины садились на него, свесив ноги влево. Их верховым животным при этом управлял мужчина, пеший или тоже конный, державший повод.

Коня Идуаны, возвращающейся из Рима в Лукку, также ведет в поводу старый рыцарь: Старый рыцарь едет впереди, На богатом поводу ее коня ведет;

С давних пор обычай тот блюдут... [3. Vers 4631 et suiv. XIII в.]

Название «самбю» носили и чепраки из ткани, подложенные под крылья мужского седла123 : Своего коня седлает, Ему уздечку надевает, И поводья, и чепрак.

Сбруя стоила немало, Златом-серебром блистала; Колокольчики повсюду

46

Звонко отмеряли шаг... [43. XIII в.]

Âконце XIV в. также пользовались седлами только с одной, задней, лукой, – широкой и слегка приподнятой, без малейшего выступа спереди седла (рис. 8)124 . Такие седла применялись для прогулок. Они были легкими, со стегаными крыльями и предназначались для «руссенов» (roussins) – слегка неповоротливых, очень выносливых лошадей среднего размера, шедших спокойным аллюром. Эти седла обтягивали тканью, а не кожей.

Âначале XV в. появляются седла с немного приподнятой передней лукой и отогнутой назад, как у современных английских седел, задней (рис. 9)125 , обтянутые кожей с гвоздиками. Похоже, что использовались такие седла редко. Всадники привыкли к высоким задним лукам, и, видимо, им неудобно было сидеть на этой плоскости, съезжая к крупу. Такие луки годились лишь для медленных аллюров – мелкой рыси или шага. На более быстрых сидеть в седле с плоской задней лукой можно было только подавшись вперед, по-английски. А в те времена всадник всегда подавал поясницу назад и на быстром аллюре должен был ощущать заднюю луку, чтобы не потерять стремян.

Следует обратить внимание, что задние луки всегда были вырезаны у основания. Делалось это для того, чтобы длинная одежда всадника могла ниспадать складками по обе стороны седла. В то время мужчины носили котты, юбка которых доходила самое меньшее до колен. Узкие луки-»ясли» могли сминать такие юбки под седалищем всадника, что было бы весьма неудобно; поэтому луки вырезали, чтобы всадник не сидел на складках юбки.

Чистокровных лошадей в средние века очень ценили и дорого платили за них; о них заботились, их любили. Тогдашние романы переполнены описаниями конских статей. Хозяева относялись к лошадям с какой-то особой нежностью; они разговаривали с ними, рассказывали им о своих горестях, жалели их, когда те уставали. На эту тему существует множество трогательных историй. Лошадей тщательно дрессировали, и когда качества коня выглядели неординарными, дворяне пытались любыми способами его приобрести. Так, отрывок из «Романа об Амадасе и Идуане» [3. Vers 4139 et suiv.] живо описывает желание героя обладать прекрасной лошадью, которая проходит перед ним по улице:

И стоит добрых ливров сто и более. Тогда жара стояла; в час полуденный Конюший вел ее к реке купаться.

Как только Амадас коня увидел, Весьма его возжаждал в своем сердце. Гость Амадаса (он был проницателен) Заметил сразу юноши желание И на кого так устремляет взор свой, Кого так алчет юный Амадас.

Легко шагнув вперед, он громким голосом Воззвал к слуге, что вел коня по улице, И тот, за повод потянув узорчатый, Направил лошадь прямиком к нему.

А чтоб учтивость показать особую, Слегка колени конюх раздвигает, И сразу добрый конь, прекрасно выучен, Стрелою мчится к Амадасу юному.

Зрит Амадас коня – весьма хорош он. Немало платит за него и громко хвалит.

Позже наш герой, который ищет лошадь для турнира, Вновь на дороге увидал коня, Который с виду был весьма отменным:

Âнем сил немерено, казалось, было,

47

Роскошной длинной гривой он блистал, Высок был и красив; меня спросите – По мне, так в странах тридцати такого Не сыщешь: тело, ноги, голова – Все было в нем воистину прекрасно. Никто не видел лучшего коня; Изгиб спины его, казалось, был

Был создан только для того, чтобы седло Нести надежно, дабы не сползало; Бока его и круп широки были,

Èв них никто б изъянов не нашел. Раздуты ноздри и глаза большие; Он в Галлии рожден был; его шкура

Могла поспорить белизною с горностаем Пожалуй, нет картины, ни ковра, Чтобы узреть там красоту такую; Я это говорю как на духу.

Был дикой гордости его исполнен взгляд, Глаза изогнуты, и лоб широкий.

Земля дрожала под его копытом,

Èкамни сыпались из мостовой; Чудесный этот конь летел как ветер, Но плавной иноходь его была – Коню иному не дано такое.

Столь стройных и столь быстрых в мире нет.

Амадас видит этого коня и жаждет его приобрести, чтобы отдать другу; его гость угадывает его желание, велит привести коня, покупает и велит украсить богатой сбруей.

Мы могли бы множить примеры такого рода, показывающие, как в те времена ценили достоинства лошадей, как любили красивых животных и как культивировали искусство верховой езды и красивого конского снаряжения.

Женщины чаще путешествовали верхом на мулах, которые также очень ценились и богато украшались.

Уже говорилось, что с начала XV в. дамы расстались с привычкой сидеть в седле по-мужски, до тех пор общей у прекрасного пола.

Дамские седла располагали на спине лошади почти как в наше время (рис. 10)126 , а передняя лука имела разветвление для поддержки правой ноги всадницы, обычно согнутой в колене; под седло клали длинный чепрак, чтобы на юбку всадницы не попал конский пот. Во время продолжительных переходов это было совсем не лишним.

Около 1440 г. в поездках невоенного характера часто использовали седла с высокой задней лукой и без передней (рис. 11)127 . Вся сбруя – синяя с золотом, внешняя часть задней луки – черная. В то время считалось особым шиком, чтобы цвет сбруи совпадал с цветом одежды всадника. Действительно, сидящий верхом дворянин одет в синий бархат. На нем, по моде того времени, – приталенное сюрко, из-под которого выглядывают стоячий воротник пурпуана и малиновые рукава рубашки; шапка тоже из синего бархата, на грудь и спину падает тонкая золотая цепочка в три ряда; шоссы зеленые, а сапоги черные с рыжеватыми отворотами. Галун на сюрко золотой, седло крыто синим бархатом, наружная часть задней луки – черная; украшения подперсья, пахв, равно как и фестоны трензельных поводьев – тоже из синего бархата, с золотыми гвоздиками и кистями. На рис. 11А – другой вариант задней луки. Лука В – прямо срезанная сверху, с наклонным основанием. Мужчины тогда носили очень короткую одежду, и вырезать луку было незачем. Во второй половине XV в. конское снаряжение стало

48

еще роскошнее. На рис. 12128 мы приводим один из видов сбруи, применявшейся в мирное время. Седло имеет высокую переднюю луку (см. А). Задняя лука немного наклонена вперед и имеет форму широкой ложки с небольшими вырезами у основания.

Пахвы держатся на крупе благодаря изящному переплетению ремней, украшенному драгоценностями и шелковыми кистями. На трензельных поводьях и подперсном ремне такие же украшения. Оголовье своеобразное: переносье проходит не над ноздрями животного, а состоит из двух ремней, пересекающихся между глаз, проходящих за ушами и крепящихся к шишечкам налобника. Рис. 13 подробно изображает эту узду. На седло положен вальтрап, закрепленный и опускающийся на крылья до креплений стремян к путлищам. Он предохраняет икры всадника с внутренней стороны от травм при соприкосновении с низом крыльев.

Войны, ведшиеся в Италии в конце XV в., оказали влияние на снаряжение верховых лошадей.

Âте времена североитальянские упряжи, как и оборонительное оружие, очень ценились. Эти предметы отличались не только богатством, но и прекрасным исполнением. Французское дворянство особо отличало седла: широкие, хорошо сидящие на пояснице животного, с толстой, подбитой изнутри задней лукой, плотно облегавшей низ бедер всадника, они имели стрельчатую переднюю луку, доходящую по вертикали до колен (рис. 14). Такие седла, впрочем, были равно пригодны для мирного и военного применения129 , но в последнем случае обе луки обивались железом. Итальянцы делали и более легкие седла, скорее для увеселительных прогулок (рис. 15), с передней лукой в форме широкой лопатки и задней – сильно изогнутой, вырезанной у основания. Это изящное седло датируется концом XV в.; оно целиком состоит из пластинок слоновой кости, имеет тонкие ободки в форме жемчужных нитей и низкую рельефную резьбу, изображающую людей, цветы и узоры130 . На рис. А показан вид задней луки сзади, на рис. В – передней луки спереди. Это далеко не единственный образец седла, украшенный резьбой даже по самому сиденью.

Âколлекции оружия замка Пьерфон хранится очень изящное седло французской работы, из грушевого дерева, датируемое концом XV в.; оно сплошь покрыто низкой рельефной резьбой (рис. 16). Задняя лука, разделенная на две лопасти, отклонена назад, а верх передней заканчивается двумя наклонными дисками, поддерживающими поводья, если всадник отпустит их. Рельеф на обоих образцах слишком плоский, чтобы его мог почувствовать наездник, одетый в кожаные шоссы. Это очень неглубокая резьба, которая разве что мешала ему соскользнуть.

Âсредние века, а особенно в конце XV в., дворяне тратили на конское снаряжение огромные средства. Оливье де ла Марш оставил нам описание таких амуниций, превосходивших роскошью все, что можно себе представить. Особым богатством отличалась сбруя, использовавшаяся на празднествах, турнирах и поединках.

Туалет

Туалет (toilette131 , atournement132 , vesteure133 ). Cлово toilette (буквально – тонкая ткань) первоначально означало кусок полотна, «полотенце». В XVI в. так называли скатерть, покрывавшую стол, перед которым надевали убор, а заодно и все предметы на этом столе . Наконец слово toilette отнесли к самому убору – к тому, что в XIII, XIV и XV вв. называлось atournement – наряд.

Прежде, как и теперь, одеться было пустяком, если только не следовать строго моде и обычаям данного времени. В разделах «Словаря», посвященных одежде, мы попытались описать не только ее формы, но и манеру ее носить и диктуемое ею поведение. Тем не менее необходимо посвятить этой теме несколько отдельных страниц.

Об отношении наших предков к чистоте в основном бытуют изрядно искаженные представления. Из того, что в XVII в. о ней стали заботиться меньше, делают вывод, что чем

49

дальше в глубь веков, тем больше встретишь пренебрежения к этому предмету. Документы не подтверждают это суждение.

Общеизвестно, что в Римской империи забота о чистоте была свойственна всем классам общества. Галлия в этом вопросе следовала примеру своих господ и романизировалась. Впрочем, у галлов, как и у германцев, бани были очень популярны. В любом маленьком городке и даже селении имелись бани, парильни, где проводили время, как сейчас в кафе или в клубе. В банях назначали встречи, туда шли, чтобы отдохнуть, побеседовать и, наконец, позаботиться о чистоте тела. С установлением христианства эти обычаи не исчезли, но изменились: бани, полностью утратив значение места собраний, тем не менее сохранились как гигиенические учреждения. Церковники действительно боролись против этой традиции, во всяком случае, против злоупотребления ею; но их постоянные обвинения в адрес мирян, которые пекутся о теле и о волосах, сами по себе свидетельствуют, что такие обычаи существовали. Полностью одобряя чистоту, они выступали против чрезмерной заботы о ней, которая отбирала много времени и могла отвлечь от дел, на их взгляд, более похвальных и полезных. Но поскольку сетовали они на это непрестанно, можно сделать вывод, что повод для этих жалоб не исчезал. Впрочем, бани устраивались и в монастырях, что доказывает план аббатства Санкт-Галлен от 820 года. На этом плане показаны бани не только для монахов, но и для приезжих, гостивших в монастыре, для послушников и т. д. [86, t. 1, p. 243 et suiv.].

Âроманах и историях XII и XIII вв. баня упоминается очень часто; персонажи принимают ванну либо идут в парильни (йtuves) – общественные учреждения, предназначенные для мытья в пару. Более того: умывальники, которые считали изобретением середины прошлого века, упоминаются уже в королевских счетах за 1349 г. : «Юку д”Иверни за две деревянные кафедры для умывания дам».

«Истории об орлеанской горожанке» жена готовит избитому мужу ароматизированную ванну:

Из добрых трав делает ему ванну, Полностью его излечивая от увечий.

Ванны упоминаются в «Истории об ушате», в «Истории о двух менялах»; в «Истории о Констане Дюамеле» говорится о ванне на двоих:

Она принимается готовить мне ванну. Спешит, торопится изо всех сил, И вот поставила самую ванну; Потом льет туда горячую воду,

А сверху – сукно, чтобы сделать парильню.

Как только путешественник приезжал куда-либо, ему подавали мыть ноги, а перед тем, как сесть за стол, и после еды «звали воду», т. е. тех, кто готовит тазы для полоскания рук: Жерар и Юг хлопнули в ладоши; Им проворно подали воду

Âбольших серебряных тазах, изрядно позолоченных.

Умылись Юг и его братья, Старик Жерьем и прево Гирре,

И башелье барон Юон [66. Начало XIII в.];

Все уселись ужинать за один стол [45, vers 9036 et suiv.].

В романах и историях постоянно подчеркивается, какое отвращение у всех вызывает грязное тело, – ясное свидетельство тому, как распространена была привычка к чистоплотности. «Роман о Жераре Неверском» («Роман о Фиалке») рассказывает, что прекрасная Эрианта не пропускала недели, чтобы не принять ванну; в «Сказании о поведении женщин» [26, p. 170] можно прочесть:

Вот она умыта, и расчесана, И прическа у нее сделана, и косы заплетены;

50