Naumkin_V_-_Islam_i_musulmane_kultura_i_politika_2008

шелковых шароварах и приставляет ее обратно. Стоящие около меня крестьяне, выпучив глаза, шепчут: «А‘узу би-ль-ляхи мин аш- шайтани-р рагим» («Избави нас Аллах от проклятого шайтана»), а один старик, крикнув нечто вроде «Чур, меня!», даже собирается выбежать вон, но его удерживают. Представление завершается мотоциклетной гонкой по вертикальной стене балагана. Все ходит х о- дуном, угрожающе раздвигаются щели между досками, но на этот раз все заканчивается благополучно, мы остаемся живы…

Гулянье – лишь одна сторона праздника. О другой стороне, чисто религиозной, напоминают нам радения дервишей здесь же, на площади, рядом с балаганами. Встав в неровный круг, дервиши подпрыгивают, трясутся, вертятся, приходя в сильный экстаз, негромко произнося молитвы и периодически вскрикивая: «Алла хайй!» («Аллах жив!») Я как завороженный, не в силах оторваться от пляски дервишей, оказывающей на всех, кому довелось ее видеть, неизгладимое впечатление.

Дервишские радения великолепно описаны в книге Лэйна, который относился к ним с позиций научной объективности. На некоторых же путешественников, особенно тех, кто не может отличить действительные религиозные радения от шарлатанства юродивых, подобные зрелища часто производят неприятное впечатление. Так, А. Норов, например, писал: «…слепой сказочник сидел, окруженный многочисленными слушателями, и сопровождал рассказ свой припевами при звуке теорбы. Возле него дервиш, рожденный без рук, но с приросшими к плечам кистями, кривлялся и провозглашал предсказания вопрошающим его. Далее два фехтовальных мастера, вооруженные палками и кожаными подушками вместо щитов, сыпали друг на друга жестокие удары, к удивлению зрителей, там нагой нищий вертелся до обморока. Такие сцены беспрестанно происходят на площади Румелие – сборище праздных».

Субхи тянет меня дальше: наша цель – стоящая на площади мечеть. Подойдя к ней поближе, начинаешь сомневаться в том, что мулид – прежде всего праздник религиозный.

Мечеть святой Зейнаб не принадлежит к числу самых красивых или старых мечетей Каира. Она построена во второй половине XVIII в., однако входит в число самых почитаемых мечетей города. Около мечети – настоящее столпотворение. Издали кажется, что огромное количество людей лезет на крыльцо, чтобы растоптать нечто лежащее на нем. Все склонив головы выделывают какие -то непонятные движения ногами, одновременно отталкивая руками

51

рядом стоящих, чтобы не быть раздавленными, но сзади на них напирают, и постепенно люди исчезают в дверном проеме, как в пасти хищного животного. Вскоре я понимаю, что все объясняется просто: люди снимают па крыльце обувь.

Испытываешь некоторые колебания, перед тем как присоединиться к толпе. Вспоминаешь, как тебя запугивали знакомые арабисты, утверждавшие, что в дни праздника европейцу появляться в мечети «смерти подобно». Для успокоения вспоминаю и слова моего египетского знакомого: «В мечеть может войти каждый – и мусульманин и христианин, не бойся». Действительно, за время жизни в Каире я убедился, что египтяне – народ крайне терпимый. Они резко отличаются, например, от верующих в Иране, Ираке, Саудовской Аравии и некоторых других государствах. Входить в мечеть аль-Казымийя в Багдаде мне было действительно страшновато, здесь же я был спокоен, но на всякий случай повторял про себя нужные мне мусульманские молитвы.

Держась за руки, мы с Субхи взобрались на крыльцо, сбросили обувь в кучу пыльных ботинок, сандалий, тапочек, шибшибов (шлепанцев с перепонкой между двумя пальцами) и в колышущейся толпе вошли в мечеть. Она состояла из двух залов: зала для молитвы и зала, где находился саркофаг святой.

У входа в зал для молитвы стояли несколько шейхов в относительно белых одеяниях и шапочках, с аккуратно подстриженными бородами и синяками на лбу, обозначающими, видимо, высшую степень их богомольности (такое пятно, надо полагать, можно набить, если стучать лбом об пол во время молитвы). Они обращались ко всем входящим с призывами: «Саллю ‘ан-набби!» («Молитесь пророку!») – и подталкивали их в первый зал. Я было попытался проскочить во второй зал, но один из шейхов сильно толкнул меня в спину, и мы с Субхи оказались в молитвенном зале. Шепча молитву, влившуюся в общее жужжание, я сделал один ракат, после чего мы удачно проскользнули во второй зал, куда, собственно, все и стремились.

Там, у белых мраморных стен высокого, в рост человека, саркофага святой Зейнаб, толпился народ. Возбуждение царило среди людей, пришедших сюда в день праздника, чтобы получить от святой бараку и попросить ее выполнить их заветные желании. Атмосферу возбуждения подогревал свет, струившийся сверху над крытым шелковым покрывалом и украшенным резной деревянной решеткой мраморным саркофагом. На окружающей саркофаг бронзовой ограде висели связки цветочных гирлянд. Все тянулись губами

52

к решетке, пытаясь одновременно прикоснуться к саркофагу руками и бормоча при этом молитвы и просьбы. Прикоснувшись к саркофагу, мы с Субхи благополучно выбрались из зала наружу. С трудом отыскав свою обувь, мы отправились в находящуюся в квартале шашлычную есть кебаб (шашлык), а на губах, казалось, еще стыл холод бараки – благословения каирской святой.

Довелось мне побывать и на мулиде сеййида Хусайна. Там я еще раз убедился в подлинном существовании тех странных фигур, с которыми связана египетская «народная религия». Поневоле вспомнилось несколько наивное, но впечатляющее описание А. Б. Клот-бея:

«Те из святых, которых рассудок не поврежден, называются вали, то есть любимцы неба. У каждого из этих святых есть своя мания: иной беспрестанно качает во все стороны головою; друг ой поминутно повторяет одно и то же слово; иные ничего не говорят и только коверкаются самым странным образом; некоторые поют без умолку и пляшут. Подобно китайским и индийским бонзам, они обрекают себя невероятным истязаниям. Иные едят все, что попадется; другие надевают на себя цепи и ходят в них по нескольку лет к ряду; бывают даже такие, которые день и ночь стоят на одном месте и спят, прислонясь спиною к стене. Самая одежда святых поражает своей странностью; одни не носят на голове ничего и оставляют расти волосы свои, которые то висят в беспорядке или торчат кверху, то бывают причесаны гладко. Многие святые ходят почти совершенно нагие пли слегка прикрываются козьею, овечьею или антилоповою кожей; некоторые же святые прикидываются стыдливыми: они носят длинную белую рубаху или окутываются плащом, сшитым из разноцветных лоскутьев» 35.

Как ни странно, но картины, подобные той, которую описал Клот-бей, можно увидеть и в современном Египте. На улицах египетских городов можно встретить и придурковатых «святых» в лохмотьях, с посохом, исступленно выкрикивающих что-то, воздев руки к небу, и дервишей с цепями. А у одной деревушки в районе Асьюта меня привели к дереву, на котором жил «святой». Соорудив себе подобие гамака среди ветвей, он, как говорили, уже около года жил в нем, не спускаясь на землю. Общаться со мной он не стал, на вопрос о том, зачем он это делает, не ответил. Впрочем, задавать такой вопрос было, наверное, достаточно глупо. Дети «святого» носили ему в гамак скромную еду – кажется, лепешки с фасолью. Злые деревенские языки язвили, будто бы «святой», как стемнеет, наведывается домой, но за справедливость этих сведений не ручаюсь. Правда, тот факт, что

53

он избрал для своего отшельничества дерево, растущее близ дороги, говорил в пользу того, что мирская суета была ему не чужда.

К области «народной религии» относится и огромное количество различных суеверий, чрезвычайно широко распространенных в стране. По данным египетской печати 1973 г., суевериям было подвержено 96% сельских жителей и 62% горожан.

Среди суеверий, распространенных у египтян, – вера в талисманы, в заговоры. Талисманом может служить практически любой предмет. Ахмад Амин сообщал, что в аль-Азхаре, религиозном центре Египта, находился талисман, не дающий проникнуть в мечеть воробьям, которые обычно селятся в мечетях. Египтяне верили, что в Александрии есть талисман, заговоренный против коршунов, в результате чего эти птицы не залетали в город. А. Амин описывает, как можно изготовить талисман для охраны дома, денег и имущества: это идол с мечом в руке, сделанный из пемзы. Чтобы талисман начал «действовать», нужно облить его кровью черного петуха, зарезанного в определенный час ночи, когда на небе виден Марс. Кстати, черный петух – непременный спутник колдуний, встречающихся в египетских городах и деревнях до сих пор, – их называют кудья. Эти колдуньи совершают зар – действо, которое весьма напоминает заклинания шаманов у многих народов Азии и Африки. Во время зара, целью которого является изгнание беса, кудья делает сложные телодвижения, воскуривает благовония, намазывает тело пациента магическими мазями. В качестве тали с- мана может использоваться повешенная на шею ладанка, в которой лежит бумажка с аятами из Корана. Иногда на шнурке носят когти животных, перья птиц и т. п.

Лэйн совершенно справедливо отмечает, что у египтян чрезвычайно широко распространена вера в злых духов – джиннов, ифритов и т. п. Подобные суеверия и сейчас сильны в египетской деревне. Среди сонма злых существ, которых больше всего боятся египтяне, особенно выделяются мариды – самые страшные ифриты. Считают, что марид может принимать образ как великана, так и чрезвычайно маленького существа. Ночью, одетый в белое, он ложится на дорогу и поджидает путников. Только прочитав над маридом аяты из Корана, его можно заставить сгинуть. По словам А. Амина, когда при Мухаммеде Али в Египет пришли арнауты, они иногда ночью пугали египтян, одевшись в белое и обмотав посох белым бинтом. Не меньший ужас вселяет в суеверных людей одно упоминание музаййиры – ифритки, тоже одетой в белое, абу ригль

54

мамлюха – «хромоногого ифрита», умм аш-шу‘ур – «волосатой». Если вы упомянете кого-либо из них, суеверный египтянин непре-

менно скажет: «А‘узу би-ль-ляхи мин аш-шайтани-р-рагим! («Изба-

ви нас Аллах от проклятого шайтана!») Египтяне вообще любят всякие заклятия и заговоры, которые, как они считают, помогают и от сглаза и от вреда, который может причинить упоминание чеголибо злого. Впрочем, это характерно не только для египтян, но и для многих народов Ближнего и Среднего Востока.

Интересно народное поверье, будто бы с каждым человеком рождается карина – его двойник-дух. Если человек поскользнулся, в египетской деревне ему скажут: «Исм алла алек у-аля ухтак!» («Имя Аллаха на тебя и на твою сестру!») Ведь в этом случае египтянин наверняка думает, что поскользнулся не случайно: это результат или сглаза, или козней джинна. Клот-бей вспоминал: «Однажды, ехав к Ибрагиму-Паше со многими египетскими сановниками, я похвалил лошадь одного из них. Слова мои были приняты с недоверчивостью. Через несколько минут после того лошадь его споткнулась и упала. Я поспешил на помощь седоку и спросил его: что могло быть причиной этого? “О, я знаю что!” – сказал он, улыбаясь с каким-то полутаинственным видом, обличавшим внутреннюю досаду. Тут я понял наконец, что дал мусульманину новый опыт для укрепления верования его в дурной глаз» 38.

По словам А. Амина, египтянки из простонародья верили, что карина может подменить у них ребенка своим. В этом случае женщина начинает относиться к ребенку враждебно, а в редких случаях даже может оставить его на ночь на кладбище. Если к утру ребенок останется жив, значит, все в порядке, и тогда младенцу повезет, если же он мертв или исчез, значит, его умертвила или унесла карина. Даже мужчины боятся, что их может похитить джинн, и, чтобы обмануть его, иногда переходят ночевать из дома в дом.

Встречается множество других поверий, некоторые из них связаны с древнейшими табу, или запретами. Таков запрет на зевоту: как сообщал Лэйн, египтяне считали, что в рот может влететь дьявол (как не вспомнить, что у нас, в России, зевая, крестили рот, чтобы туда не залетел бес).

В поверьях египтян видное место занимает числовая символика. В мусульманских верованиях особую роль играют числа «три» и «семь». Множество суеверий связано с ними у древних семитских народов, большое значение имеют эти цифры и для современных египтян. Самая сильная клятва – троекратная именем Аллаха

55

(талята би-ль-ляхи-лъ-азым). Иногда просто клянутся «тремя» (би- т-талята). Часто лавочник, чтобы показать, что он назначил вам самую низкую цену и торговаться бессмысленно, говорит: «Талята би-ль-ляхи-ль-азым ана хасран» («Трижды клянусь именем Великого Аллаха, я терплю убыток»). В этом случае будьте уверены, что он вас надувает. Существует обычай по пятницам жечь благовония, а затем, разбросав благовония по полу, пройтись по ним семь раз – тогда неделя будет благополучной. Тройка и семерка присутствуют и в детских играх. Например, есть игра ит-тааляб фат («лисица убежала»), напоминающая нашу игру «третий лишний».

Арабы Египта и других стран Арабского Востока верили в магические свойства числового квадрата, сумма чисел в котором (15) равна во всех направлениях: по горизонтали, по вертикали и по диагонали.

Большинство народных поверий характерны для всех египтян, как мусульман, так и христиан. Но существуют и обычаи, свойственные лишь той или иной религиозной общине. Помимо мусульманской общины, к которой принадлежит подавляющее большинство населения – 95%, в Египте имеется влиятельная и имеющая давние традиции община христиан – коптов. Следует заметить, что Лэйн не уделил достаточного внимания чисто коптским обычаям, праздникам, характерным особенностям образа мышления коптов. О некоторых их праздниках, в частности о свадьбе, писал в эпоху Лэйна русский путешественник А. А. Рафалович. Приведем отрывок из его описания свадебной фантазийи (как называют египтяне любое увеселение) коптов:

«Жениха провожал шафер, молодой человек, подобно ему одетый и постоянно державшийся подле него слева. Родственники и гости, ожидавшие вместе со мною, тотчас окружили жениха, и мы немедленно отправились в дом отца его. Шествие было весьма торжественное: открывало его человек двадцать машалоносцев (факелоносцев. – В.Н.) и пикет солдат с ружьями под приклад; потом шли восемь человек, державшие в руках по восемь толстых восковых свечей, соединенных в виде канделябра и украшенных позолоченными петушками, цветами и т. п. За ними следовали два мальчика с небольшими серебряными жаровнями, на которые часто бросали понемногу ладану; два других несли серебряные фляжки с весьма длинными, узкими горлышками; в этих фляжках была розовая вода, которою беспрестанно опрыскивали лицо и платье жениха и всех нас. Затем оркестр – из двух певцов, нескольких бараба-

56

нов разного калибра, флейт, кларнетов и кануна, деревянного плоского инструмента с 24 тройными металлическими струнами, на которых играют указательными пальцами обеих рук. Два молодых человека, вооруженные длинными белыми палками, шли задом непосредственно перед женихом и, исправляя должность как бы церемониймейстеров, смотрели за порядком шествия, которое заключали остальные огненосцы и другой отряд солдат. Музыка оркестра была истинно адская и жестоко раздирала уши: в барабаны били немилосердно с обеих сторон; кларнетисты, почти все слепые, как везде в Египте, дули в свои трубы что есть духу. Из следовавшей за ними толпы ежеминутно раздавались выстрелы и взлетали ракеты, лопавшиеся потом на террасах домов или падавшие в густую массу народа…».

Влияние доисламских и неисламских верований достаточно сильно чувствуется в современном Египте. Есть праздники, которые имеют немусульманское происхождение, но отмечаются всеми. Среди них первое место занимает всенародный весенний праздник египтян шамм ан-насим («вдыхание свежего весеннего ветра»), который, вероятно, ведет свое происхождение из древнего Египта. Во всяком случае, на это указывает ритуальное употребление во время праздника лука, священного растения древнего Египта (луковицы даже находят в захоронениях – их оставляли мертвым). В праздничную ночь лук принято класть детям под подушку, а в день праздника – потреблять его в больших количествах.

Шамм ан-насим – семейный праздник. В этот день особое внимание уделяется детям. С нетерпением ожидая моего первого шамм ан-насима в Египте, я с наступлением праздника вышел побродить по Каиру ранним утром. Везде царила атмосфера веселья, которую можно было сравнить только с мулидом. По улицам гуляли семьями. В глазах у празднично одетых детей – счастье: сегодня им купят разноцветные надувные шарики, угостят сладостями, поведут в зоопарк, благо в этот день не нужно покупать билеты.

На одной из площадей – деревянные помосты. Над одним натянут канат, на котором пляшет канатоходец – бахляван. На другом показывает свое мастерство хави – фокусник. У него два коронных номера: выдувание огня изо рта и глотание шпаги – искусство древнее, как мир. Собравшиеся у помоста дети в восторге. А рядом ребятишки катаются на ослике. Чуть дальше – бродячий артист с обезьяной. Завидев перспективного зрителя, он кричит на животное и несильно бьет его по спине. Обезьяна неохотно делает сальто. Я пы-

57

таюсь пройти мимо, но не тут-то было. Угрюмый павиан берет меня крепкой хваткой за полу пиджака и смотрит прямо в лицо. Когда я даю его хозяину пять пиастров, обезьяна отпускает меня.

Египтяне умеют веселиться, чувствовать себя беззаботными, невзирая на все тяготы жизни. Но их раскованное веселье иногда сменяется унынием и пессимизмом, к чему они имеют явную склонность.

У египтян наблюдается некое противоречивое отношение к смерти. С одной стороны, бесшабашность, легкость, с которой иногда относятся к смерти и к разговорам о ней, обращают на себя внимание, так же как и в других мусульманских странах. Иногда кажется, что крестьянская семья не так трагически переживает смерть ребенка, как можно было бы ожидать. Дело не в том, что смерть ребенка нередка в тех условиях, в которых живут египетские крестьяне, а в том, что ребенок после смерти попадает в рай, его «взял к себе бог». С другой стороны, если умирает кто-то из близких родственников, египтяне, во всяком случае из кругов интеллигенции, не любят разговоров об умершем и вообще о смерти, в отличие от европейцев. Преподававшая мне в Американском университете в Каире египетские обычаи христианка, мадам Мун и- ра, говорила мне: «Мы – пессимисты. Нам и так часто бывает плохо. Если вы пойдете выражать соболезнование человеку, у которого умер близкий родственник, не спрашивайте его ни о чем, не интересуйтесь, чем болел покойный и как умер, вообще лучше молчите». И когда потом мне пришлось навещать Муниру после смерти ее брата, я молчал, так же как и остальные люди, пришедшие засвидетельствовать свое сочувствие.

Египтянки долго носят траурные одежды и горюют по умершим. Интересные сведения о трауре приводит Клот-бей: «Мусульмане носят траур совсем не так, как мы. Некоторые из них красят себе руки синею или черноватою краскою и не моют их до тех пор, пока краска не сойдет сама собою. Вдовы красят себе руки по локоть, равно как платье и покрывала свои, в индиго; долго не расчесывают и не заплетают волос и не носят никаких украшений. По кончине домовладыки все циновки, ковры, чехлы и подушки выворачиваются наизнанку» 42.

В Египте существует интересный праздник поминовения усопших (надаб иль-маййитин) в первый день месяца рагаб. В этот день на улицах Каира можно увидеть множество повозок, в которые запряжены ослы (такой типично народный египетский экипаж имеет особое название – иль-‘арабийа-ль-карру) или лошади (такая по-

58

возка носит название иль-‘арабийа-ль-хантор). На них сидят женщины и дети, направляющиеся на кладбища. Женщины одеты в длинные черные миляйи, на головах – черные платки: типичный вид ситтат баляди («деревенских женщин»). Смысл этого праздника – прийти к могилам усопших родственников и друзей, оплакать их, вспомнить добрым словом. Однако, как любые поминки, этот праздник часто завершается застольем. Логика жизни такова, что обряд поминовения обставляется соответствующим ритуалом, который может заслонить собой его суть. Ситтат баляди несут с собой на кладбище фрукты, а также сладкие пирожки и торты собственного приготовления. Там, на кладбище, собирается масса народа. Женщины оживленно беседуют, многие смеются, вокруг бегают дети, люди грызут семечки и едят фрукты и сладости. Праздник поминовения усопших, как мне кажется, помимо своей главной цели еще дает возможность людям пообщаться друг с другом, свободно поговорить, узнать последние новости. Социальное значение его, как и любого другого праздника, весьма велико.

Мусульмане считают, что душа умершего остается в доме три дня и только на четвертый покидает его. В этот день в дом прих о- дит шейх и читает Коран, чтобы проводить улетающую душу. Четвертый день называют майтам, т. е. поминки, точнее, проводы усопшего. Затем отмечаются шалят химсан («три четверга») и, наконец, сороковой день. У коптов отмечают седьмой, пятнадцатый и сороковой день после смерти. Если мусульманин покончил жизнь самоубийством, Коран нужно читать по нему целых сорок дней, иначе больная душа не успокоится.

Похороны мусульмане устраивают обычно скромные. Здесь, пожалуй, ничего не изменилось с той эпохи, которую описывал Лэйн. И сегодня даже в крупных городах Египта можно встретить пешую похоронную процессию: мужчин, несущих на плечах завернутого в саван и лежащего на сетке, натянутой на деревянную раму, покойника; причитающих плакальщиц (наддаба) и толпу, скандирующую: «Ля иляха илля-лла» («Нет божества, кроме Аллаха»). Обряды, связанные с захоронением, весьма консервативны. Могилы простого люда предельно скромны, это, как правило, каменная плита с надгробием. Святых, богатых людей, а также религиозных деятелей часто хоронят в больших склепах с куполом. В Верхнем Египте (ас-Саиде), где сохраняется обычай кровной мести, майтам по убитому устраивают только тогда, когда отомстят за него.

59

Лэйн интересно описывает обычай обрезания мусульманских мальчиков, имеющий давние традиции в Египте, где он был распространен еще задолго до появления мусульманства. В частности, о его существовании в этой стране писал древнегреческий историк Геродот (V в. до н. э.).

За последние десятилетия обычай обрезания несколько видоизменился. Сейчас в египетских городах эту операцию мальчикам в раннем возрасте делает врач в условиях стационара. Но в деревне обрезание, как и раньше, делает цирюльник, когда мальчику и с- полняется семь лет. На седьмом году жизни, когда мальчик становится мусульманином, в каирских простонародных семьях его обычно водят на все мулиды. После обрезания он начинает молиться, поститься и соблюдать все прочие предписания ислама. В деревне в этот день обычно устраивают празднество и, наверное, и с- полняют все те же традиционные ритуальные песнопения , о которых писал английский ученый.

Клот-бей, будучи врачом (это наложило отпечаток на его интересы, и, кроме того, он имел возможность лично наблюдать некоторые интимные сцены, чего был лишен Лэйн), подробно описывал эти обряды. Он, в частности, писал:

«Достаточные родители обрезывают детей своих с некоторою торжественностью. Сопровождаемые кортежем, составленным из знакомых и музыкантов, они возят мальчика по соседним улицам. Сажают его на богато убранную лошадь. Сам он одет великолепно: на голове его чалма из красного кашемира; все же прочее из его платья похоже на костюм девочки; на нем надеты ялек, курс и суфех; правою рукою он держит у рта платок, вышитый золотом и шелками. Шествие открывает слуга цирюльника, который должен совершить операцию: он несет в руках хельм, род ящика, в котором лежат инструменты его хозяина и который служит ему вывескою. Потом идут барабанщики и флейтисты; наконец, за мальчиком следуют его родные и знакомые его родителей…

У богатых и знатных людей эта церемония представляет еще более торжественности и великолепия: мальчика сопровождают в мечеть все школьные товарищи и друзья его, неся курильницы, в которых благоухает алой и ладан; вошед в мечеть, проводят там большую часть полудня в мольбах за мутакира (так называется готовящийся к обрезанию) и, возвратись домой, дают великолепный ужин для всех участвовавших в церемонии».

60