Персонализм н.А. Бердяева

Свою философию сам Н.А. Бердяев определял как персоналистическую, подчеркивая тем самым, что ее концептуальное ядро образует идея личности.

Для Бердяева философия не может не быть «антропоцентричной», потому что она призвана «научить нас быть свободными». Она должна исходить из личности, ее мировоззрения, ее собственного неповторимого взгляда на мир и бытие, ее судьбы. В этом смысле философия и наука – разные явления. «Философия познает бытие из человека и через человека, в человеке видит разгадку смысла, наука же познает бытие как бы вне человека, отрешенно от человека».¹ Философская интуиция (а Бердяев понимает философию именно как «интуитивное раскрытие универсального в индивидуальном») – не только более глубокое, в сравнении с научной дискурсией, проникновение в реальную действительность, это еще и «творческое противление данному состоянию действительности во имя прорыва к высшему смыслу бытия».² Поэтому философское познание и творчество новых состояний и форм бытия неразделимы, и это их единство предполагает неотвлеченность философствующего от обстоятельств своего собственного существования, в широком смысле – от себя самого как мыслящего, чувствующего, переживающего субъекта. Наука не может позволить себе такой неотвлеченности.

Человек, по Бердяеву, – микрокосм, «малая вселенная». Он именно потому и способен познавать мир, что равен миру: «Человек и космос меряются своими силами как равные». Человек – в мире, и одновременно вне мира, он «не только в мире как одна из частей мира, но и над миром, превышая все вещи мира как бытие, равнокачественное миру».³ Бердяев все время говорит, что человек по своему существу есть дух, а значит, его нельзя рассматривать только как часть какого-либо целого (природы, общества). Любое «Я» всегда есть целое, причем целое уникальное, единичное, не сводимое ни к каким обобщениям. Мы поэтому не должны подходить к изучению человека с той же меркой, с какой подходим к изучению природных или социальных объектов: «Высшее самосознание человека необъяснимо из природного мира и остается тайной для этого мира».⁴

При чтении текстов Бердяева создается впечатление, что человеческая личность для него – это единственная подлинная реальность, по сравнению с которой все остальное (безличное и внеличное) – едва ли не иллюзорно. Ср.: «Весь мир ничто по сравнению с человеческой личностью, с единственным лицом человека, с единственной его судьбой».⁵ Личность всегда абсолютно уникальна, единична, она не может быть объяснена в терминах какой-то другой реальности – природной или социальной. Личность есть мир, и когда встречаются личность и мир – встречаются два мира. «Понятие личности, - пишет П.П. Гайденко, - отличается у Бердяева от понятия эмпирического человеческого существа, которое составляет, с одной стороны, часть природы, а с другой – элемент социального целого. Эмпирически существующий человек… есть, по Бердяеву, не личность, а индивидуум. В качестве последнего он имеет и свои социально-культурные особенности, отличающие его от других индивидов, принадлежащих к другим общественным организмам».⁶ Личность же неопределима ничем, кроме свободы, и ни к чему иному не сводима.

Русский мыслитель отвергает определения человека, сформулированные в рамках традиционной (классической) философии. Он не принимает понятия субстанции как основания человеческого бытия, не соглашается с восходящим к античности пониманием человека как существа по преимуществу разумного. Ограничить человека «чистой» разумностью – это значит, по мнению Бердяева, лишить его единичной неповторимости, т.е. личности. «Разум сам по себе – не личный, а универсальный, общий, безличный разум… греческое понимание человека как разумного существа не подходит для персоналистической философии».⁷ Безлична именно всеобщность разума. И есть лишь одно начало, которое способно сохранить личность во всей ее неповторимости. Это – свобода. Поэтому для Бердяева человек, прежде всего – свобода, а уже потом – разум.

Личности противостоит «мир объектов». Это мир нашей повседневной жизни, мир, в котором мы вынуждены жить (как экзистенциалист, Бердяев руководствуется идеей невольной, не связанной со свободным выбором «заброшенности» человека в мир). Под «объектом» философ понимает овеществленное, а, лучше сказать, «вещеподобное» существование, которое характеризуется безличностью, стереотипностью, отсутствием неповторимых черт, обобщенностью. «Об объектах образуют понятия, но к объектам не может быть приобщения. В объекте нельзя схватить неповторимо индивидуального, можно схватить лишь общее и потому всегда остается отчужденность. Объективированное бытие не есть уже бытие, оно препарировано субъектом для целей познания. Отчужденность от субъекта и оказывается наиболее соответствующей его познавательной структуре».¹

Мир объектов не просто окружает нас, но и стремится преобразовать нас по своему подобию – превратить из личностей в объекты, объективировать. Как уже говорилось, личность для Бердяева не есть часть какого-либо целого. «Личность есть дух, и принадлежит духовному миру, в котором нет такого соотношения части и целого, индивидуального и общего. Одиночество личности как раз и связано с ущемлением ее в природном и социальном мире, с превращением ее в объект».² Что имеется в виду под «ущемлением личности»? Бердяев полагает, что как только единичное «Я» начинает восприниматься в ракурсе каких угодно объективирующих родовых и видовых понятий, оно обрекается на неполноценное, экзистенциально ущербное существование, испытывает чувство непонятости и отверженности. Отсюда и одиночество. «Все реальные ценности, которые мы находим в объективированном ряду, - человечество, общество, национальность – отличаются от живой, конкретной человеческой личности, прежде всего, тем, что не имеют чувствилища для страдания и радости. С точки зрения внутреннего существования и внутренней судьбы человека, то, что представляется реальными целостями, большими, чем сам человек, есть лишь ценности самой человеческой личности, лишь качественные ее содержания».³

Бердяев считает, что личность способна сохранить себя в полноте собственной уникальности и универсальности только в таком единении с другой личностью, при котором моменты объективации будут преодолены. Это единение – любовь. Она, как пишет Бердяев, «означает видение тождества личности, ее единства при постоянном изменении и при раздвоении, видение ее высоты и при бросающейся в глаза низости. Любовь означает прорыв за объективированный мир и проникновение во внутреннее существование. Исчезает объект и открывается «ты».⁴

Подобно Соловьеву, Бердяев понимает любовь как самоотрицание любящего во имя любимого. Прообраз такого самоотрицания – Христос с его жертвенной любовью к миру. Поэтому любовь, если только она не служит каким-то внешним по отношению к ней целям, должна стать любовью христианской, раскрывающей божественное в земном, богочеловеческое в человеческом. «Раскрытие христианской любви требует творческого акта. Она зовет к иному, не от мира сего соединению всех в христианском всечеловечестве, к соединению всех в свободном Духе, а не в необходимой природе».⁵ Таким образом, именно в любви и через любовь раскрывается личность. В любви может быть создан новый человек и новый духовный (или, в терминах христианской персонологии, соборный) порядок сосуществования людей.

Любовь, как и все то, что позволяет вырваться за пределы мира объектов, теснейшим образом связана у Бердяева со свободой