Понятие «жизни» у Ницше

«Жизнь» у Ницше – это понятие, обозначающее «сущность» мира, и в то же время – нечто такое, что является органом его познания. «Жизнь» – все, что существует, вне «жизни» нет ничего. Сознание по отношению к ней не представляет какого-то особого, отдельного бытия, оно тоже есть «жизнь». Понимать «жизнь» значит – переживать ее.

Сущность жизни состоит в непрерывном движении. Все неподвижное, косное трактуется как неживое. Это прежде всего те отвлеченные представления, которые возводят жизнь к сверх-жизненному бытию – «эйдосам» Платона, Богу христианских философов или иным вечным и неизменным началам. В жизни вообще нет ничего неизменного, поэтому ей нельзя приписывать смысла и цели. «...Жизнь, как она есть, - говорит Ницше в «Воле к власти», - без смысла, без цели, но возвращающаяся неизбежно, без заключительного «ничто»: вечный возврат».²

Этот витализм, т.е. представление о жизни как единственной реальности, лежит в основании всей философии Ницше. Жизнь – поток становления, имеющий начало в самом себе, никем не созданный, нигде не кончающийся. В нем нет ничего, кроме движущихся, непрерывно меняющихся тел, и именно тело является источником и хранителем духа. Представление о том, что дух имеет отличное от тела субстанциальное основание, что вообще возможны какие-то стоящие над жизнью «субстанции» – все равно, материальные или идеальные, - такое представление Ницше решительно отвергает. «Ценности, которые не дают возможности измерять себя масштабом усиливающейся жизни, - писал о Ницше Генрих Риккерт, - он отрицает во всех областях».³ Он – «выше» материализма и идеализма. Поэтому тело, с его точки зрения – не форма инобытия идеальной субстанции и не проявление материи, а «сгусток» жизни, все заключающей в себе и не ведающей трансцендентного.

Европейская культура, основанная на вере в сверх-жизненное, с большой подозрительностью относится к телу. Началом истинного существования она привыкла считать «дух», превосходящий тело и онтологически первичный по отношению к нему. Вследствие этого она безжизненна, бессильна, немощна. «Духовное просвещение, - говорит Ницше, - вернейшее средство сделать людей неустойчивыми, слабыми волей, ищущими сообщества и поддержки, - короче, развить в человеке стадное животное».¹ Переоценка высших ценностей, задуманная философом, призвана вернуть нам доверие к телу – средоточию жизненной мощи. В главной книге Ницше «Так говорил Заратустра» сказано: «... Пробудившийся, знающий, говорит: я – тело, только тело, и ничто больше; а душа есть только слово для чего-то в теле. Тело – это большой разум, множество с одним сознанием, война и мир, стадо и пастырь. Орудием твоего тела является твой маленький разум, брат мой; ты называешь «духом» это маленькое орудие, эту игрушку твоего большого разума. Я, говоришь ты, и гордишься этим словом. Но больше его – во что не хочешь ты верить – тело твое с его большим разумом: оно не говорит Я, но делает Я».²

Тело – не то же самое, что «плоть» в традиционном философском понимании, в котором «плоти» обычно противопоставляется «дух». Тело исключает такое противопоставление. Заратустра говорит, что дух – это «длань», созданная телом «для своей воли», и потому он неотделим от тела, он есть его произведение. Но может ли и само тело быть чем-то сущностно отличным от «тела мира» с его «вселенской волей», т.е. от жизни? Нет. Реально в потоке жизни нет границ между индивидуальными формами. Еще в «Рождении трагедии» сказано, что индивидуальность – в огромной мере иллюзия, «аполлонический» сон: «Аполлон стоит передо мной как просветляющий гений principii individuationis, при помощи которого только и достигается истинное спасение и освобождение в иллюзии; между тем как при мистическом ликующем зове Диониса разбиваются оковы плена индивидуации, и широко открывается дорога к Матерям бытия, к сокровеннейшей сердцевине вещей».³ Индивидуальность не есть безусловное самобытие; скорее она – выражение мощи того мирового начала, которое Ницше, находясь под сильным влиянием Шопенгауэра, называет в «Рождении трагедии» Первоединым, или Волей, и которое впоследствии определяется им как «воля к власти» (или, лучше, к «могуществу» – Wille zur Macht). Следовательно, она настолько же причастна жизни, насколько жизнь проявляет себя через нее, т.е., насколько она не «субъективна» в привычном философском смысле. «Степень нашего чувства жизни и власти, - подчеркивает философ, - (логика и связь пережитого) дает нам мерило «бытия», «реальности», «неиллюзорности».⁴ С этой точки зрения никакого обособленного «субъекта», никакого субстанциального ego не существует. Есть жизнь как процесс становления тел, и Я – это только один из «узлов» этого процесса, его «локус», силовой центр.

Итак, мое Я есть мое тело. Дух – лишь инструмент реализации его воли, по существу, той же самой «воли к могуществу», что движет и управляет всем существующим. Мое тело и вселенское тело жизни – одно; отличие моего тела от всех других тел заключается в том, что оно наделено сознанием; но и сознание – не что иное, как форма переживания жизнью самой себя – более ясного и отчетливого в сравнении с психикой других существ, но исходящего именно от самой жизни, не от сверх-жизненного «субъекта». Это Я-тело призвано непрерывно созидать себя, увеличивать свою мощь, превозмогать все свои конечные состояния, и тем самым возвышать самое жизнь, гибнущую в тенетах служения «духу». Каким бы непосильным для человека ни было это призвание, он должен его исполнить, т.к. сверхчеловеческое назначено человеку по его природе.

Заратустра говорит: «Вверх идет наш путь, от рода к другому роду, более высокому... Вверх летит наше чувство: ибо оно есть символ нашего тела, символ возвышения... Так проходит тело через историю, становящееся и борющееся. А дух – что он для тела? Глашатай его битв и побед, товарищ и отголосок».