1.1.6. Когнитивные предпосылки восприятия агитационного текста

Среди многообразия факторов, детерминирующих успешность коммуникации посредством агиттекста, по своей сути ярко манипулятивной, особой значимостью обладают, на наш взгляд, те, которые непосредственным образом влияют на формирование и модификацию картины мира адресата.

В частности, речь идет об актуализации базовых когнитивных категорий, которыми человек руководствуется в своей повседневной жизни. По мнению О.С. Иссерс, существуют «специфические категории, регулярно представленные в текстах, где речевое воздействие планируется (то есть осознается коммуникатором как иллокутивная задача). Их особенностями являются регулярность и универсальность: они обнаруживаются в персуазивном дискурсе, который представляет различные коммуникативные сферы (политику, рекламу). Эти категории служат когнитивным основанием речевых стратегий» (Иссерс, 2002, с. 112).

Когнитивные категории участвуют в речевом планировании текста, активизируясь на «базовом уровне абстракции» (Кубрякова, Демьянков, 1996, с. 44), т.е., в рамках обыденных представлений о действительности и ассоциативного связывания одних концептов с другими (белый... снег, Чубайс... приватизация). Такие прогнозируемые ассоциации продуцируются путем установления семантических зависимостей между концептами в процессе персуазивной коммуникации.

Эти категории связаны с бинарностью навязываемой коммуникатором картины мира. Так, базовую дихотомию политических отношений (Шмитт, 1992, Степанов, 1997, Топтыгина, 2001, Шейгал, 2000, Щербинина, 2001, Клушина, 2004, 2005) формирует оппозиция «свой» – «чужой» (с вариациями «друг» – «враг», «герой» – «антигерой»), так же, как оппозиция «доб­ро» – «зло» является базовой для области морального, «прекрасное» – «без­образное» – для области эстетического (Шейгал, 2000, с. 113).

«В этой системе координат политик осуществляет самопрезентацию, очерчивая свой круг и каждый раз заново (в соответствии с коммуникативной задачей и ситуацией) разграничивая своих, или наших, от чужих» (Куликова, 2002, с. 36). Н.Г. Щербинина замечает: «Не нужно, чтобы политический враг был морально зол, эстетически безобразен. Он есть именно иной, чужой» (2002, с. 91).

Оппозиция «свои» – «чужие» является культурной константой, од­ним из важнейших противопоставлений в жизни и устройстве обще­ства, сохраняющих свое значение на протяжении веков (Степанов, 1997), наряду с другими концептуальными оппозициями, отражающи­ми архетипные представления об устройстве мира: «жизнь» – «смерть», «свет» – «тьма» и др. (Маслова, 1997). Таким образом, любые ценностные противопоставления в политическом дискурсе будут являться вторичными по отношению к оппозиции «друг» – «враг», производными от нее.

«Разделение на «своих» и «чужих» означает, что наряду с общечеловеческими ценностями люди ориентируются еще и на коллективные (государственные, классовые, клановые) ценности-интересы» (Иссерс, 2002, с. 45).

В монографии Н.А. Купиной «Тоталитарный язык. Словарь и речевые реакции» бинарные оппозиции «свой» – «чужой» описаны как «основные структурные связи, определяющие набор догм (предписаний) и взаимоисключающих оценок» (Купина, 1995, с. 138).

Некоторые исследователи называют семантическую оппозицию «свои» –«чужие» категорией «чуждости» (Шейгал, 2003, Захарова, 1998, Паршина, 2004) или «своего круга» (Иссерс, 2002, Куликова, 2002). «Коммуникативная категория чуждости затрагивает практически все стороны речевой коммуникации и проявляется на всех ее уровнях – и в структуре отдельного высказывания, и в пределах внутритекстовой организации, в коммуникативной структуре дискурса в целом» (Захарова, 1998, с. 88).

Н.И. Клушина (2004) отмечает, что с помощью шкалы ценностей в языке публицистики складываются оппозиции, близкие по значению, но резко противоположные по знаку оценки: «наши союзники» – «их приспешники», «наша убежденность» – «их фанатичность». При этом «лексические средства, выбираются в зависимости от того, о ком пойдет речь: о «своих» или «чужих» (Мартыненко, 2002, с. 206).

Шкала ценностей подвижна – она зависит от экстралингвистических факторов, одним из которых является социальная переоценка прежних реалий.

В политическом дискурсе оппозиция «свои» – «чужие» реализуется как импли­цитно, так и эксплицитно, при помощи специальных маркеров. Наиболее полно маркеры описаны в монографиях Е.И. Шейгал (2003) и О.С. Иссерс (2002).

По мнению исследователей, примерами маркеров «своих» могут служить специализированные вербальные знаки интеграции, позво­ляющие политикам отождествлять себя с аудиторией, апеллировать к общей национальной, статусной и прочей социальной принадлежно­сти:

– инклюзивное Мы; лексемы совместности (вместе, все, наш, единство, союз, объединение); лексические единицы с компонентом совместности, выступаю­щие в функции вокатива с коннотацией «я свой» (друзья, товарищи, соседи, россияне, коллеги, земляки); формулы причастности (Я, как и все ...); грамматические формы непрямого императива (1-е л. мн. ч.) со значением включения в сферу его действия говорящего (давайте вместе сделаем наш округ (город) сильным... Не допустим грабежа...).

Имплицитное обозначение «своих» – обозначение принадлежности к определенному социуму. Пример – высказывание кандидата А. Макарова: «Лишь тот политик способен управлять сегодня, кто реально видит действительность». Положительная оценка себя как части своего круга – политиков-реалистов – выводится как следствие из большей посылки: «я, без сомнения, реально вижу действительность. Следовательно, я один из тех, кто способен управлять сегодня».

Экспликация «своего круга» может осуществляться через семантику морального большинства. Подавляющее большинство людей оценивают свою мораль, логику, здравый смысл положительно (трудно вообразить человека, который считает себя противником здравого смысла). Поэтому обозначение общих исходных посылок включает слушателя в «свой круг»: «если исходить из нормальной политической логики, то…».

Употребление так называемых «пустых» фраз (с расплывчатым денотативным значением): «наша задача привести в порядок Россию», «томичам пора жить лучше» и т.п. не предполагает контртезис (кто против того, чтобы жить лучше?), следовательно, позволяют приобщить к «своему кругу» практически любого.

В свою очередь, среди маркеров «чуждости» можно выделить языковые единицы, содержащие компонент дистанцирования: эти, они, и иже с ними, там, заморские; показатели умаления значимости: всякие, разные, какой-нибудь там; идентификаторы нижнего уровня оценочного ранжирования: иронические номинации, бранную лексику, этнонимы, отрицательно оценочные термины.

Кроме этого, «чужие» часто бывают маркированы при помощи ярлыков. В их числе отметим все более употребительные – связанные с фигурой А. Чубайса:

«Чубайсиада» Кресса» (окказионализм – в названии статьи в газете «Томская правда», посвященной повышению тарифов на электроэнергию, 2003 г., выборы губернатора области); «Видимо, большие деньги хапнул верный чубайсёнок Волков» (газета блока «Оппозиция Евгения Кротова», 30.09.2005 г., выборы в гордуму Томска); «Максим Резников представляет интересы ТКС, РКС, Анатолия Чубайса» (агиттекст А. Бреусова, 2005 г., выборы в гордуму Томска); «Кто поставил Чубайса во главе энергетики? Не нужно лукавить, все это сделали правые!» (анти-«Правый берег», 03.10.2005 г., выборы в гордуму Томска).

В данных агитматериалах для создания оценочных номинаций используется антропоним – имя политика Анатолия Чубайса, бывшего вице-премьера страны, чья деятельность на этом посту оценивается значительной частью общества резко негативно. Так, благодаря пресуппозиционным знаниям аудитории, имя собственное стало нарицательным. В толковом словаре русского сленга В.С. Елистратова слово Чубайс имеет помету «бранное» («Ну ты и Чубайс! Полный Чубайс» – ТСРС, 2005, с. 469). Соответственно, постановка оппонента в один ряд (или сравнение его) с политической фигурой, вызывающей совершенно определенные чувства у аудитории, – является попыткой причислить противника к категории «чужих», а автора сообщения – к категории «своих» (как человека, разделяющего народные настроения).

«Свои» часто маркируются высокой лексикой и торжественно-приподнятой тональностью высказывания в целом, в то время как для указания на «чужих» используется презрительно-саркастическая тональность (графическим экспликатором которой часто являются кавычки).

Показателен пример агиттекста, принадлежащего перу томского отделения КПРФ, в основе которого – обозначение «чужого» как «врага» (Н.И. Клушина отмечает, что «образ врага» – один из основных в современной публицистике. «Этот образ идеологически задан и конструируется с целью намеренного разжигания ксенофобии» (2005, с. 44):

«Уровень жизни людей снижается, социальный разлом общества углубляется, правительство является служанкой крупной антинациональной буржуазии и мачехой для бедных, коих десятки миллионов…. Захватившие власть в совершенстве владеют самым коварным оружием – ложью. Многолики и носители этой лжи. Это и такие крестьяне, как Черниченко, Лапшин, и генералы, подобные ныне покойному Волкогонову, оболгавшему историю Великой Отечественной войны. И «демократы» Немцовы-Хакамады-Жириновские» («Томская правда» №4 (44), 03.2001).

В тексте четко прослеживается оппозиция «свои» – «чужие», особенно характерная для носителей коммунистических взглядов: противопоставление происходит не на уровне персонификации, а на уровне экзистенции. Как отмечает А.М. Цуладзе, «Язык является мощным средством мобилизации последователей. В ёмких формулах он позволяет зашифровать целые пласты ассоциаций, включающих в себя представление об опасности для данной группы, постановку целей, указание средств их достижения» (2003, с. 103).

Употребление во множественном числе фамилий «Немцовы-Хакамады-Жириновские» имеет цель обобщения: таким образом демонстрируется масштабность образа «врага». Метафоры «служанка буржуазии» и «мачеха для бедных» способны оказать эмоциональное воздействие на реципиента своей образностью. Открыто негативный характер высказывания провоцирует соответствующее восприятие адресатом.

Употребление слова «демократы» в кавычках свидетельствует о прямой негативной оценке политических фигурантов, не являющихся подлинными демократами (по мнению автора).

Категория «свои» связана с «лидером-добро», ратующим за социальную справедливость, благополучие, позитивные изменения. «Чужой» – это, напротив, «лидер-зло»: нечистые на руку, лживые, замешанные в скандалах политики (Щербинина, 2002, с. 95).

Пример создания образа «лидера-зло» представлен в листовке О. Колерова, (2001 г., выборы в областную Думу):

Кто вы, мистер Шутеев?

Прошло всего 4 года. Как быстро на наших глазах простой, тихий учитель, затем незаметный, скромный предприниматель Олег ШУТЕЕВ превратился в респектабельного чиновника, трибунного «краснобая», изворотливого «политика» местного масштаба. Интересы округа №6, жгучие проблемы и вопросы избирателей – ему побоку. А уж что он выделывает в самой Думе...

Создание образа «двуличного кандидата» происходит с помощью приема параллелизма рядов однородных членов, в данном контексте приобретающих антонимический характер: «простой учитель» vs «респектабельный чиновник» (книжн. «солидный» – ТСРЯ, 1992, с. 700), «тихий, незаметный» vs «трибунный краснобай» («краснобайство» – разг. – пустое многословие». ТСРЯ, 1992, с. 310)., «скромный» vs «изворотливый».

Стилистически маркированная лексика: «побоку» – разг. – «в сторону, прочь» (ТСРЯ, 1992, с. 543); «выделывать» – разг. – «поступать странно или предосудительно» (ТСРЯ, 1992, с. 111) усиливает отрицательную авторскую оценку. Именование субъекта непривычным для русского человека словом «мистер» имеет целью акцентировать «чужеродность», неправдоподобие, двуличие образа претендента.

Таким образом, актуализация константной семантической оппозиции «свои – чужие» в предвыборном тексте мотивирована целями и задачами агитации в конкретной предвыборной кампании.

Обязательным условием эффективной политической коммуникации является учет пресуппозиций аудитории – накопленной информации об исторических фактах, ценностях, стереотипах поведения, культурных традициях, обобщающих опыт индивида и социума. Такой «фонд знаний» или «коммуникативный фон», на котором осуществляется текстообразование и его декодирование, является «коммуникативной компетенцией и мерой осведомленности реципиента о предмете и обстоятельствах речи, фондом языковых и неязыковых знаний адресата, учитываемых адресантом при осуществлении коммуникативных намерений» (Филиппов, 2003, с. 255).

Набор пресуппозиций коммуникатора задает «класс возможных миров, в которых эти прагматические пресуппозиции релевант­ны» (Макаров, 2003, с. 135).

Типы фоновых знаний можно охарактеризовать как «социальные», «индивидуальные» и «коллективные» (классификация В.Я. Шабеса, 1989). С точки зрения содержания Н.С. Валгина квалифицирует их как «житейские», «научные», «литературно-художественные» (Валгина, 2003, с. 15).

Для успеха коммуникации необходим «общий пресуппозиционный фонд автора и адресата, без которого их совместная деятельность порождения и понимания текста затруднена или просто невозможна» (Кубрякова и др. 1996, с. 174).

Среди многообразия форм и способов структурирования когнитивных знаний, выделяемых исследователями, особого внимания в контексте данной работы заслуживают фреймы и мифы.

А.Н. Баранов определяет фреймы как относительно простые когнитивные структуры, постоянно воспроизводящиеся в процессе взаимодействия человека с действительностью. Термин «фрейм» (сценарий, схема, «ментальная модель») используется для обозначения единицы «знания действий», знания о стереотипных ситуациях, составляющих континуум жизни. Это «фрагмент знания о мире, организованный вокруг некоего понятия или типовой, стереотипной для данного социума ситуации и содержащий связанную с ним основную типическую информацию, включающую в себя сведения об обычном порядке протекания ситуации» (Долинин, 1999, с.7). Другими словами, фрейм предопределяет некий порядок действий, «шагов» в той или иной ситуации для достижения коммуникативной цели. Вслед за Т. ван Дейком, мы понимаем фрейм как «концептуальную единицу, поскольку общее знание о ситуации организовано в концептуальные системы» (2000, с. 16).

Анализ фреймов представляет наибольший интерес для решения задачи описания речевых стратегий и тактик в аспекте социального взаимодействия, в частности, в связи с проблемой прогнозирования речевых действий и способов достижения коммуникативной цели. По М. Минскому, «точно так же, как существуют знакомые «основные сюжеты» для рассказов, должны быть суперфреймы для рассуждений, ведения повествования» (1978, с. 295, цит. по Иссерс, 2001, с. 90). О.С. Иссерс замечает, что «условия, определяющие активизацию того или иного фрейма, находятся в прямой зависимости от коммуникативных ожиданий участников коммуникации. Этот процесс соотносим с принципом выбора речевой тактики. Можно также сказать, что тактика есть форма речевой реализации фрейма» (2001, с. 90).

Понятие мифа касается мыслительного наполнения фреймов: в процессе реагирования на стереотипную ситуацию у реципиента активизируются мыслительные стереотипы, обусловленные культурными, национальными и религиозными традициями, ценностными суждениями, устойчивыми предрассудками, даже заблуждениями, которые образуют мифы, представляющие собой систему, моделирующую в сознании людей окружающий мир. Миф есть устойчивое представление о том или ином факте или явлении социальной жизни в массовом сознании (Маслова, 1997, Водак, 1997, Шейгал, 2000). Он возникает в контексте общественной жизни определенной исторической эпохи (пример: Е. Гайдар в сознании россиян – виновник «карточной» системы в стране, хотя на самом деле он, наоборот, добился ее отмены). Именно поэтому термин миф чаще трактуется не как индивидуальное достижение, а как коллективное, национальное.

Р. Барт за мифологемами и идеологемами (идеологическими мифами) видит наличие вполне реальных ценностей, которыми живут люди и искренне ими руководствуются. «Мифология – это не «лживое», а всего лишь «ложное» сознание, форма самообмана» (Барт, 2001, с.23).

М.Ю. Кочкин (1999) утверждает, что мифотворчество – неотъемлемая часть политики. А.М. Цуладзе называет его «политтехнологией» (2003, с. 12). Как эффективное средство манипуляции сознанием миф имеет большую популярность у создателей агиттекстов: «…Во время выборной первое место в арсенале средств воздействия на массы занимает устойчивый миф, то есть способ прямого воздействия на психику и подсознание» (Березин, 2003, с. 103). Как отмечает В.Б. Кашкин, «поле возможностей у манипуляторов богатое: советские мифологемы еще не выветрились («люди все еще верят печатному слову, власти, «органам», верят в «самую сильную армию», «Великую страну», и т.п., все еще ненавидят Запад, евреев, «лиц кавказской национальности», шпионов, «антелегентов» и т.п.»). Точнее сказать, сменились (исчезли или трансформировались) референты мифологем, но осталась потребность в них («желание быть обманутым»). Российские политтехнологи в последние годы пользовались в большей степени именно этим чудесным для них обстоятельством, а вовсе не какими-то своими особыми талантами, «секретными» техниками воздействия на массовое сознание и «зарубежным опытом» (Кашкин, 2001). А.И. Соловьев, опираясь на данные социологических исследований, также констатирует: «Преобладающие сегодня воззрения воспроизводят ранее усвоенные фундаментальные ценности и представления. Под влиянием исторических трансформаций они только качнулись, но базовые установки остались неизменны» (Соловьев, 2002а, с. 15). «Сколько бы ни писалось о преступлениях советской власти, миф о той великой миссии, которую в те дни взвалил на свои плечи русский народ, является сильнее фактов о расстрелах и лагерях» (Цуладзе, 2003, с. 70). Мифы характерны для политически наивных, несведущих в политике людей, хотя творцами мифов могут быть политтехнологи, сознательно «запускающие их в оборот», преследуя политические цели (Шейгал, 2000, с. 137). Так, например, миф: «отберем частную собственность – человек станет хозяином страны» популярен и сегодня: на последних парламентских выборах 2003 года партия «Родина» победила во многом благодаря тому, что призывала к раздаче доходов от нефтегазовых богатств страны народу.

Другой аспект мифотворчества в предвыборной коммуникации заключается в том, что мифы представляют собой эквиваленты участников предвыборной коммуникации. Агитационный текст в целом можно считать мифологически организованным пространством, поскольку массовость коммуникации задает определенные условия речевого взаимодействия. Это означает, что участниками процесса общения в массовой коммуникации являются не отдельные индивиды, а мифологизированные собирательные субъекты: «народ», «власть», «избиратели». Автор и адресат агиттекста, как отмечалось выше, также «собирательны», планируемы, а потому мифологичны.

Содержательной основой мифов, фрейм-структур являются т.наз. прецеденты в широком смысле, под которыми понимаются «стереотипные речевые факты, регулярно воспроизводящиеся в речи и актуализирующие стандартное содержание, …ментальные «картинки», призванные вызывать прогнозируемые адресантом эмоции» (Гудков, 1998, с. 23), «стереотипные образно-ассоциативные комплексы» (Телия, 1988, с. 30). Среди них выделены: прецедентный текст, прецедентное высказывание, прецедентное имя, прецедентная ситуация (Гудков, 1998).

Думается, что прецеденты есть не что иное, как аллюзии, заключающиеся в соотнесении содержания текста с прецедентным фактом, историческим или литературным и ориентированные на фоновые знания адресата. «Декодируя» такие «намёки» (от лат. «ludere» – играть, намекать), адресат проводит нужные коммуникатору параллели и формирует определенное мнение. По своему характеру аллюзии подразделяются на следующие виды: литературные аллюзии; аллюзии, воспроизводящие какие-либо памятные события, социально-бытовые реалии, устную культуру (анекдоты, пословицы и крылатые изречения), цитаты из популярных песен, кинофильмов и пр.

Иван Тютрин: «настоящих буйных мало» (газета «Время выбора», 2001). Такая апелляция к прецедентному тексту рассчитана на знание адресатом литературного материала и соответствующее прочтение аллюзии. Воспроизведение читателем окончания фразы из песни В. Высоцкого «настоящих буйных мало, вот и нету вожаков» подводит его к имплицитному выводу: «И.Тютрин претендует на то, чтобы быть таким вожаком».

Закона, предписывающего губернатору уходить в отпуск после старта избирательной кампании нет, а потому можно сиять на экранах телевизоров, подобно солнцу в полярный день, то есть не заходя. Был во Франции король-солнце Людовик XIV, а теперь и у нас есть губернатор-солнце. А в самом деле, чем мы хуже Франции? Скоро услышим от Виктора Мельхиоровича: «Томская область – это я» («Томская правда», № 20, 28.08.2003 г.).

В данном агиттексте наблюдается пример использования прецедентного имени (король-солнце Людовик XIV) и прецедентного высказывания («государство – это я»), благодаря которым проводится нужна семантическая параллель между известной в политической истории фигурой и нынешним претендентом на властные полномочия.

Значение претекстов для повышения эффективности агитационной коммуникации трудно переоценить. «Все эти «цитации», «отсылки», «отзвуки», доносящиеся до читателя, – все это языки культуры, которые проходят сквозь текст и создают мощную стереофонию» (Барт, 2001, с. 21).

«Синтаксические и семантические структуры предложения и текста не произвольны; они отражают основные категории и структуры наших моделей познания действительности» (Дейк, 2000, с. 84).

Таким образом, феномен коммуникативного воздействия тесно связан с когнитивными процессами, происходящими в условиях речевого общения. Еще до коммуникативного акта коммуникатор располагает тремя видами данных: информацией о когнитивных пресуппозициях, информацией о коммуникативной ситуации и социально-политическом контексте. Эти представления обусловливают выбор значимых единиц разных уровней и способов их организации, оптимальных для эффективного коммуникативного планирования текста и, в конечном счете, достижения коммуникативной интенции политического субъекта.

Г.В. Пушкарева, рассматривая электоральное поведение в контурах когнитивной модели, приходит к выводу, что в нынешней предвыборной действительности преобладает псевдорациональный выбор избирателей: обладая необходимой когнитивной информацией о коммуникативной ситуации и общественно-политическом макроконтексте, о фреймах и мифах, влияющих на формирование политических предпочтений аудитории, «коммуникаторы получают «рычаги» для манипуляций, делающих выбор электората предсказуемым» (2003, с. 129). Однако, на наш взгляд, это наблюдение лишний раз подтверждает, что когнитивные категории и структуры являются базовыми формами организации и аккумуляции ментальных представлений о действительности; они являют собой универсальные образования, обладающие воспроизводимостью и неизменностью на протяжении эпох. В этой связи утверждение о псевдорациональности выбора теряет доказательность: выбор обусловлен когнитивными универсалиями потому, что ничем иным он просто не может быть обусловлен.