Глава 9

Сотников неподвижно лежал на скамье, наверно, уснул, а Рыбак пересел поближе к окну и стал наблюдать за тропинкой. Голод он немного утолил, делать тут было нечего, но и уйти нельзя — надо было ждать. А кому не известно, что ждать и догонять хуже всего. Томясь и нервничая в неопределенном ожидании, Рыбак почти с неприязнью слушал нездоровое дыхание товарища, все больше сокрушаясь оттого, что им так не повезло сегодня. И все из-за Сотникова. Рыбак был незлой человек, но, обладая хорошим здоровьем, относился к больным без особого внимания, просто не понимал, как это возможно простудиться, заболеть, да еще на войне.

За время продолжительной службы в армии в нем появилось несколько пренебрежительное отношение к слабым, болезненным людям, разного рода неудачникам, которые чего-то не могли, не умели. Он сам старался уметь и выполнять все. Наверно, поэтому он три года до войны прослужил старшиной роты — характером бог не обидел и энергии также хватало. В партизанах ему до сих пор, в общем, везло, он понял, что главное в партизанской войне — не растеряться, не прозевать, вовремя принять решение. Главный смысл борьбы для него заключался в том, чтобы, отстаивая собственную жизнь, причинять вред врагу: чем больше фашистам вреда, тем лучше…

— Мамка! Мамка идет! — вдруг радостно закричала детвора за перегородкой.

Она еще открывала дверь, а лет пяти босой мальчик бросился к ней навстречу:

— Мамка, а у нас палтизаны!

— Здравствуйте, хозяйка, — со всей доброжелательностью, на которую был способен сейчас, сказал Рыбак.

Но хозяйка взглянула на него с недоумением и испугом, перевела глаза на стол с пустой миской, и что-то в ее лице передернулось.

— Здравствуйте, — холодно ответил она.

Рыбак пристально посмотрел на нее: утомленное, какое-то серое лицо с сетью ранних морщин красноречиво свидетельствовало о трудности и горечи ее жизни. Не раздеваясь, она начала на скорую руку прибираться в избе.

На скамейке закашлял Сотников, он попытался встать и тихо, подавленно простонал. Женщина замерла с веником в руках, она хмурилась, но резкое выражение лица стало смягчаться.

— Подложить что-нибудь надо, — сказала она и принесла из-за перегородки старую телогрейку. — Больной. Жар, видно. Вон как горит!

— Пройдет, — махнул рукой Рыбак. — Ничего страшного.

— Ну, конечно, вам ничего не страшно, — сердито сказала Дёмчиха. — И стреляют вас — не страшно. И мать где-нибудь горюет — ничего. А нам… Травы надо сварить, напоить его…

— Теплой воды надо бы — рану обмыть. Ранили его…

— Да уж вижу, не собака укусила. Под Старосельем вон всю ночь стреляли, — как бы мельком сообщила она. — Говорят, одного полицая подстрелили.

— А кто сказал?

— Бабы говорили.

— Ну, если бабы, то верно, — улыбнулся Рыбак. — Бабы все знают.

Она подала им воду в чугунке и ушла за перегородку к детям. Пока Рыбак промывал и бинтовал ногу, Сотников сжимал зубы, подавляя стон. Рыбак сполоснул руки в чугунке.

— Ну вот, операция закончена. Хозяюшка!

Женщина появилась из-за перегородки.

— А что дальше — вот загвоздка. — Рыбак вопросительно посмотрел на нее. — Идти он не может — факт.

Наверно, она что-то почувствовала в его намеке, и они пристально и настороженно посмотрели друг на друга в глаза. И эти их продолжительные взгляды сказали больше, чем слова. Что и говорить: слишком тяжел был тот груз, который он собирался переложить на плечи этой женщины. И она, видать, понимала, какому подвергалась риску, если бы согласилась с ним. Рыбак озабоченно посмотрел в окно.

— Немцы!

Как ужаленный он отскочил к порогу, успев заметить вооруженных людей, стоявших на кладбище. Сотников зашарил около себя рукой, стараясь схватить винтовку. Хозяйка как стояла, так и замерла, кровь разом отхлынула от ее лица. Рыбак еще раз взглянул в окно.

— Идут! Трое сюда идут!

Как только Рыбак увидел их, все в нем сжалось в предчувствии беды. Казалось, самым разумным сейчас было бежать, но он глянул на скрюченного на скамье Сотникова, сжимавшего винтовку, и понял: бежать было нельзя. Дёмчиха также поняла это и вдруг затвердила паническим шепотом:

— На чердак! На чердак! Лезьте на чердак!

Ну, разумеется, на чердак, где же еще можно спрятаться в крестьянской избе… Лежа на чердаке, Рыбак прислушивался, стараясь понять, куда идут немцы. Если по их следам, то вряд ли им тут отсидеться. Голоса раздавались все ближе.

— Привет, фрава! Как жисть?

Оказывается, это были полицаи. Дёмчиха молчала.

— Что молчишь? Зови в гости!

— Пусть вас на кладбище зовут, таких гостей! — был ответ.

— Ты что, недовольна?

— Довольна! Как же, прямо рада!

— То-то же! Водка есть? И колбасы давай!

— Еще чего захотели! Что у меня, лавка, что ли?

— Вот ты как нас встречаешь! Ну, мы сейчас это дело проверим.

Боясь пошевельнуться, Рыбак тихо лежал и успокаивал себя тем, что пришли не за ними. Ищут продукты — обычный промысел полицаев в деревне. А на кладбище, наверно, засада — наблюдают за дорогой. Полицаи вошли в избу, и их голоса зазвучали приглушенно.

— А где хозяин твой? В Московщине?

— А мне откуда знать.

— Не знаешь? Тогда мы знаем. Стась, где ее мужик?

— В Москву, наверно, подался.

— А, сука, скрывает! А ну врежь ей!

— А-яй! Гады проклятые! — закричала Дёмчиха. — Чтоб вам околеть до вечера! Чтоб вам ворон глаза повыклевывал!..

— Ах вот как! Стась!

В избе закричали, заплакали дети. И вдруг из напряженной груди Сотникова пушечным выстрелом грохнул кашель. У Рыбака все оборвалось внутри, он с силой зажимал Сотникову рот и тот мучительно давился в беззвучных потугах. В избе все смолкло…

— Стась! — властно скомандовал свирепый бас.

Рыбак сознавал, что все пропало. Наверно, надо было защищаться, стрелять, убить хоть одного наемника, но неизвестно почему подумалось: а вдруг пронесет! И тут он увидел направленный на них ствол автомата.

— Руки вверх!

Рыбак поднялся, глядя на ствол автомата, и поднял руки.