Проблема установки и теория внимания д. Н. Узнадзе

Человек воспринимает либо прямое воздействие со стороны процессов самой действительности, либо воздействие словесных символов, представляющих эти процессы в специфической форме. Человек не всегда подчиняется непосредственно актуальной действительности, большей частью он реагирует на ее явления лишь после того, как он преломил их в своем сознании, лишь после того, как он осмыслил их.

В основе нашего поведения, развивающегося в условиях непосредственного воздействия окружающей нас среды, лежит установка. Возникает вопрос: играет ли установка какую – либо роль в плане вербальной действительности?

Для того чтобы получить ответ на этот вопрос, необходимо в качестве исходного пункта использовать проблему внимания, точнее, проблему осмысленности этого акта.

Для того, чтобы остановиться на чем – либо, чтобы обратить на него внимание, необходимо, чтобы оно уже было нам дано в какой –то степени. Но чтобы это было возможно, т. е. для того, чтобы, что – нибудь было нам дано, необходимо, необходимо, чтобы мы уже обратили на него свое внимание.

Есть случай, в котором наша мысль работает, в частности, воспринимает ряд явлений, без всякого участия нашего внимания, т. е. воспринимает явления, которые на это раз лишены ясности.

В основе традиционного понимания внимания лежит неосознанная мысль, что работу человеческой психики следует полагать в двух различных планах, из которых в одном она протекает без участия внимания, а в другой – с его прямым участием. Ясность и отчетливость в обоих случаях бесспорна. Эти планы работы сознания действительно имеют место и для понимания психической жизни на различных ступенях ее развития необходимо учитывать это обстоятельство.

Два плана работы нашей психики.

В обычном акте нашего поведения мы находим наличие двух отдельных, существенно различных планов деятельности нашей психики – плана «импульсивной» и «опосредованной» психики.

1. План импульсивного поведения. Спецификой его психологически являются в первую очередь непос­редственность, включенность субъекта, как и его актов, в процесс поведения, безостановочная абсорбированность и того и другого им. Для того чтобы яснее представить себе эту специфику импульсив­ного поведения, нужно вспомнить о так называемой инстинктив­ной деятельности животного или же о привычной, механизирован­ной активности человека.

Нет сомнения, что в этих случаях акт отражения соответствую­щих отрезков действительности имеется налицо и субъект отража­ет эту последнюю не во всей ее целостной совокупности, не во всех деталях, а лишь в определенной части ее агентов, имеющих непосредственное отношение к целям поведения. Кроме того, он отражает их достаточно ясно для того, чтобы они могли сделать­ся действительными факторами в процессе его поведения. Вставая утром с постели, человек должен выделить платье или обувь из числа окружающих его вещей, должен достаточно ясно воспринять их, чтобы одеться и обуться. Это совершенно необходимо для него, но и вполне достаточно в определенных, обычно протекающих усло­виях его жизни. Ибо бесспорно, что всякая целесообразная дея­тельность предполагает факт отбора действующих на субъекте агентов, концентрацию соответствующей психической энергии на них и достаточно ясного отражения их в психике.

И содержание сознания, вро­де образов восприятия, и отдельные акты деятельности, включен­ные в процесс импульсивного поведения, характеризуются особенностью, исключающей всякую мысль об обусловленности их акта­ми внимания: они возникают и действуют лишь для того, чтобы немедленно, без всякой задержки уступить место стимулированным ими последующим актам, которые, в свою очередь, также безос­тановочно делают то же самое. Импульсивное поведение протекает под знаком полной зависимо­сти от импульсов, вытекающих из сочетания условий внутренней и внешней среды.

Все поведение, как бы и где бы оно ни возникало, определяется воздействием окружающей действительности не непосредствен­но, а прежде всего опосредованно — через целостное отражение этой последней в субъекте деятельности, т. е. через его установку. Отдельные акты поведения, в частности вся психическая деятель­ность, представляют собой явления вторичного происхождения.

Следовательно, в каждый момент в психику действующего в оп­ределенных условиях субъекта проникает из окружающей среды и переживается им с достаточной ясностью лишь то, что имеет ме­сто в русле его актуальной установки. Это значит, что - то, чего не может сделать внимание, мыслимое как формальная сила, ста­новится функцией установки, являющейся, таким образом, не толь­ко формальным, но и чисто содержательным понятием.

Таким образом, становится понятным, что в условиях импуль­сивного поведения у действующего субъекта могут возникать до­статочно ясные психические содержания, несмотря на то, что о на­личии у него внимания в данном случае говорить не приходится. Мы видим, что это может происходить на основе, установки, опре­деляющей деятельность субъекта вообще и, в частности, работу его психики. На основе актуальной в каждом данном случае ус­тановки в сознании субъекта вырастает ряд психических содержа­ний, переживаемых им с достаточной степенью ясности и отчет­ливости для того, чтобы ему—субъекту—быть в состоянии ори­ентироваться в условиях ситуации его поведения. Правда, ясно и отчетливо переживаемыми становятся в этих условиях лишь те стороны или моменты, которые имеют непосредственное отноше­ние к ситуации данного поведения. Поэтому луч ясности и отчет­ливости направляется в ту или иную сторону, на тот или иной момент ситуации, не по произволу субъекта. Он находится в за­висимости от условий, в которых рождается и, быть может, фик­сируется действующая в данный момент установка. Само собой понятно, что в этом случае речь может идти лишь о сравнительно простых ситуациях, на базе которых рождается и с успехом раз­вивается соответствующая этим условиям установка.

2. План объективации. В случае усложнения си­туации, необходимой для разрешения задачи, поставленной перед субъектом,— в случаях возникновения какого-нибудь препятствия на пути. Поведение здесь уже не может протекать так же гладко и беспрепятственно, как это бывает при импульсивной деятельно­сти. При появлении препятствия наличный, очередной акт пове­дения, наличное отдельное звено в цепи его актов уже не могут у человека, как обычно, возникнув, немедленно уступить место следующему за ним и стимулированному им акту поведения, так как препятствие касается как раз процесса этой стимуляции. В результате этого поведение задерживается, и звено, так ска­зать, вырывается из цепи актов поведения. Не вызывая более по­следующих актов, оно перестает быть на некоторое время одним из звеньев цепи и становится психологически предметом, объек­том, имеющим свое самостоятельное, не зависимое от условий ак­туально протекающего поведения существование и свои особенно­сти, которые предварительно нужно осознать для того, чтобы сно­ва использовать это звено целесообразно, снова включить его в процесс поведения.

Итак, при возникновении препятствий поведение задерживает­ся на каком-нибудь из актуальных звеньев. Например, обуваясь, я чувствую, что «нога не лезет в обувь», но я не окончательно прекращаю поведение, направленное на обувание, а лишь задер­живаю его на некоторое время: я останавливаюсь, прекращаю осуществлять в своих действиях акты обувания. Зато возникает новая форма поведения: обувь, образ которой я получил в резуль­тате ее восприятия, включенного в акты процесса обувания, не будучи в состоянии стимулировать и направлять удачный, в дан­ном случае достаточно целесообразный, акт обувания, становит­ся сейчас для меня самостоятельным объектом, особенности кото­рого я должен осознать для того, чтобы быть в состоянии обуть­ся, и я начинаю снова воспринимать обувь; она становится пред­метом, на который направляются мои познавательные акты,—я начинаю ее воспринимать с разных сторон, сопоставлять замечен­ные мной особенности, размышлять о возможной обусловленности замеченного мной неудобства, быть может, именно обстоятельст­вом, которое бросается в глаза. Словом, на почве идентифицирования обуви начинается процесс специально познавательного отношения к предмету, отношения, отвлекающего от интересов не­посредственного практического применения каждой из отмечен­ных мной особенностей, начинается процесс элементарного теоре­тического, а не непосредственного, практического поведения.

Таким образом, вследствие усложнения ситуации процесс им­пульсного психике в процессе осуществляющих­ся актов поведения, может обратиться в самостоятельный для ме­ня объект, может включиться из непрерывной цепи актов практи­ческого поведения и сделаться предметом моего повторного наблюдения, стать объектом, на который я направляю деятельность своих познавательных функций с тем, чтобы получить более де­тальное и более ясное его отражение, необходимое для целесооб­разного завершения задержанного процесса моего поведения.

В результате этого акта поведение поднимается на более вы­сокий уровень - на уровень опосредствованного познавательными актами, освобожденного от действия непосредственных импульсов поведения. Словом, поведение в этих условиях поднимается на уровень специфически человеческих актов, качественно отличаю­щихся от всего того, что может дать в обычных условиях своего существования то или иное животное.

Этот специфический акт, обращающий включенный в цепь дея­тельности человека предмет или явление в специальный, самостоя­тельный объект его наблюдения, можно было бы назвать коротко актом объективации.

Таким образом, объективация не создает объектов, они сущест­вуют в объективной действительности независимо от наших актов, а обращает наличные объекты в предметы, на которых мы кон­центрируем наше внимание или, говоря точнее, которые мы объек­тивируем.

Если приглядеться к этому процессу, то можно будет сказать, что наше поведение, которое было включено в цепь последова­тельных актов отношения к действительности, как бы «освобож­дается» из этой цепи, «выключается»- из нее и становится само­стоятельным и независимым процессом. Решающую роль в этом процессе «освобождения» поведения, поднятия его на более вы­сокий, истинно человеческий уровень играет, несомненно, акт объ­ективации — акт обращения звена в цепи в самостоятельный, не­зависимый предмет, на который направляются усилия наших по­знавательных функций. Но нет сомнения, что это и есть акт той самой задержки, остановки, фиксации, который мы наблюдаем в условиях работы специфического состояния, известного под назва­нием «внимания».

Следовательно, внимание по существу нужно характеризовать как процесс объективации—процесс, в котором из круга наших первичных восприятии, т. е. восприятии, возникших на основе на­ших установок, стимулированных условиями актуальных ситуаций поведения, выделяется какое-нибудь из них; идентифицируясь, оно становится предметом наших познавательных усилий и в результа­те этого—наиболее ясным из актуальных содержаний нашего соз­нания.

Таким образом, акт объективации является специфическим со­стоянием, свойственным человеку,— состоянием, которого лишено животное и на котором по существу строится все преимущество человека над этим последним, строится возможность нашего ло­гического мышления.

Нам необходимо специально отметить наличие обоих этих уров­ней психической жизни—уровни установки и уровня объектива­ции. В то время как первый из них является специфическим для всякого живого существа (в частности, в определенных условиях и для человека), второй представляет собой специальное достоя­ние лишь этого последнего как существа мыслящего, строящего основы культурной жизни, как творца культурных ценностей.

Если приглядеться к первому уровню—уровню установки, то нетрудно увидеть, что жизнь на этом уровне представляет собой безостановочный поток ряда изменений, неустанное становление нового: она не знает ничего повторяющегося, ничего тождествен­ного. Здесь, в плане установки, основным принципом действитель­ности является принцип становления, исключающий всякую мысль о неизменяемой тождественности явлений. Мы видели выше, что действительность отражается в психике лишь в тех своих отрез­ках, которые необходимы для развития потока деятельности, на­правленной на удовлетворение актуальных потребностей живого организма. Сама же эта действительность или какая-нибудь из ее сторон остается целиком за пределами внимания субъекта, она не является его объектом, не является предметом, специально об­ращающим на себя его взоры.

Другое дело второй план этой действительности, обусловлен­ный принципом объективации, свойственным лишь этому плану. Как только действительность сама начинает становиться объектом для человека, она выступает из ряда факторов, непосредственно обусловливающих поведение человека, и становится самостоятель­ным предметом, на который направляется внимание субъекта: ина­че говоря, она объективируется.

На этой основе вырастают мыслительные акты, направленные по возможности на всестороннее отражение объективированной, таким образом, действительности.

В отличие от отражения в плане установки здесь, в плане объ­ективации, мы имеем дело с отражением, построенным на основе логического принципа тождества, необходимого для регулирования актов нашей мысли.

Теория внимания П. Я. Гавльперина.

В основе самых разных взглядов на природу вни­мания лежат два кардинальных факта:

1. Внимание нигде не выступает как самостоятельный процесс. И про себя, и внешнему наблюдению оно открывается как направ­ленность, настроенность и сосредоточенность любой психической деятельности, следовательно, только как сторона или свойство этой-деятельности.

2. Внимание не имеет своего отдельного, специфического про­дукта. Его результатом является улучшение всякой деятельности, к которой оно присоединяется. Между тем, именно наличие харак­терного продукта служит главным доказательством наличия соот­ветствующей функции (даже там, где процесс ее совсем или почти совсем неизвестен). У внимания такого продукта нет, и это более всего говорит против оценки внимания как отдельной формы пси­хической деятельности.

Формирование умственных действий в конце концов приводит к образованию мысли, мысль же представляет собой двойное образование: мыслимое предметное содер­жание и собственно мышление о нем как психическое действие, обращенное на это содержание. Анализ показал далее, что вторая часть этой диады есть не что иное, как внимание, и что это внут­реннее внимание формируется из контроля за предметным содер­жанием действия.

Понимание психики как ориентировочной деятельности означа­ет подход к ней не со стороны «явлений сознания», а со стороны ее объективной роли в поведении. В отличие от всякой другой психическая ориентировка предполагает образ—среды действия и самого действия,— образ, на основе которого и происходит управ­ление действием. Управление действием на основе образа требует сопоставления задания с его исполнением. Следовательно, контроль составляет необходимую и существенную часть такого управ­ления. Формы контроля могут быть различны, степень их разви­тия—тоже; но без контроля за течением действия управление им—эта основная задача ориентировочной деятельности—оказа­лось бы вообще невозможным. В той или иной форме, с разной степенью обособления и развития контроль составляет неотъемле­мый элемент психики как ориентировочной деятельности.

Но в отличие от других действий, которые производят какой-нибудь продукт, деятельность контроля не имеет отдельного про­дукта. Она всегда направлена на то, что хотя бы частично уже существует, происходит, создано другими процессами; чтобы конт­ролировать, нужно иметь, что контролировать. Допустим, что вни­мание представляет собой как раз такую функцию контроля— ведь это даже непосредственно в чем-то близко подходит к его обычному пониманию,—и сразу отпадет самое тяжелое из всех воз­ражений против внимания как самостоятельной формы психичес­кой деятельности: отсутствие отдельного характерного продукта.

Знание тех изменений, которые наступают при формировании умственных действий, устраняет второе возражение: невозмож­ность указать на содержание, процесса внимания. Теперь мы зна­ем, что, становясь умственным, действие неизбежно сокращается» приближаясь к «действию по формуле». На участке сокращения происходит как бы непосредственный, ассоциативный переход меж­ду сохранившимися звеньями (в случае «действия по формуле»— от исходных данных к результату). Для наблюдателя этот пере­ход лишен конкретного содержания, но в зависимости от того, как происходило, велось сокращение, он сопровождается или не сопровождается: 1) пониманием сокращенного содержания и 2) пе­реживанием своей активности. Если сокращение планомерно наме­чалось и усваивалось, такое понимание и переживание образуются и сохраняются. Но если сокращение действия происходило стихий­но, то сокращенное содержание забывается, а с ним и ощущение своей активности при автоматизированном выполнении сокращен­ного действия. Как раз этот второй случай больше всего отвечает обычному порядку формирования психических функций. Если, далее, стихийно сложившаяся функция к тому же не имеет своего отдельного продукта и всегда протекает лишь в связи с какой-нибудь другой деятельностью, то для наблюдения (и внешнего и внутреннего) оно представляется лишь стороной последней — не как внимание, а как внимательность (при выполнении этой другой, основной деятельности).

Стихийно сложившаяся деятельность контроля, становясь умст­венной и сокращенной, с естественной необходимостью должна представляться лишенной содержания, а с ним и самостоятельно­сти,—стороной или свойством какой-нибудь другой деятельности (которую она контролирует). Это как раз и отвечает наблюдаемой картине внимания. Отсюда ясно, что указанные выше два факта, играющие такую отрицательную роль в учении о внимании, на са­мом деле имеют очень ограниченное значение: они выражают по­ложение, каким оно представляется во внутреннем и внешнем на­блюдении, выражают ограниченность психологической науки дан­ными «непосредственного наблюдения».

Однако нужно подчеркнуть, что внимание—отдельный, конкрет­ный акт внимания—образуется лишь тогда, когда действие конт­роля становится не только умственным, но и сокращенным. Процесс контроля, выполняемый как развернутая предметная деятельность, есть лишь то, что он есть, и отнюдь не является вниманием. Наобо­рот, он сам требует внимания, сложившегося к этому времени. Но когда новое действие контроля превращается в умственное и сокращенное, тогда и только тогда оно становится вниманием— новым, конкретным процессом внимания. Не всякий контроль есть внимание, но всякое внимание есть контроль.

Контроль лишь оценивает деятельность или ее результаты, а внимание их улучшает. Как же внимание, если оно является психическим контролем, дает не только оценку, но и улучшение деятельности? Это происходит благодаря тому, что контроль осуществляется с помощью критерия, меры, образца, а в психологии давно известно, что наличие такого образца—«предва­ряющего образа»,—создавая возможность более четкого сравнения и различения, ведет к гораздо лучшему распознаванию явлений (и отсюда—к другим положительным изменениям, столь харак­терным для внимания).

Применение образца объясняет два основных свойства вни­мания—его избирательность (которая, следовательно, вовсе не всегда выражает интерес) и положительное влияние на всякую. деятельность, с которой оно связывается. И это—первая проверка гипотезы внимания как деятельности психического контроля.

Вторая заключается в том, что, зная конкретное содержание деятельности внимания, мы можем ответить на трудный вопрос о природе произвольного внимания. До сих пор его отличитель­ными признаками считают наличие цели (быть внимательным) и усилий (сохранить внимание на предмете, который сам его не вы­зывает). Но давно известно, что оба эти признака несостоятельны. Если мы достаточно знакомы с предметом, то независимо от инте­реса к нему внимание становится произвольным - без задачи и усилий быть внимательным.

С точки зрения внимания как деятельности психического конт­роля вопрос о структуре произвольного внимания решается следу­ющим образом: внимание произвольное есть внимание планомер­ное. Это - контроль за действием, выполняемый на основе заранее составленного плана, с помощью заранее установленных критериев и способов их применения. Наличие такого плана и критериев и способов действия позволяет вести контроль, а вместе с тем и на­правлять внимание на то, на что мы хотим его направить, а не на то, что «само бросается в глаза». Конечно, такое планомерное действие по своему происхождению и природе является обществен­ным и предполагает участие речи в его организации; оно возмож­но только у человека. Как всякое действие, приобретаемое по об­щественному образцу, оно сначала выступает и осваивается в своей внешней форме (когда оно, как уже сказано, еще не яв­ляется вниманием) и лишь затем, в своей речевой форме переходит в умственный план и, сократившись, становится произвольным вни­манием. Благодаря своей объективно-общественной организации и поэтапному усвоению такое действие не зависит ни от непосредст­венно привлекательных свойств объекта, ни от нарушающих влия­ний преходящих состояний самого человека — оно произвольно в собственном и полном смысле слова.

Непроизвольное внимание тоже есть контроль, но контроль, идущий за тем, что в предмете или обстановке «само бросается вглаза». В этом случае в качестве мерила используется одна часть объекта для другой, начальный отрезок связи—для сопоставления с ее продолжением. И маршрут, и средства контроля здесь следуют не по заранее намеченному плану, и диктуются объектом, от кото­рого в обоих этих отношениях мы целиком зависим,—и потому непроизвольны. Но содержание деятельности внимания и здесь составляет контроль — контроль за тем, что устанавливают восприя­тие или мышление, память или чувство.

С точки зрения внимания как деятельности психического конт­роля все конкретные акты внимания — и произвольного и непроиз­вольного—являются результатом формирования новых умственных действий. И произвольное и непроизвольное внимание должны быть, созданы, воспитаны в индивидуальном опыте; у человека — всегда по общественно данным образцам. При планомерном воспитании внимания такие образцы должны заранее отбираться как самые успешные и перспективные—для каждой сферы деятельности, на каждом уровне развития.