Выжутович, Черниченко, Никитин

ных облачка, бросили в жестяное ведерко. Тракторист принял ношу и мгновенно исчез. Минут через двадцать он вернулся.

- Ну?

—Влажность одиннадцать.

—Та-ак,— сказал Буриев. _

Сообразительные ребята немедленно повторили процедуру: из той же тележки в то же ведерко... С ведерком, мы и поспешили в лабораторию, неся его, как мину замедленного действия.

Три юные феи в цветастых атласных косынках и шароварах той же материи, бросив оценивающий взгляд на представительного мужчину с депутатским значком на лацкане пиджака и без труда угадав в нем большого начальника, мгновенно заключили молчаливый уговор: не врать в анализах. Учтиво поклонившись, они приступили к своим обязанностям. На металлическую тарелочку точнейших электрических весов наша «мина» легла почти невесомо. Сорок граммов...

Теперь во влагомер, на просушку... И опять на весы.

—Сколько?

—Семь и восемь десятых.

Что и требовалось доказать. Но феи смотрят глазами гаремных наложниц... Читать им мораль совершенно бессмысленно, говорить надо с теми, кому они служат, и беседовать не здесь, а возможно, в кабинете прокурора.

Не требуй честности от слуги, если нет ее у хо-• зяина.

...Возвращались глубокой ночью. Расположившись на заднем сиденье, Буриев подремывал, устало поддерживая дорожный разговор, который ходил все по тому же проклятому кругу: упоение властью, вранье, злоупбтребления... Одна, сказал, разница: прежде промышляли без оглядки, теперь оглядь1ваются7~Снял~ ~с~ треском председателя Тамдинского райпо за махинацию, наказал еще трех руководящих лиц районного калибра: одного — за отвратительную волокиту, двух других — за попытку ввести в обман. А ранее, в первые дни пребывания Буриева в новом качестве, в кабинет пожаловал ходок из совхоза. Представился: завфермой. Долго петлял вокруг да около, потом напрямую: с новосельем вас, Ибрагим Камалович! Станете дом обживать, будут деньги нужны, не стесняйтесь...

Собрав всю свою волю, чтобы не запустить в благодетеля чем-нибудь потяжелее, Буриев указал мерзавцу

11

на дверь. Кстати, о дверях. Пошире их распахнуть перед председателем всякий раз, когда тот направляется в кабинет или выходит из кабинета,— задача, понимаемая молодым шустрым помощником как наиглавнейшая. Забежит вперед, нажмет на ручку — соблаговолите, Ибрагим Камалович! Тот же маневр и у машины. Сколько раз уже Буриев просил не прислуживать — парень не внемлет: воспитан наглядными примерами неистового почитания любого, кто чином хотя бы чуть выше председателя райпотребсоюза. Тамерлан, будь он жив, позавидовал бы.

И так на каждом шагу, говорил мне Буриев. Перемены в умах и настроениях еще робко себя проявляют,

если верить	своим глазам, а не радостным заверениям
в полном и	окончательном самоочищении всех и вся.

Самая бескровная и самая мучительная из операций на сердце — изживать в себе страх.

В Зарафшане, куда Буриева в 1976 году направили первым секретарем горкома партии, ему досталось богатое наследство: взяткд^п£&о£Ь1^__от£к^уляция были в городе делом привычным и, что более всего озадачило.' почти нескрываемым.

Довольно скоро исчерпав местные ресурсы законности и мало чего добившись, Буриев написал министру, в главк, в ЦК профсоюза: ваши работники Ответа "oS~не дождался.

Лишь После ему стало известно, что письма его прямым транзитом переправлялись тогдашнему первому секретарю Бухарского обкома партии А. Каримову. Это был cauobaacT^uu^xoggMS^, не_;^ЁЩ1Щщ1ш1в сражений, грубый» дск^шенньш в интригахТеперь доподлинно известно, что люди, подобранные им на руководящие посты, оплачивали кредит «доверия» наличными или же дорогими подарками и делали это регулярно.

Письма, разоблачающие зарафшанских спекулянтов, попали в сейф Каримова. Буриев ждал ответа. Ответом, предостерегающим и недвусмысленным, было молчание.

Он не внял.

И вот на областной партийной конференции произошло событие, по местным понятиям, чрезвычайное: Каримов публично подвергнут был критике. За бес-

И

тактность, переходящую в грубость, и откровенное

хамство. Сидевшие		в	зале ошарашенно	переглядыва-
лись, когда	Буриев	(а это он отважился_на невозмож-
ное) возвращался~на			мТсТоГ "Впрочем,	на место его
поставили	иным образом — в заключительном слове

Каримов произнес: «Партийные работники Зарафшана проявляют непомерную амбицию, нетерпимость к критике. В этой связи хочется со всей строгостью и принципиальностью предупредить товарищей...» После мол-

чания на письма это было второе			предупреждение,
уже открытое и громогласное.
—	Чего	вы добиваетесь? — прямо спросил		Кари-
мов,	вызвав	Буриева в обком.— Вы	что, умнее	всех?
Умдый._недяае.к_...1ш._до.лжен быть			умнее своего на-

чальника.

О поведении Каримова Буриев доложил лично Рашидову. Рассказал, например, как в присутствии десятка человек Каримов унизил председателя горисполкома и второго секретаря горкома, назвал их крохоборами. Те провели актив, присутствовал Каримов, после было застолье и — «крохоборы»! Потому что мало — так ему показалось,— оскорбительно мало для столь почетного гостя бутылок было на столе.

— Вы, мне кажется, преувеличиваете,— мягко оценил рассказанное первый секретарь ЦК КП Узбекистана.— Быть того не может.— Но, угадав непреклонную решимость собеседника идти выше и дальше, отступил: — Ладно, изложите все письменно.

Это письменное заявление через несколько дней легло на стол Каримова./С резолюцией: «Для приня-

тия мер».

И меры были приняты незамедлительно.

Не ищи правды там, где ее нет. Не жалуйся на беззаконие тому, от кого оно исходит.

Холодный душ нелепь.гх „обвиненийобрушился на БуриейГГ~чТйба^остудить.ега-*»рячу!в~к>лову. Главное инкриминируемое деяние: бьтвает в домах__у рабочих. Что же, он и "не^скрывал, да, пригласили, заходил поздравить с орденом. Сказал, что считает это нормальным — с цветами на часок, выпить чаю, оказать уважение."

Анонимные «доброжелатели», чьим пером водила явно одна рука, мстительная и властная, продолжали

свою работу. Буриев продолжал свою. Он пишет в Ташкент: рекордные урожаи-хлопка-в Бухаре — чистейшая липа, засевают больше,, чем значится в свод-

13

ках. Он еще надеется открыть кому-то глаза, он ещё не знает, что все его письма взрывоопасно накапливаются в сейфе Каримова, что, собранное в одну папку, их содержание вот-вот достигнет критической массы. И — вызов в обком.

— Уходите,— сказал Каримов.— Уходите по собственному, это в ваших же., интересах.

—Отчего же,— возразил Буриев,— вовсе нет, мои интересы не в этом.

—Тогда мы поставим вопрос на бюро.

—А вот это в моих интересах. Ставьте.

Всякий уход по собственному желанию всегда совершается в чьих-то корыстных интересах.

Прошло недели две — на бюро его не вызвали, а прибыл из обкома заведующий отделом административных органов Б. Султанов с очень важным известием: Каримов награжден орденом, надо поздравить. Поздравить — это последний шанс. Подарок! И чтобы лично

вруки.

—И на какую_ ж_e„.c.yJШ^^$__я„дogIжeв-_pafiЖ^пJfiлить-

ся? — поинтересовался Буриев.

— Вам виднее,— пожал плечами гонец,— а норму вы знаете: не меньше десяти тысяч. В ваших обстоятельствах я бы советовал не скупиться.

Обласканный владыкой дорого платит за милость. Лишенный милости платит вдвое дороже, чтобы ее вернуть.

Буриев выставил сбошшдкй, подати из кабинета. С этой минуты судьба Ибрагима Камаловича круто пошла под откос. Через несколько дней ему позвонил Рашидов: ваше дело решенное, пишите «по состоянию здоровья» и уходите. Буриев повесил трубку и тут же поднял ее — звонить в Москву.

Так и оставим его на время~& телефонной трубкой в руке. Прервем сюжет, дадим передышку событиям. Попробуем чуть пристальнее^ вглядеться в этого__ч£ло-

века, чтобы 'п^эн'я?ь7~пЪ^мх-0-н--Т§1;ов и иным быть не может. ~

Оба деда пали в борьбе с басмачами. Отец погиб в сорок четвертом под Белградом. Социальная^ родосдовняя атя. если о чем-то и говорит, так о том лишь, что взгляды и убеждения, увы, не всегда (примеров тому немадо) передаются по_паглодгтпу, и преувеличивать

и

этот род духовной эстафеты, пожалуй, не стоит. Но и приуменьшать нельзя. Лучшее из того, что завещано, все-таки прорастает, хотя, конечно же, не само со-

бой.

Зарафшанские его знакомые, узбеки, были однажды потрясены, когда на собственном дне рождения Буриев отплясал сначала «яблочко», потом «цыганочку» и уже на «бис» — «лезгинку». Но тут кто-то вспомнил: да он же детдомовский! ' И больше никто не удивлялся. Вся Средняя Азия была в войну детским домом. Это там оно «вытанцовывалось», понимание человеческого братства, надежной общности людей, живущих по единым для всех законам и принципам. И когда теперь ему демагогически напоминают о местных национальных интересах, которые для него должны быть превыше всего, он только морщится и ничего не отвечает.

ПоТОМу_ЧТО_ г

праведны_х_^елд ^водивщдхсж....«во..благо республики » . ""Жену его зовут Валентина Ивановна. Учились в одном институте, Ибрагим курсом выше. Потом он там преподавал, а Валя была еще студенткой. И вот экзамен по сопромату, ему — принимать, ей — сдавать, а тут подружки: «Скажи своему, Валентина, пусть разложит билеты по порядку номеров, мы там разберемся». Дома она его уломала, но в последний момент он уничтожил лукавый этот пасьянс, перемешал все, а студентке Буриевой вкатил в зачетку то, что заслужила — «неуд».

И расписался: «Буриев».

Все это естественно и, пожалуй, недостойно описания. Но я вынужден это подчеркивать, потому что окружавшие Буриева люди при должностях жили, а

многие и сейчас живут, иначе. Если		так жить — нор-
ма,	то о поведении Буриева надо оды слагать. Если
же	норма — скромность, то, отдавая	должное нашему

герою, мы все же побережем восторги для другого, более подходящего случая.

Все, как видите, зависит от точки отсчета. Он избрал ее для себя. Он верил в справедливый порядок вещей. Верил вопреки любым обстоятельствам.

Каримов и другие формировали обстоятельства так, чтобы убить в нем эту веру.

1 В бухарском детдоме, где работала его мать, Буриев рос и воспитывался всю войну.

15

В Москву он звонить не стал — о каждом шаге его докладывали Каримову. Лететь в Москву собралась Валентина Ивановна, купила билет, но в тот же день кто-то позвонил ей на работу: «Если вы полетите, с вами может случитвся несчастье».

Нелетная погода куда чаще создается людьми, нежели метеоусловиями. А мы все грешим на небеса!

Так появилось на свет заявление: «Прошу освобо-" дить меня от обязанностей первого секретаря Зарафшанского горкома партии по состоянию здоровья».

Выбитый из седла, Буриев оставил Зарафшан, переехал с семьей в Наманган. Жизнь потекла по новому руслу. Инженер-механик по специальности, Ибрагим Камалович выбрал себе дело — пошел (его позвали) главным инженером на асфальтобетонный завод. Там он снова взял круто: навел порядок в машинном хо-

зяйстве, подал и внедрил несколько			рацпредложе-
ний, вообще увлекся рационализацией.			Живой ум, де-
ловая	хватка,	опыт работы с людьми — это		притяги-
вало	взгляды,	добрые и недобрые. Но	один	человек

наблюдал за главным инженером с особым и присталь^ ным интересом — А. Одилов, генеральный директор Папского агропромышленного объединения, известный

вреспублике человек '.

,В этом месте повествования вновь необходима пауза, чтобы представить человека, сыгравшего в судьбе Буриева (и не только его одного) поистине роковую роль.

«Расскажем об Ахмаджане Одилове. Расскажем о нем в жанре очерка единственно потому, что не дана нам от рождения рифма. Расскажем о муже многоответственном, но веселом, дерзком и добром, умелом, потому независимом... Порывы его целомудренны. Острое нравственное чутье не дает промаха. Восславим в нашем очерке его всегдашнюю готовность к начинаниям! Восхитимся чистотой и храбростью его сердца!»

Это лишь самое начало одического сочинения, опубликованного популярной и уважаемой газетой в 1982 г. Пройдет всего два с лишним года, и тот, чьи порывы

1 В последнее время в центральной печати появились новые материалы, рассказывающие о его преступной деятельности. См., например: Соколов В. Зона молчания // Лит. газ. 1988. 20 янв.

16

целомудренны, «коммунист высокой и зрелой души, член ЦК Компартии Узбекистана, депутат Верховного Совета СССР, Герой Социалистического Труда, отец шестерых красивых детей», Ку^рт ^рдрт"^3" "" п(\пм. нению_в_тягчайших престшышшннс. Его бесчисленные «начинания», «всегдашняя готовность» к коим довела

автора	до	полной эйфории, распутывает	Прокуратура
СССР,	следствие длится уже почти три		года.
«Тут		столкнулись два классических	противника:

ее велугчегтр^ Дисциплина и святая Истовость Созидания»'. Это о массовой варварской корчевке деревьев__ценйейших пород. Рубили и корчевали под пруды — «и пожалуйте: зеркальные карпы, толстолобики, сазаны по 10 килограммов». Вот .оно в действии «рискованное нетерпение талантливой мысли, срезающей путь от замысла до его воплощения поперек серпантина осторожного, неторопливого — или просто бюрократического — рассуждения». Срезались, добавлю от себя, и дехканские усадьбы с их огородами, садами, виноградниками', и ,не талантливой мыслью — ножом бульдозера. Срезали&ь целые поселения под расширение угодий, десятки гектаров которых Одилов продавал в личное пользование верным своим людям и имел с каждой плантации щедрый оброк. Работали хлопкозавод, винодельческий и консервный, фабрика пуховых платков — все неучтенное сбывалось через торговую сеть...

О том, чем еще промышлял Одилов кроме неоприходованных помидоров, платков из козьего пуха и прог" чих продуктов агропрома, автор пышнословного панегирика, надо думать, не знал и знать не мог. Может,

и по сей день не подозревает, с каким ярмарочным размахом тттдя-тргпдлд должностями. Имея своих лю-

дей в Наманганском обкоме партии (ныне все они сняты и понесли наказание), Одилов получал достоверную информацию о готовящихся назначениях и перемещениях. Многие, прежде чем вступить в должность, прошли у него собеседование. Напутствуя идущего на повышение, Одилов брал с него за содействие строго по__таш1фу, в зависимости от того, сколь значительный поср'Ьжидал избранника подкуплейнойфортуны. Заодно как бы внушалось: помни, чей ты человек и кому отныне обязан.

«Салям алейкум, Ахмаджан-ака! Умножься тысячекратно!» Этим «торжественным приветствием древних скотоводов пустыни» заканчивается очерк. Тыся-

некратное умножение Одилова и привело республику к одиловщине...

Теперь, когда расстановка сил в схватке, что ожидала Буриева, читателю более менее ясна, мы можем вернуться к сюжету.

...Как-то, будучи в городе Папе по заводским делам, а он там бывал нередко, Ибрагим Камалович получил лестное для него приглашение — к Одилову, которого, как и многие тогда, почитал за кавалера Золотой Звезды чистейшей пробы. Познакомились, поговорили о том о сем, попили чаю и уже начали было прощаться, когда Одилов вдруг перешел к делу:

—Сколько вам теперь платят?

—Ну, если с премиальными...— гость смутился,—

триста, мне хватает.

— Послушайте, идите ко мне заместителем. Будете получать пятьсот, а там посмотрим...

Ах, как же неловко было Ибрагиму Камаловичу обижать отказом такого большого человека, но... Переезжать в Пап, когда в Намангане все как будто бы обустроилось, Валентина преподает в институте, дочки ходят в музыкальную школу, да и сам он при деле. Нет, рад бы, но никак.

— У вас будет машина,— продолжал уговаривать Одилов.— От Намангана сюда восемьдесят километров, это не расстояние.

—Нет, не могу, увольте...

—Э-э, дорогой,— засмеялся генеральный дирек-

тор.— Будете работать у меня, никто вас не уволит. Думайте, думайте!

Возвращаясь домой на машине, Буриев заметил, что всю дорогу, до самого Намангана, за ним неотступно следовали белые «Жигули». Утром следующего дня его сопровождали на завод .«Жигули» желтого цвета.

Прошло немного времени — очередная командировка в Пап. И снова: «Вас хотят видеть».

Оказалось, Одилов в больнице, куда Буриева тотчас препроводили.

Больной занимал пространство в пол-этажа, несколько палат, из одной в другую неслышно сновали какие-то люди, одетые явно не по-больничному. Кстати, и сам Одилов предстал перед гостем в полном здравии, крепкий, ухоженный, лоснящийся.

Расположились в одном из покоев. Движением подбородка Одилов удалил своих людей.

18

—Как вы тогда добрались? — поинтересовался он.— Что-нибудь по дороге заметили?

—Белые «Жигули».

—А утром была машина?

—Да, и утром тоже.

Хозяин палат удовлетворенно хмыкнул. И без дальнейших проволочек обратился к предмету разговора:

—Вы должны одеваться и кушать не хуже, а лучше, чем раньше.

—Я уже сказал, мне хватает.

—Ладно скромничать,— засмеялся работодатель.—

Сколько вам надо на первую пору? — И, не дожидаясь ответа, подал кому-то знак.

Вошел человек с тугим свертком в руке. Три пачки десятирублевок, новеньких, хрустящих, в банковской упаковке, легли на белую простыню. По прошествии времени, поразмыслив, Буриев понял, чем диктовалась эта нахальная откровенность. Озлобленный, изверившийся — таким он виделся Одилову. Таким, то есть готовым на все, он был нужен ему.

Денег было три тысячи. Буриев принял их, как принимают вызов. В машине по дороге домой завернул все три пачки в платок, стараясь сохранить отпечатки пальцев. Приехал, когда дети уже спали. Жена вышла

.к нему в прихожую. На нем лица не было.

— Валечка, мне дали взятку.

Ночь они не спали. Оценивали возможные шаги и их возможные последствия, думали, куда утром идти, кому и что доказывать. Милиция? Прокуратура? Нет, ибо там работали и люди Одилова — его информаторы, соглядатаи, благодарные должники. Обком партии? Гарантий найти там поддержку было не больше, чем получить ее в органах правоохраны. Разветвленные связи хозяина Ферганской долины уходили за пределы области, о чем все знали не только по слухам, но даже из газет. «Однажды на большом митинге, посвященном закладке будущего города Новбахор...— я вновь цитирую строки из того очерка (а мог бы из десятков других, посвященных подобным героям),— Шараф Рашидович Рашидов сказал:

—Люди! Поддержите Одилова! Я его хорошо знаю...

изнаю, что он для вас все может сделать. Поддержи-

те его...» Нет, ни единого шанса разоблачить одиловщину

здесь, на бескрайних просторах солнечной республики, жизнь не оставляла.

19

Через три дня Буриев вылетел в Москву. Его принял ответственный работник Комитета партийного контроля при ЦК КПСС. Заявление отчаянного наманганца Москва направила в Прокуратуру Узбекской ССР. Сданные Нуриевым деньги были оприходованы.

Знал бы он, до чего же некстати явился в республику этот переданный через высокую московскую инстанцию его ответ непрошеному благодетелю. Только чуть позже ему стало известно, что своим заявлением он опасно удлинил цепь подозрений, роившихся вокруг Одилова. Как раз в ту пору областная прокуратура возбудила уголовное дело по факту убийства молодого чабана. Несчастный работал в Папском агропромышленном объединении. А убили его одиловские сборщики дани. Запросили крупную сумму, парень не понял или сделал вид, что не понял, его ударили, он побежал. Двое на «Жигулях» настигли, сбили, потом ногами пытались втолковать, чего и сколько требуется...

Труп зарыли на берегу Сырдарьи. Но дело раскрылось, убийцы дали показания, признались, на кого работали. Потрясенные отец и мать убитого написали письмо Рашидову, требуя привлечь к уголовной ответственности заодно и духовного наставника арестованных. Таким образом, все, о чем доселе шепотом поговаривали в чайханах, что мусолилось языками на базарах, существовало в догадках и слухах, внезапно

получило почти наглядное	подтверждение. Почти —
потому что последнее слово	сказать мог	только суд.
И надо же, именно в сей кризисный для		Одилова мо-

мент в материалы следствия легло заявление Буриева.

— Одилов? Нет, тут какое-то недоразумение,— твердо обронил первый секретарь республиканского ЦК. Его веское слово и стало последним. Дело надлежало немедленно прекратить, показания убийц, все прямые и косвенные свидетельства признать недействительными.

Буриева долго не вызывали. Наконец вызвали и мягко, дружески посоветовали отказаться от показаний. «Из-за вас мы не можем прекратить дело, вы — единственный свидетель». И опять, в который раз уже, Ибрагима Камаловича оставило благоразумие. А ведь

предупреждал, честно		предупреждал	следователь
А. Алибаев:	«Тебя будут	судить. Ты понял? Тебя —
не Одилова!»
Так оно и вышло.
Уже сидя	в камере предварительного		заключения,

20