dom-lazhechnikova

101

в романе «Последний Новик»). Но, конечно, самым близким было знакомство с уже упоминавшимся Николаем Васильевичем Обресковым (Обрезковым),с1808г.бывшим московским губернским предводителем дворянства, а в 1810 – 1816 г.г. московским гражданским губернатором. По свидетельству генералгубернатора графа Ф.В. Ростопчина, Обресков был человеком тонкого ума, отлично понимавшимлюдей,скоторыми имел дело, а ревнитель московских дворянских традиций С.Н. Глинка увидел, что он

Н.В. Обресков «человек красивый, баловень роскоши и неги, умом гибкий

и речистый в русском слове»3 9. Дружба с Обресковым в преданиях семьи Лажечниковых занимает особое место. Вероятно, не обошлось и без его заступничества в освобождении Ивана Ильича из Петропавловской крепости.

Иван Ильич был знаком и с братом Н.В. Обрескова Александром Васильевичем, генералом от кавалерии, на его имя в свое время было куплено имение Кривякино (поскольку купцам это запрещалось), о чем сказано в упоминавшейся выше биографии писателя, записанной с его слов Ф.В. Ливановым. Этот факт – пока не разысканы другие, документальные свидетельства – можно датировать сообразно со следующими обстоятельствами. В 1800 г. Александр Васильевич, вернувшийся с кавказской войны, стал инспектором Московской кавалерии, таким образом, покупка Кривякина не могла состояться раньше этого года. Да и по описи 1800 г. имение принадлежит еще Н.А. Беклемишеву4 0. По данным на 1812 год, имение числилось

39 См.: Русский биографический словарь. Т. 12: Обезьянинов – Очкин. СПб., 1905. С. 66.

 40 РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 18861. Ч. 10. Л. 50.

102

уже за Николаем Васильевичем Обресковым4 1. Возможно, братья переоформили между собой право на владение, хотя не исключена и ошибка Лажечникова (т.е. имение изначально было оформлено на Н.В. Обрескова).

Сам по себе «миллионный» договор между генералом и купцом, держащийся исключительно на доверии, на одном только честном слове, весьма характеризует нрав обеих сторон. Этот эпизод нашел отражение в романе Лажечникова «Немного лет назад». В нем же мы находим несколько страниц, посвященных честному губернатору, благодетелю родительского дома: «Человек он был прежде, чем сделался губернатором, и, сделавшись губернатором, остался человеком»4 2.

Обресковым суждено было сыграть значительную роль и в судьбе будущего писателя. По рекомендации Николая Васильевича шестнадцатилетний Ваня начал службу в Московском архиве Коллегии иностранных дел (зачислен он туда был еще в двенадцатилетнем возрасте по обычаю того времени); у этого весьма привилегированного заведения была слава «рассадника для образования лучшего в Москве дворянства»4 3. В 1810 г., когда Н.В. Обресков стал гражданским губернатором, он взял коломенского юношу в свою канцелярию. Наконец, в 1812 г. Лажечников поступил прапорщиком в московское ополчение в четвертый пехотный полк под начало А.В. Обрескова, а затем с рекомендательным письмом Н.В. Обрескова перешел тем же чином в регулярную армию.

5.

Детство и отрочество кончились, и после шестнадцати коломенских лет «архивный юноша» Лажечников стал на шесть лет московским жителем. За эти годы (1806 – 1812) он, разумеется, не раз навещал отчий дом, а потому хорошо изучил московско-коломенскую дорогу, во многих колоритных подробностях описанную в автобиографических произведениях,

41Московское дворянство в 1812 году. М., 1912. С. 254.

42Лажечников И.И. Полн. собр. соч. Т. 2. С. 79. В этом романе Н.В. и А.В. Обресковы выступают также прототипами семейного заступника «старичка со звездой» (с. 48 – 49 и др.) и «генерала Огрызкова, ветерана времен Александровских» (с. 86).

43Козлов В.П. Колумбы российских древностей. М., 1981. С. 17.

103

замечательно дополняющих «дорожную тему» русской литературы. Впрочем, дорога эта вошла в мир Лажечникова еще в детстве. Первым литературным опытом Вани было «Описание Мячковского кургана» на французском языке (см. заметку И.И. Лажечникова «Моя жизнь» в настоящем сборнике). У старинного села Мячкова, что на дороге между Люберцами и Бронницами (нынешняя автострада проходит в стороне от него), рядом с исторически знаменитой, поминаемой Карамзиным Брашевской переправой через Москву-реку (на этом самом месте Лажечников впоследствии завяжет узел романтического любовного сюжета повести «Беленькие, черненькие и серенькие») виден живописный курган. Онто и поразил воображение подростка, подогретое, как мы полагаем, еще и народной легендой. «Вековое устное предание,

– свидетельствовал краевед и современник Лажечникова Н.Д. Иванчин-Писарев, – утвердило, что это насыпь над убиенными» в битве с полчищем Батыя4 4.

К истории создания первого произведения Лажечникова (текст его не сохранился) имеет прямое отношение один факт литературной жизни того времени. В 1805 г., когда начиналась затяжная война с Наполеоном, в журнале «Вестник Европы» (¹ 13) поэт и магистр кафедры красноречия Московского университета А.Ф. Мерзляков напечатал патриотическое стихотворение «Мячковский курган» («Остановися, росс! Се путь твоих побед…»). К нему были даны следующие авторские примечания.

«По Коломенской дороге в тридцати верстах от столицы, при самой переправе через реку Москву, на горе находится преогромная насыпь, в знак бывшего там сражения с татарами, опустошавшими столько времени Россию. Здесь погребены убитые россияне. Я восходил на вершину кургана. Прекрасное местоположение, вдали древняя столица, которую (по крайней мере, так уверяют) можно видеть отсюда в ясную погоду, самый курган, как величественный памятник упадшим за свободу отечества – вот что заставило написать сию пиесу».

44Иванчин-Писарев Н. Прогулка по древнему Коломенскому уезду. М., 1843.

Ñ.13, 11.

104

«На вершине кургана была построена церковь, в которой совершались поминовения по усопшим. И теперь еще видно несколько камней, означающих место алтаря. На одном из них вырезано имя святого, которому посвящен был храм».4 5

В 1805 г., когда напечатано было это произведение Мерзлякова, Лажечникову было неполных пятнадцать лет. В заметке «Моя жизнь» он утверждает, что сочинение о кургане написано им в тринадцать лет. Если к 1792 г., принятой в заметке «мифологической» дате рождения писателя, прибавить 13 лет, то и выйдет тот же 1805 год.

Стихотворение Мерзлякова, возможно, способствовало пробуждению творческого начала у впечатлительного юноши: то, что он видел многократно, проезжая по московско-коломенской дороге, оказалось наполненным высоким поэтическим смыслом. Вскоре после этого Лажечников начнет посещать университетские лекции автора «Мячковского кургана».

Читая стихотворение Мерзлякова и примечания к нему, мы имеем теперь возможность мысленно реконструировать первый литературный опыт Лажечникова.

Âстихотворении мирные оратаи поминают своих предков: Им кажется вдали: полка богатырей

Склонясь на облака, луною посребренны, Несутся – не в грозе, не в треске стрел, мечей, Но так, как гении – хранители вселенны!

Учитель и ученик были людьми с живым воображением. Замечателен в этой связи такой факт: 12 октября 1812 г. прапорщик Иван Лажечников именно на Мячковском кургане дал клятву: «честь и Отечество будут везде моими спутниками»4 6.

В эти шесть довоенных лет полумосквича-полуколоменца И.И. Лажечникова все более влекли литературные интересы. Как уже говорилось, в 1807 г. в журнале «Вестник Европы» состоялся его дебют – публикация нескольких афоризмов под названием «Мои мысли», с подписью: «И. Лож-в. с. Кривякино». Очевидно, эта подпись (тогда фамилия еще писалась через «о») должна была означать, что перед читателем предстал уединившийся от суетного мира сельский мыслитель, эдакий кривякинский

45Мерзляков А.Ф. Стихотворения. М., 1958. С. 56 – 59, 236 – 237.

46Лажечников И.И. Походные записки русского офицера. С. 6.

105

Руссо. Означила она и место рождения нового писателя. В журнале с женским именем «Аглая» начинающий автор печатает сентиментальные стихи и прозу в подражание Н.М. Карамзину. Женственность и жеманность были тогда в большой моде (см. изображение Андрея Болконского в начале «Войны и мира»)

– как писал потом сослуживец Лажечникова по архиву, они свидетельствовали об «утонченности светского образования»4 7. Неизвестно, что стало бы с экзальтированным юношей, если бы не война 1812 года, возмутившая гладкое течение устроенного бытия. Автору опубликованного еще в 1808 г. в «Русском вестнике» стихотворения «Военная песнь. Славяно-россиянка отпускает на войну единственного своего сына» представлялась возможность перейти от патриотической риторики к реальным поступкам.

По требованию отца Лажечников должен был оставить Москву, доживавшую последние дни перед сдачей, и вернуться в Кривякино, летнюю резиденцию семьи. Дорога домой преподнесла испытание геройскому пылу впечатлительного юноши: «На заре, под Островцами (недалеко от Мячкова – Â.Â.), я сошел с повозки и мимоходом взглянул в часовню, которая стояла у большой дороги. Вообразите мой ужас: я увидел в часовне обнаженный труп убитого человека… Еще теперь, через сорок лет, мерещится мне белый труп, бледное молодое лицо, кровавые, широкие полосы на шее, и над трупом Распятие…»4 8.

Это страшное предупреждение не остановило Ивана Лажечникова: выбор его был уже сделан.

Зарево московского пожара, как утверждает автор «Новобранца 1812 года», было видно из Кривякина (Н.П. Гиляров-Платонов писал, что зарево видели и жители Коломны)4 9. В село приходили толпы беженцев. Взор юноши, воспитанного на Руссо, замечал в этом ужасном зрелище и то, что согревало его душу. «В эту тяжелую годину все делились между собою, как братья; каждый, кто бы он ни был, садился за чужой стол, как семьянин; многие богачи сравнялись с бедняками, и часто бедняк из сумы своей одолжал вчерашнего богача. Все это казалось, в годину общего бедствия, делом очень обыкновенным»5 0.

47Вигель Ф.Ф. Записки. М., 2000. С. 66.

48Лажечников И.И. Полн. собр. соч. Т. 1. С. 188 – 189.

49Гиляров-Платонов Н.П. Из пережитого. Ч. 1. М., 1886. С. 77.

50Лажечников И.И. Полн. собр. соч. Т. 1. С. 190.

106

Сопоставляя свидетельство Лажечникова с документальными источниками, мы могли бы сказать, что взгляд писателя несколько избирателен; в его поле не попали, например, факты, о которых 3 сентября доносил Кутузову генерал кригс-комиссар Татищев – о разгуле мародеров, не французских, но именно русских, по дороге от Бронниц к Коломне. Генерал же дал и объяснение: раненым солдатам, уходившим из Москвы, нечего было есть5 1. Ослаблением морального духа русского воинства вследствие оставления Москвы объясняли этот факт дивизионные начальники, специально по этому поводу созванные Кутузовым5 2. Отменяют ли эти факты свидетельство Лажечникова? Думаю, что нет. Война не монументальна, было то, было и другое. Факты, поведанные Лажечниковым, имели-таки место, и они драгоценны на фоне противоречащих им, это проступающий среди мерзостей и греха образ Божий в человеке. Другое дело, что Лажечников, по натуре неискоренимый романтик, возносит идеальное, отрывая его от земной мешанины и тем упрощая, выпрямляя общую картину.

Лажечниковы должны были присоединиться к беженцам: преследуя русских по рязанской дороге, Мюрат дошел до Бронниц. Нависла угроза над Кривякином, впоследствии оказавшаяся ложной. Кутузов делал известный обманный маневр, переведя армию с рязанской на калужскую дорогу; когда французы это выяснили (13 сентября), дальнейшее продвижение к Коломне потеряло для них всякий смысл.

Лажечниковское описание рязанской дороги и прифронтовой Коломны может быть дополнено свидетельством другого очевидца: «в день вступления Наполеона в Москву мы выехали из подмосковной и направились на г. Коломну, где едва нашли себе кой-какую квартиру, ибо из Москвы все уезжало, и многие предпочитали этот путь отступления. Большая дорога от Бронниц до Коломны была запружена экипажами, подводами, пешими, которые медленно тянулись из белокаменной. Грусть была на всех лицах; разговоров почти не было слышно; мертвое безмолвие сопровождало это грустное передвижение. <…> В Коломне мы не могли оставаться, как потому

51Апухтин В.Р. Сердце России первопрестольная Москва и Московская губерния в Отечественную войну. М., 1912. С. 44.

52Воспоминания герцога Евгения Виртембергского о кампании 1812 г. // Военный журнал. 1848. ¹ 3. С. 51.

107

что негде было жить,

	2	òàê è	потому, что
		мародеры французские
		показывались уже
		между Бронницами и
		Коломною. <…> Из
		Коломны опять почти
		все разом тронулись, и
		на перевозе через Оку
		была страшная давка,
		толкотня и ужасный
		беспорядок. <…>
		казалось, что Наполеон
		è ä å ò ï î í à ø è ì
		пяткам»5 3.
		« Ê ò î		â è ä å ë
		переправы через реки
		тысяча восемьсот
		двенадцатого года, –
	1	писал другой очевидец,
	На карте конца XVIII в. хорошо видны две	С.Н. Глинка, – тот
		видел	переселение
	дороги: 1 – рязанская, по которой двигалась
	основная масса беженцев, и 2 – владимирская, по	народа	è	народов»,
	которой, в объезд, поехали Лажечниковы.	на несколько верст
		от переправы распо-

лагались тогда «переселенные биваки», где люди по двое суток ожидали своей очереди. Сказалась застарелая болезнь России – отсутствие хороших дорог.

Глинка вспоминает также: «Сентября 6-го, приехав в Коломну, я увидел, что весь город был в тревоге от молвы, будто бы к нему приближается неприятель. Казалось, что и камни улиц собрались бежать. Обгоняли, толкали друг друга. Спрашиваем, где артиллерийская рота нашего родственника? Никто не останавливается, никто не слушает. У всех одна мысль:

спасаться…»5 4

53Русское общество 40 – 50-х годов XIX в.: Часть I: Записки А.И. Кошелева. М., 1991. С. 45 – 46.

54Глинка С.Н. Записки о 1812 г. СПб., 1836. С. 88, 82 – 83.

108

Насколько велика была паника, охватившая коломенцев, свидетельствует факт, не красящий наших соотечественников. Генерал-майор Левицкий 13 сентября рапортовал Ф.В. Ростопчину, что коломенские чиновники в страхе бежали из города и «оставили без всякого призрения больных (т.е. раненых солдат – Â.Â.), которых бы следовало немедленно отправить в предназначенное место»5 5. Честь коломенцев спас городничий Федор Андреевич Дашков, не оставивший свой пост в эту трудную минуту.

Гонимые тем же страхом, лишь на одну ночь остановились Лажечниковы в Коломне. В их роскошном доме разместилась артиллерийская рота (не та ли, которую так и не разыскал С. Глинка?) и они «с трудом могли найти уголок, где бы приклонить голову». Дальнейшая дорога до Рязани описана в «Новобранце 1812 года» с любопытными подробностями. Судя по всему, Лажечниковы не поехали по самой перегруженной тогда дороге на Рязань через Зарайск, т.к. на паромной переправе через Оку у с. Протопопова скопилось огромное количество ожидающих своей очереди беженцев. Они поехали кружным путем – по Владимирской дороге, начинавшейся от моста через Москву-реку, а затем у Дединова переправились через Оку. На «первой почтовой станции» от Коломны (Лажечников не запомнил ее названия, это было, судя по карте почтовых трактов,5 6 – Маливо), как уверяет мемуарист, он увидел в карете бывшего главнокомандующего Барклая де Толли, уезжавшего из армии. Трагический портрет Барклая той поры, составленный Лажечниковым, исторически точен. Как пишет биограф полководца, «то было тяжелое, скорбное путешествие, во время которого ему на каждом шагу приходилось выслушивать неблагоприятные суждения и оскорбительные намеки о действиях армий и о причинах отступления их от Смоленска и Москвы. Неудача действий приписывалась не только нерешительности и неспособности, но даже измене и предательству»5 7. Враждебную толпу, окружавшую Барклая на почтовой станции, описывает и Лажечников. Кто знает, не был ли и он сам в этой толпе, обвинявшей в гибели Москвы полководца с нерусским именем.

55Апухтин В.Р. Сердце России… С. 46.

56Карта Рязанской губернии 1791 г. // РГАДА. Ф. 1356. Оп. 1. ¹ 2. 4769.

57Харкевич В.И. Барклай де Толли в Отечественную войну. СПб., 1904. С. 36.

Знаменитый портрет Барклая кисти Доу, вдохновивший Пушкина на стихотворение «Полководец». Под воздействием этих двух произведений Лажечников описывает встречу с Барклаем под Коломной, когда тот был окружен недовольной и обвиняющей толпой: «Но ропот тотчас замолк: его мигом сдержал величавый, спокойный, холодный взор полководца. <…> В этом взоре не было ни угрозы, ни гнева, ни укоризны, но в н¸м было то волшебное, не разгадываемое простыми смертными могущество, которым наделяет Провидение своего избранника и которому невольно покоряются толпы, будучи сами не в состоянии дать отчета, чему они покоряются. Мне случалось после видеть, как этот холодный, спокойный, самоуверенный взгляд водил войска к победе, как он одушевлял их при отступлении (из-под Бауцена и окрестностей Парижа, когда мы в первый раз подходили к нему)».

Лажечников И.И. Новобранец 1812 года.

Ф.В. Ростопчин

110

Задним числом воспоминание Лажечникова о происшедшей тяжелой сцене на станции Маливо, очевидно, пропущено было через призму позднейшей пушкинской поэтической реабилитации полководца. Совсем другой эпизод – «боярское» угощение помещика-феодала троекуровского образца, генерал-майора Льва Дмитриевича Измайлова в селе Деднове (Дединове), где под его началом «в биваках расположилось» рязанское ополчение и готовились отразить возможное нападение5 8.

Посредиобщеговзвинченного возбуждения замечательно вел себя старый знакомец Ивана Ильича Лажечникова, помещик села Авдотьина, сполна расплатившийся за свое масонство Николай Иванович Новиков. Как сообщал его племянник, «в 1812 году он один не оставлял своего дома, был блюстителем спокойствия окрестных обитателей, защитником человечества: ибо он платил крестьянам по рублю за каждого живого пленного; – содержал приводимых к нему; – пользовал больных и раненых, а по изгнании неприятеля всех их

препроводил к показавшимся обратно полициям и московскому коменданту…»5 9.

Странно высится эта величавая фигура на фоне описываемых событий. Так странно, что суетливый патриот и губернатор Ростопчин даже заподозрил его в сношениях с неприятелем и предписал бронницкому исправнику следить за неблагонадежным помещиком6 0. Только кажется нам, что чудаковатый Новиков выражал народный характер и дух русского патриотизма вернее, чем Ростопчин с крикливой воинственностью его афишек и раздутой шпиономанией.

58Апухтин В.Р. Сердце России… С. 47 – 48.

59Летописи русской литературы и древности. Т. II. М., 1859. С. 107.

60Лонгинов М.Н. Новиков и московские мартинисты. М., 1867. С. 382.