§ 60. Человекообразность (антропомрфизм) познания

Выражением субъективности является человекообразность (антро­поморфизм) познания. В своей методологии познания Потебня под­черкивал, что познаваемое не может быть свободным от познающего, от тех средств, которые используются для познания. Отсюда субъек­тивизм и антропоморфизм (человекообразность, по терми­нологии Потебни) познания, осуществляемого с помощью языка и при изучении самого языка. Способы познания человеком действительно-162

сти не могут не быть субъективными и человекообразными, язык пронизан субъективными и человекообразными элементами. Данное положение ученый стремился доказать в своих конкретных исследова­ниях. Эта неоднократно высказанная идея Потебни оказалась весьма продуктивной в последующем развитии науки, став одной из осново­полагающих методологических проблем теории познания.

Наше предложение строится как связь, тождество субъекта и предиката. «Субъектом называем вещь как познающую и действую­щую,— замечал Потебня,— т. е. прежде всего себя, наше я, потом всякую вещь, уподобляемую в этом отношении нашему я» (7, с. 7). Действие субъекта, по Потебне, мы «можем выразить, т. е. представить себе, только человекообразно («дождь идет», как «человек идет», «я иду») можно думать, что и вообще понятия действия, причины возни­кали так, что наблюдение над нашими действиями перенесено на действия объектов, так что как всякий субъект — подобие нашего я, так всякие действия — подобие нашего действия» (7, с. 7—8). Следо­вательно, не только имена существительные выступают в языке как субъекты, наподобие человека, нашего я. «...Отношения между поня­тиями: субстанция и явление, вещество и сила или качество, Бог и мир — человекообразны, могут быть в нашем языке выражены лишь как подобия отношения между нашим я и его действием, в частнос­ти — его познанием вместе с познаваемым» (7, с. 8).

Одни из основных наших грамматических разрядов, как: подлежа­щее и сказуемое, определяемое и определение,— парны, в них совер­шается познание: и в том и в другом случае подлежащему и определяемому приписывается новый признак. Подобное мы наблю­даем и во многих других фактах языка. «...Ход человеческой мысли состоит из парных толчков: объясняемого и объясняющего» (7, с. 8). Это характерно для предложения, для определения и определяемого, для образования слова и др.

Согласно Потебне, качество нашей мысли зависит от средств ее создания и выражения. Поэтому характер нашей мысли, ее глубина, возможности отражения и познания действительности прямым обра­зом зависят от языка. Поскольку же «нет языка вообще, а есть языки и их разновидности вплоть до «личного языка» (языка особи) включи­тельно, языки, изменяющиеся по месту и времени» (7, с. 8), то познание и отражение действительности в языке национально. Этот воп­рос остается в современном языкознании дискуссионным, как он был и в прошлом. Каждому языку свойственны своя организация и члене­ние мира. Разумеется, членение и организация будут более сходны у родственных языков. И чем это родство ближе, тем отраженные в этих языках картины мира (см. ниже) будут ближе. Но вместе с тем и генетическое, и типологическое различие языков не исключает перевода с одного языка на другой. Гумбольдтовский парадокс «понимание есть одновременно непонимание» и потебнианский субъ-

163

ективизм и антропоморфизм (языковое познание национально, позна­ваемое не может быть свободно от познающего и средств познания) требуют в этом отношении соответствующего объяснения.

Язык как средство абстрактного мышления осуществляет свои функции на основе форм чувственного отражения действительности. Уже в силу этого семантика слова, предложения включает разные семантические уровни, в которых одновременно задействованы, вы­полняя свойственные им функции, соответствующие элементы значе­ния языковых единиц. В типичном случае предметом сообщения является выраженный конкретный смысл, определенное положение вещей, на которое необходимо указать, о котором нужно сообщить. В одном и том же языке это можно выразить в различной форме, хотя «внеязычное содержание» останется одним и тем же и будет воспринято участниками общения одинаково. Тем более выразить по-разному можно разными языками. Предметы и явления действительности воспринимаются одинаково человеческими чувствами, но в формах языка воспринимаемое может быть по-разному обработано, организо­вано и выражено. Могут ли эти различия влиять на взаимопонимание общающихся? По нашему мнению, перцептивная, предметная функ­ция слова как языкового знака обеспечивает взаимопонимание в типичном применении языка в конкретных актах речи. В этих условиях общение довольствуется поверхностным семантическим уровнем, т. е. указанием на конкретные предметы и явления, присутствующие или представляемые в акте речи. Именно чувственное восприятие, непос­редственно связанное с действительностью, корректирует категориаль­ные различия выражаемой мысли. Предельно отвлеченные грамматические либо словообразовательные категории в непосредст­венных условиях общения остаются «за кадром», как форма, которая наполняется конкретным содержанием, образованным в результате восприятия действительности и являющимся собственно предметом сообщения.

Такое положение не принижает роль формы. Напротив, подчерки­вает глубину, проникновение во внутренние, структурные области, организующие человеческое мышление и сознание, непосредственно не контролируемые преходящими условиями общения. Форма есть выражение общих законов языка, т. е. она представляет общее, при­сущее всем говорящим на данном языке, позволяющее быть относи­тельно постоянной величиной при выражении разнообразного содержания в разных условиях речи, разделенных во времени и про­странстве. Поэтому форма выступает как наиболее характерный при­знак народности, национальной духовной культуры. Оставаясь относительно постоянной при выражении различного содержания, форма имеет значительную историческую глубину. Это свойственно не только языку, но и другим явлениям духовной и материальной жизни общества (ср.: литература, искусство, живопись и др.). 164

Воспринимаемый в непосредственных актах общения предметный план оставляет «за кадром» не только, категориальные грамматические и словообразовательные формы знаков, но и их языковые значения как обобщенные семантические (логические) схемы. Вот что пишет по этому поводу современный видный психолог А.Н. Леонтьев: «Это принципиально очень важно,— когда я воспринимаю, бумагу, я восп­ринимаю эту, реальную бумагу, а не значение «бумага». Интроспек­тивно значение отсутствует в моем сознании: преломляя воспри­нимаемое или мыслимое, само оно при этом не воспринимается и не мыслится. Это фундаментальный психологический факт» (42, с. 276). Более того, как утверждают философы и лингвисты, мы можем мыслить собственно словами как знаками, не обращаясь всякий раз ко всему тому, что стоит за ними.

См.: Гегель: «При произнесении имени льва мы не нуждаемся ни в созерцании такого животного, ни даже в его образе, но имя его, поскольку мы его понимаем, есть безобразное простое представление. Мы мыслим посредством имен» (43, с. 273).

Потебня: «Наша мысль по содержанию есть или образ, или понятие, третьего, среднего между тем и другим, нет, но на пояснении слова понятием или образом мы останавливаемся только тогда, когда осо­бенно им заинтересованы, обыкновенно же ограничиваемся одним только словом. Поэтому мысль со стороны формы, в какой она входит в сознание может быть не только образом или понятием, но и представлением или словом» (2, с. 166—167).