Пономарев_диссертация

181

советскую пушнину. Один сюжет совмещает две задачи – агитационную (для внешнего адресата) и информационно-разведочную (для адресата внутреннего).

Советская Россия живет ожиданием немецкой революции. Первый номер журнала «Звезда» за 1924 год (в среднем номер толстого журнала отстает от текущих событий на несколько месяцев) устами одного из лидеров Коминтерна Г.Зиновьева обстоятельно объясняет: «Даже для самого поверхностного наблюдателя сейчас совершенно ясно, что события в Германии входят в решающую полосу развития. Путь, который русская революция прошла в течение 12 лет с 1905 по 1917, германская революция прошла в течение пяти лет с 1918 по 1923. Последние месяцы события бегут особенно быстро. На политической арене, точно на ленте кинематографа61, безостановочно сменяются правительства. /…/ В стране царит политический хаос, у всех глубокая неуверенность в завтрашнем дне. К этому присоединяются катастрофическое продовольственное положение городов, полное обесценение денежной валюты, массовая и всевозрастающая безработица, быстро прогрессирующий паралич всего народного хозяйства в целом. Пролетарская революция стучится в двери Германии»62. Мысль Зиновьева движется тем же путем, что и мысль «полпреда стиха»: сравнивая признаки революционной ситуации в России 1917-го и в Германии 1923-го, он с помощью ленинской науки о революции приходит к выводу о близости «канунов». Характерна и статья И.Майского (главного редактора журнала и, в то же время, одного из крупных советских дипломатов) «Международное обозрение. Великие шесть лет (Октябрь 1917 – октябрь 1923 г.)» в том же номере «Звезды»,

распространяющая революционный миф на всю Европу столь же молниеносно,

как Маяковский перемещал центр европейской культуры на Восток: «Время,

61В упоминавшейся («Вместо предисловия») агитационной пьесе «Европа – что надо» сцена Германии выстроена как кинофильм о Брунгильде, привязанной к позорному столбу. Кинематографические сравнения в немецкой теме 1920-х годов вообще чрезвычайно многочисленны.

62Зиновьев Г. Германия накануне революции // Звезда. 1924. № 1. С. 173.

182

которое мы сейчас переживаем, является временем беспримерного в истории разряда скрытой революционной энергии, накопленной в недрах человеческого общества. Еще никогда до сих пор перед народами, населяющими земной шар,

и прежде всего перед народами Европы, не стояли столь грандиозные задачи.

Еще никогда в разрешение этих задач не были вовлечены такие широкие массы населения. Наша эпоха – эпоха огромной социальной катастрофы, в которой должен погибнуть тысячелетиями сложившийся мир частной собственности и на смену ему прийти только еще брезжащий мир собственности общественной.

Пока мы находимся лишь в первой стадии этой исполинской катастрофы»63.

Однако ожидания не оправдались. В третьем номере «Звезды» за 1924 год Майский уже анализирует неудачу немецкой октябрьской революции. У

Германии был выбор, считает он, противопоставить темному имперскому прошлому светлое пролетарское будущее или глухое капиталистическое настоящее. «Захват Рура французами и все последовавшие за тем события с болезненной яркостью демонстрировали, что дни великодержавия для буржуазной Германии безвозвратно ушли назад, и тогда перед страной в целом стал роковой выбор: или социалистическая революция и восстановление мирового значения Германии на новой, пролетарской основе, или сохранение буржуазного порядка и превращение Германии в экономическую и политическую колонию Антанты»64. Иными словами, в Ригу – в которую уже превратился в культурном плане Париж. Альтернативой рижской судьбы выступает новое «мировое значение», приобретаемое (как все тот же мифологический перенос «культурной столицы» Европы у Маяковского)

моментальным, резким решением о социализме – усилием воли, выпускающим и организующим революционную энергию, о которой Майский писал в первом номере редактируемого им журнала.

63Майский И. Международное обозрение. Великие шесть лет (Октябрь 1917 – октябрь 1923 г.) // Звезда. 1924. № 1. С. 187.

64Майский И. Международное обозрение. Куда идет Германия? // Звезда. 1924. № 3. С. 187.

183

Характерно для революционно-космогонического мифа, Германия колеблется перед решением, и это колебание становится причиной неудачи. «Из страха перед революцией буржуазная Германия пошла в рабство к Антанте. И за это преступление пред страной, пред нацией ее – в том не может быть ни малейшего сомнения – жестоко покарает история»65. «Кара истории» вновь заставляет ощущать мифологический контекст революционного миросозерцания. Знаменательно, что уже здесь, в статье 1924 года,

пересекаются классовая и национальная точки зрения, предвещая будущий перелом советской идеологии. Буржуазия, по логике Майского, должна поступиться своими классовыми интересами во имя интересов национальных,

уступить пролетариату ради восстановления мирового значения Германии.

Неудача рабочих восстаний 1923 года, таким образом, превращается в предательство буржуазии. Едва объединившись под пером журналиста в нацию, Германия тут же расслаивается на классы, а классы, в свою очередь, на слои. Только передовые слои пролетариата понимают необходимость пролетарской революции, остальные идут на поводу у социал-демократов.

Расслоение помогает объяснить неудачи и одновременно вселяет надежду. С

момента неудачи немецкой революции противопоставление богатых бедным,

коммунистов – предателям интересов рабочего класса (к которым, как видим,

может относиться и буржуазия) становятся доминантой описания европейских городов. Европейские столицы превращаются в «города контрастов».

Формулу расслоения Маяковский найдет в ходе поездки 1924 года в заглавии стихотворения «Два Берлина» (1924). В этом путешествии, в

соответствии с произошедшими в Германии переменами, меняется позиция путешественника: из активно-революционной она становится созерцательной.

Поэт лишь фиксирует изменения, происходящие в стране, не пытаясь влиять на них своей «Авророй».

65 Там же. С. 189. Курсив автора.

184

На Курфюрстендамме кажется, что дела Германии идут в гору. Майский бы прокомментировал это так: твердая марка в сфере финансов, обуздание голода, развитие капиталистической экономики.

Германия

совсем не такая,

как была

год назад.

На первый взгляд общий вид:

в Германии не скулят.

Немец –

сыт (М 6, 45).

Курфюрстендамм в значении «район буржуазии» (см. примечание Маяковского: «богатая улица» – М 6, 495) заместил собой Бранденбургские ворота из «Германии» 1922 года, символ империи. Однако есть другой Берлин – Норден, где семья Вольфов от голода вынуждена покончить с собой. Сытой улыбке Курфюрстендамма противостоит оскал самоубийц. Один из реальных газетных фактов Маяковский делает символическим обобщением. Так,

Р.Б.Гуль, создавая хронику периода инфляции (1923-1924 гг.) писал в книге

«Жизнь на фукса»: «Хроника газет состояла из отравлений газом – одиночками и семьями. Иногда газ заменялся прыжками в Шпрее, под автомобили, под поезда, под трамваи»66.

Внешние признаки стабилизации существуют только в буржуазном районе и интерпретируются полпредом стиха как свидетельство максимального расслоения на бедных и богатых. Изображение «контрастов жизни» бедных и богатых становится главной задачей пропаганды в европейском путешествии.

Напрямую сочетающейся с пропагандой в аналитических статьях толстых журналов, посвященных «немецкому вопросу». Например, в характерной

66 Гуль Р. Жизнь на фукса. С. 229.

185

статье Ф.Капелюша «Диктатура буржуазии и “оздоровление” Германии» подвергаются сомнению все очевидные признаки стабилизации и экономического роста: «На первый взгляд, государственное хозяйство Германии идет быстрыми шагами к оздоровлению»67. Но это только на первый взгляд. Такова логика всей аналитической статьи. Такова же логика аргументации в стихотворении Маяковского: внешние признаки улучшения противостоят ухудшению «по сути». Завершается статья Капелюша следующим пассажем: «Диктатура буржуазии была скорее следствием, чем причиной оздоровления [характерно стремление создать антитезу из пустоты. – Е.П.].

Оздоровление германской экономики вовсе не означает, однако, ухудшение перспектив пролетарской революции, если даже и отсрочивает их в сравнении с ожиданиями прошлой осени»68. Мысль Маяковского развивается по той же канве. Несмотря на неудачу восстаний 1923 года, утверждает полпред стиха, из берлинского Нордена непременно пойдет новая Германия:

/…/ должен

отсюда

родиться третий –

третий родиться – Красный Берлин (М 6, 46).

Эта уверенность сквозит и на страницах толстых журналов. Например, в

статье Р.Пикеля в «Звезде» 1925 года рассказывается о перестройке Коммунистической партии Германии в преддверии новых боев: «Правда,

количественно партия за этот период несколько ослабела, но качественно неизмеримо укрепилась»69. «Начавшийся процесс оздоровления партии в 1924

году продолжает развиваться»70. Характерна опубликованная в журнале

67 Капелюш Ф. Диктатура буржуазии и “оздоровление” Германии // Красная новь. 1924. № 3. С. 243.

68Там же. С. 249.

69Пикель Р. Большевизация Компартии Германии // Звезда. 1925. № 3(9). С. 154-155.

70Там же. С. 159.

186

«Ленинград» (1924, № 24) фотография с подписью: «Деятельность германской компартии. Коммунистический плакат, написанный на площади». Пристальное внимание советских журналов к деятельности компартии Германии создает впечатление небывалой коммунистической активности в Европе. В «Звезде» и далее будут появляться «сводки» из Германии – например, портреты коммунистов, посаженных правительством Эберта в тюрьму. Первый номер «Ленинграда» за 1925 год сообщал о верности немецких рабочих коммунистическим идеалам в новых условиях: «Германия, ставшая, под ярмом плана Дауэса71, колонией англо-американского капитала, рабочая Германия, несущая это ярмо на своей шее, борется за свою жизнь, за свое существование, пытаясь сбросить ярмо с себя. Новые выборы, несмотря на “замирение” страны Эбертом, социал-демократическим палачом рабочего класса, показали, что влияние компартии среди рабочих масс осталось непоколебленным»72. Новыми выборами заканчивается и стихотворение Маяковского «Два Берлина»:

Первая весть:

за коммунистов

подано три миллиона голосов (М 6, 46).

Цифру 3712000 (голоса, полученные коммунистами на выборах в рейхстаг) подробно анализируются Майским в статье «Международное обозрение. Куда идет Германия?». За коммунистов проголосовало меньше людей, чем за националистов или социал-демократов. Однако в этой цифре Майский усматривает перспективу: она свидетельствует об увеличивающемся расслоении, о «контрастности» немецкой политики и немецкой жизни. А «контрастность» – о революционных потенциях.

71План экономического возрождения Германии американского генерала Дауэса С.Б.Членов назвал инсценировкой «Треста Д.Е.»: американизация Европы, считает он, «по сути», есть последний шаг к уничтожению Европы (Членов С. План Дауэса // Красная новь. 1924. С. 210234).

72Германия под ярмом // Ленинград. 1925. № 1. С. 11.

187

Идея реванша закрепилась в немецкой хронике советских журналов.

Мысль об эстафете, которую русский рабочий должен передать немецкому,

будет актуальной идеологемой на протяжении всех двадцатых годов.

Эмоциональной иллюстрацией могут служить впечатления американской журналистки Анны-Луизы Стронг от 5-го Всемирного конгресса Коминтерна,

опубликованные в журнале «Ленинград»:

«Но вот вдруг появляется депутация бедных крестьян с Украины; она подносит Красное знамя германским рабочим, – знамя как символ, подарок будущей немецкой революции. /…/

В чем цель Конгресса? Почему главный язык, на котором говорили, был немецкий? Бухарин, Радек, Зиновьев, – все говорили по-немецки, и потому что именно к ним, немецким товарищам, обращался весь Конгресс, именно о них шла речь. Они были простые пролетарии, не знающие ни одного слова на другом языке /…/. Но их лица были лицами людей, которые сражаются на баррикадах.

У них была воля и огонь, какого недоставало до сих пор немцам. Но у них не было ни знаний, ни опыта. Поэтому для них именно говорилось все /…/.

Шла выучка их, немцев. Они это знали и слушали всем своим телом, со страстной серьезностью.

Революция произойдет в Германии. Как скоро, я не могу сказать, но произойдет наверняка!»73.

Так в поэтической практике Маяковского формируется агитационный тип путешествия. Прямая агитационная задача связана с признанием собственных ценностей абсолютными. Используются архетипические элементы

путешествия в неправедную землю: из Европы метафорически вывозится сказочный помощник –Техника. Во имя этого приобретения путешественник и терпит многие неудобства «неправедной земли». Но главной темой стихотворных и прозаических очерков становится миссионерское

73 Стронг А.-Л. Мои впечатления // Ленинград. 1924. № 13 (28). С. 3.

188

провозглашение собственной истины. Как следствие, европейские пространства включаются в сферу влияния Истины и начинают преображаться под влиянием слова Поэта. Описание европейских пространств, по Саиду, становится ментальной колонизацией, описание превращается в переписывание, созидание собственной модели Европы.

3. «Берлинский очерк» как переходный жанр

Как видим, европейские зарисовки Маяковского находятся строго в русле внешнеполитической пропаганды, которую ведет Советская Россия.

Маяковский – один из тех, кто формирует идеологические стереотипы европейского путешествия. Однако большая часть травелогов начала 1920-х

годов создается «путешественниками поневоле» – писателями, вынужденными покинуть Россию. Их путешествие – изгнание74; попадание в иную культурную среду – следствие утраты своей собственной. Их травелог не знает динамизма зарисовок Маяковского. Он связан с одной географической точкой на карте Европы – той, в которой эмигрант медленно ожидает своей судьбы75.

Берлин не случайно станет первой столицей русской эмиграции – еще не разделившейся на признавших советскую власть и идейно непримиримых.

Берлин занимает особое геополитическое место – это срединная точка между Парижем и Москвой, капиталистическим Западом и Советской Россией. По схеме, выработанной советским «европейским романом», ему предназначена

74Идея высказана Г.А.Тиме в начале работы над проектом «Взгляды других» и нашла отражение в ряде ее работ (см. ниже).

75Особая культурологическая роль русского Берлина и берлинской литературы путешествий подробно исследована Г.А.Тиме. См. ряд ее работ: Тиме Г.А. Петербург - русский Берлин - Москва как «триада» путешествий русского духа // Образ Петербурга в мировой культуре. СПб.: Наука. 2003. С. 566-575. Тиме Г.А. Берлин как «двойник» Петербурга // Sub tolerantiae. Сб. памяти В.А.Туниманова. СПб.: Наука. 2008. С. 344-357; Тиме Г.А. Путешествие из Петербурга в Москву с остановкой в Берлине (Пути самоидентификации России в XX веке) // Вопросы философии. 2009. № 10. С. 16-31. А также монографию: Тиме Г.А. Путешествие Москва – Берлин – Москва. Русский взгляд другого. 1919-1939. М., 2011. Другой стороной философско-культурологического дискурса можно посчитать дискурс семиотический. См. об этом подробно: Пономарев Е.Р. «Берлинский очерк» 1920-х годов как вариант петербургского текста // Вопросы литературы. 2013. № 3. С. 42-67.

189

роль чистилища. В этом городе так или иначе сойдутся практически все русские писатели, оказавшиеся за границей: от Горького до Ремизова, от Шкловского до Гуля. Эренбург, высланный из Франции в Бельгию, через некоторое время тоже приедет в Берлин.

Но характерно, что заполнившие Курфюрстендамм эмигранты так же не видят Берлина, как и проносящийся по нему «летающий» Маяковский. Если для Маяковского Берлин – это следующий на пути мировой революции Петроград, то для массы русских изгнанников Берлин – вынужденное место жительство, эрзац, заменитель Петербурга. Эмиграция не ориентирована на взаимодействие с европейскими культурами, ее задача – сохранение и преумножение культуры собственной. По характеру межкультурной коммуникации эмигрантское путешествие совпадает с поездками Маяковского.

Это культурный экспорт в той или иной форме. Эмиграцией вывозится не революционная, а предреволюционная культура – типологически близкая революционной, ее идейный исток. Вот почему берлинские очерки нередко звучат в унисон статьям советских полпредов: расслоение и контрастность Запада – актуальная тема для обеих символистски ориентированных традиций.

Советские и несоветские путешественники говорят на одном языке, развивают одни и те же идеологемы, ибо все они так или иначе – дети «серебряного века».

Не случайно книга О.Шпенглера «Закат Европы» (“Der Untergang des Abendlandes”) одинаково существенна и для А.Белого, и для С.Членова76.

Для марксиста Членова Берлин – воплощение разлагающегося капитализма77 («Средний класс умирает у нас на глазах, чудовищная мельница

76«Закат Европы» активно обсуждается на страницах «Красной нови» (см., прежде всего, специальную подборку статей в № 2 за 1922 год). Декларируется, что работа Шпенглера основана на неверном (немарксистком) мировоззрении, но многие наблюдения и оценки в ней точны.

77В советских журналах первой половины 1920-х годов изображение разоренной Германии встречается довольно часто. Характерна подборка фотографий в журнале «Петроград» (1923. № 15) под заголовком «Картины нужды в Германии». Идеологическое задание немецких картин – иллюстрация погибающего буржуазного мира.

190

мировой истории перемалывает его между своими жерновами»78), для А.Белого

– это город вырождения, апокалипсис цивилизации (город, захваченный символическим «негром» – метафорой варварства). Но тему смены цивилизаций легко может продолжить и Членов, только с марксистским оттенком, без варварско-негритянских реминисценций: «Сейчас Берлин – жуткий город, над которым распростерты крылья отчаяния, город – умирающей цивилизации»79. Эти символические крылья столь же легко переходят в немецкие очерки Эренбурга 1922-1923 годов: неопределенность судеб Берлина и Германии (вспоминаются мифологические «колебания» Германии из аналитической статьи И.Майского) сквозит в крыльях скульптурных валькирий на берлинских домах: «Но над большим прямым городом, /…/ над валькириями, даже над сигарными лавками /…/ стоит неизвестность»80.

«Неизвестность» – основное настроение берлинского очерка, соединяющее туманное будущее Германии с теряющейся линией судьбы каждого жителя Берлина. Берлинский очерк, таким образом, представляет собой единое культурное явление – отражение русского Берлина первой половины 1920-х

годов.

Метафоры вырождения, равно свойственные символизму и ранней советской культуре, становятся призмой, через которую берлинский очерк пропускает берлинскую жизнь. «Экспрессионизм – истерика» (Э 17), – пишет Эренбург после посещения галереи «Штурм». Он сродни истерикам голодных людей, которые приходится наблюдать повсеместно. Обстоятельно-истерично ночное веселье «нахт-локалей» – подпольных развлечений для иностранцев,

демонстрирующих разложение буржуазной морали: «Подходит немец,

солидный, добродетельный немец: “Хотите?..” Идут долго темными, похожими

78 Членов С. Современный Берлин (Мимолетные впечатления) // Красная новь. 1923. № 1. С.

208.

79Там же. С. 205.

80Эренбург И. Виза времени. Изд. 2, доп. [Л.]: Изд-во писателей в Ленинграде, [1933]. С. 14. В дальнейшем ссылки на это издание в тексте: Э с указанием страницы.