Движение, изменение и мобильность в геополитике

Стоит напомнить, что первым философским движением была борьба против движения, сопротивление восхищению движением, что обусловлено не столько этическими или пси­хологическими причинами, сколько логикой. Вспомним спор Платона и Гераклита. Гераклит говорил: «Нельзя войти дважды в одну и ту же реку», — это было утверждением вечной мобиль­ности и факта того, что время все превращает в ничто. На это Платон метко ответил, что непостоянство само по себе — это чистый вымысел. Ведь чтобы осознать непостоянное, нужно, чтобы это непостоянное само себе соответствовало, а его не­стабильность была относительно стабильна. Различие и мо­бильность могут существовать только на фоне идентичности и постоянства. Схожая философская полемика была у Юма и Декарта. Согласно концепции Юма, человек вечно меняется, а

значит, не может оставаться одинаковым. Человек не является ни ребенком, которым он был, ни стариком, которым он станет. Наша личность меняется. В социальной и политической исто­рии кто-то может сказать, что мы имеем дело лишь с последо­вательностью потрясений, вселенским хаосом. Гегель ответит Паскалю, что мы воспринимаем историю как нечто хаотичное только потому, что есть некоторая сущность, которая сохраня­ется в ходе истории, то есть коллективные различия обретают форму в государстве с определенной пространственной, геогра­фической, исторической и политической организацией.

Континуальность / консервация / дискретность

Геополитика является динамикой мобильности, движения и, одновременно, — консервации и континуальности. Если со­поставить дуальную геополитику Евразии (теллурократия и континентализм) с талассократической геополитикой атлантиз-ма, можно заметить, что их фундаментальное и эпистемологи­ческое различие заключается в разнице на концептуальном и философском уровне смысла, который они дают пространству. Чтобы понять концепт мобильности, необходимо понять фило­софскую ситуацию, в которой мы находимся. С одной стороны, мы имеем дело с позицией консерватизма, при которой мобиль­ность представляется как падение и деградация. Действитель­но, у Платона, да и в так называемом «сакральном» мировоз­зрении, мобильность зачастую равноценна смерти. Все, что способно изменяться, воспринимается как источник деграда­ции и беспорядка. Мобильность становится синонимом беспо­рядка. Что касается философского и метаполитического уровня, мы узнаем из работ Генона и Эволы, посвященным традиции, что крайняя мобильность, лишенная смысла, сопровождает со­стояния патологического возбуждения и истерии. На уровне политики, излишнее возбуждение в городе является признаком беспорядка и его саморазрушения изнутри. С другой стороны, мы обнаружим «прогрессистскую» позицию по отношению к мобильности, которая возвышает ее и осуждает постоянство,

«статику» как признак стагнации в материальном и психоло­гическом плане. Постоянство — это стремление к смерти, к повторению; это стагнация, отказ от политического прогресса. Изучение эпохи Просвещения в трудах Шпенглера, Юнгера и постмодернистов Лиотара и Бодрийяра показало заблуждения и границы этой мифологии прогресса, которая была фетиши­зирована эпохой и стала затем причиной знаменитой западной «разочарованности».

В сфере геополитики мы имеем дело с эпистемологическим противопоставлением, которым надо оперировать весьма осто­рожно из-за риска начать рассматривать движение как анти-по-кой, а покой — как анти-движение, что приведет к патологи­ческой ситуации колебания между двумя крайностями. Велико искушение начать думать, что стагнация позволяет избежать волнения, а волнение — стагнации. В геополитике стагнация часто приводит к отказу от «власти», которая является целью геополитики. Эту стагнацию можно наблюдать в современной европейской про-атлантической геополитике, предписываемой всемирными экономическими требованиями соперничающей англо-американской талассократии. В результате, порождая на­меренно стагнацию, чтобы уйти от волнения, мы порождаем стагнацию, которая возмущает, а создавая волнение в ответ на нее, мы способствуем появлению волнения, которое возвраща­ет нас к стагнации. Иначе говоря, геополитика, лишенная миро­воззрения и пространственного смысла, непременно порождает неясность, при которой смешиваются понятия «движение/по­кой» и «возбуждение/стагнация», в то время как разумная гео­политика будет опираться на динамическую дихотомию, ловко сочетая движение и покой, осмысленные в понятиях «власть/ континуальность» и «революция/консервация» на метаполити-ческом уровне. Именно эта разница лежит в основе оппозиции евразийской геополитики теллурократии и талассократической геополитики: первая является, по сути, силой преобразующе­го движения на основе общей исторической и органической

континуальности континента, вторая же является силой из­менения — мобилизирующего, конструктивистского, механи­стического, — которое растворяет цельность континентальной основы в конструктивисткой подвижной дискретности про­странства. Талассократическая геополитика строится на прин­ципе разделения и не учитывает природную и историческую континуальность пространства. В евразийской геополитике континуальность и движение вынуждены сосуществовать. Мы знаем из законов термодинамики, что именно движение струк­турирует систему, а покой и стагнация, наоборот, ее разрушают. Психоанализ показал, что стремление к желанию порождает само желание, а неподвижность является признаком смерти. Возникает вопрос, правомерно ли в геополитике смешивание понятий статичности и неподвижности. Статичность может быть созидательной. На медленной скорости и при замедлении происходят различные явления. Системам необходим покой, чтобы избежать перегрузки. Для человека покой — это момент созерцания и принятия окружающего мира. Между зрителем и созерцаемым объектом появляется своеобразная синхрониза­ция, а затем происходит ускорение связи. Нельзя не восхищать­ся тем, как покой может стать фактором ускорения и движения.