Современные взгляды на гуманитарное знание

Как пишет В.Г. Кузнецов², к проблеме выделения предмета гуманитарного познания, выявления его специфики можно подходить по-разному. Можно выделить три наиболее распространенных подхода к этому вопросу: а) противопоставление гуманитарных и естественных наук, полное разведение их предметных областей и методов, что характерно для «философии жизни», философской герменевтики, экзистенциализма, «понимающей социологии», философской герменевтики; б) утверждение необходимости использования в гуманитарном познании методов точных наук, когда считается, что никаких специфических приемов исследования в гуманитарных науках не существует (позитивизм), и в) отнесение к сфере науки только математики и естествознания (логический позитивизм). Утверждению последнего подхода во многом способствовали такие авторы, как Г. Фреге, Б. Рассел и Л. Витгенштейн. Так, например, Л. Витгенштейн считает предложения философии бессмысленными, а Г. Фреге все гуманитарное знание выводит за пределы науки: «То, что называют гуманитарными науками (Geisteswissenschaften), стоит ближе к поэзии, но потому и научного в них меньше, чем в точных науках, которые чем “суше”, тем точнее, ибо точная наука устремлена к истине»³.

Но одновременно они спровоцировали поиск единых оснований естественнонаучного и гуманитарного знания. Очевидно, что и точные, и гуманитарные науки, и естествознание относятся к науке и должны иметь сходные черты, общие моменты. При этом каждая сфера привносит нечто свое в общую методологию науки. Со стороны математики и естествознания – это стремление оформить результаты исследования в системно-теоретическом виде, формализация знания; со стороны гуманитарной сферы – напротив, неформальные подходы, индивидуализация изучаемых объектов, ценностное измерение и др. В то же время, гуманитарное познание отличается от естественнонаучного, во-первых, предметом и, во-вторых, использованием особых методов исследования. «Объектом гуманитарного познания могут быть человеческое общество и его история, естественный язык и творения человеческого духа, выраженные посредством текстов. Поэтому непосредственным предметом гуманитарного познания являются тексты… Текстом называется любая знаковая система, которая способна быть (или в действительности есть) носителем смысловой информации и имеет языковую природу. С этой точки зрения любой объект, являющийся творением человеческого духа и имеющий знаковую природу, может быть возможным или является действительным текстом… Текстовая природа гуманитарных наук обусловливает некоторые особенные признаки, характерные для всех гуманитарных наук и являющиеся одновременно отличительными признаками, несвойственными естественным и общественным наукам. К таким признакам относится принципиальная невозможность изъятия текстов из мира культуры, вне которого они теряют свою значимость. Гуманитарное явление существует только в мире культуры, как вещь для нас. Кроме того, предмет гуманитарного знания генетически зависит от человека, но, будучи создан, он обладает способностью к объективации, может противостоять человеку как вещь, внешняя по отношению к нему (и в этом смысле она ничем не отличается от природных предметов и может изучаться средствами естественных наук)»⁴.

Таким образом, специфика гуманитарного познания определяется, во-первых, как существенно зависимая от социокультурных факторов. Во-вторых, в гуманитарном познании находят широкое применение интерпретационные методы исследования И, кроме этого, важнейшей категорией является категория понимания. В-третьих, особенностью гуманитарного познания является его диалогичность, логически вытекающая из его текстовой природы. В-четвертых, гуманитарное познание, как считается, принципиально плюралистично и, в-пятых, немыслимо без аксиологического момента, без оценки результатов познания. Оценка, вместе с истинностной характеристикой составляет единый комплекс гуманитарного знания. «Эта проблема неразрывно связана с диалектикой субъекта и объекта в гуманитарных науках. Существенную роль играет внеязыковой контекст (политические, социально-экономические, исторические, интерлингвистические и прочие условия). Понимание смысла текста вне такого контекста — задача бесперспективная. Именно здесь я вижу средоточие проблемы диалектики субъекта и объекта в гуманитарных науках. Для методологии науки отсюда вытекает важное следствие: необходимость явного учета в научных исследованиях любой степени общности цепочки «текст — интерпретатор — результат интерпретации — текст». Последний элемент цепочки может стать предметом восприятия потребителя гуманитарного знания или первым звеном новой цепочки познавательного процесса. Такая структура познавательной деятельности при определенных условиях обеспечивает в гуманитарных науках преемственность, объективную истинность и плюралистичность»¹.

При этом «каждый новый культурный контекст не просто “принимает” созданные в прошлом художественные творения, но интерпретирует их в собственном духе, преломляет через свои социально-психологические, идеологические, философские и т. п. призмы; что же касается положения научного наследия в “теле” новой культуры, то оно живет здесь по иным законам — ни теорема Пифагора, ни закон земного притяжения, ни периодическая система элементов, ни закон прибавочной стоимости не подлежат интерпретации, ибо они содержат объективно-истинное знание, остающееся таковым — в той мере, в какой оно объективно независимо от культурного контекста, в котором оно оказалось»².

Помимо этого, согласно М.М. Бахтину, основной задачей гуманитарных наук является постижение «глубинного смысла» текста. «Глубинный смысл» высказывания всегда несколько завуалирован, скрыт. Тем более это положение будет справедливым по отношению к системе высказываний — к тексту. Глубинный смысл нельзя свести к чисто логическим или чисто предметным отношениям³. «Поэтому необходимо воспользоваться особым приемом исследования: «выходом за пределы понимаемого» (принцип вненаходимости). Критерием адекватного понимания в концепции M. M. Бахтина является его “глубина”, постижение глубинного смысла. Основным методом такого постижения является “восполняющее понимание”, направленное на постижение бессознательных мотивов творческого процесса автора текста (перевод их в план сознания интерпретатора) и на усвоение “многосмысленности”, на «раскрытие многообразия смыслов» текста. Точность в гуманитарных науках M. M. Бахтин связывает с “преодолением чуждости чужого без превращения его в чисто свое”»⁴, для чего используется прием «вживания» в другую культуру одновременно с осознанием нахождения исследователя в настоящем времени, в современной ему культуре. Это дает возможность «посмотреть на предмет интерпретации со стороны… Субъективный фактор устранить в гуманитарном познании нельзя. Именно он определяет диалогическую природу гуманитарных наук. Но нельзя превращать интерпретируемый текст в “чисто свой”. Абсолютизация субъективного фактора ведет к релятивизму и в конце концов к агностицизму, выхолащивает понятие объективной истины и делает его неприменимым в гуманитарных науках»¹.

В современных дискуссиях относительно постнеклассической науки и соотношения точного, естественнонаучного и гуманитарного знания чаще всего отмечается их сближение, взаимопроникновение их методов. Это обусловлено, во-первых, тем, что одним из тезисов еще неклассической картины мира стал, как мы помним, тезис о взаимосвязи наблюдаемого и наблюдателя, о неустранимости наблюдателя из процесса познания. Как пишет Ю.Н. Давыдов, растет интерес «…к пограничным, так сказать, проблемам науки вообще, границам, пролегающим между нею и другими областями культуры, каковые еще совсем недавно догматически воспринимались нами либо “в корне враждебными подлинной научности”, либо – в лучшем случае – не имеющими к ней никакого отношения. А кроме того, вопрос об условности границ между отдельными дисциплинами, релятивизация которых, как это убедительно засвидетельствовал только что закончившийся век “нового синкретизма” научного знания, далеко не всегда тождествен эклектике или дилетантизму. Дух этого синкретизма, одинаково чуждого и узколобому догматизму, и постмодернистскому “беспределу”, обеспечивает одновременно и глубину, и доброжелательность дискуссий, которые уже вызывают и, надо полагать, будут стимулировать интерес к “синтетической” проблематике научного знания»².

Две культуры и научная революция ³

(в сокращении)

Чарлз Перси Сноу

Примерно три года назад я коснулся в печати одной проблемы, которая уже давно вызывала у меня чувство беспокойства. Все дело в необычности моего жизненного опыта. По образованию я ученый, по призванию  писатель. Я постоянно соприкасаюсь с двумя разными группами, вполне сравнимыми по интеллекту, принадлежащими к одной и той же расе, не слишком различающимися по социальному происхождению, располагающими примерно одинаковыми средствами к существованию и в то же время почти потерявшими возможность общаться друг с другом.

На одном полюсе  художественная интеллигенция, которая случайно, пользуясь тем, что никто этого вовремя не заметил, стала называть себя просто интеллигенцией, как будто никакой другой интеллигенции вообще не существует. На другом  ученые, и как наиболее яркие представители этой группы физики. У обеих групп странное, извращенное представление друг о друге. Они настолько по-разному относятся к одним и тем же вещам, что не могут найти общего языка даже в плане эмоций.

Среди художественной интеллигенции сложилось твердое мнение, что ученые не представляют себе реальной жизни и поэтому им свойствен поверхностный оптимизм. Ученые со своей стороны считают, что художественная интеллигенция лишена дара провидения, что она проявляет странное равнодушие к участи человечества, что ей чуждо все, имеющее отношение к разуму и так далее.

Я помню, как меня с пристрастием допрашивал один видный ученый: «Почему большинство писателей придерживаются воззрений, которые наверняка считались бы отсталыми и вышедшими из моды еще во времена Плантагенетов? Разве выдающиеся писатели XX века являются исключением из этого правила? Йитс, Паунд, Льюис  девять из десяти среди тех, кто определял общее звучание литературы в наше время,  разве они не показали себя политическими глупцами, и даже больше  политическими предателями? Разве их творчество не приблизило Освенцим?»

Честный ответ на этот вопрос состоит в признании, что между некоторыми художественными произведениями начала XX века и самыми чудовищными проявлениями антиобщественных чувств действительно есть какая-то связь и писатели заметили эту связь с опозданием, заслуживающим всяческого порицания. Это обстоятельство  одна из причин, побудивших некоторых из нас отвернуться от искусства и искать для себя новых путей.

Таковы два источника взаимонепонимания между двумя культурами.

На одном полюсе  культура, созданная наукой. Те, кто к ней причастен, не нуждаются в том, чтобы полностью понимать друг друга, что и случается довольно часто. Биологи, например, сплошь и рядом не имеют ни малейшего представления о современной физике. Но биологов и физиков объединяет общее отношение к миру; у них одинаковый стиль и одинаковые нормы поведения, аналогичные подходы к проблемам и родственные исходные позиции.

На другом полюсе отношение к жизни гораздо более разнообразно. Совершенно очевидно, что, если кто-нибудь захочет совершить путешествие в мир интеллигенции, он встретит множество различных мнений и чувств. Но я думаю, что полюс абсолютного непонимания науки не может не влиять на всю сферу своего притяжения. Абсолютное непонимание придает привкус ненаучности всей «традиционной» культуре.

Само собой разумеется, что выдающиеся ученые, обладавшие недюжинной энергией и интересовавшиеся самыми разнообразными вещами, были всегда; есть они и сейчас, и многие из них читали все, о чем обычно говорят в литературных кругах. Но это исключение. Большинство же, когда мы пытались выяснить, какие книги они читали, скромно признавались: «Видите ли, я пробовал читать Диккенса...» Живут же они своей полнокровной, вполне определенной и постоянно развивающейся культурой. Ее отличает множество теоретических положений, обычно гораздо более четких и почти всегда значительно лучше обоснованных, чем теоретические положения писателей. С социальными проблемами ученые, безусловно, соприкасаются чаще многих писателей и художников. В моральном отношении они, в общем, составляют наиболее здоровую группу интеллигенции, потому что в самой науке заложена идея справедливости и почти все ученые самостоятельно вырабатывают свои взгляды по различным вопросам морали и нравственности. Таким образом, дело, очевидно, не в отсутствии интереса. В значительной мере проблема заключается в том, что литература, связанная с нашей традиционной культурой, представляется ученым «не относящейся к делу». Разумеется, они жестоко ошибаются. Из-за этого страдает их образное мышление. Они обкрадывают самих себя.

А другая сторона? Она тоже многое теряет. И может быть, ее потери даже серьезнее, потому что ее представители более тщеславны. Они все еще претендуют на то, что традиционная культура  это и есть вся культура, как будто существующее положение вещей на самом деле не существует.

Как будто попытка разобраться в сложившейся ситуации не представляет для нее никакого интереса ни сама по себе, ни с точки зрения последствий, к которым эта ситуация может привести.

Как будто современная научная модель физического мира по своей интеллектуальной глубине, сложности и гармоничности не является наиболее прекрасным и удивительным творением, созданным коллективными усилиями человеческого разума!

Множество раз мне приходилось бывать в обществе людей, которые по нормам традиционной культуры считаются высокообразованными. Обычно они с большим пылом возмущаются литературной безграмотностью ученых. Как-то раз я не выдержал и спросил, кто из них может объяснить, что такое второе начало термодинамики. Ответом было молчание или отказ. А ведь задать этот вопрос ученому значит примерно то же самое, что спросить у писателя: «Читали ли вы Шекспира?»

* * *

Сейчас еще не поздно принять какие-то меры, не выходящие за пределы возможностей разумных людей. Образование, конечно, не является полным решением проблемы, но, не перестроив системы образования. Запад не сможет даже начать борьбу. Все стрелки указывают в одну сторону. Уничтожить пропасть между двумя культурами одинаково необходимо и во имя отвлеченной идеи нашего интеллектуального оздоровления, и для решения самых насущных практических задач. Пока эта пропасть существует, общество не в состоянии мыслить здраво.