Тема 4. Тенденции и проблемы современной науки Статус научного знания. Сциентизм и антисциентизм

Успехи науки за последние столетия сформировали как в сознании самих ученых, так и в массовом сознании глубокую убежденность в том, что именно и только наука может претендовать на роль носительницы истинного знания и адекватных методов познания. Эта убежденность, как сейчас признано, приняла характер своеобразной некритической веры, именуемой сциентизмом, которая отчасти заменила веру религиозную. Конечно, в отличие от веры неспециалистов, сциентизм ученых покоится на определенных научных принципах, обосновывается и, как считается, подтверждается всем ходом развития науки, но, тем не менее, он вызвал серьезную оппозицию. С самых разных сторон претензии науки начали подвергаться критике, сформировав противоположное течение – антисциентизм.

Прежде всего, можно отметить несостоятельность былых надежд на то, что развитие научного знания само по себе решит основные проблемы человечества. Эти надежды ярко отражены в культуре девятнадцатого века, в публицистике, в художественной литературе – можно вспомнить хотя бы образ Базарова из бессмертных «Отцов и детей» Тургенева или романы Ж. Верна. Но уже в двадцатом веке стало ясно, что наука, как и любой другой социальный институт, может служить как процветанию человечества, так и его деградации, даже уничтожению, в зависимости от того, в чьих руках находится применение ее открытий. Да и научная рациональность  как главный принцип мышления, деятельности и самой культуры  чревата односторонностью личности, утратой всего богатства ее внутреннего мира, о чем писали множество авторов, в том числе и Ч. Сноу в своей знаменитой статье, выдержки из которой мы привели выше.

Но еще более важными были аргументы, сформировавшиеся в русле философии науки. Это направление, бурно развивавшееся в течение двадцатого века, вскрыло множество внутренних противоречий в науке, в первую очередь связанных с методологией научного познания. Особенно жесткой была критика представителей постпозитивизма (Т. Кун, К. Поппер, П. Фейерабенд, И. Лакатос и другие). Попытки выявить строгие и адекватные методы научного познания, найти критерии отличия науки от не-науки, по их мнению, лишь показали, что наука по сути мало чем отличается от остальных сфер культуры, так как даже ее базовые принципы, идеалы и нормы – историчны, то есть вплетены в историко-культурный, социальный контекст той или иной эпохи. Соответственно, они меняются от века к веку, причем, как правило, скачком, формируя каждый раз новую, слабо связанную с предыдущей, научную парадигму (греческий термин, означающий «образец», введенный в обиход Т. Куном в своей программной работе «Структура научных революций»). «Понимание этой исторической обусловленности должно предохранить от прогрессирующего вырождения, которое столь часто сопутствует принятию научных концепций  оно начинается с некритического их рассмотрения, затем их выдают за нечто самоочевидное и, наконец, приходят к тому, что исчезает всякая проблематичность. Поэтому осознание исторической обусловленности имеет критическую функцию. Оно снова и снова возвращает нас к истокам научных положений, разрушая ореол их необходимости или неопровержимости»¹.

Более того, даже сами научные факты не являются чем-то безусловным. Научный факт всегда связан с процедурой измерения (в широком смысле этого слова), но, как пишет К. Хюбнер, «для измерений требуются приборы. Но чтобы применять приборы, доверять им, мы должны сперва иметь теорию, определяющую, как и на каком основании эти приборы действуют. Это верно даже для простейших инструментов, скажем, для линейки или для телескопа; пользуясь линейкой, мы исходим из допущения, что перемещение в пространстве не приводит к ее изменению, во всяком случае, к вычислимому изменению эталона (то есть предполагаем определенную метрику); когда мы смотрим в телескоп, то исходим из определенных представлений, например, о том, как световые лучи распространяются в конкретной среде (т.е. мы предпосылаем наблюдению определенную оптическую теорию). Чтобы процедура измерения имела смысл, ей должна предшествовать не только теория применяемых приборов, но и теория измеряемых величин, поскольку понятия об этих величинах не является результатом какого-то неопределенного жизненного опыта, а получает дефиницию и определяется только в рамках теории. Например, если мы хотим измерить длины световых волн, то нужна, во-первых, волновая теория света; а во-вторых, необходимо  исходя из этой теории и теории, положенной в основу данной измерительной аппаратуры,  понимать, каким образом эта аппаратура способна определять искомые длины волн света; но помимо этого необходимо еще и то теоретическое знание, которое позволяет считывать показания приборов, переводя их в численные величины»¹.

Не случайно П. Фейерабенд сравнил предсказания науки с результатами гадания на кофейной гуще. Особой атаке подверглись в этой связи такие фундаментальные научные понятия и принципы, как понятие объективной реальности, истины, доказательности, субъект-объектного разделения и другие.

В то же время, признавая правоту многих аргументов Фейерабенда и других «релятивизаторов» науки, надо отметить, что их выводы чрезмерно радикальны и часто односторонни. В качестве одного из главных контрагументов может служить критерий практики: если, как много раз было сказано, самолет не падает, мост не рушится, а компьютер сохраняет и обрабатывает информацию,  то это означает, что научные теории и модели, которые мы строим, отражают основные параметры действительности.

Или, иными словами, что сохраняют свое значение – хотя и с существенными оговорками – и понятие объективной реальности, и классическое понятие истины (как соответствия нашего высказывания об объекте самому этому объекту).

Последнее – то есть сохраняющаяся значимость понятия истины – вытекает не только из практики. Многие авторы отмечают, что это понятие является краеугольным для научного знания и, при всех коррекциях и оговорках, никогда не исчезнет. При этом попытки «избавиться» от него приводят лишь к новым проблемам. Так, например, В.С. Степин отмечает: «Лаудан… не отрицает существования истины, но стремится не использовать это при анализе научной деятельности…, заменяя понятие истинности теорий суждениями об их способностях решать проблемы. Однако если ограничиваться только этим признаком науки, то возникают серьезные методологические затруднения… Если принять эту концепцию, то трудно ответить на вопросы, почему не всякие проблемы принимаются наукой? Если кто-либо захочет работать, скажем, над проблемами: почему сахар не растворяется в горячей воде? почему лебеди зеленые? почему материя отталкивает? почему свободно движущееся тело при отсутствии силы ускоряется?, то, естественно, возникнут вопросы, являются ли эти проблемы верными? “Возникает желание отметить, — пишет Ньютон-Смит, — что это не подлинные проблемы, потому что суждение, поставленное в каждом случае в виде вопроса, ложно, и известно, что оно ложно”. Истина, подчеркивает он, играет регулятивную роль в науке, и если отказаться от этого, то исчезают запреты на произвольное формирование проблем»².

Показательна в этой связи полемика двух известных современных философов, Д. Деннета и Р. Рорти. Д. Деннет анализирует стремление Рорти показать, «…что дебаты философов об Истине и Реальности… не что иное, как “разговоры”, а выбор в них той или иной роли определяется только политическими, или историческими, или эстетическими основаниями»³. Рорти, говорит Деннет, фактически отождествляет концепции, теории с инструментами мысли: «инструменты – это все, что когда-либо может дать исследование, поскольку исследование никогда не является “чистым”... оно всегда есть вопрос достижения чего-то, что нам хочется»¹. Но, возражает Деннет, «конечно, всякое исследование представляет собой приобретение нами чего-то, к чему мы стремимся: но стремимся мы иметь истину о чем-то значимом для нас, если все идет как положено»². Деннет приводит трудно опровергаемый аргумент: вопрос об истине для всего живущего на земле – это вопрос о жизни и смерти: любое существо стремится знать истину об окружающем мире и адекватно реагировать на ситуации, иначе попросту погибнет. Человек отличается лишь тем, что его методы поиска истины очень изощренны и предполагают проверку их самих, постоянную коррекцию самой добытой истины. Деннет завершает статью достаточно однозначным утверждением: «Смысл задаваемых вопросов – получить правильные ответы... Короче говоря, нацеленность на истину безоговорочно присутствует в любой человеческой культуре»³.

Но тем не менее сейчас фактически общепризнано, что и сам статус науки, и ее основные принципы в начале нового тысячелетия нуждаются в существенном переосмыслении, во взаимодействии с другими сферами культуры и методами постижения действительности. К этому нас подводят не только работы в области философии, методологии, теории науки, но и сами результаты научного поиска, а также выход науки в новые, не известные ранее сферы – микромир и мегамир.