94 Гарф. Ф. Р-9414. On. 1. Д. 506. Л. 212.

⁹⁵ Там же. С. 213.

36

о том, кто, как и почему противостоит полицейской власти в ла­герях. Для него все они были «самыми отъявленными подонка­ми человеческого общества, рецидивистами и т. д.». Но в одном он был прав. Главные противники и постоянные «сидельцы» ГУЛАГа сознательно или бессознательно начали переходить--из рядов отказчиков и пассивных саботажников в лагерь тех, кто встал «на путь активной борьбы с нашими мероприятиями, т. е. с мероприятиями Советской власти».

Дополним речь встревоженного Круглова. К началу 1950-х гг. в лагерях выросли мощные, влиятельные, очень разнородные, обычно враждебные друг другу сообщества, группы и группиров­ки. Они овладели техникой контроля и манипулирования пове­дением «положительного контингента». В большинстве своем эти силы не. стремились к объединению, не ставили, за редки­ми исключениями, далеко идущих целей, просто хотели жить и выжить в лагерях любой ценой. Но ради этого они вели посто­янную и кровопролитную борьбу друг с другом и с лагерной ад­министрацией. Даже такие направленные в разные стороны уда­ры отламывали куски и кусочки от ужасного памятника уходя­щей эпохи — сталинского ГУЛАГа. «Если мы не установим твердого порядка, мы потеряем власть», — резюмировал свое выступление министр. До смерти Сталина оставался еще целый год.

ГУЛАГ: КАНУН РАСПАДА

Сталин умер. Заключенные ждали амнистию. Указ Прези­диума Верховного Совета СССР обманул ожидания «долго-срочников» — как политических, так и уголовных. Поэтому (и не только поэтому) амнистия 1953 г. сыграла особую роль в неудержимом распаде ГУЛАГа. Она отличалась от прочих своими беспрецедентными масштабами и невнятностью поли­тических целей ее инициаторов. В их числе первым обычно упоминают нового министра внутренних дел Л. П. Берию, хотя в народе амнистию называли ворошиловской — по имени че­ловека, подписавшего Указ Президиума Верховного Совета СССР. Амнистия вызвала изменения в составе лагерного на­селения: массовый уход работоспособного «положительного контингента», дефицит квалифицированной рабочей силы⁹⁶, резкое повышение концентрации особо опасных преступников

ГАРФ. Ф. Р-9401. Оп. 2. Д. 450. Л. 469.

37

и рецидивистов, возрастание доли и производственной значи­мости политических узников, деморализацию низовой лагер­ной администрации в связи с предстоявшими массовыми со­кращениями. «Демобилизационные настроения» привели к па­дению дисциплины. Факты «аморальных проявлений, пьянства, распущенности и нарушения советской законности» заметно участились.

Служебное рвение лагерной администрации было подорвано и новыми политическими веяниями, декларациями о соблюде­нии «социалистической законности»⁹⁷. Раньше Москва закрывала глаза на то, что считалось устоявшимся лагерным обычаем (кро­ме, может быть, вопиющих случаев). А теперь пытки, побои; из­девательства над заключенными, применение в качестве «воспи­тательных мер» смирительных рубашек, наручников, «дисципли­нирующие» обливания водой, лишение питания за плохую работу, неправомерное применение оружия по заключенным, ис­пользование «сук» в качестве своеобразных лагерных сержантов вдруг получили новую оценку. Это было воспринято лагерными чиновниками как перспектива потерять единственно мыслимый инструмент управления. Контролировать поведение заключенных иными методами они не хотели, а если бы и захотели, то не смогли.

По амнистии из лагерей освободилось немало тайных ос­ведомителей из числа осужденных за малозначительные пре­ступления. На какое-то время был существенно ослаблен агентурно-оперативный контроль над лагерным сообществом. В лагерях и колониях возникло некое подобие вакуума влас­ти. Его немедленно попытались заполнить лидеры разнообраз­ных группировок — от криминальных и этнических (кавказ­цы) до политических и этнополйтических (украинские и при­балтийские националисты). В свою очередь, лагерная администрация попыталась компенсировать ослабление тайно­го контроля над заключенными жесткими демонстративными силовыми воздействиями,, однако натолкнулась на сопротив­ление «долгосрочников» — тех, кого амнистия не коснулась и кому нечего было терять, а также тех, кто ждал от верховной власти принципиального изменения своей судьбы — поли­тических узников, сконцентрированных в особых лагерях. В этой среде после опубликования Указа Президиума Верховного Совета СССР об амнистии «возникли резкие недовольства, а затем участились случаи волынок заключенных, массовых от-

История сталинского ГУЛАГа. Т. 6. С. 671.

71

казов от работы, неподчинение надзирательскому и руководя­щему составу»⁹⁸.

Решающую' роль в судьбе «политического» ГУЛАГа сыграли волнения заключенных особых лагерей — Горного (24 мая — 7 июля 1953 г.), Речного (июль — август 1953 г.) и Степного (май — июнь 1954 г.). По форме это были, главным образом, за­бастовки, организаторы которых стремились добиться уступок мирными средствами, оставаясь в рамках советской легальности. Но иногда дело доходило до «стойких волынок», жесткой конф­ронтации, вооруженных столкновений с властями, кровавых рас­прав над участниками волнений. Жизнями и судьбами «зачинщи­ков» и случайных жертв лагерное население расплачивалось за ус­тупки властей — как тактических, так и стратегических, г— за пересмотр самих основ репрессивной политики системы.

Начало первого по времени массового выступления заключен­ных особых лагерей до сих пор покрыто легким флёром загадоч­ности и тайны. На ход событий в Горном особом лагере повли­яла подчеркнутая демонстрация силы администрацией и охра­ной.. Поводом для выступления, продолжавшегося с конца мая до начала июля 1953 г., стали несколько вопиющих случаев при­менения оружия и убийств заключенных охраной в 1-м, 4-м и 5-м лагерных отделениях Горлага. В ответ на это зэки ответили забастовкой. Е. С. Грицяк, бывший узник Горлага, высказал пред­положение, что администрация лагеря, «чувствуя приближение организованного сопротивления, решила таким образом обнару­жить и уничтожить потенциальных инициаторов и активистов». По мнению Грицяка, эту версию косвенно подтвердил полков­ник КГБ, «беседовавший» с ним в начале 1980-х гг. по поводу публикации его воспоминаний. На вопрос: «Как вам удалось это организовать?» бывший заключенный ответил: «Нас на это спро­воцировали». А полковник прокомментировал: «Да, это верно, что они вас спровоцировали, но они не ожидали таких масшта­бов». Развивая тему о провокации, Грицяк высказал еще не­сколько предположений, очевидно, распространявшихся в лаге­рях в то время. Заключенные считали, что в первые месяцы после смерти Сталина новое руководство «хотело продемонстри­ровать нам и всей стране, что советская власть не ослабела, что она и далее будет жестокой и беспощадной». А после ареста Берии появилась еще одна догадка: «Берия вызвал эти беспоряд­ки для того, чтобы укрепить позиции своего ведомства»⁹⁹.

История сталинского ГУЛАГа. Т. 6. С. 465. Сопротивление в ГУЛАГе. С. 181.

72

Опубликованные в последнее время документы дают возмож­ность оценить подобные Догадки и предположения и хотя бы отчасти объяснить необычность поведения московских властей, а их в Горлаге (как в других особых лагерях, где вспыхивали вол­нения) представляла специальная комиссия МВД. Прежде все­го, подтверждается особая роль Берии и его людей в контактах с забастовщиками. Объявление, которое сделала «московская ко­миссия» сразу после своего прибытия в лагерь 5 июня 1953 г., начиналось весьма необычно. Комиссия подчеркивала особую роль исключительно Л.П.Берии (не ЦК, не правительства), в решении судьбы заключенных Горлага: «В Москве стало извест­но о беспорядках в вашем лагере. Для того, чтобы на месте ра­зобраться со сложившейся обстановкой — первый заместитель председателя Совета Министров Союза ССР и министр внутрен­них дел Лаврентий Павлович Берия уполномочил нашу комис­сию лично и детально разобраться и принять необходимые ре­шения»¹⁰⁰.

Это заявление нарушало принятые нормы бюрократической лексики и сообщало о поручении Берии так, как до сих пор го­ворили только о воле самого «товарища Сталина». Последующие оповещения о тех или иных послаблениях в режиме, исходив­шие непосредственно от комиссии, также подтверждали ее дос­таточно высокий статус. Убедительности придавали и проводи­мые по ходу дела служебные расследования, в результате кото­рых ряд военнослужащих был обвинен в незаконном применении оружия и превышении власти. Свои заключения комиссия передала в прокуратуру для привлечения виновных к уголовной ответственности¹⁰¹.

Если верить свидетельству П. А. Френкеля (1954 г.), бывшего узника Горлага, руководитель комиссии Кузнецов, полковник, отправленный руководить генералами, на первой встрече с за­ключенными 1-го лагерного отделения Горлага представился «ре­ферентом Лаврентия Павловича Берии»¹⁰². Это утверждение под­тверждается и рядом мемуарных источников¹⁰³. Судя по реши­тельности и быстроте, с какими комиссия пошла на ряд немыслимых ранее уступок заключенным, Берия, напутствуя своих представителей, не только дал им широкие полномочия, но и определил политический контекст взаимоотношений с уз-

История сталинского ГУЛАГа. Т. 6. С. 336. Там же. С. 670. Там же. С. 407

См.: Сопротивление в ГУЛАГе. С. 182.

'38

никами особых лагерей, в конечном счете с потенциально оп­позиционными слоями советского общества. Это косвенно сви­детельствует о том, что советский политический истеблишмент был настроен на смягчение порядков в лагерях, ужесточение контроля за разлагавшимися от безнаказанности лагерными «на­чальниками», большими и малыми — от рядового охранника до начальника управления лагерей.

В каком-то смысле уступки были предопределены уже в Москве, где, очевидно, начали обозначать контуры будущих из­менений в карательной политике режима. В противном случае, жестокое (и успешное!) подавление восстания в Горном лагере вполне могло стать поводом не к смягчению политики, а толч­ком к началу нового витка репрессий, как это уже бывало рань­ше. Если в Горлаге и имела место провокация, то она была ско­рее местной импровизацией, чем негласным указанием Москвы. Последняя все-таки восприняла требования гулаговского насе­ления не только в контексте традиционного смутьянства, но и с позиций большой политики. Все это было сдобрено необыч­ным беспокойством о том, чтобы гулаговские церберы «еше чего-нибудь не наделали»¹⁰⁴.

Обращение заключенных Горного лагеря к Советскому пра­вительству, Президиуму Верховного Совета СССР, Совету Ми­нистров СССР и ЦК КПСС от 27 июня 1953 г. фактически яв­лялось краткой историей сталинского политического и юриди­ческого произвола, применения репрессий как универсального ключа к решению не только политических, но также экономи­ческих и даже социальных проблем. «Прошлое доказывает, — простодушно писали авторы обращения, — что чем сложнее проблемы приходилось решать Советскому государству, тем больше было репрессированных». Заключенные как будто бы находили оправдание жестокости системы, соглашаясь с тем, что «великое созидание требовало строгой государственной дисцип­лины, следовательно, и жертв: Для содержания репрессирован­ных государством была создана система исправительно-трудовых лагерей, ибо экономика страны не могла вынести бездействия многих миллионов, в рабочей силе которых ощущалась острая потребность». Результат, налицо, писали заключенные Горлага, на собственной шкуре, прочувствовавшие сталинские методы строительства коммунизма: «Города и рабочие поселки, рудни­ки и шахты, каналы и дороги, фабрики и заводы, сталь и уголь, нефть и золото — все величайшие сооружения эпохи социализ­

История сталинского ГУЛАГа. Т. 6. С. 322.

74

ма — результат не поддающегося описанию титанического со­зидания (так в тексте. — ЯК.) к человеку, в том числе лагнасе-лению». Соответственно, добавляли авторы документа, «усили­вался лагерный режим, и условия жизни в лагерях становились все тяжелфе»: лагерное население влачило «свое' жалкое суще­ствование'в совершенно невыносимых условиях», работало по_ 12—14 часов в сутки. При этом у «отдельных заключенных», как осторожно отмечали составители документа, крепко засела мысль о том, что их здоровье и жизнь нужны постольку, по­скольку нужна их рабочая сила.

Пытаясь объяснить причины своего протеста, авторы доку­мента ссылались на беспросветность и бесперспективность та­кого существования: нереальные сроки наказания и их логичес­кий конец — болезнь, инвалидность и смерть в неволе, в луч­шем случае — высылка после отбытия срока. Поэтому подавляющее большинство тянет свою лямку «с ропотом, в ошибочной надежде на какие-либо мировые события». Заклю­ченные, писавшие обращение к высшей власти, понимали, что ГУЛАГ при Сталине стал настолько большим и настолько пе­регруженным «созидательными» функциями, что им давно уже невозможно управлять как обычной тюрьмой: «мы поняли, что мы являемся значительной частью производительных сил.на­шей социально-экономической формации, а отсюда имеем пра­во предъявить свои справедливые требования, удовлетворение которых в настоящий момент является исторической необхо­димостью». В свое время, считали заключенные, практика уп­равления огромной сферой принудительного труда привела de facto к созданию извращенных форм лагерного «самоуправле­ния» — использованию в качестве проводников начальственных распоряжений и социальной опоры «обслуги», в большинстве своем состоявшей из стукачей, и «сук». Оказывая помощь ла­герной администрации в деле соблюдения режима, эта группа заключенных «с целью выслуживания перед начальством пре­вращалась в банду насильников и убийц. Эти „блюстители по­рядка" не останавливались ни перед какими преступлениями (избиение, подвешивания, убийства)». Ответом были вражда и ненависть остальных заключенных, в конце концов, выливша­яся в террор против стукачей в особых лагерях и «войну» «во­ров» с «суками» в обычных ИТЛ. Почувствовав недостаточность или ослабление рычагов воздействия на лагерное население, лагерная администрация попыталась опереться «на отдельные группировки, беря в основу национальный признак, разжигая национальную вражду и ненависть. Были случаи, когда отдель­

39

ные представители оперчекистского аппарата вручали холодное оружие доверенным лицам для расправы и терроризации неуго>-ловного элемента».

Обращение заключенных Горлага к высшим властям было пропитано надеждой на то, что «верхи» узнают, наконец, прав­ду о положении в лагерях, попытками истолковать в свою пользу исходившие сверху политические сигналы (амнистия, выступле­ния советского руководства в печати о социалистической закон­ности), тоской по разрушенным при Сталине патерналистским отношениям между народом и властью: «Мы хотим, чтобы с нами говорили не языком пулеметов, а языком отца и сына». К этой патриархальной риторике заключенные добавляли впол­не современные аргументы о том, что ГУЛАГ изжил себя, стал пережитком прошлого. Они требовали «пересмотра всех без ис­ключения дел с новой гуманной точки зрения», «признания не­законными всех решений Особого совещания как неконституци­онного органа»¹⁰⁵.

«НАМ ЭТОГО МАЛО!»

В Горном лагере еще тлели очаги сопротивления, в другом особом лагере — Речном, расположенном в районе Воркуты, уже вспыхнули новые волнения, совпавшие по времени с восстани­ем в Восточном Берлине. Политическое «совмещение» и син­хронизация столь значимых событий фактически возводили кон­троль над ГУЛАГом в разряд глобальных проблем выживания со­ветского режима в целом. Подавление выступления в Речлаге также было основано на необычном сочетании жесткости, усту­пок и широкомасштабных обещаний «московской комиссии». Частичное выполнение этих обещаний запустило процесс, раз­решившийся спустя год наиболее ожесточенным выступлением заключенных особых лагерей — забастовками и восстанием в Степлаге (май—июнь 1954 г.).

Еще в марте 1954 г., т. е. за два месяца до начала волнений в Степном лагере, руководители лагерных администраций на совещании начальников особых лагерей попытались выразить смутное ощущение накатанной колеи, по которой, как они чувствовали, с весны 1953 г. двигались лагеря. Начальник Озерного лагеря, куда из зараженных вирусом неповиновения лагерей попала часть зачинщиков, говорил о том, что вновь

История сталинского ГУЛАГа. Т. 6. С. 349—353.

76

прибывшие заключенные «чувствуют себя „победителями", поскольку они добились того, что им „комиссия многого на­обещала"». Временное спокойствие в лагере он связывал толь­ко с тем, что «контингент» ждет каких-то серьезных измене­ний в своей судьбе. Генерал-майор Деревянко, начальник Реч­ного лагеря, тоже жаловался на «московскую комиссию», работавшую в лагере во время волнений. Обещанный пере­смотр уголовных дел и изменения в уголовном кодексе были восприняты заключенными как «очередная победа». Она не удовлетворила полностью их требований, но «они почувство­вали, что можно таким путем добиться большего»., Неудовлет­воренные ожидания, по оценке Деревянко, были чреваты но­вой вспышкой забастовок, «саботажа», а также перехода орга­низованного лагерного подполья к методам диверсий и террора. Генерал явно давал понять своему начальству: «надо бы как-то решить вопросы, которые были в свое время аван­сированы комиссией»¹⁰⁶, иначе за стабильность обстановки в особых лагерях ручаться нельзя.

Если рассматривать волнения в особых лагерях как единую и последовательную цепь событий, а именно так воспринима­ли массовые забастовки и неповиновения в Москве, то дина­мика этого процесса выглядит следующим образом. Начав с протестов против произвола, жестокости, убийств заключенных в лагерях, т.е. фактически потребовав от лагерной админист­рации «простого» выполнения действующих нормативных до­кументов по режиму содержания, руководящие «комитеты», «штабы» и «комиссии» стали требовать изменения самих дей­ствующих норм и требований режима (перевод на режим ИТЛ, свобода передвижения и общения в зоне, восьмичасовой рабо­чий день и т. п.). В конце концов (и очень быстро) были выд* винуты требования изменить основополагающие принципы репрессивной политики: массовый, пересмотр дел, сокращение сроков наказания, полная или частичная реабилитация или амнистия. Иногда дело доходило до ультимативных требований об освобождении из-под стражи всех заключенных и перевода их на вольное поселение¹⁰⁷.

Официальные документы отмечали эскалацию требований заключенных — как в рамках отдельных лагерей, так и в разви­тии конфликта с «особым контингентом» в целом. Другими сло­вами, каждое новое массовое выступление в особых лагерях на-

¹⁰⁶ ТАРФ. Ф. Р-9414. On. 1. Д. 772. Л. 113, 117-118. ю7 История сталинского ГУЛАГа. Т. 6. С. 388.

40

чиналось с вьщвижения все более жестких требований. Превен­тивные уступки по режиму содержания, простое предоставление льгот не остановили развития конфликта ни в одном из особых лагерей. Ответ заключенных сводился к короткой максиме: «Нам этого мало!»¹⁰⁸.

Все выступления протекали, прежде всего, в форме массо­вой забастовки. Многодневные отказы тысяч заключенных от работы ударяли по несущим конструкциям сталинского ГУЛАГа как важного элемента «социалистической экономики». В этом смысле новая тактика протеста кардинально отличалась от той, которую применяли политические узники в 1920 — начале 1930-х гг. Заключенные особых лагерей практически сразу, уже при первой пробе сил в Горл are, отказались от голодовки как метода борьбы. Эта форма протеста, эффективная в иных об­щественно-политических условиях, предполагающих озабочен­ность власти своим политическим имиджем в глазах обще­ственности, показала свою полную несостоятельность в борь­бе со сталинской диктатурой и закрытой Двойным «железным занавесом», системой эксплуатации труда заключенных. Вмес­то того чтобы, причиняя ущерб себе, апеллировать к несуще­ствующему общественному мнению и гипотетическому гума­низму власти, узники особых лагерей нанесли удар в самое сердце системы — они просто перестали работать. Удар был настолько чувствительным, что он, после долгого перерыва, вернул верхдвную власть в режим диалога с «лагерным населе­нием».

В свое время сознательная глухота сталинского руководства к тому, что происходило в лагерях, делала организованные про­тесты с выдвижением требований к Москве бессмысленными. Сигналы глушили непосредственно в лагерях, блокируя инфор­мацию уже на нижних уровнях гулаговской иерархии, в лагер­ных отделениях. Даже если сигналы из лагерей доходили до Министерства внутренних дел, то оно рассматривало их как ис­ключительно внутреннюю полицейскую проблему, старательно оберегая Кремль от тревожной и чреватой «организационными выводами» информации. Новое московское руководство имело дело уже с инерционным процессом потери управления лагеря­ми. Оно попыталось разгрести воздвигнутые при Сталине зава­лы и восстановить традиционные для авторитарных режимов формы прямой связи «вожди—массы» в обход полицейской бю­рократии.

История сталинского ГУЛАГа. Т. 6. С. 460.

78

Принципиальную новизну событиям 1953—1954 гг. придава­ло не только новое отношение высших властей к волнениям в лагерях (захотели или пришлось слушать!), но верноподданни­ческие апелляции самих забастовавших заключенных к Москве, которой, оказывается, узники только и могли доверить «всю правду». Демонстративная «советскость», подчеркнутая лояль­ность по отношению к «ЦК КПСС и Советскому правительству» были отличительным признаком движения, охватившего особые лагеря после смерти Сталина. Лишь иногда сквозь пропаганди­стскую пелену прорывалось отсутствие единства, не только стра­тегического, но и тактического, в рядах забастовщиков и по­встанцев. Так, в 10-м лагерном отделении Речлага украинские националисты выдвинули поначалу «провальные» и бесперспек­тивные лозунги: «Мы сейчас боремся за самостоятельную Укра­ину, за пшеницу, которую кровопийцы пожирают, мы не призна­ем никакого Советского правительства и не выходим на работу потому, что нам нужна самостоятельная жизнь, а не работа на паразитов-кровопийцев. Мы здесь не одни, а 20 миллионов, и кровопийцы нас всех не перебьют, и раз мы взялись всеми си­лами, то будем бороться один за всех и все за одного, до кон­ца»¹⁰⁹.

Ясно, что с такими «узкими» требованиями никак нельзя было рассчитывать на успех. Поэтому на поверхность собы­тий в Речлаге, как и в других особых лагерях, очень быстро вынесло совершенно другие лозунги и иные идеологические мотивировки. По оперативным данным, заключенный Е. М. Голь-довский выдвинул, например, идею «антибериевской» политиче­ской маскировки беспорядков и противопоставления МВД и пра­вительства»¹¹⁰. В большинстве случаев даже самые радикаль­ные свои требования, руководители заключенных пытались прикрыть традиционной советской риторикой: «удовлетворе­ние наших требований сорвет надежду империалистов на раз­жигание внутренних противоречий среди советского народа, искусственно созданных врагом Берия и его аппаратом»¹¹¹ и т. п. В то же время во внутренней пропагандистской работе среди заключенных, основанной на принципах «слуховой» агитации ^часто использовались вполне антисоветские аргумен­ты, которые находили должное понимание у значительной части аудитории.