10 Исторический архив. 1993. № 1. С. 130.

11 Исторический архив. 1993. № 1. С. 130—131.

208

«НЕЛЕГАЛЬНАЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНАЯ ПРАВДА»

Листовка шлифовальщика Баскакова. Власти приложили все усилия, чтобы «запереть» информацию о забастовке и массовых беспорядках в Новочеркасске, но эта информация все-таки про­сочилась наружу. Многие разделяли недовольство новочеркас­ских бунтовщиков и возмущались кровавой расправой. Но лишь немногие решились на выражение своего протеста, на «антисо­ветские проявления».

4 и 6 июня «антисоветские» листовки появились в городе Зер-нограде Ростовской области. Их автором оказался М. П. Баска­ков, 25-летний шлифовальщик механического завода, беспартий­ный, ранее не судимый. Баскаков был женат, в 1962 г. у него родился ребенок. Молодая семья жила трудно: не было своей квартиры, зарплата маленькая. А тут еще цены на продоволь­ствие повысили. На молодого человека, по его собственному признанию, произвели глубокое впечатление слухи о событиях в Новочеркасске, где рабочие пытались отстоять свои интересы и были ^расстреляны властями. В первой листовке, написанной 4 июня и ночью прикрепленной к доске объявлений на улице Ленина, Баскаков не касался событий в Новочеркасске. Однако все, что он написал, вполне могло прозвучать где-нибудь в ку­рилке завода им. Буденного в первый день волнений:

«Товарищи! Подумайте над тем, сколько у нас еще простых честных людей живет в нищете и недостатках. Сколько в нашем городе бесквартирных людей. Да не пора ли обратить все наше внимание, все наши силы, чтобы в ближайшие два-три года ис­коренить эти недостатки. Может нам все это не под силу? Из­вините, русскому народу все по плечу, да плюс к этому тепереш­нее развитие науки, техники. Как несовместимо заключение ны­нешнего правительства о „вынужденном" повышении цен на такие основные для человека продукты как жиры, масло, мясо. Что же остается делать человеку? Если он за свой месячный за­работок не может хорошо покушать, хорошо одеться, а значит и хорошо отдохнуть. А о таких, названных Хрущевым, предме­тах роскоши, как приемники, телевизоры, пылесосы, холодиль­ники, автомашины, простому человеку и мечтать о них нечего. Хрущев говорит, что все это — роскошь. Тогда выходит, что и трактора, комбайны — машины, облегчающие человеческий труд, тоже для Хрущева роскошь. Так дайте же господину Хру­щеву в руки мотыгу каменного века, пусть не роскошничает»⁸⁸².

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 36. Д. 97726. Л. 9-10.

208

6 июня в новой листовке Баскаков уже прямо отсылал чита­теля к опыту Новочеркасска. Не приводя подробностей, он го­ворил о расстреле как о факте, который хорошо известен всем в Зернограде. Абстрактный протест против несправедливости и жестокости власти во втором произведении Баскакова трансфор­мировался в некое подобие программы действий и требований:

«Граждане! Товарищи! Отцы мои, мои братья и сестры!

Не может же так продолжаться дальше. Не можем же мы со спокойной и черствой душой отнестись к этим грубым, ничем не оправданным попыткам правительства задушить голос нашего народа. Только в капиталистических странах, да в царской Рос­сии прибегали к таким мерам, на которые пошло наше прави­тельство в г. Новочеркасске ... они же боятся своего смелого и правдивого русского народа — не меньше, чем боялся отцов и дедов наших царь Николай I (так в тексте. — В. К.). И посту­пили они в г. Новочеркасске нисколько не лучшим образом. Ведь такое важное народное дело должен решать весь советский народ, а они решают его сами, да еще прибегают к танкам и оружию на безоружных мирных людей. Позор и стыд нашему правительству! Клеймящее пятно легло на вашу совесть. Вам нечем смыть его, и в конце концов придется держать ответ пе­ред всем народом. Молчат все радиоприемники, газеты, но вам не отмолчаться...

Граждане! Давайте все вместе добьемся хотя бы общего город­ского собрания нашего Зернограда.

Не будем бастовать, потребуем общегородского собрания на­шего Зернограда, а затем и остальных городов...»⁸⁸³.

Протест М. Баскакова пропитан классическими мотивами «антисоветской агитации» конца 1950-х — начала 1960-х гг. Ав­тор документов заимствовал риторические приемы советской пропаганды (например, тему «братьев и сестер» из известного за­явления Сталина о начале Великой Отечественной войны), а ос­новой своих разоблачений сделал популярнейшую в то время в «антисоветских» документах тему «измены» Хрущева делу Лени­на, рабочего класса и социализма: «списанные» у «проклятых ка­питалистов» законы, уподобление расстрела рабочих в Новочер­касске действиям царского правительства и т. п. Однако суще­ственным отличием от большинства подобных документов была практическая программа действий (создание городского обще­ственного комитета), критически использовавшая неудачу ново-черкасцев.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 36. Д. 97726. Л. 10.

391

Своеобразным идеологическим обоснованием программы М. Баскакова стало его анонимное письмо с критикой правитель­ства, которое он дополнил еще одним традиционным «антисовет­ским» сюжетом — призывом вернуть в власти свергнутых «вож­дей» — Булганина, Шепилова, Жукова, которые для обыденного сознания всегда лучше, чем вожди нынешние. Как и многие дру­гие «антисоветчики-ленинцы», Баскаков отправил свое письмо прямо в главный печатный орган ЦК КПСС — газету «Правда», требуя, чтобы его мнение «дошло до народа, если не через вашу газету, то через нелегальную действительную правду»⁸⁸⁴.

Позволь власти слухам о Новочеркасске распространиться сколько-нибудь широко, и значительная часть просоветски на­строенного населения страны реагировала бы на происшедшее «по-баскаковски». К «падению коммунизма» Эта массовая реак­ция привести, конечно же, не могла, но социально-психологи­ческую почву для замены «плохого вождя» каким-нибудь очеред­ным «истинным ленинцем», несомненно, подготовила бы.

Воззвание генерала Шапошникова. События в Новочеркасске заставили задуматься о сущности режима не только простых лю­дей. Недовольные нашлись даже среди представителей советской элиты. 7 сентября 1967 г. в качестве обвиняемого по уголовно­му делу по ст.70 ч.1 УК РСФСР был привлечен бывший первый заместитель командующего Северо-Кавказским военным окру­гом, член КПСС с 1930 г., генерал-лейтенант танковых войск, Герой Советского Союза Матвей Кузьмич Шапошников, уволен­ный в запас в 1966 г. Следователи КГБ утверждали, что в июле 1962 г. он «изготовил й хранил в своей квартире анонимное письмо-воззвание антисоветского содержания». В письме содер­жалось осуждение новочеркасского расстрела, говорилось о не­обходимости создать политическую организацию, именуемую «Рабочей партией большевиков», а на предприятиях, в совхозах, колхозах — «производственные комитеты». Автор документа призывал использовать выборы в Советы для бойкота кандида­тов, выдвигаемых общественными организациями. Письмо за­канчивалось словами: «Мы призываем вас бороться за полити­ческую власть мирными средствами под руководством рабочей партии (большевиков). В условиях создавшейся политической ситуации в общественно-политической жизни мы можем поста­вить перед собой задачу завоевания политической власти мир­ным путем»⁸⁸⁵.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 36: Д. 97726. Л. 11-12. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 36. Д. 1808. Л. 5-6.

392

Письмо, размноженное на пишущей машинке, 30 июня 1962 г. было отправлено по почте в адрес Союза писателей СССР, Сою­за писателей Грузинской ССР и студентов 4 курса филиала Но­вочеркасского политехнического института в г. Шахты, а 12 но­ября 1963 г. — комитету ВЛКСМ Тбилисского госуниверситета и комитету ВЛКСМ завода им. Кирова в Ленинграде. Конверты пи­сем, отправленных из Москвы 30 июня 1962 г., были подписаны псевдонимом «Неистовый Виссарион» (все со школьной скамьи знали, что так называли известного «революционного демократа» и литературного критика XIX века В. Г. Белинского). Этим же псевдонимом были подписаны еще 6 писем, объединенных еди­ным замыслом и отправленных в 1961—1963 гг. некоторым писа­телям. Копии всех упомянутых писем, включая письмо-воззвание, были найдены у генерала Шапошникова при обыске. Шапошни­ков признал авторство всех найденных у него документов кроме письма-воззвания. В последнем случае он утверждал, что, обнару­жил это письмо у себя в служебном кабинете в штабе СКВО в марте 1963 г. и ввиду его «оригинального» содержания переписал дословно в записную книжку, изъятую у него при обыске. Печат­ный текст письма-воззвания тогда же уничтожил, не доложив об этом вышестоящему командованию и не сообщив органам КГБ⁸⁸⁶. Доказывая вину Шапошникова, предварительное следствие опи­ралось на общий псевдоним («Неистовый Виссарион») во всех найденных у генерала письмах⁸⁸⁷.

Шапошников, возмущенный событиями в Новочеркасске, лич­но презиравший Хрущева, фактически стоял на достаточно орто­доксальных позициях «критического марксизма». Генерал осуждал не Советскую власть, а ее «плохих вождей», «изменников делу ра­бочего класса». Не принимая режима Хрущева, Шапошников, судя по показаниям одного из свидетелей, в свое время отрицательно отнесся к решениям XX съезда КПСС и разоблачению культа лич­ности Сталина, полагая, что это «отразится на авторитете Комму­нистической партии Советского Союза и государства»⁸⁸⁸. С этой точки зрения позиция Шапошникова смыкалась с довольно рас­пространенным в то время «народным сталинизмом» и представ­ляла собой типичный случай внутрисистемной критики режима, не выходившей за рамки его фундаментальных основ.

Письмо инженера Велика писателю Паустовскому (6 июня 1962 г.). Вскоре после снятия Хрущева И. В. Велик, осужденный в связи

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 36. Д. 1808. Л. 7. Там же. Л. 6.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 36. Д. 1808. Л. 10.

210

с новочеркасскими событиями, направил жалобу Л. И. Брежне­ву с просьбой пересмотреть приговор. История И. В. Велика, который, по его утверждению, в начале беспорядков осуждал за­бастовщиков и был лояльным сторонником власти, а затем, по­трясенный расстрелом, не смог сдержать своего негодования, раскрывает важную сторону новочеркасского феномена: оттор­жение от власти даже тех, кто никогда ни в какой «антисовет­чине» замечен не был, а бунтовщиков поначалу осуждал.

В конце концов, Прокуратура СССР в протесте по делу Бе-лика (март 1965 г.) признала: «Установлено, что письмо о собы­тиях в г. Новочеркасске по содержанию своему является непра­вильным, но не антисоветским. Как пояснил Велик, он не смог самостоятельно разобраться в причинах массовых беспорядков, был потрясен их последствиями и „излил душу" в письме к сво­ему любимому советскому писателю Паустовскому. Установлено, что с письмом никто ознакомлен не был, а многочисленные сви­детели, знавшие Велика в течение ряда Лет, никогда не слыша­ли от него антисоветских суждений»⁸⁸⁹.

Эпизод с Великом — лишь одно из многих проявлений спе­цифически советской системы взаимоотношений народа и вла­сти, в которой честный «свой» порой казался коммунистическим правителем не менее опасным, чем идейный противник режи­ма. Среди «своих», вроде Шапошникова или Велика, не было и не могло быть «единодушного одобрения» кровавой расправы. В итоге власть теряла идейных и убежденных сторонников, т.е. именно тех, кто долгие годы обеспечивал ее прочность и ста­бильность. На стороне режима, в ситуациях, подобных новочер­касской, могли оказаться лишь циники, приспособленцы и кон­формисты, либо люди подневольные, вынужденные выполнять приказ, на худой конец — легко внушаемые и одураченные про­пагандой. На их поддержку в критический момент рассчитывать не приходилось — не станут вмешиваться, а то и предадут. Но и действовать по законам коммунистического мифа режим, как выяснилось, тоже уже не мог или не умел.

Легитимность власти оказалась под вопросом, и рано или по­здно этот вопрос мог быть задан. В середине 1960-х гг. возмож­ности для выхода из кризиса легитимности открыло снятие Хру­щева. На его грехи были списаны ошибки режима, а коммуни­стическая верхушка начала поиск новых (не только идейных и не только репрессивных) способов «лоялизации» населения. Но Новочеркасск «застрял» в памяти народа. А молчавшая власть

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 98285. Л. 13-14.

210

как бы приняла этот грех на себя. Идейным сторонникам ком­мунизма оставалось жить с сознанием того «что в нашей стране возможны такие кровавые злодеяния».

Эти слова принадлежат некоему 3. Н. Ткачеву: Сразу после снятия Хрущева он написал Генеральному прокурору СССР письмо с требованием «разъяснений»⁸⁹⁰. Этих разъяснений Тка­чев так и не дождался. У власти оставались люди, причастные к расстрелу, а повторять «ошибку Хрущева» и разоблачать в 1964 г. новочеркасский расстрел, как в 1956 г. разоблачили «культ лич­ности», охотников уже не было.

ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ СЛЕДСТВИЕ, СУДЫ И ПРИГОВОРЫ

7 июня КГБ при Совете Министров СССР (П. Ивашутин) от­читался о событиях в Новочеркасске перед ЦК КПСС. 10 июня 1962 г. Ф.Р.Козлов, судя по помете на докладной^Ивашутина, устно докладывал Президиуму ЦК КПСС⁸⁹¹. Подробности подоб­ных устных обсуждений и консультаций, как правило, навсегда остаются неизвестными историкам. Однако политический ре­зультат обсуждения очевиден. Коммунистические вожди, лично Н. С. Хрущев, дававший санкцию на расстрел, напуганные и оз­лобившиеся на свой народ, решили осудить «зачинщиков» «на всю катушку» и, продемонстрировав «строгость» к бунтовщикам, подавить очаг сопротивления в зародыше. Широкой огласке дело решили не предавать, на многие годы «засекретив» даже сам факт волнений. Однако в Новочеркасске, где «секретить» было совершенно бессмысленно, решили устроить показательный про­цесс.

Учитывая, что никакой действительной «организации» в Но­вочеркасске не было, предварительное следствие и суд, получив­шие столь ясную политическую директиву, встали на путь фаб­рикации уголовных дел, а в число «зачинщиков» запихнули всех, кто попался под руку, особенно, если из них можно было сле­пить образ хулиганов, отщепенцев, паразитов и тунеядцев. Иде­ально на эту роль подходили люди с судимостями. Ими-то и занималось в первую очередь следствие. «Я, — писал в одной из своих жалоб Е. Ф. Сильченков, — задал вопрос на суде обвини­телю Кривошеину: „За что Вы меня судите?". Получил ответ: за то, что я когда-то был судим, значит я недоволен на Советскую

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 93662. Л. 16. Исторический архив. 1993. No⁴'!. С. 122.

395

власть, т. е. не подхожу ни к одному пункту кодекса строителя коммунизма»⁸⁹².

Следствие упорно цеплялось за любые доказательства того, что люди, избранные в качестве «козлов отпущения», организо­вывали или способствовали организации погромов. Для этого применялся несложный прием. Следствие постоянно возвраща­лось к обстоятельству, «важному для дела»: совершая те или иные действия (призывы к забастовке, демонстрации, требова­ния о снижении цен и т. п.), подследственные уже знали о про­исходивших в других местах беспорядках и погромах. А если знали, то «по существу (?! — В. К.) призывали к их активиза­ции и расширению»⁸⁹³, то есть действовали умышленно и зло­намеренно. Жестокость приговоров, вынесенных участникам новочеркасских событий, во многом была «обоснована» именно этим абсурдным допущением. А в дополнение к нему беспре­дельные натяжки, связанные с обвинением части подсудимых в организации волнений. «За что дается срок 15 лет по статье 79? — спрашивал тот же Е. Сильченков. — За организованное во­оруженное нападение на власть. А кто организовал?»⁸⁹⁴

Кроме того, в ход пошли приемы, вполне достойные сталинской эпохи. Так, про Геннадия Гончарова стало известно, что он и его товарищ 2 июня «принимали участие в так называемой демон­страции и даже заходили в здание горкома партии»⁸⁹⁵. Поскольку «практической деятельности Гончарова в этом не установлено», этот эпизод ему не инкриминировался. Но все-таки прокурор Шубни­ков не удержался и предложил использовать эти сведения в суде хотя бы для отрицательной характеристики личности Гончарова.

Далеко не всегда следствие проявляло такую похвальную «сдержанность». Красноречив случай с Е. Левченко. Следствие явно игнорировало противоречия в показаниях свидетелей. Ни­кто не отрицал, что какая-то женщина с балкона призывала к освобождению якобы арестованных рабочих из милиции. Одна­ко в показаниях свидетелей явно были противоречия: возраст (то ли 30, то ли 40 лет), одежда (то ли черный жакет с цветастым платьем или черное платье, то ли красноватый джемпер или сви­тер). Одна из свидетельниц, сказала, что выступавшая была ее знакомой по имени Галя (Левченко зовут Екатерина)⁸⁹⁶. Те, кто

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 95432. Л. 47. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 93661. Л. 162. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 95432. Л. 52. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 93661. Л. 210. Там же. Л. 148—154.

211

видел выступавшую с балкона женщину с близкого расстояния (А. М. Миронов, тоже выступавший с балкона, В. Д. Черепанов, вместе с ней участвовавший в нападении на милицию), так и не опознали в ней Левченко. Возможно, речь вообще следовало вести о двух женщинах, отличавшихся й по возрасту, и по одеж­де. Недаром же Левченко признала себя виновной только час­тично. В любом случае, предварительное следствие в спешке обходило острые углы, прибегая, мягко говоря, к весьма стран­ной логике: «Из показаний обвиняемого Миронова видно, что в данном случае речь идет о Левченко, хотя Миронов на след­ствии ее и не опознал»⁸⁹⁷.

Подобную логику «доказательств» можно было бы считать юридическим курьезом, если бы она не была возведена в сис­тему. В одном из заключений Прокуратуры СССР (январь 1965 г.) по жалобе Тульнова, полностью отрицавшего свою вину, было сказано, что его активное участие в нападении на мили­цию «подтверждается фактом задержания его на месте преступ­ления в числе первых». И все! Но Тульнов утверждал, что за­глянул из любопытства, и нет свидетелей, которые могут под­твердить обратное. Ни следствие, ни суд поиском таких свидетелей себя, естественно, не утрудили, поскольку, как вы­разился Тульнов, «искали во мне врага»⁸⁹⁸.

Вячеслав Черных прямо обвинял следствие в фальсификации своего дела: «Майор Васильев воспользовался моими чистосер­дечными признаниями, моей темнотой и огрязнил меня. Я удив­ляюсь тому, что как могли органы безопасности провести до­знание так, как было, без ошибок. Им нужно было найти орга­низаторов, а они ленились, вот и пришили мне, что я вообще не делал. Все облегчающие обстоятельства* а также тех свидете­лей, которые говорили в мою пользу, во внимание не брали»⁸⁹⁹. На «отдельные проделки следователя Демидюка» жаловался в Прокуратуру СССР Георгий Васюков. Он подчеркивал, что суд «абсолютно не прислушался к свидетелям, которые изменяли свои показания, не взирая на то, что ранее ряд свидетелей по­казывал совсем противоположное»⁹⁰⁰.

Со свидетелями вообще «работали», выбирая исключительно удобных, либо тех, кого удалось соответствующим образом «под­готовить». Как писал, в частности, Е. Сильченков, державший-

397

ся до конца и так и не признавший своей вины, свидетели об­винения после процесса говорили: «Мы не знали, мол, что бу­дут давать такие сроки, нас инструктировал следователь...»⁹¹¹¹! В жалобе на имя председателя Комитета государственной безо­пасности при Совете Министров СССР от 10 января 1964 г. Ефим Федорович пытался привлечь внимание к технологии фаб­рикации его уголовного дела: игнорирование показаний неудоб-. ных свидетелей и патологическая доверчивость к свидетелям удобным⁹⁰². Речь, в частности, шла о знакомом Сильченкова, за­водском коммунисте, который просил его как человека пожилого и солидного повлиять на толпу, убедить ее пропустить поезд. Тем самым появлялся эпизод, не только косвенно доказывающий отсутствие злого умысла в действиях обвиняемого, но и говоря­щий о его вялых попытках помочь властям в наведении поряд­ка. Предварительное следствие и суд проигнорировали показа­ния этого свидетеля, но не опровергли их⁹⁰³.

На пристрастность и предвзятость следователя Демидюка жа­ловался и В. Г. Бахолдин: «Мой следователь капитан Демидюк, который вел мое дело, собирая материал лишь тот, который меня уличал, а также и свидетелей тех, которые меня могли уличить. А тех свидетелей, которых я указывал следователю, что они мо­гут оправдать эти ложные показания, следователь под разными предлогами отводил их и не собирался искать этих людей, хотя я указывал фамилии и их адреса...»⁹⁰⁴

В. А. Уханов обратил внимание на то, что вместо показаний свидетелей, постоянно находившихся поблизости от него в мо­мент событий, предварительное следствие и суд предпочли ис­пользовать показания тех, кто видел его действия издалека, а слышать вообще не мог. Он называл имена людей, готовых под­твердить, что выкриков вообще не было. Уханов обратил вни­мание и на то, что свидетель под нажимом следствия оговорил его, а потом на очной ставке и на суде от своих показаний от­казался. Однако «суд заменил в приговоре свидетельское „не слышали" на „слышали"»⁹⁰⁵.

Любой непредвзятый профессионал сказал бы, что в деле Уха-нова вообще не сходятся концы с концами, как, впрочем, и во многих других делах, если не во всех. Не случайно после одной из жалоб Уханова прокурор отдела по надзору за следствием в

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 95432. Л. 123об. Там же. Л. 9. Там же. Л. 93об.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 95895. Л. 111. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 95432. Л. 40-41

212

органах госбезопасности Прокуратуры CCiCP Т. Г. Соколова при­шла к заключению: осужденный «приводит заслуживающие вни­мания доводы», и поручила начальнику аналогичного отдела Прокуратуры РСФСР М. Н. Рогову проверить обоснованность осуждения⁹⁰⁶. Ответ Рогова удивляет полным пренебрежением элементарной логикой и здравым смыслом. Установка на отри­цательный ответ по жалобе настолько сильна, что формальная сторона дела Рогова вообще не волновала. Он продолжал упря­мо следовать абсурдной логике предварительного следствия и суда. «В жалобе, адресованной в Прокуратуру СССР, — писал в своем ответе Рогов, — Уханов указывает, что приговор не соот­ветствует материалам уголовного дела, что свидетель Трофимов оговорил его, и что он осужден необоснованно». Казалось бы, ясно: нужно проверить показания Трофимова и сравнить их с показаниями других свидетелей. Вместо этого Рогов пишет: «од­нако показаниями допрошенных на следствии и в суде свидете­лей Уханов изобличается в инкриминируемых ему действиях» и приводит единственную цитату... Показания все того же Трофи­мова!⁹⁰⁷. Соколова же, видимо, решила не связываться и сдела­ла вид, что удовлетворена отпиской Рогова.

Примером вопиющих подтасовок можно считать обвинение И. А. Гранкина в нападении на милицию. «Засудить» тяжело больного инвалида помогли клеветнические показания давно не­навидевшей подсудимого соседки⁹⁰⁸.

Ряд свидетелей пытался противостоять нажиму следствия, вы­давливавшему из них нужные показания. Например, оператор га­зораспределительной станции Н. Г. Федоров, как уже говорилось, отказался опознавать участников «похода» Сергея Сотникова, а «в части угроз ему со стороны хулиганов показаний не дал»⁹⁰⁹. Не­которые свидетели так и не признали в Екатерине Левченко зачин­щицу нападения на милицию 2 июня 1962 г.⁹¹⁰ В тех случаях, когда не удавалось найти удобных свидетелей из "числа жителей города, следствие обращалось к помощи «понимающих момент» и то, что от них требуется, к сотрудникам милиции. Чтобы облегчить покла­дистым свидетелям жизнь, следствие в ряде случаев отказывалось от проведения очных ставок с подследственными.

Готовясь к первому судебному процессу и составляя обвини­тельное заключение, прокурор Ю. Шубин (еще до сформирова-

399

ния дела) составил справки на всех обвиняемых, в которых со­брал весь компромат, который только можно было использовать для очернения личностей будущих подсудимых, и сформулиро­вал как бы «практические рекомендации» по ведению процесса для А. А. Круглова, государственного обвинителя на процессе по делу № 22, и Л. Н. Смирнова, Председателя Верховного _vcyna РСФСР, ведшего процесс⁹".

Суд, как и доказывали в своих многочисленных жалобах осужденные, действовал заодно со следствием и обвинением, вполне разделяя их специфическую логику доказательств и так­тику действий. Чтобы не было неожиданностей, решили «под­готовить» к процессу даже адвокатов подсудимых. Во всяком случае, попытки родственников самостоятельно нанять платных адвокатов были пресечены. По словам Сильченкова, его жена пригласила адвоката, заплатила большие для семьи деньги (140 руб.)..С делом «наемный адвокат» (выражение Сильченко­ва) познакомился, но на процесс его так и не пустили — защи­ту передали «казенным» адвокатам. Деньги пропали. Вернули только 42 рубля.

Сам суд «провернули» быстро. Возражавшим и не желавшим каяться подсудимым немедленно затыкали рот. «Суд буквально не давал мне говорить, — жаловался В. Уханов. — Вернее, он давал мне говорить, но как только я начинал говорить, судья прерывал меня: „Садись, хватит, суду все ясно". При этом до­ставал из дела старый, с времен 1947 года мой приговор и, по­трясая им, говорил: „Садись, с прошлого твоего известно, кто ты, и что ты с себя представляешь. Суду все ясно"»⁹¹².

Выполняя заказ верховной власти, суд вынес приговоры, в том числе «расстрельные», ни в коей мере не соответствовавшие тяжести содеянного и основанные на фальсифицированных ули­ках. В худшем положении, как это ни парадоксально, оказались те обвиняемые, которые никакого физического насилия по от­ношению к представителям или сторонникам власти не совер­шали. «Мы находимся на строгом режиме все вместе... — писал Е. Сильченков. — И вот среди нас есть лица, которые соверши­ли физически особо тяжкое государственное преступление. Но они осуждены как хулиганы ст. 206... Я понимаю, если б не было хулиганов, то не нужно было бы искать и делать подстрекате­лей, в которые я попал без вины. А эти твари, которые прямые преступники, уже расконвоированы, и им доверие, а все делает