11 В. Козлов. Неизвестный ссср

171

нием на милиционера. Узнавший о случившемся дежурный по городскому отделу направил на место-происшествия машину с двумя сотрудниками. Трубникова задержали. На его крики уже сбежалась толпа зевак, состоявшая в значительной своей части из пьяных завсегдатаев Бийского рынка. Они явно сочувствова­ли Николаю, поскольку и сами раньше оказывались на его ме­сте. Раздались угрозы освободить задержанного силой. Трубни­ков побежал. Зосим выстрелил вверх из пистолета. Люди отхлы­нули. Беглеца скрутили и с трудом затолкали в милицейскую «линейку». Николай продолжал вырываться, кричал, что его из­бивают, требовал вернуть астрономическую сумму денег, якобы отобранную у него — 30 тысяч рублей. Это было раз в 10 раз больше того, что привезли с собой Трубниковы. Снежный ком событий покатился под гору.

МАРИЯ ТРУБНИКОВА: «ОТПУСТИТЕ МУЖА И ОТДАЙТЕ ДЕНЬГИ!»

Когда Трубников оказался в «линейке», на месте происше­ствия появилась его жена — Мария Петровна. Она поняла толь­ко одно. Мужа «забрали» в милицию, зять исчез, где семейные сбережения — неизвестно. Трубникова начала кричать: «За что забрали мужа?», схватила Зосима за рубашку и порвала ее. Под выкрики: «Грабители, паразиты, забрали деньги, надо убивать таких работников милиции», «Грабители, отдайте деньги», — Мария Петровна оказалась в машине, куда ее «вдавила» толпа. Трубникова плевала Зосиме в лицо, сорвала с него погоны... В конце концов разозленную женщину все-таки вытащили из машины. Тогда Мария Петровна забралась на «линейку», как на трибуну, и закричала: «Мы честно заработали деньги, а эти гады милиционеры их отобрали».

Трубникова была полностью сосредоточена на потерянных сбережениях. Муж уже сказал ей, что деньги у Прилепских. Но, могло ли это успокоить женщину? Ведь зять-то был еще рань­ше задержан милицией. Потому, наверное, и не могла сорока­летняя домашняя хозяйка откликнуться на призыв одного из ми­лиционеров и сказать, что деньги нашлись. Для этого нужно было увидеть их воочию, «живьем», а словам милиции, она, по всей вероятности, ни на грош не верила.

Масла в огонь подлил Николай Трубников. Когда ему удалось выбраться из милицейской «линейки», он пошел по одной из

172

прилегавших к базару улиц. Остановил машину скорой помощи и во всеуслышанье заявил: «Меня избили и отняли деньги ра­ботники милиции». Ему перевязали голову и руку. В таком бое­вом виде Николай Михайлович, со словами: «Пойду расправ­ляться с теми, кто меня избил», вернулся на рынок. Жены не нашел. Залез на перевернутую милицейскую машину и, разма­хивая руками, обратился к публике. Свидетели изложили не­сколько версий его короткой речи. Но неизменным во всех по­казаниях был один мотив: «их (милицию. — В. К.) надо бить»⁶⁶⁹.

ИНВАЛИД ЛИСИН

Столкновение семьи Трубниковых с милицией вряд ли пере­росло бы в массовые беспорядки, если бы толпа тут же не «вы­толкнула» новых зачинщиков для защиты «правого дела». Физи­ономию бунта определили несколько человек, среди которых был особенно заметен Виталий Лисин. Он первым призвал группу пьяных хулиганов задержать милицейскую «линейку», освободить задержанного и «убить работников милиции». Именно его дей­ствия в критический момент превратили частный конфликт Труб­никовых с милицией в погром. Лисин принадлежал к людям, по которым война прошлась -особенно жестоко. Мало кто- из моло­дых людей 1924 года рождения (год рождения Лисина), встретив­ших войну семнадцатилетними, уцелел. Виталию повезло — ос­тался живым, хотя потерял ногу и стал инвалидом III группы. Во время описываемых событий он нигде не работал, имел на иж­дивении троих детей (12, 9 и 7 лет)⁶⁷⁰. Очевидно, как и некото­рые другие инвалиды войны, он не сумел адаптироваться к свое­му увечью и мирной жизни, озлобился, начал пить.

Еще одним подстрекателем толпы к беспорядкам был Иван Ляхов, 55 лет, полутунеядец, полубродяга, обиженный на жизнь и на милицию, от которой ему, надо полагать, не раз достава­лось. С 1953 г. Ляхов нигде не работал и не имел постоянного места жительства⁶⁷¹. Сам он в насилии и избиениях не участво­вал, но всячески воодушевлял толпу на подвиги, призывал к убийству. Иван пытался действовать исподтишка, внимательно следил за происходящим и в определенные моменты старался «подсказать» погромщикам, что делать. В аналогичной роли под­

323

стрекателя выступил и 45-летний Байрам Кукоев. Как и Лисин, он был инвалидом войны III группы⁶⁷². Кукоев, «не применяя лично физической силы», в течение нескольких часов подогре­вал толпу выкриками: «Растерзать их надо»; «Убивать их надо»; «Давно бы им надо это устроить»; «Бейте их, ребята» и т. п.

Старым врагом Зосимы и Лейзерзона был Михаил Мельни­ков, сорока одного года от роду, инвалид II группы⁶⁷³, известный любитель выпить, промышлявший на базаре мелкой торговлей предметами кустарного изготовления. Милиция не раз задержи­вала его как за мелкую спекуляцию, так и за мелкое хулиган­ство. Показательно, что и судили Мельникова не просто за уча­стие в беспорядках, а за «совершение неоднократных хулиган­ских поступков». С самого начала конфликта он явно обрадовался возможности свести счеты и в момент нападения толпы на Зосима закричал: «Попался гад, бейте его, чтобы он не мешал жить нашему брату...»⁶⁷⁴.

Шофер Станислав Косых попал в погромщики довольно ба­нальным образом. Выпил с товарищами пол-литра «на троих», у выхода увидел шумевшую толпу и «откликнулся» на чью-то просьбу помочь «вытолкнуть машину»⁶⁷⁵. В. общем-то Косых был довольно распространенным типом рядового участника беспо­рядков. Легко, внушаемый,. инфантильный й безответственный, он легко подчинился чужой воле, с маниакальным упорством следовал заложенной другими «программе» и даже проявлял при этом изобретательность. Именно Косых догадался вывернуть пе­редние колеса милицейской машины так, чтобы удобнее было ее переворачивать. Кроме того Косых, попав в колею погрома, «ругался, тыкал железиной в кузов, ударял ей по машине и од­ним из ударов попал Зосиму по виску»⁶⁷⁶.

Похожий психологический тип «инициативного подпевалы* представлял собой двадцатилетний слесарь Николай Ченцов⁶⁷⁷, попавший в поле зрения следствия и суда благодаря своим по­следующим подвигам, однако первые шаги в карьере погромщи­ка сделавший в момент возникновения беспорядков, когда Труб­никова освобождали из «линейки». Ченцов примкнул к погром­щикам после выпивки с друзьями и рассказывал о своих поступках эпически просто: «Люди шумели, бросали камни, ка­

Там же. Л. 91.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 91265. Л. 91.

Там же. Л. 96.

Там же. Л. 90, 97—98.

Там же. Л. 97.

Там же. Л. 39.

324

кой-то мужчина дал мне камень и я тоже бросил его в машину. Я схватил второй камень и попал им в окно. Я заскочил на ма­шину, Зосим на меня заругался, и я плюнул ему в лицо. Лейзер­зон побежал мимо меня, и я стукнул его по спине»⁶⁷⁸. Ченцов до­гадался залезть под капот и оборвать провода, чтобы не дать ма­шине уехать⁶⁷⁹. В ходе событий Николай становился все более жестоким и агрессивным. Когда Зосим попытался перевязать раз­битую голову остатками разорванной рубашки, Ченцов сорвал эту самодельную повязку с истекавшего кровью милиционера⁶⁸⁰.

МЕСТНЫЕ ВЛАСТИ: ПОПЫТКА ДОГОВОРИТЬСЯ. ВЫЗОВ СОЛДАТ

Пока возбужденные хулиганы пытались вытащить Зосима из перевернутой машины для расправы, а погром не набрал еще полной силы, представители властей надеялись договориться с толпой по-хорошему. Но председателя горисполкома Гаркавого просто освистали и согнали с перевернутой машины, превра­щенной на короткое время в трибуну. Толпа уже достигла того уровня погромной истерики, когда слушают и слышат только «своих» и только «свое». Не помогли — как и в других случа­ях — и попытки разогнать собравшихся с помощью пожарных брандспойтов. Хулиганы просто порезали пожарные рукава, и пожарная команда бесславно уехала с места событий.

В попытках местных властей уговорить бунтовщиков был один примечательный эпизод. Заместитель начальника милиции, выступая перед толпой, «рекомендовался представителем горко­ма партии»⁶⁸¹, скрывал свою принадлежность к милиции, что впоследствии было оценено как нерешительность. За этим ма­лозначительным, на первый взгляд, фактом стоит в действитель­ности инстинктивное понимание мудрым милиционером Кляги-ным избирательной агрессивности в действиях участников бес­порядков. Он понадеялся на большую легитимность партийной власти, осознавая, что милиция из «зоны послушания» уже вы­пала, и принадлежность к ней лишает говорящего всяких шан­сов докричаться до разума бунтовщиков. В том же ряду явле-

Там же. Л. 46. Там же. Л. 5.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 91265. Л. 46. Там же. Л. 7.

173

ний — указание ответственного дежурного горотдела подчинен­ным милиционерам (а их в конце концов собралось на базаре 28 человек) отправиться к месту событий в гражданской одеж­де⁶⁸². И хотя Мария Трубникова была поначалу готова отделить «хороших» милиционеров (их можно было отпустить) от «пло­хих», которых следовало «убить», даже косвенная принадлеж­ность к милиции в момент погрома была своего рода «каино­вой печатью», выводившей человека из круга «своих».

Некоторые зачинщики беспорядков в Бийске в своей враж­дебности к власти как таковой явно пытались внедрить в созна­ние толпы более обобщенный образ врага, чувствуя, что пока «горком» или «горисполком» отделены в сознании бунтовщиков от «гадов милиционеров», участники волнений остаются потен­циально открытыми для уговоров. Девятнадцатилетний слесарь Юрий Чернышев, известный в городе хулиган и старый враг ми­лиции⁶⁸³, во время выступления Гаркавого пренебрежительно швырнул в него редькой (момент, явно снизивший патетику выступления председателя горисполкома). Некоторые намеки на критику режима в целом («недовольство существующим поряд­ком», «недовольство Советской властью») встречались в выска­зываниях Ляхова. Именно ему принадлежит одна из самых ос­мысленных фраз, произнесенных участниками погрома: «Граби­тели, давайте молока, бить вас надо, убивать, они грабят людей»⁶⁸⁴. Выше этого «давайте молока» «программа» бунтовщи­ков не поднялась. Это, впрочем, совсем не значит, что у 500 че­ловек, участвовавших в погроме, не было других причин для бунта, кроме мести милиции. Конечно, были! Но коллективное подсознание так и не вывело это глухое недовольство и тайный ропот на уровень сколько-нибудь осмысленного протеста. Тол­па металась в тупиках матерной ругани и злобных оскорблений.

Попытки властей уговорить погромщиков закончились пол­ной неудачей. Они были заблокированы активной работой со­циально-психологических механизмов, создавших полное отчуж­дение между, двумя группами «актеров», жестко проведенной за­чинщиками границей между «нами» и «ими». Не случайно некоторые «активисты» погрома, подобно сорокапятилетнему Петру Лукьянову (имел в прошлом две судимости — за кражу и за нанесение телесных повреждений⁶⁸⁵), буквально вбивали в со­

там же.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 91265. Л. 91. Там же. Л. 100. Там же. Л. 40.

326

знание толпы мысль о «гадах» и «фашистах», враждебных «на­роду».

Видя полную бессмысленность дальнейших уговоров и перего­воров, представители власти вызвали на подмогу солдат. Но до спасительного прибытия военных жизнь участкового уполномочен­ного Зосима висела на волоске. Сами же уговоры и «дискуссии» разворачивались на фоне выстрелов, крови и жестокого насилия.

«ВЫХОДИ ИЗ МАШИНЫ И ОТДАЙ СВОЮ ДУШУ НАРОДУ»

Толпа долго не могла добраться до своей жертвы — участко­вого уполномоченного Зосима, который из последних сил отби­вался он нападавших хулиганов, угрожая им оружием. В какой-то момент погромщики почувствовали даже некоторую неуверен­ность. Но тут в события вмешался еще один новоявленный лидер — шофер Михаил Панькин (1924 г. рождения, неоднок­ратно арестовывался за мелкое хулиганство⁶⁸⁶). В день волнений Панькин появился на базарной площади навеселе, как раз в тот момент, когда представители властей уговаривали толпу разой­тись. По свидетельствам очевидцев, именно после его вмеша­тельства в ход событий бунтовщики снова двинулись к маши­не⁶⁸⁷. По рассказу Лейзерзона, Зосим попросил Панькина о по­мощи. Михаил ответил: «Сейчас помогу». А сам заскочил в машину, схватил одной рукой Зосима за руку, а другой рукой за горло. Зосим упал. Когда Панькин попытался вырвать из рук милиционера пистолет, произошел выстрел⁶⁸⁸.

С захваченным пистолетом Михаил вылез из машины. На счастье, начальник милиции Овчинников тут же вырвал у него оружие. Сам Панькин впоследствии утверждал, что отдал пис­толет добровольно, но большинство свидетелей этого не под­твердили. А выстрелов было в действительности два. Первым был легко ранен Панькин, а вторым — 3. Соколов, забравший­ся вслед за Панькиным в машину. Соколов в результате ране­ния умер в больнице не приходя в сознание.

Толпа окончательно озверела. Ей, наконец, удалось вытащить Зосима и Лейзерзона из машины. Назревал кровавый самосуд. В этот момент на рынке появились солдаты. Они вместе с ми­лиционерами сумели отбить Зосима у толпы, при этом многие

Там же. Л. 39.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 91265. Л. 46. Там же. Л. 45.

174

хулиганы отчаянно сопротивлялись, а Юрий Чернышев ударил одного из милиционеров ногой в пах. Избитого Зосима перенес­ли в санитарную машину. Вывезти пострадавшего с места собы­тий сразу не удалось. В дело снова вмешался Лисин. Он не толь­ко не давал «скорой помощи» уехать, но сумел забраться на нее, долбил костылем. Из машины вытащили медиков, а затем выб­росили на землю Зосима⁶⁸⁹. Под призыв Лисина: «Топчи!», — ис­терзанного Зосима зверски избили. Бил и сам Лисин. Его лицо, одежда, ботинок были вымазаны кровью жертвы. Остановить это истерическое убийство не могли даже солдаты. (Они сумели спа­сти от избиения только Лейзерзона, который, судя по всему, ока­зался в другой «скорой помощи» вместе с Паникиным; тот, не переставая, ругался.)⁶⁹⁰ Наконец, Лисин решил, что Зосим мертв. Он дал команду: «Ну, теперь хватит, уже готов»⁶⁹¹.

Толпа расступилась". Она добилась своего. Через пять часов после начала конфликта погром был прекращен совместными усилиями милиции и военных⁶⁹².

СЛЕДСТВИЕ И СУД

Результаты расследования дела о массовых беспорядках в Бийске, а точнее, очередной открытый показательный суд, (такие суды начали входить в моду в начале 1960-х гг., при­ходя на смену «полутайному» правосудию эпохи раннего Хру­щева), был призван продемонстрировать «отщепенство» и «зве­риный облик» врагов режима и произвести отрезвляющее впе­чатление на потенциальных бунтовщиков. В принципе, этот путь «воспитания народа» на «отрицательных примерах» очень скоро обнаружил свою неэффективность.

Специфика подавления беспорядков, волнений и бунтов в 1940 — 1950-х гг. — молчание властей, сопровождавшее обычно же­стокую расправу. Никто не должен был знать о происшедших со­бытиях, а попытки распространения слухов жестоко пресекались. Учитывая масштабы страны, простое «замалчивание» событий было достаточно эффективным средством локализации конфликта. Ин­формация просачивалась с трудом. И партийная верхушка всегда имела достаточный запас времени для «принятия мер». В болыпин-

Там же. Л. 93. Там же. Л. 42. Там же. Л. 93. Там же. Л. 6.

328

стве случаев сигнал о конфликте просто не успевал дойти до за­интересованных конфликтных групп и предрасположенных к бес­порядку районов. «Население» могло противопоставить государ­ственной машине контроля за информацией только слухи. В кон­це 1950-х — начале 1960-х гг. радиофикация страны сделала доступным и другой источник информации — западные радиостан­ции, вещавшие на Советский Союз. Но и они могли пользоваться только слухами. Даже если бы западные «голоса» попытались обо­стрить ситуацию, нажимая на педаль «народного восстания», — эффективная система глушения передач, так же как и слабая их доступность (прежде всего для тех, кто был готов к конфликтам), неизбежно отрезали бы сообщения о «вдохновляющих примерах» от тех, кто этими примерами мог и хотел воспользоваться. К тому времени, когда доступность приема западных радиостанций суще­ственно выросла, изменилась социальная и политическая ситуация в стране — возник «симбиоз» населения и власти, а предрасполо­женность к конфликтам дошла до предельно низкой .отметки.

Новая хрущевская практика публичных процессов над участ­никами беспорядков в какой-то мере могла вдохновляться новой пропагандистской и контрпрбпагандистской ситуацией в стране, а также слабыми надеждами на «воспитательный» и устрашающий эффект подобных процессов. Но эта палка была о двух концах. Знание, что тЫ не одинок в своей ненависти к власти, могло по­действовать на множество обиженных как социальный допинг, а не политический транквилизатор. Открытые судебные процессы не только лишний раз доказывали законопослушным гражданам, что с властями лучше не связываться — эта многочисленная ка­тегория людей и не собиралась заниматься с режимом перетяги­ванием каната, но и внушали потенциальной оппозиции мысль о возможности более существенной социальной поддержки, чем это казалось на первый взгляд. Гласность и открытость в прин­ципе были противопоказаны режиму, который в этом случае не имед никаких идеологических козырей, кроме фальшивого «все­народного возмущения» номенклатурных «рабочих-передовиков». По законам социальной психологии открытые судебные процес­сы над участниками беспорядков могли придать действиям бун­товщиков и погромщиков более серьезный политический смысл, чем тот, который они на самом деле имели.

Как бы то ни было, в 1961 г. власти еще продолжали свои пропагандистские эксперименты. При этом подготовка и прове­дение процессов шли, фактически, по старым идеологическим и политическим рецептам, судебные приговоры по таким делам о массовых беспорядках во многом предопределялись в высоких

175

партийных кабинетах, а совсем не в залах суда. Власть каждый раз демонстрировала, что она может быть угрожающе опасной и жестокой, но совсем не справедливой.

В начале сентября состоялся первый процесс по бийскому делу. Следствие стремилось в ударные сроки выполнить пожелание выс­шего начальства. Для этого дело разделили на две группы и сосре­доточились на пожарной подготовке первого показательного процес­са. Судили 7 человек (Трубниковых, Панькина, Ченцова, Лукьяно­ва, Филатова и Охотникова). Судя по некоторым невыясненным вопросам (например, о судьбе денег Трубниковых), следствие, гото­вя обвинение, скорее всего «рубило концы» и в спешке не очень заботилось о качестве расследования. Процесс продолжался три дня — с 5 по 7 сентября. Он проходил в клубе на 300 мест, на ули­цу выставили репродуктор⁶⁹³. Спустя месяц (3^6 октября) состоял­ся суд над второй группой обвиняемых — Лисиным, Кукоевым, Мельниковым, Косых, Ляховым и Чернышевым.

Три зачинщика беспорядков были приговорены к смертной казни (впоследствии мера наказания снижена), остальные к очень длительным срокам заключения (в основном от 12 до 15 лет лишения свободы). Местные начальники, должностные нарушения и упущения которых создали в Бийске обстановку, благоприятную для возникновения массовых беспорядков, отде­лались легким испугом. В большинстве случаев дело ограничи­лось партийными выговорами. И только один человек — замес­титель начальника городского отдела милиции — был снят с работы «за проявленную нерешительность в ликвидации беспо­рядков и за необеспечение борьбы с нарушителями порядка»⁶⁹⁴.