505 Ргани. Ф. 2. On. 1. Д. 626. Л. 103.

506 Ргани. Ф. 89. Перечень 51. Д. 1. Л. 1, 3.

507 «Объединяйтесь вокруг Христа — большевики повысили цены» (Отноше­ние населения ссср к повышению цен на продукты питания в 1962 г.) // Не­известная Россия. XX век. М., 1993. С. 145.

273

предшественника: «Тов. Хрущев! За время вашего вступления на пост вы еще не сделали ни одного снижения цен. Время сни­жать и улучшать материальное положение трудящихся»; «Исклю­чая культ личности Сталина, мы совместно с вами должны по­дойти к новому снижению цен»⁵⁰⁸.

Вскоре после этих выборов, летом 1962 г., народная репута­ция «хорошего мужика» оказалась под угрозой. Он попал в свое­образный политический цейтнот: сохранение статус-кво в цено­вой политике грозило ростом недовольства из-за нехватки про­дуктов. А экономически оправданная мера — повышение закупочных и розничных цен — означала разрыв с популистской политикой систематического снижения цен, принесшей Стали­ну немалые политические дивиденды в больших городах. Немно­гие понимали искусственный, внеэкономический характер по­добной политики, люди ждали «новых проявлений заботы партии и правительства» о народе. Когда «забота» обернулась для населения обманутыми надеждами, последовала закономерная вспышка возмущения.

Важным симптомом кризиса личной репутации Хрущева в начале 1960-х гг. стали время от времени раскрывавшиеся орга­нами госбезопасности «заговоры» с целью его физическою унич­тожения. Ничего серьезного для практического осуществления своих намерений потенциальные «террористы» не делали. Но показательным было само по себе появление террористической темы среди стандартного набора «антисоветских проявлений». Среди арестованных КГБ террористов были, например, два мо­лодых человека из Тбилиси — Шота Меквабишвили и Альберт Меладзе. По данным КГБ, они собирались в конце 1960 г. со­вершить покушение на Хрущева во время его предполагаемого приезда в Грузию. Похоже, молодые люди считали, что терро­ристический акт повлек бы «за собой изменение внешней и внутренней политики Советского государства». «Заговорщики» долго обсуждали возможный сценарий покушения, где достать оружие, как изготовить бомбу и т. д. К счастью для них и для Хрущева, практически ничего сделано не было⁵⁰⁹.

Еще один «террорист» был арестован КГБ в Душанбе (Тад­жикская ССР). 1 октября 1962 г. во время визита Хрущева в Тад­жикистан Станислав Воробьев (осужден впоследствии на 12 лет лишения свободы) взял огромный булыжник, засунул его в бу­кет цветов и приготовился швырнуть его в проезжавший по ули­

РГАНИ. Ф. 5. Оп. 30. Д. 383. Л. 30, 32, 47, 66, 72, 102, 105 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 90093. Л. 23-26.

274

цам кортеж. За полчаса до торжественной встречи Воробьева за­держали. Станислав решился на покушение спонтанно, в момент душевного кризиса. На суде рассказал, что «газет он не читал, политзанятий не посещал, что его личная жизнь сложилась очень неудачно, вследствие этого он много пил, коллектив им не интересовался и все это привело его к тем действиям, за ко­торые он был арестован»⁵¹⁰. В известном смысле Воробьев был типичным участником массовых беспорядков и волнений на­чала 1960-х гг. Просто он был не востребован конфликтной си­туацией где-нибудь на рынке или на городской площади, а «со­рвался с тормозов» в момент визита Хрущева. То, что он ска­зал на суде, было расхожей темой множества антисоветских документов, высказываний и бытовых разговоров начала 1960-х гг., прямо или косвенно присутствовало в настроениях инициато­ров массовых беспорядков: «Я хотел убить Хрущева за непра­вильную его политику. Взяв Германию, разве можно с ней дру­жить. Германия убила моего отца, а теперь, какой она мне друг? Я не согласен, что мы дружим с Польшей, Чехословаки­ей. Мы посылали туда оборудование, хлеб, а оттуда что к нам идет? Из Китая идет товар по одним ценам, а покупаем мы втрое дороже. Чтобы купить костюм, надо работать целый месяц»⁵".

Задуманное Хрущевым повышение цен, при всей его болез­ненности, могло бы и не сопровождаться острыми формами со­циального протеста. Запас идеологической и политической проч­ности системы был в то время достаточно велик. Но руковод­ство страны допустило грубейший политический просчет: повышению цен сопутствовал пересмотр (в сторону ужесточе­ния) норм выработки и расценок на целом ряде предприятий. Новочеркасская трагедия (массовые беспорядки и массовые жертвы в результате бездарных попыток властей силой подавить недовольство) была лишь видимой частью айсберга, невидимая его часть — глухой ропот и разнообразные «антисоветские про­явления» по всей стране.

После официального сообщения о повышении цен на мясо, мясные продукты и масло КГБ при Совете Министров СССР ежедневно информировал ЦК КПСС о настроениях народа. Докладные записки за 1—4 июня 1962 г., хранящиеся в Архиве Президента РФ, были опубликованы в 1993 г. Из этих докумен­тов следует, что листовки с протестами появились даже в Моск-

⁵¹¹ Там же. Л. 34-35.

147

ве: «Сегодня повышение цен, а что нас ждет завтра» (улица Горь­кого, ныне Тверская, главная улица Москвы). На Сиреневом бульваре листовка призывала рабочих «бороться за свои права и снижение цен». На подмосковной железнодорожной станции «Победа» (Киевская железная дорога) была «учинена надпись с клеветническими измышлениями в адрес Советского правитель­ства и требованием снизить цены на продукты». Уже в первый день пришли сообщения о различных проявлениях недовольства в Донецке, Днепропетровске, Павловском Посаде, Загорске, Ле­нинграде, Выборге, Тбилиси, Новосибирске, Грозном. Имели место попытки открытых протестов: рабочий Карпов из Выбор­га прикрепил себе на грудь надпись «Долой новые цены» и по­пытался пройти с ней по городу.

В следующие дни сфера критики расширилась, появились обобщения. Недостаток мяса в стране — результат наступления на подсобные хозяйства колхозников: «Индивидуальных коров порезали, телят не растят. Откуда же будет мясо? Тут какой-то просчет»⁵¹². Появились сомнения в эффективности самой сис­темы: «Все плохое валят на Сталина, говорят, что его полити­ка развалила сельское хозяйство. Но неужели за то время, ко­торое прошло после его смерти, нельзя было восстановить сельское хозяйство? Нет, в его развале лежат более глубокие корни, о которых, очевидно, говорить нельзя»⁵¹³. Раздались многочисленные призывы к забастовкам протеста. Некоторые ссылались на опыт борьбы западных рабочих: «если бы рабо­чие по примеру Запада забастовали, то сразу бы отменили по­вышение цен»⁵¹⁴.

По имеющимся в нашем распоряжении отрывочным данным, уже в 1961 г. появились первые намеки на стихийное забасто­вочное движение. Его начало было связано не с ростом цен, а с политикой в области труда и заработной платы. Например, все три известных нам случая коллективного невыхода на работу на предприятиях Приморского края в 1961 г. были связаны либо с повышением норм выработки, либо с задержкой выплаты зара­ботной платы⁵¹⁵. 7 декабря 1961 г. на ткацкой фабрике Горий-ского хлопчатобумажного комбината после введения новых норм выработки отдельные рабочие остановили станки. Работа фаб­рики возобновилась лишь на следующий день⁵¹⁶.

276

Нараставшая на протяжении 1961 г. — первой половины 1962 г. социальная напряженность завершилась ситуативным всплеском оппозиционных настроений и действий в июне 1962 г., непосредственно спровоцированным повышением цен. Верши­ной кризиса стали волнения в Новочеркасске. Данное обстоя­тельство как бы подсказывает логическую цепочку причинно-следственных связей: экономические трудности режима (обо­стрение дефицита), попытки выхода через ужесточение в политике труда и заработной платы, наконец скачкообразное повышение закупочных и розничных цен на продукцию сель­ского хозяйства вызвали рост «внеструктурной» политической активности населения и разрешились забастовками и восстани­ем в Новочеркасске. Но в эту соблазнительную логику не впол­не укладываются многодневные и многотысячные волнения и беспорядки, которые имели место еще до повышения цен. 1961 г. в этом отношении оказался даже более беспокойным, чем 1962-й. Стихийные бунты в Краснодаре, Муроме, Александрове, Бийске, в чем-то похожие по своему сценарию на волнения в Новочер­касске, были связаны совсем не с повышением цен.

Социально-политический кризис начала 1960-х гг. выражал­ся как в очевидном росте «антисоветских проявлений» и всена­родном «ворчании», спонтанных стачках и забастовках, так и в неявных формах — всплеск преступности, «хулиганизация» стра­ны, распространение социальных патологий (тунеядство, мелкие хищения, спекуляция, фарцовка, проституция, пьянство и нар­комания). В 1961 г. наблюдался заметный рост некоторых особо опасных преступлений, а также осуждений за совершенные пре­ступления. Больше чем на 50 процентов (по сравнению с 1960 г.) выросло число привлеченных к уголовной ответственности — 771 238 человек. Почти в два раза больше по сравнению с 1960 г. стало осуждений за особо злостные Случаи хулиганства⁵¹⁷, что приближалось к критическому уровню середины 1950-х гг.

Наступление государства на массовые формы преступности (мелкие хищения, спекуляция, хулиганство, самогоноварение) на рубеже 1950—1960-х гг. было воспринято многими как удар по устоям повседневной жизни народа, для которого со времен Ста­лина (несмотря на жестокие репрессии) полукриминальное по­ведение было либо специфическим условием выживания, либо извращенной формой снятия социального стресса, вызванного войной, репрессиями, голодовками, массовыми миграциями и т. п. Ответом на новый социальный стресс, спровоцированный

ГАРФ. Ф. Р-8131..Оп. 32. Д. 6748. Л. 85-96.

148

размашистой борьбой режима за «наведение порядка», значитель­ные слои маргинализированного населения ответили новой вол­ной «хулиганского сопротивления», которое стало составной ча­стью беспрецедентной вспышки бунтов и волнений 1961—1962 гг.

Вторая половина 1950-х — начало 1960-х гг. были отмечены еще и явными признаками идейно-психологического кризиса, возникшего как на почве разоблачения «культа личности» и «подведения итогов социалистического строительства» (в конце 1950-х гг. КПСС заявила, что социализм построен «полностью и окончательно», но этот «полностью и окончательно» постро­енный социализм был весьма далек от идеала «светлого будуще­го»), так и грубых ошибок в проведении социально-экономиче­ской политики. На фоне дефицита, снижения расценок и повы­шения цен на продукты питания кризис идеологии породил сумбур и хаос в сознании «маленького человека», «человека из толпы». Он искал форму для выражения своего недовольства действительностью повсюду: в коммунистическом фундамента­лизме, национализме, анархизме, антикоммунизме. «Кристалли­зации» стихийного протеста в то время так и не наступило. Но немалое количество «маленьких людей» отличалось очень неус­тойчивым настроением и испытывало идеологический диском­форт из-за внезапно обнаружившейся несостоятельности при­вычных догм и жизненных ценностей.

Некоторые пытались как-то выразить свое недовольство, но готовы были быстро раскаяться и вернуться в лоно коммунисти­ческой ортодоксии, а могли, не раскаиваясь, превратиться в от­вергнутых всеми «борцов за правду», неожиданно обретших смысл существования в отрицании режима. Высказываясь спонтанно и ситуативно, такие люди сегодня ругали евреев как причину сво­их и народных бед, завтра «начальство», послезавтра лично Хру­щева. Они то следовали за спасительными объяснениями офици­альной идеологии и объявляли все грехи системы пережитками сталинщины, то видели панацею в возвращении к сталинскому режиму с его ежегодными снижениями цен и «порядком».

Это глухое брожение умов и то, что принято называть «не­довольством народа», имеющего, вообще говоря, в большинстве своем обыкновение «многозначительно безмолвствовать», нача­ло превращаться в более или менее реальный политический фактор в результате ухудшения социально-экономической ситу­ации в стране на рубеже 1950—1960-х гг. В такие моменты не­известно откуда и непонятно как толпа выделяет сиюминутных харизматических лидеров, которые ведут ее по дороге бунта и протеста. Спровоцировать беспорядки в таких ситуациях — дело

278

исключительно простое, достаточно одного-двух человек, гото­вых пострадать за народ, с отключенными «социальными пре­дохранителями» и/или ослабленным инстинктом самосохранения (иногда это могло быть результатом вульгарного опьянения), либо лично заинтересованных в беспорядках (освобождение то­варища из милиции, корыстные интересы и т. п.), чтобы в лю­дях из толпы заработали ассоциации, связывающие актуальную ситуацию с личными проблемами и недовольствами. Как резуль­тат появлялась готовность действовать, скрываясь за анонимно­стью и растворенностью в толпе.

В таких ситуациях власть обнаруживала, что воспитанная ею в ходе систематической идеологической обработки внушаемость «населения», его открытость психологическому манипулированию (поиск «врагов» и т. п.) оборачиваются против нее самой. Оказы­валось, что у власти нет монополии на такое манипулирование, а «сон разума», столь удобный для управления огромной страной, может быть использован любым демагогом в совершенно проти­воположных целях. Каждый раз власть с удивлением открывала для себя очевидную истину: зачинщиком и организатором массо­вых действий может быть не только она, в экстремальных ситуа­циях всегда найдутся, люди определенного психологического типа, способные возглавить толпу и использовать подавленную пропа­гандой и особенностями социализации при коммунистическом режиме способность личности к самостоятельному восприятию действительности в совершенно противоположных целях. Не слу­чайно, при поиске зачинщиков антигосударственных беспорядков властям никогда не удавалось найти своих действительных идей­ных противников. Большинство осужденных по таким делам слу­чайно оказывались в водовороте событий, как правило,' ни за кем из них не числилось антисоветских «грехов», вроде занятий ан­тисоветской агитацией й пропагандой.