Часть III

«БРЕЖНЕВСКОЕ» УМИРОТВОРЕНИЕ (ВТОРАЯ ПОЛОВИНА 1960-х -начало 1980-х гг.)

Глава 15

«БЕСПОРЯДОЧНЫЙ» ЗАСТОЙ: СПАД ПРОТЕСТНОГО ДВИЖЕНИЯ И ТРАНСФОРМАЦИИ КОНФЛИКТНОГО ПОВЕДЕНИЯ

В 1988 г. по поручению М. С. Горбачева, в то время Генераль­ного секретаря ЦК КПСС, председатель КГБ при Совете Ми­нистров СССР В. Чебриков подготовил справку о массовых бес­порядках в 1957—1988 гг. Несмотря на неполноту этого докумен­та (почему-то пропущены первые годы правления Хрущева, а ряд масштабных событий 1958—1961 гг. вообще не попал в свод­ку КГБ), он позволяет судить о динамике волнений и сравни­вать правление Хрущева и Брежнева по их «беспокойности». На 8 последних хрущевских лет (1957—1964 гг.) приходится 11 опи­санных случаев массовых беспорядков с числом участников от 300 человек и больше. Эпоха Брежнева (1965—1982 гг.) выгля­дит гораздо Спокойнее. За 17 лет его пребывания у власти КГБ отметило лишь 9 случаев крупных беспорядков. Динамика оче­видна. При Брежневе массовые волнения и беспорядки проис­ходили приблизительно один раз в два года, при Хрущеве в 2,5 раза чаще. Более того, большинство волнений брежневского времени (7 из 9), если судить по справке В. Чебрикова, прихо­дятся на начало правления — 1966—1968 гг., а в 1969—1977 гг. — пик «брежневизма» или, образно говоря, «расцвет застоя» — не зафиксировано ни одного эпизода — полный штиль! Кроме того, если в 1957—1964 гг. в 8 из 11 случаев при подавлении беспо­рядков применялось оружие — практически регулярно, то в брежневскую эпоху — только в 3 случаях из 9 (все в 1967 г.), убито и ранено (соответственно) 264 и 71 человек. Аналогичную картину дает статистика осужденных за участие в массовых бес­порядках: приблизительно 35 осужденных в среднем за год при Хрущеве и чуть более 10 — при Брежневе.

В 1966 г. власти начали новую, довольно успешную атаку на «дрожжи» практически любых бунтов и волнений — массовое

225

хулиганство, которое стало хронической болезнью при Хруще­ве, и с которым он безуспешно боролся в сменяющих друг дру­га антихулиганских кампаниях. Указ Президиума Верховного Со­вета СССР от 26 июля 1966 г, «Об усилении ответственности за хулиганство» установил сокращенные сроки рассмотрения мате­риалов о мелком хулиганстве, применение ареста к хулиганам, расширил права милиции по наложению штрафов и т. д.

Власти приняли административные меры по удалению из боль­ших городов потенциально взрывоопасного «контингента» — люмпенов и маргиналов. Кроме того, в обход Конституции оп­ределенные категории населения — нищие, бездомные, безработ­ные, проститутки, фарцовщики («тунеядцы») и т. п. — в соответ­ствии со специальным постановлением Совета Министров СССР об укреплении паспортного режима в Москве, Ленинграде и Московской области от 16 августа 1966 г. могли быть лишены временной прописки без предварительного наложения админист­ративного взыскания, если участвовали в религиозных собрани­ях, шествиях и других церемониях культа, проводимых с наруше­нием установленных законодательством правил, а также в иных собраниях или уличных шествиях, нарушающих общественный порядок»⁹⁵⁵. В, 1966 г. первый секретарь ЦК КП Узбекистана Ш. Рашидов и председатель Совета Министров этой республики Р. Курбанов добивались от Совета Министров СССР разрешения упростить наложение наказаний на нарушителей паспортной си­стемы «в связи с притоком в город преступного элемента»⁹⁵⁶.

Проявленные властью решительность и жесткость на первых порах спровоцировали новую вспышку «хулиганской войны». В мае—июне 1967 г. в среднеазиатских городах Чимкенте (Казах­ская ССР) и Фрунзе (столица Киргизской ССР) произошли наи­более крупные массовые, беспорядки брежневского времени. Они имели ярко выраженный антимилицейский характер, сопровож­дались погромами и поджогами и продолжали «беспорядочные» хулиганские традиции 1950-х — начала 1960-х гг. Во Фрунзе тол­па разгромила й сожгла городской и два районных отдела ми­лиции. В Чимкенте подверглись разгрому здания горотдела ми­лиции, областного управления охраны общественного порядка и следственный изолятор. Поводами к волнениям стали слухи об убийстве работниками милиции в г. Чимкенте шофера Остроухо-ва, а во Фрунзе — солдата Исмаилова. Чимкентские беспоряд­ки оказались самыми крупными за все время правления Бреж­

Цит. по: ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 32. Д. 7658^ Л. 63. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 32. Д. 7382. Л. 15.

225

нева. В них участвовало около 1000 человек. При подавлении применялось оружие. Было убито 7 и ранено 50 человек. За уча­стие в беспорядках было осуждено 43 человека⁹⁵⁷.

В том же 1967 г. в некоторых других городах СССР также от­мечался «беспорядочный» синдром. 12 апреля 1967 г. в Туле при задержании в вагоне трамвая пьяного участковый уполномочен­ный Юрищев не только столкнулся с сопротивлением группы хулиганов, но и навлек на себя гнев собравшейся на месте про­исшествия толпы. Она требовала расправы с милицией⁹⁵⁸. В Ти­располе (Молдавия) группа студентов педагогического институ­та (в основном, из сельской местности) устроила некое подобие еврейского погрома. Молдавская прокуратура попыталась (в со­ответствии с новыми бюрократическими веяниями) «замазать» значение конфликта. В спецсообщении говорилось о хулиганстве студентов, избивавших неких «городских парней» и утвержда­лось, что «проявлений национализма установлено не было». Кто-то из работников Прокуратуры СССР все-таки приписал на спецсообщении молдавских коллег, что избивали именно евре­ев⁹⁵⁹.

Дважды в течение 1967 г. «предпогромные» ситуации возни­кали в Закавказье. Оба раза на почве несогласия с решениями суда по делам об убийстве. В июле 1967 г. в городе Степанакер­те Нагорно-Карабахской АО Азербайджанской ССР после выне­сения приговора по делу о преднамеренном убийстве 9-летнего армянского мальчика тремя азербайджанцами, находившимися в неприязненных отношениях с отцом ребенка, толпа, недоволь­ная мягкостью приговора (недоноситель был оправдан), вытащи­ла свою жертву из милицейской машины и убила, а машину подожгла. Двое осужденных были убиты прямо в зале суда. По­том их трупы вытащили на улицу, облили бензином и подожгли. Конвоиры открыли по нападавшим огонь! 9 человек было ране­но⁹⁶⁰. 9 июня 1967 г. в Батуми мать убитого попыталась застре­лить из пистолета двух подсудимых прямо во время суда. Она промахнулась. Зато дядя подсудимых убил ее мужа и сына, лег­ко ранил одного из присутствовавших⁹⁶¹.

Генеральный прокурор СССР Руденко утверждал, что одной из основных причин беспорядков в Чимкенте и Фрунзе было

423

«отсутствие должной борьбы с паразитическими, хулиганскими элементами, пьяницами и наркоманами, которые были зачинщи­ками беспорядков». Но и ему было ясно, что такое объяснение недостаточно. Слишком много мирных обывателей оказалось втянутыми в события. И у них были на то достаточно веские причины. В Чимкенте и во Фрунзе, по оценке Руденко, в дея­тельности милиции действительно «имели место нарушения за­конности, факты произвола, грубости в обращении с людьми, избиения граждан»⁹⁶². Для предотвращения антимилицейских массовых беспорядков надо было не только «прижать» 'хулига­нов, но и усилить прокурорский надзор за соблюдением за­конности в самих правоохранительных органах. 23—24 августа 1967 г. расширенная коллегия Прокуратуры СССР приняла по этому поводу необходимые решения⁹⁶³.

В целом, как следует из докладной записки Руденко предсе­дателю Президиума Верховного Совета СССР Н. В. Подгорному от 16 сентября 1967 г., массированная атака на уличное хулиган­ство дала положительный эффект. Уже в октябре—ноябре 1966 г. «наметилась тенденция» к некоторому снижению хулиганства, а в первом полугодии 1967 г. по сравнению со вторым полуго­дием 1966 г. уголовно-наказуемое хулиганство снизилось на 20,2.про­цента, мелкое хулиганство — на 24,1 процента⁹⁶⁴. Все это сопро­вождалось заметным уменьшением предрасположенности боль­шинства регионов страны к массовым беспорядкам «хулиганского» типа. Сложнее было решить проблему волнений и беспорядков, имевших этническую окраску. Здесь не помогла бы ни простая «борьба с хулиганством», ни наведение порядка В органах ми­лиции. Не случайно с середины 1960-х гг. повышенная угроза межэтнических и межнациональных противоречий и конфлик­тов в некоторых районах СССР стала одной из слабых точек режима. Нельзя было исключить событий, подобных либо гроз­ненскому погрому, либо волнениям в Тбилиси. Тревожил Казах­стан, где были отмечены столкновения между русской и казах­ской молодежью, сопровождавшиеся выкриками: «Отомстим русским за пролитую кровь», время от времени находили разби­тые вывески на русском языке и националистические листовки как на русском, так и на казахском языках. Среди интеллиген­ции и студентов высказывалось недовольство «засильем» русских в республиканских органах власти и в партийном аппарате рес­

Там же. Л. 105.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 32. Д. 7522. Л. 105. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 32. Д. 7382. Л. 101-102.

226

публики, широким распространением русского языка в делопро­изводстве и системе образования⁹⁶⁵.

Потенциально «беспорядочными» были стихийные демонст­рации и митинги в Армении (апрель 1965 г.) и в Абхазской АССР (Грузинская ССР) в марте—апреле 1967 г., хотя они и от­личались определенной степенью организованности. Митинги в Ереване были приурочены ко Дню памяти жертв массового ис­требления армян турками (24 апреля 1915 г.). Попытки органов госбезопасности предотвратить события (загодя были арестова­ны члены молодежной националистической группы, готовившие митинг памяти) успеха не имели. Как сообщал 6 сентября 1965 г. председатель КГБ при Совете Министров СССР В. Семичастный секретарю ЦК КПСС П. Н. Демичеву, события развивались сле­дующим образом:

«24 апреля в Ереване с утра до позднего вечера на площади им. Ленина, в парке имени Комитаса и других местах возникали сти­хийные митинги, в которых принимали участие от 3 до 8 тысяч человек. Выступившие на них лица требовали возвращения земель Армении (очевидно, Нагорного Карабаха. — В. К.) и справедли­вого решения „армянского вопроса", освобождения семерых пат­риотов (имеются в виду семеро участников националистической группы, осужденные в 1964 г. — В. К.), а также ускорения пере­селения армян из-за границы и поселения их в Нахичевани, по­скольку плотность населения в Советской Армении достигла кри­тического уровня. Эти требования были включены в составлен­ное на площади обращение, адресованное ЦК КПСС, Совету Министров и Президиуму Верховного Совета СССР <...>

По пути от одного места к другому участники митинга скан­дировали эти требования. Вечером, ко времени открытия собра­ния представителей общественности города Еревана, посвящен­ного памяти жертв резни 1915 г., у театра им. Спендиарова со­бралось несколько тысяч человек, среди которых продолжались выступления по территориальному вопросу. После окончания официальной части хулиганствующим элементам удалось увлечь за собой некоторую часть молодежи, находившуюся на театраль­ной площади, разбить двери театра и проникнуть вовнутрь, вследствие чего художественная часть собрания была сорвана. Анализ материалов, связанных с имевшими место событиями в Армении, показывает, что отдельным националистически на­строенным лицам удалось использовать День памяти жертв ге­ноцида для поднятия территориального вопроса и тем самым

РГАНИ. Ф. 89. Перечень 6. Док. 29. Л. 1—3.

425

привлечь на свою сторону внимание определенной части интел­лигенции и молодежи»⁹⁶⁶.

Абхазские события 1967 г. продолжались две недели и прохо­дили под лозунгами «узаконения абхазской топонимики по всей республике, предоставления привилегий представителям абхаз­ской национальности в трудоустройстве и поступлении в выс­шие учебные заведения, изучения абхазского языка во всех не­абхазских школах республики» и даже выделения Абхазии из состава Грузии со статусом союзной республики в составе СССР. По ночам кто-то закрашивал грузинские надписи на вывесках, дорожных знаках и указателях⁹⁶⁷.

Только сдержанность и мудрость местных властей (в сочета­нии с элементами самоорганизации) предохранила жителей Ар­мении и Абхазии от «беспорядочных» эксцессов и погромов, вызова войск и стрельбы в толпу — ведь подобные неконтроли­руемые ситуации всегда стараются использовать в своих целях маргинальные и полукриминальные элементы.

Наступивший после 1967 г. относительный «штиль» в конф­ликтных взаимоотношениях народа и власти, «окукливание» на довольно долгий срок даже межнациональных и межэтнических конфликтов стали возможны не только благодаря мерам усилен­ного административного контроля (паспортный режим, «быстрое правосудие» в делах о хулиганстве, ужесточение контроля за ра­ботой милиции и т. п.), но и более качественному мониторингу всех форм протестной активности, особенно организованной. Так, 7 января 1970 г. руководители ЦК КПСС, в то время еще бодрые и относительно молодые, вынесли на рассмотрение Сек­ретариата ЦК вопрос о рабочих забастовках, хотя в 1969 г. по­добные явления были отмечены лишь в 20 производственных коллективах, а участвовало в них в общей сложности не болен тысячи человек⁹⁶⁸. Высшее партийное «начальство» в то время явно не полагалось только На КГБ, и само хотело держать руку на пульсе событий, чтобы, не дай бог, не повторить ошибок хру­щевского руководства. Ведь у наиболее опасных для власти мас­совых беспорядков, подобных новочеркасским, и у забастовок были в какой-то степени общие корни: массовое недовольство периодическим увеличением норм выработки и пересмотрами тарифных сеток, плохие условия труда (вспомним события в Те­миртау), задержки в выплате заработной платы, перебои в снаб-

РГАНИ. Ф. 5. Оп. 30. Д. 462. Л. 94-95. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 36. Д. 1486. Л. 1-3. РГАНИ. Ф. 89. Перечень 16. Док. 10. Л. 3-5.

227

жении продуктами и т. п. Не удивительно, что с конца 1960-х гг. власти, в поисках «симбиоза» с народом встали на путь «подку­па» населения постоянными и часто не обоснованными эконо­мически повышениями заработной платы, «накачиванием» денег в потребительский сектор, перераспределением средств в пользу национальных окраин, что на какое-то время отвлекло народ от спонтанных протестов и «антисоветской» политической актив­ности.

Существенным компонентом «нового курса» стало нетрадици­онное решение застарелой проблемы: помешать подпольным по­литическим группам и группировкам, а также оппозиционерам-одиночкам использовать массовые беспорядки для «антисовет­ской агитации и пропаганды», что больше всего пугало московских партийных руководителей во времена Хрущева. При­ход к власти группы Брежнева в- конце 1964 г. ознаменовался, по выражению тогдашнего председателя КГБ В. Семичастного, «не­которым оживлением антисоветской деятельности отдельных лиц»⁹⁶⁹ скорее всего ситуативным. Действительно новым было не «оживление», а новое качество некоторых крамольных для ру­ководства страны выступлений. Традиционная подпольная и тайная антисоветская деятельность с ее социалистической в мас­се своей фразеологией была на какое-то время отодвинута на второй план вполне легальной оппозиционной активностью, которая имела к тому же более широкую аудиторию и сферу влияния⁹⁷⁰.

В отличие от подпольных организаций 1950-х — начала 1960-х гг., которые критиковали режим чаще всего с позиций марксизма и социализма, новая оппозиция возмутила председателя КГБ тем, что «участники некоторых групп пытались даже (курсив мой. — В. К.) пропагандировать идеи реставрации капитализма в нашей стране»⁹⁷¹. Уходила в прошлое революционная романтика под­польных «исправителей» социализма. В крупных городах, как констатировал председатель КГБ, среди вузовской молодежи рас­пространялись нигилизм, фрондерство и аполитичность, «равно-

427

душие и безразличное отношение,к социальным и политическим проблемам, к революционному прошлому нашего народа», «кри­тиканство под флагом борьбы с культом личности».

Начиналась новая эпоха, эпоха идеологического кризиса со­ветского коммунизма. Семичастный, при всей глупости и наи­вности некоторых ключевых суждений, почувствовал реальную угрозу не в возникновении новых групп, по-прежнему малочис­ленных, а в широкой ауре интеллигентской оппозиционности. Пытаясь понять, что происходит, он зачислил чуть ли не в «ан­тисоветские проявления» практически все крупные явления ху­дожественной жизни первой половины 1960-х гг., резко отозвал­ся о «вредной линии» журнала «Новый мир». Все это теперь ка­залось ему, по всей вероятности, даже более опасным, чем само по себе появление тех или иных оппозиционных групп — их-то как раз органы государственной безопасности умели находить и обезвреживать. (Сбитый с толку Семичастный даже успокаивал свое «начальство» на этот счет: нет оснований говорить о «рос­те в стране недовольства существующим строем или о серьезных намерениях создания организованного антисоветского подпо­лья».) Однако и он не скрывал, нисколько интенсивными стали связи некоторых «антисоветчиков» с обществом и творческой интеллигенцией. Они, эти «антисоветчики», не только не пря­тали своего лица, но существовали в интеллектуальном и мо­ральном пространстве интеллигентской фронды. Появилась вли­ятельная и неуничтожимая среда, оппозицию стало крайне труд­но полностью изолировать от ее социальной базы или окружить стеной молчания.

Еще большее интеллектуальное влияние имела полуорганизо­ванная и организованная националистическая оппозиция. Она могла, в отличие от московских интеллектуалов, апеллировать ко всему народу, выходить за рамки морально-интеллектуальной критики, непосредственно влиять на политическую жизнь. В. Се­мичастный не случайно начал свою докладную записку в ЦК КПСС с сообщения об аресте 20 украинских националистов, взгляды и документы которых «в различной степени были изве­стны весьма широкому кругу интеллигенции (свыше 1000 чело­век)»⁹⁷². Цифра относится только к поименно известным след­ствию людям, на самом деле круг осведомленных был, несом­ненно, значительно шире.

В контексте конфронтации партии и государства с интеллек­туалами следует рассматривать так называемый консервативный

РГАНИ. Ф. 5. Оп. 30. Д. 462. Л. 251.

228

поворот группы Брежнева в идеологии. Политическая суть час­тичной реабилитации Сталина во второй половине 1960-х гг. была несколько иной, чем это обычно трактует историография. Напомню, что правление Хрущева как бы обрамлено просталин-скими массовыми выступлениями, причем последнее из них (в Сумгаите в 1963 г.) было сугубо простонародным. К этому сле­дует добавить весьма частые случаи народной критики Хрущева именно со сталинистских позиций. Надо полагать, что сменив­ший Хрущева Брежнев адекватно отреагировал на эти и им по­добные «сигналы». Свертывание критики Сталина было связа­но не только с попытками идеологического укрепления режима и его демонстративным «антихрущевизмом», но и представляло собой уступку «народному сталинизму», главным в котором была не политическая верность «сталинским заветам», а поиск идео­логической оболочки для выражения своего недовольства. Част тичная реабилитация Сталина, разочаровавшая интеллигенцию и ставшая одной из причин расцвета диссидентского движения в конце 1960-х — начале 1970-х гг., в то же время позволила «вывести из игры» гораздо более многочисленную группу недо­вольного режимом «простого народа». Призывая к «объективной и взвешенной» оценке Сталина, партийные верхи как бы вы­брали из двух зол меньшее. Они разозлили интеллигенцию, но зато умиротворили потенциальную «простонародную оппози­цию», подкрепив свою политику кое-чем более существенным — материальными подачками народу в конце 1960-х — 1970-х гг.

Интеллектуальная элита не приняла «просталинской» коррек­тировки идеологии, которую она справедливо связала с новыми ограничениями и без того куцей свободы творчества. Выдвинув­шаяся из этой среды группа инакомыслящих бросила властям вызов. Она отказалась от методов подпольной борьбы, столь ха­рактерных для предыдущего периода, почти избавилась от ком­плекса вины перед государственной властью, нередко мучивше­го ее предшественников и (неслыханное дотоле дело!), заявила свои претензии на легальность и попыталась выйти на улицу. Властям пришлось в спешном порядке заканчивать начатое еще при Хрущеве «осовременивание» репрессивной политики. Пер­вая организованная антиправительственная демонстрация проте­ста, состоявшаяся в декабре 1965 г. на площади Пушкина в Москве, тем не менее за'стала «начальство» врасплох.

Суть новой проблемы председатель КГБ при Совете Мини­стров СССР В. Семичастный сформулировал еще в декабре 1965 г. в докладной записке в ЦК КПСС. Он сообщал об участивших­ся случаях «антисоветских проявлений», в том числе и в форме

429

открытых «политически вредных» выступлений: «Дело иногда доходит до того, как это было, например, в Москве, когда не­которые лица из числа молодежи прибегают к распространению так называемых гражданских обращений и группами выходят с демагогическими лозунгами на площади. Формально в этих дей­ствиях нет состава преступления (курсив мой. — В. К.), но если решительно не пресечь эти выходки, может возникнуть ситуа­ция, когда придется прибегнуть к уголовным преследованиям, что вряд ли оправдано»⁹⁷³.

Определяя стратегию борьбы с новыми формами оппозици­онных выступлений, власти попытались прежде всего изменить «правила игры». Раз целый ряд действий, явно враждебных ре­жиму, нельзя подвести под статьи об антисоветской агитации и пропаганде, то их следует считать преступлением против поряд­ка управления. 16 сентября 1966 г. указом Президиума Верховного Совета РСФСР в УК РСФСР были внесены статьи 190-1, 190-2 и 190-3. (Аналогичные статьи появились в уголовных кодексах других союзных республик.) Статья 190-1 предусматривала уго­ловное наказание «за распространение измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй». Практиче­ски это означало, что за любое публичное критическое заявле­ние «крамольников» и инакомыслящих можно теперь привлечь к уголовной ответственности. Напишет, например, человек в ка­кой-нибудь самиздатовской статье или листовке, что рабочим в СССР не доплачивают зарплату, попробуй после этого доказать, что это не «порочащее измышление». Единственное ограниче­ние, которое наложила на себя власть, да и то условно,, было связано с привлечением к уголовной ответственности именно за распространение «измышлений», а не за простое их высказыва­ние. Другими словами, обычных болтунов режим все-таки оста­вил в покое..

В принципе, статья 190-1 (как и некоторые другие новшества 1966 г. в уголовных кодексах) противоречила советской консти­туции. Это дало основание диссидентам протестовать и защи­щаться, требовать отмены «административного указа». (Статья 190-1 была отменена при Горбачеве указом Президиума Верхов­ного Совета РСФСР от 11 сентября 1989 г.). Одновременно указ 1966 г. вводил уголовную ответственность за надругательство над государственными гербами и флагами (ст. 190-2 УК РСФСР и аналогичные статьи УК других республик). Ранее, если не об­наруживалось «антисоветского умысла», подобные действия, по­

230

лучавшие все большее" распространение, квалифицировались как хулиганство.

В борьбе с организованными демонстрациями протеста под лозунгами защиты советской конституции режим попытался ис­пользовать статью 190-3 УК РСФСР («Организация или актив­ное участие в групповых действиях, нарушающих общественный порядок»), т. е. фактически приравнять реализацию конституци­онного права на митинги и демонстрации к организации мас­совых беспорядков. Статья предусматривала уголовное наказание не за групповые действия сами по себе, а за их возможные по­следствия: 1) грубое нарушение общественного порядка; 2) яв­ное неповиновение законным требованиям представителей вла­сти; 3) нарушение работы транспорта; 4) нарушение работы го­сударственных, общественных учреждений или предприятий. Однако, это отнюдь не гарантировало «законной» расправы над всеми участниками демонстраций протеста, опиравшихся на кон­ституционное право на проведение митингов и демонстраций. Согласно статье 17 Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик организатором признавалось лицо, организовавшее преступление или руководившее его совершени­ем. Из диспозиции этой статьи следовало, что рядовые участни­ки групповых действий все же не подлежат уголовной ответ­ственности и по закону к ним могут применяться лишь меры общественного воздействия.

Можно сказать, что, в конце концов, на изменение политичес­кой ситуации власти нашли достаточно нетривиальный ответ, осо­бенно для режима, практиковавшего до сих пор исключительно террор, репрессии и запугивание в ответ на те или иные формы выражения народного недовольства. (Последний раз к этой про­веренной тактике власти прибегли в 1957—1958 гг., чем, собствен­но, и породили многие из своих будущих проблем.) В середине 1960-х гг., особенно после прихода к власти Брежнева, каратель­ные органы окончательно встали на путь систематического «про-филактирования» своих потенциальных противников. В 1972 г. применение предупредительных мер получило законодательное подтверждение. 25 декабря 1972 г. Президиумом Верховного Со­вета СССР был принят указ «О применении органами госбезопас­ности предостережения в качестве меры профилактического воз­действия». Документ не подлежал опубликованию. Он давал орга­нам государственной безопасности, опять-таки в нарушение конституции, право вызывать для проведения «профилактических бесед» советских граждан, совершивших действия, которые могут нанести ущерб безопасности страны, и в необходимых случаях, по

431

согласованию с органами прокуратуры, делать вызываемым граж­данам официальные письменные предупреждения с разъяснени­ем правовых последствий неисполнения этих требований. Кроме того, значительные средства были брошены на усиление тайного политического сыска. В 1967 г. КГБ резко активизировал свою агентурную работу. В течение года было завербовано 24 952 новых агента, что составляло 15 процентов от всей агентуры и в два раза превышало количество «выявленных» в том же году инакомысля­щих⁹⁷⁴. Несложный подсчет показывает, что в целом агентура КГБ в конце 1960-х гг. составляла около 166 тыс. человек, что весьма далеко от традиционных представлений советских людей об ок­ружавших их повсюду тайных агентах КГБ, но достаточно, что­бы контролировать потенциально опасные для режима социаль­ные слои и группы. Сама же легенда о всепроникающем оке КГБ, о тотальном контроле за поведением всех и каждого оказывала сдерживающее влияние на многих недовольных.

Обложенная со всех сторон органами государственной безо­пасности, затравленная систематическими идеологическими про­работками, изолированная от народа интеллигентская оппозиция пыталась вдохнуть новые силы в угасавшее движение, но лиде­ры были «под колпаком» КГБ, а потенциальных «новобранцев» и сочувствующих немедленно «профилактировали» и «отрезали» от верхушки. Отказавшись от «подпольщины» и сделав ставку на гласность, на легальные или полулегальные формы борьбы, ра­зочаровавшись в малочисленных демонстрациях как «истериче­ской форме» протеста (выражение Краснова в его полемике с Григоренко)⁹⁷⁵, диссиденты поставили себя в сложное положение. С одной стороны, им удалось существенно расширить идеоло­гическую ауру критики режима, с другой — не делая из своей деятельности никакой тайны, и не создавая явных угроз, они об­легчили работу политического сыска. Будучи интеллектуально влиятельным и исключительным по своему значению культур­ным феноменом 1970-х гг., многократно превосходя «подполь­щиков» конца 1950-х — начала 1960-х гг. по степени воздействия на общество, правозащитное движение не могло в то же время не страдать от организационного вакуума, отсутствия формаль­ных связей и т. п. И если в некоторых странах Восточной Евро­пы идеи инакомыслящих стали идеологией сильных обществен­ных движений, выражавших массовое недовольство (например, в Польше), то в брежневском СССР организованная антиправи­

РГАНИ. Ф. 89. Перечень 51. Док. 3. Л. 7. РГАНИ. Ф. 5. Оп. 30. Д. 462. Л. 58-60.

432

тельственная оппозиция не дотянула до подобной трансформа­ции, а само движение к концу 1970-х гг. практически сошло на нет. С этого- времени докладные записки КГБ в ЦК КПСС со­держат упоминания только об «остатках» так называемых бор­цов за права человека⁹⁷⁶.

Причины спада и кризиса-правозащитного движения следу­ет, однако, искать не только в полицейской мудрости Ю. Анд­ропова, но и в том, что начало и расцвет движения пришлись на период кратковременного «симбиоза» населения и власти. Массовые народные выступления, подобные новочеркасским, способные придать, новый импульс и направленность советско­му организованному инакомыслию, сошли на нет именно в пе­риод расцвета диссидентского движения,. Когда же власти исчер­пали кредит доверия, потеряли из-за обострявшихся экономи­ческих проблем способность покупать лояльность «молчаливого большинства», безнаказанно накачивать в потребительский сек­тор экономики необеспеченные товарами деньги, диссиденты уже не имели сил использовать новую ситуацию в свою пользу.

Отсутствие влиятельной организованной оппозиции в какой-то мере способствовало возрождению «беспорядочного» синдро­ма как спонтанной формы выражения недовольства. Чем боль­ше советское общество втягивалось в застой, тем заметнее ста­новилась предрасположенность больного социума к массовым беспорядкам. В конце 1970-х гг. страну охватила эпидемия по­вального пьянства. По сравнению с 1960 г. потребление алкого­ля выросло в два раза. На учете состояло два миллиона алкого­ликов. В 1978 г. в органы милиции было доставлено около 9 млн пьяных, свыше 6 млн попали в вытрезвитель⁹⁷⁷. Удручающая ста­тистика преступности и хулиганства обещала новую волну бун­тов и волнений. Уровень преступности (число преступлений на 100 тыс. населения) в 1978 г. был на 32 процента выше, чем в 1966 г. (503 против 380).

Особенно быстро росла преступность в некоторых районах Урала, Сибири и Дальнего Востока, где, как писал в ЦК КПСС 31 мая 1979 г. Генеральный прокурор Руденко, «интенсивное промышленное строительство и связанный с этим большой при­ток населения не всегда сочетаются с созданием нормальных бы­товых условий и должной воспитательной работой»⁹⁷⁸. В райо­нах нового строительства была повышенная концентрация спе-

Там же. Л. 60.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 32. Д. 9102. Л. 20-27. Там же. Л. 21.

231

цифи'ческих социальных групп — бывших преступников, осво­божденных из мест лишения свободы условно и условно-досроч­но для работы на стройках народного хозяйства. Неэффектив­ная экономика, продолжавшая развиваться по экстенсивной модели, требовала притока все новых и новых рабочих рук. Снова начали появляться. города, «оккупированные» полукри­минальными элементами, из них шли коллективные письма и жалобы с требованием защитить от разгула преступности и ху­лиганства. Ситуация в Нижнекамске (Татарстан) вообще стала предметом встревоженной переписки между Генеральным про­курором СССР и ЦК КПСС. В этом городе классическая мо­дель советской экономики, так и не научившейся обходиться без труда заключенных, была доведена до абсурда, а концент­рация условно и условно-досрочно освобожденных для работы на стройках и тяжелых производствах оказалась «в несколько раз выше, чем на стройках других городов страны»⁹⁷⁹. При этом контроль за поведением «химиков» (так называли в народе людей этой категории) органы внутренних дел обеспечить не сумели. Каждое третье—четвертое преступление в Нижнекам­ске совершали лица, ранее судимые. Высока была и молодеж­ная преступность⁹⁸⁰.

На рубеже 1970—1980-х гг. стало ясно, что режим снова за­сасывает в воронку растущего простонародного недовольства и возможно Повторение ситуации эпохи «позднего Хрущева». Если, как уже говорилось, в 1969—1977 гг. не было зафиксиро­вано ни одного случая крупных массовых беспорядков, то в 1977 ив 1981 гг. появляются первые ласточки новой «беспорядочной» волны: хулиганские волнения в городе Новомосковске Тульской области и антимилицейские беспорядки с этнической подклад^ кой в г. Орджоникидзе на Северном Кавказе (Северо-Осетинская АССР)⁹⁸¹.

Какое-то время «беспорядочный» синдром удавалось сдержи-. вать, но правоохранительные органы уже предчувствовали новую вспышку массовых волнений. Не случайно престарелый Гене­ральный прокурор СССР Руденко бомбардировал ЦК КПСС докладными записками о состоянии преступности, а органы МВД запасались специальным химическим средством «Черему­ха-10». С его помощью сначала предполагали прекращать «буй­ства и бесчинства отдельных лиц», чтобы «исключить в каждом