4.1.5. Литературный язык, устная речь, обыденный язык

Разговорный повседневный язык в течении долгого времени занимал в лингвистике место между литературным языком и устной речью и рассматривался как частично родственным обоим. При этом он оказывался пасынком науки, почти игнорируемым ею: как самостоятельный предмет исследования он выступал весьма нечасто. Поэтому немецкий лингвист У. Бихель ставит непростую задачу проследить, как – пусть в неявной форме, под другим обличьем – лингвисты анализировали повседневный язык. Он последовательно разбирает вклад разных лингвистических дисциплин в изучение данного вопроса и тем самым систематизирует практически все темы, возникающие при обсуждении обыденного языка.

1. Так, повседневный язык в историко-лингвистическом исследовании выступает как некоторый стихийно функционирующий объект, как нелитературная традиция, не подчиняющийся нормам; не связанный с процессом образования языковый стиль²⁸⁷.

2. Повседневный язык в грамматике рассматривается как объект, подлежащий корректировке; здесь лингвисты стремятся заменить сам этот термин другими, более точными. Вообще для нормативных подходов повседневный язык представляет собой неразрешимую проблему²⁸⁸. Если повседневный язык не представляет собой замкнутой системы, то его полное грамматическое описание невозможно. Естественный язык представляет собой конгломерат бесконечного множества подсистем. Витгенштейн обратил на это обстоятельство внимание в присущем ему духе: «Следовать правилу, делать сообщение, отдавать приказ, разыгрывать языковую партию - это все привычки (обычаи, институты)»²⁸⁹. Имеется в виду, что совокупность обычных («обыденных») языковых игр - это и есть обыденный язык, который хотя и употребляется в соответствии с правилами, но ими полностью не исчерпывается, не детерминируется. В этом смысле можно говорить лишь о «рамочной грамматике» обыденного языка.

По мнению Бихеля, язык - система звучащих знаков, которые определяют и ограничивают друг друга и с помощью которых люди объясняются друг с другом, при посредстве которого они могут витально и духовно влиять друг на друга. Язык, таким образом, представляет собой духовную структуру некоторого сообщества, которая, как бы действенная она ни была, остается для большинства неосознанной²⁹⁰.

Вопрос о языковых правилах, или нормах, во многом является ключевым для понимания природы обыденного языка. В языке функционируют разные нормы, многие из них не осознаются. Различие между «употребительной нормой» и «идеальной нормой» состоит в том, что первая успешно выполняет нормативную функцию в процессе повседневного дискурса, не будучи осознаваемой; вторая же претендует на выполнение нормативной функции, будучи институциализованной и знакомой всем внутри языкового сообщества, при этом часто не выполняя своей функции в масштабе всего сообщества (примерно соответствует различию «parole и «langue» у Ф. Соссюра). В этом смысле можно говорить о том, что идеальная норма присутствует лишь как образ в головах членов языкового сообщества, каждый из которых практикует свой собственный или разные языки в зависимости от выполняемой в данный момент языковой роли.

Повседневный язык, находясь на границе между «parol и «langue», усваивает свойства обоих. Из этого вытекает особая сложность построения его теории. И здесь немецкий лингвист делает вывод, важность которого выходит далеко за пределы лингвистики. Теория обыденного языка не то чтобы не возможна, но должна быть теорией всего языка вообще, утверждает он²⁹¹.

Возникает вопрос: возможна ли здесь аналогия с обыденным сознанием (познанием)? Не является ли подлинной теорией познания именно теория обыденного знания? Кстати, во многом именно так считали классики нововременной философии – Декарт, Локк, Юм.

3. Далее, в контексте исследований устного языка и социолингвистики (диалектографии, лингвогеографии и пр.) обыденный язык рассматривается как третье звено между «устным» и «письменным», «местным» и «общим», «провинциальным» и «федеральным», «деревенским» и «городским», «народным» и «ученым», «низким» и «высоким», «эмоциональным» и «рациональным», «конкретным» и «абстрактным», «интимным» и «безличным», «синтетическим» и «аналитическим».

Однако при допущении адекватности всех этих дихотомий и прежде всего различия «правильного» и «неправильного» языка как устный, так и письменный языки попадают в разряд «правильных», «идеальных типов», а повседневный язык оказывается «неправильным». Это отчетливо показывает, что «повседневный язык мыслится как лежащий за пределами идеальных типов, что весьма осложняет ситуацию»²⁹².

4. Обыденный язык и даже само его понятие в рамках лексикографии вызывает не меньше проблем. Как мы уже видели, в значении термина «обыденный язык» соединяются самые различные компоненты, и преодолеть это обстоятельство на современной стадии развития компонентного семантического анализа, имеющего дело в основном с простыми и общепонятными словами, не представляется возможным. Скорее применим витгенштейновский метод «семейных сходств». Термины «разговорный язык», «обыденный язык», «общий язык», «устная речь» и «вульгарный язык» могут быть применимы к одному и тому же тексту²⁹³. Без ответа на вопросы: кто, в какой ситуации, с кем и с какой целью говорит - невозможно подобрать определение текста. Необходимо его ситуационное и групп-ориентированное исследование.

5. Наконец, обыденный язык в контексте стилистики рассматривается как практика нелитературного использования языка. Здесь же возникают все споры о нормах литературного языка и их изменении в сторону усвоения элементов разговорного языка.

Однако сам разговорный язык – многозначное понятие, покрывающее собой весьма разнородные феномены и тематически связанное опять-таки с разными концептами. Даже трехчленная шкала (устная речь – разговорный, или обыденный язык - литературный язык) оказывается недостаточной. В целом принято считать, что немецкий разговорный язык отличает некоторая большая близость к устному языку, чем к литературному.

История Германии накладывает существенный отпечаток на дискуссии вокруг немецкого языка. Послевоенный раздел Германии также актуализировал эту проблематику, причем вывел ее за пределы чисто профессионаальных дискуссий. В Западной Германии идет 1959 г., и казалось бы есть темы поважнее, но провинциальные авторы писем в газеты или журналы наиболее часто выбирают своей темой состояние немецкого языка. «Языка, свойственного всем немцам, не было никогда. Были лишь социологически и политически обусловленные языковые слои, которые в высшей степени неполно описываются известным делением на устную речь, разговорный и литературный язык», - цитирует Бихель доклад Г. Корлена «Ведет ли раздел Германии к разделению языка?» (1967)²⁹⁴.

Бихель, в целом склоняясь к отождествлению понятий «разговорный язык» и «обыденный язык», обращает внимание на необходимость осознания полисемии терминов. Разговорный язык выступает как язык, используемый в личностном общении; как повседневный язык; как территориальный язык (диалект); как естественный язык. При этом разговорный язык не является отдельной языковой формой, но скорее, оказывается определенным функциональным вариантом некой языковой формы. Если этот вариант практикуется некой языковой группой, то он приобретает вид языковой формы под названием «разговорный язык». Как мы видим, наша концепция функциональной природы повседневности получает в лингвистике свое независимое обоснование.