Пуруша и пракрити

Но если мы будем приписывать творцам философии санкхьи Капиле, Асури и Панчашикхе подобные прогрессивные взгляды, если они действительно уяснили себе, что у человеческих существ нет ничего своего, кроме знания, мы легко поймем, почему они представляли себе весь процесс восприятия и комбинирования, всякую радость и всякое страдание и, стало быть, и всякую волю, принадлежащими не пуруше (или Я), а другому – манасу (центральному чувству) и косвенно – пракрити, тогда как пуруша, по-видимому, видящий, комбинирующий, радующийся, страдающий и желающий, видит, комбинирует, радуется, страдает и жалеет только по недоразумению, подобно зрителю, увлеченному своими симпатиями к Гекубе, но в конце концов утирающему свои слезы и удерживающему вздохи, оставляющему мировой театр и выходящему на свежий воздух ясной ночи. Санкхья употребляет именно такое сравнение. Все развитие пракрити, говорится там, происходит только до тех пор, покапуруша смотрит на танцовщицу, то есть пракрити, во всех ее нарядах. Если он не смотрит, она для него не танцует, и раз он совершенно отвращает от нее свои взоры, она прекращает свои попытки нравиться ему. Она может нравиться другим, которые продолжают смотреть на нее, и потому можно сказать, что она никогда не перестает существовать, так как всегда будут новые пуруши, и они всегда будут освобождаться от ее чар.

Состояние пуруши, когда он свободен

Часто задавали вопрос, что же делается с пурушей, когда он сбросит с себя чары пракрити, когда он перестает интересоваться фантасмагориями мира, навязанными ему манасом и всеми поддерживающими этот манас продуктами пракрити. Но на такой вопрос никакая философия отвечать не может. Единственное, что можно сказать, состоит в том, что пуруша, свободный от всех уз пракрити, от неведения и знания, от радости и грусти, сделается самим собой, будет тем, чем может быть только он один, неограниченным, свободным и независимым и потому совершенным в высшем смысле этого слова, счастливым в себе самом. Такое состояние невыразимого блаженства, понятно, разделяет судьбу всех подобных понятий, вроде понятия о единстве с Брахманом, о Нихшреясе, или Non plus ultra, и о нирване буддистов. В глазах менее прогрессивных мыслителей такое неизмеримое блаженство, естественно, получает характер райского счастья, рисуемого самыми блестящими, часто чувственными красками, тогда как для более просвещенных оно представляет спокойствие (шанти), совершенный покой и самодовольство. Я согласен с Дальманом,* что буддийская идея о нирване первоначально была той же самой, что идея о высшем блаженстве в веданте и в философии санкхьи, но я не думаю, чтобы она была заимствована буддистами у той или у другой. Нирвана – это одна из идей, которая в Индии носилась в воздухе; она разрабатывалась Буддой так же, как и Капилой и Бадараяной, и каждым из них разрабатывалась по-своему. Само название, подобно многим техническим терминам учения Будды, несомненно, брахманское. Оно встречается в веданте, хотя и отсутствует в сутрах санкхьи. Из буддийских сутт мы видим, что буддисты употребляли этот термин сначала в простом его значении свободы от страстей, а потом понятие это все более и более развивалось и в конце концов оно сделалось совершенно отрицательным. Если бы оно было просто заимствовано Буддой у какого-нибудь учителя установившейся философской системы, оно сразу проявило бы свое происхождение, но мы видим, что оно вполне естественно появляется в философии Будды, так же, как в философии Бадараяны и Капилы. Все они брали материалы из одного и того же слоя мышления и перерабатывали их в системы и притом, вероятно, одновременно. Вопреки очень талантливой и очень ученой защите Дальмана, я должен еще раз заявить, что не нахожу никаких доказательств для предположения, будто Будда прямо заимствовал у Капилы или, наоборот, Капила заимствовал у Будды.

* Nirvana, eine Studie zur Vorgeschichte des Buddhismus von Joseph Dahlmann, S.J. Berlin, 1896.

Капила не входит в подробный анализ своей нирваны или, как он называет ее, одиночества (кайвалья). Он хочет только показать, как происходит страдание, как можно абсолютно устранить его. Если свобода от ограничения и страдания есть счастье, то это счастье можно обеспечить при посредстве философии санкхьи так же, как при посредстве веданты или философии Будды; но хотя ведантист и признает счастье (ананда) вместе с бытием и восприятием (сат-чит), свойственным только высшему Брахману, он не пытается объяснить, что он разумеет под таким счастьем; некоторые философы веданты действительно отрицали счастье (ананда) как положительный предикат высшего Брахмана. Во всяком случае отрицательно это счастье может быть определено как свобода от страдания, свобода от всех границ и уз и потому как совершенное блаженство.