43. Искусство и философия (по работам Гадамера "Философия и поэзия", "Философия и литература").

Философия и литература. Общее у философии и литературы – преимущественное отношение к истолкованию. "Поэзия как язык" и "философия" в действительности имеют между собой то общее, что философ, в отличие от ученого, если говорит нечто, то, как и поэт, не отсылает при этом к чему-то существующему в другом месте.

Когда мысль стремится к выражению, она остается у самой себя, облекая себя в слова, вербализуя себя. И еще литературу и философию объединяет то, что они отстоят от слова обыденного. Рассмотрим пример (притча Поля Валери): Слово обыденного языка подобно мелкой разменной монете или бумажным банкнотам – т.е. не обладает стоимостью, которую символизирует. Поэтическое же слово – как старинная золотая монета – само обладает ценностью, которую символизирует. Выходит, что разговорное слово только значит нечто, а внутри себя оно ничто (например: прочитав письмо, мы его рвем – информация получена, функция слова выполнена). И напротив – стихотворение не раскрывается до конца от того, что я его знаю (даже выучив его наизусть, мы, каждый раз проговаривая его, открываем для себя новые смыслы).

Гадамер ставит такой вопрос: что такое литература и что значит литература (как словесное искусство) для философии? Здесь он исходит из простой мысли – что мы способны понять только то, что нам представляется ответом на вопрос. "Лишь узнав, почему вопрос задан – что именно хочет узнать другой – смогу я дать ответ".

Но при чем же тут произведение художественной литературы?? Гадамер делает три подступа к этому вопросу: 1. Смысловой фон слова "литература" – "написанность". Здесь он приводит в пример "Федр", где рассказывается об изобретении письма. Однако Сократ (один из главных действующих героев) относится к письменному тексту как к беззащитному, открытому для спекуляции, злого умысла и извращения. 2. Обращение к письменному всегда сопровождается утратой разговорной непосредственности. Она не передает жест, ударение, мимику, модуляцию голоса. Если, при чтении вслух, сам читающий не понимает того, что читает, то вряд ли и его кто-нибудь поймет. Понимание возникает тогда, когда человек свободно произносит слова, а не монотонно бубнит себе под нос.

3. С другой стороны, письмо обладает поразительно высокой аутентичностью. Написанному больше доверяют (например, одно дело рассказать, что было на лекции, и совсем другое переписать ее).

Чтение стихов автором. Иногда при этом у нас возникает чувство неудовлетворенности, несовпадения с тем, как это же стихотворение звучит внутри нас, т.е. произведение художественной литературы своим бытием в известной степени предназначено для "внутреннего уха". "Внутреннее ухо" улавливает идеальный языковой образ – нечто такое, что услышать невозможно. Т.о. получаем, что "литература" не отстает неминуемо от языка, напротив, хотя и является произведением художественной словесности, выступает в этом качестве как письменный текст, кот. опережает любые звуковые воплощения.

Теперь разберемся с орудием литературы – с поэтически-заклинательной силой языка. Здесь Гадамер выделяет 3 слоя: 1. Первый слой соответствует значению слова и функционирует в силу внутренней связности языка. 2. Второй слой – схематичность языка. Здесь все зависит от наполнения схемы (так при переводе, даже хорошем, текст теряет в заклинательной силе). 3. Здесь заклинательная сила языка осуществляет себя. (Гадамер говорит о некоем "предвосхищении совершенства" – главное наше удовольствие при познании художественного произведения, этакое чувство предгармонии, не знаю даже как лучше сказать).

Далее он вспоминает Хайдеггера и приводит его слова о том, что краски нигде в большей мере не являются красками, как в произведении великого живописца, а камни не являются камнями более, чем в греческой колонне и т.п. По аналогии, Гадамер выводит: слово нигде в большей мере не является словом, чем в произведении худ. словесности.

Также здесь присутствуют рассуждения о чрезмерной реалистичности в искусстве. Речь идет о том, что реальность слишком реальна в условиях искусства (напр., банальная фотография обнаженки – не искусство. Это просто голое тело. Неприкрытый факт; или вот пример от себя: кто-то из наших режиссеров (вроде Станиславский) припер за кулисы поросенка, т.к. в одной из сцен ему требовался поросячий визг. И вот в нужное время поросенка за сценой стали мучить – он завизжал. Зрители в зале переглянулись – фи, как ужасно визжит – совсем на поросенка не похоже+).

В заключение, бросим еще один взгляд на философию, кот. очевидно срослась с языком и только в языке имеет свое бытие. Язык философии находится в своеобразном промежутке между разговорным употреблением и языковыми возможностями в плане выражения отвлеченных смыслов. Язык философии постоянно опережает сам себя. Так что же такое философский текст? Наверное, прав Платон, и любой философский текст – это не что иное, как вмешательство в некий диалог, развертывающийся в бесконечности. Беседа мыслящей души с самой собой+