Неопределенность мужского статуса как основа эпического конфликта: дилемма Ахилла

1. В контексте архаических индоевропейских культур, одной из базисных категорий, приобретающих принципиально разный смысл в зависимости от территориальной означенности, является категория коллективного (и, в первую очередь, семейно-родового) «блага», «счастья» или «удачи», для которой в дальнейшем будет использоваться иранский по происхождению термин «фарн» — расширительно и условно, как термин функционально-типологический и применимый отнюдь не только к иранским, и даже не только к индоевропейским культурным реалиям. Фарн является достоянием всей совокупности людей, принадлежащих к данной группе — как живых, так и мертвых. И одним из условий его «правильного» распространения и распределения является налаживание «подобающих» отношений между всеми составляющими группы.

2. Две основные жизненные стратегии, связанные с первоочередной ориентированностью индивида на ту или иную пространственно-магистическую зону, мы условимся называть «старшей» и «младшей» моделями. Обе эти стратегии имеют конечной целью преумножение семейного фарна, хотя подходят к этой задаче с противоположных позиций.

«Старший» член рода, которому достается «хозяйство», получает таким образом по наследству как основную долю семейного фарна, так и основную долю ответственности за его поддержание. Базовая мотивация в данном случае связана с преумножением фарна, причем преумножение имеется в виду именно количественное, связанное с сугубо соматическими категориями прибыли / убывания, с ответственностью за людей, вверенных попечению нынешнего главы семейного коллектива (ставших частями его «большого тела»), за плодородие земли и скота, за приращение богатств и за продолжение рода.

Единственный доступный «младшему» члену рода способ преумножения семейного фарна есть способ не количественный, но качественный: он может стать героем, «правильно» умереть, добыв себе клепт, кыдпт, еычпт «славу» — и тем качественно усилить семейную удачу, «лечь в основу», оказаться причисленным к сонму благих предков, куда иначе он все равно не попадет — в силу маргинального статуса.

3. Предлагается схема анализа эпического текста, согласно которой основной движущей силой конфликта в нем является ситуативная неопределенность мужского (воинского) статуса протагониста (протагонистов). В «Илиаде» данное положение применимо в равной степени к обеим сторонам исходного противостояния (Агамемнон-Ахилл), и находит соответствия практически во всех сюжетах второго ряда (Диомед, Гектор, Одиссей и т.д.).

М.В. Михайлова (Москва)

Мужская модель поведения как проекция авторской мизогинии (творчество м. Криницкого)

Марк Криницкий (1874–1952, наст. фамилия Самыгин) — один из популярнейших писателей Серебряного века. Его романы «Женщина в лиловом», «Случайная женщина», «Маскарад чувства» выходили многотысячными тиражами, неоднократно переиздавались. Однако они замалчивались критикой именно потому, что касались тем и предметов, обычно «выводимых» за рамки рассмотрения «высокой» литературы, в частности, взаимоотношений мужчины и женщины в аспекте палача и жертвы, в русле садомазохистских психологических экспериментов.

М. Криницкий настойчиво отводил мужчине роль жертвы, зафиксировав таким образом намечающуюся в ХХ веке смену гендерных ролей в обществе. В его интерпретации любовь — это всегда «поединок роковой» без милости к покорившемуся и без снисхождения к гибнущему. Его герои меняются местами: победителем в поединке всегда выходит женщина, причем добивается этого всевозможными путями: лестью, хитростью, обманом. Допрашиваемым, проверяемым, выслеживаемым, загнанным в тупик, наконец, доведенным до инсульта предстает «Васючок» (как его называет жена), чья жизнь расписана по «жениному сценарию» («Случайная женщина»). Кажется, что по отношению к своей избраннице герой романа «Женщина в лиловом» избрал апробированную веками тактику: «Ты идешь к женщинам? Не забудь плетку!» — но … все равно оказывается проигравшим и осмеянным.

Ницше писал: «Двух вещей хочет настоящий мужчина: опасности и игры. Поэтому хочет он женщины как самый опасной игрушки». Но родились новые женщины, жаждущие власти, умеющие быть беспощадными, не желающие быть «игрушками». Жестокими, бессердечными рисует писатель всех своих героинь — и невест, и жен, и подруг, и любовниц. Даже предмет всегдашнего сочувствия русской литературы — падшая женщина — и та у Криницкого оказывается отвратительной фурией («Маскарад чувства»). Мужчина же всегда выступает как слабое, не способное к защите самого себя создание.

Так писатель «озвучил» страх патриархатного мира перед женским «наступлением» на свои права, и не нашел ничего лучшего, как облечь его в форму откровенной мизогинии, приписав женщинам всевозможные пороки.

И.А. Морозов (Москва)