4. Говоря о взаимовлиянии экономических отношений и преступности, нельзя не сказать, хотя бы кратко, об этой проблеме применительно к сельскому хозяйству.

Существовало общее суждение, что преступность в сельской местности ниже, чем в городах. Статистика также подтверждала это. Между тем такое утверждение не отражало особенностей преступности в разных регионах, как и того, что динамика преступности изменялась. В общей форме последние три десятилетия процент городской и сельской преступности выравнивался. Если в течение длительного периода соотношение это выражалось (в разные годы и в разных республиках) 70X30, 60X40, 55X45 «в пользу» городской преступности, то ныне соотношение равно 50X50, а в некоторых регионах «перевес» оказался уже на стороне сельской преступности. Однако сама по себе эта картина мало еще что говорит, особенно применительно к проблеме влияния экономических отношений, присущих сельской местности и сельскохозяйственному производству, на преступность, и наоборот. «Выравнивание» городской и сельской преступности может иметь много причин. Общей причиной является то, что в целом социальная жизнь города и деревни, благодаря наличию развивающихся средств массовой информации, сближается, хотя, в условиях нашей страны, ее масштабов и социальной запущенности, особенно отдаленных от центра регионов, эта причина не абсолютна, ибо до сих пор есть такие места, куда, образно говоря, не ступала еще нога цивилизации. Но веяния отрицательных ее сторон, распространяющихся на окружающую города сельскую местность, очевидно, как очевидны возросшие транспортные возможности для быстрого «приобщения» жителей села к соблазнам городской жизни. Однако речь должна идти не о частностях, а прежде всего об экономических отношениях, складывающихся и сложившихся в аграрном секторе и влияющих на преступность (в общей форме, конечно).

«Для нужд криминологии» я затрону некоторые, впрочем, тоже достаточно известные специалистам (и менее известные населению) вопросы. Но без них не обойтись.

Экономические отношения в деревне в период «административно-командного социализма» складывались под влиянием того, что индустриализация страны и рост промышленности происходил с первых лет Советской власти во многом за счет сельскохозяйственного производства и без учета реальных возможностей сельской экономики, подорванной политикой «раскулачивания», «раскрестьянивания», «расказачивания» и «выбивания» при всем этом продовольствия для страны. Эти негативные процессы сопровождались оттоком сельского населения, что подрывало и без того подорванную экономику села и сельскохозяйственного производства. В последующем «снаружи» на деревню наступали такие объективные социальные процессы, как урбанизация, маятниковая миграция, вследствие чего многие поселения превращались в поселения смешанного типа либо в «спутники» крупных городов или огромных предприятий, строившихся на вновь открытых месторождениях чего-либо. Люди уходили в города. Однако такие процессы не сопровождались улучшением социальных условий жизни людей. Особенно от них пострадала РСФСР. Пренебрежение к крестьянству как мелкобуржуазному слою, характерное с первых лет после Октябрьской революции, сопряженное с репрессиями 20-х, а затем и 30—50-х годов, вконец расстроили экономические и социальные отношения в деревне. Подобное положение прямо связано с увеличением преступности вообще и среди сельского населения в частности. И как следствие обнищания, и как выражение социального неустройства и протеста. При этом в значительной части преступность (цифра преступности) создавалась искусственно. Люди привлекались к уголовной ответственности за такие действия, которые просто не совершались бы при нормально налаженном сельскохозяйственном производстве и материальном обеспечении сельского населения. Не случайно на слуху у людей звучит горькая распутинская правда о нескольких колосках, оборачивавшихся для многих крестьян годами лишения свободы, практически, ни за что.

На такой «политике» государство и общество теряли дважды: во-первых, изъяли из производительного труда труженика, превратив его в изгоя, и, во-вторых, получали все более ослаблявшиеся экономические отношения в деревне вследствие ее «обезлюдивания». Не говоря уже о том, что никакой закон не может заменить экономические методы хозяйствования, что всякие попытки с помощью репрессий поднять экономику и повысить урожайность есть издевательство над общественными отношениями, над разумом, над людьми. Борьба с «мелкобуржуазностью» и непродуманная насильственная коллективизация расшатали сильные хозяйства, а ведь они — составная часть бизнеса общества. Прямолинейное осуществление коллективизации, хотя и было связано со стремлением привести к единому знаменателю экономические отношения в стране, не дало ожидаемых результатов. Столь же неясными были отношения; собственности. Крестьянство, по сути дела, было отчуждено в значительной мере от земли, чьим собственником формально оно являлось, а в политике наличия личных хозяйств были бесконечные колебания и шарахания. Государственная (общественная) собственность, начиная с Закона от 7 августа 1932г., «защищалась» непомерно высоко. Любое посягательство на нее при; процветавшей одновременно бесхозяйственности жестоко каралось. Крестьяне не могли даже косить траву для содержания окота на по существу бесхозных пастбищах, на которых гнил корм, а вслед за отсутствием корма — гибнул скот. Что происходило дальше, тоже ясно. Число «преступников» росло. Положение медленно менялось к лучшему и в последующие, в том числе послевоенные годы. Благие намерения в связи с Указами 19471 года, взявшими под жесткую охрану государственную и общественную собственность, обернулись тысячами осужденных за хищения, хотя в основе этих преступлений лежали если не голод, то нужда восстанавливающейся после разрухи деревни. Так закон «подменял» экономические отношения, и «всесилие» закона изымало из производственного труда огромные массы людей, нанося вред экономическим отношениям. Отсюда большое число «хищений», еще большее — мелких хищений, рост браконьерства, незаконной рубки леса и т.д. Иными словами, складывалось положение, когда экономическую позицию государства можно было охарактеризовать принципом: ни себе ни людям. Криминологическая же картина ухудшалась. Число привлеченных за хищения и кражи росло. Росла и цифра преступности. Неурегулированность (мягко говоря) экономических отношений, освященная жестким уголовным законом, «охранявшим» эти отношения, трагически отзывалась на судьбах людей.

Между тем криминологи изучали преступность в сельской местности несколько академически (иначе, в силу уже известных причин, было невозможно). Глубинные процессы обходились стороной. А они, между тем, влияли не только на хищения, кражи, вообще имущественные преступления, но и на социальные и межличностные отношения в деревне. В частности, социальная неустроенность, культурный вакуум, недоедание (а иногда и просто голод) способствовали пьянству, а вслед за этим и росту насильственной преступности.

Криминологи занимались классификацией сельских поселений, устанавливали наличие прямых или косвенных урбанистских тенденций на преступность, отмечали распад уклада жизни, который был отличен от городского и «уберегал» многих от преступлений, констатировали стремительное проникновение массовой культуры и ее разлагающее влияние на поведение людей и другие негативные процессы. Все это было верно и нужно. Но рассматривались эти явления без острой оценки глубинных процессов, происходящих в базисных отношениях, а потому были, скорее, фотографией положения дел. Хотя и это был шаг вперед. Правильно указывая на то, например, что для уяснения особенностей преступности и ее причин необходимо изучать хозяйственно-экономические процессы, относящиеся к уровню и характеру самого материального производства на селе, к содержанию труда, оплате его, реальным доходам жителей села и т. д.; на необходимость учета урбанистских влияний, демографических процессов (миграция, старение населения, уход молодых из сел) и т. д., криминологи не рисковали анализировать разрушительные по своей сути экономические процессы, перевернувшие весь базис сельского хозяйства, а с ним и экономический базис вообще.

Сказать что-либо о том, как будет в новых условиях, можно спустя определенное время. Сегодня ясно лишь то, что поступать с сельским хозяйством так, как это предлагают некоторые горячие головы: «ликвидировать колхозы!», «ликвидировать совхозы!», иными словами, начать новый этап ломки экономических отношений в деревне — значит вызвать очередной хаос и рост преступности. Крестьяне сами должны определить, какие формы хозяйства им нужны. О возможном же росте преступности предупредить обязан криминолог.

Кстати, для развертывания фермерского хозяйства (даже если не считать его панацеей) нужно предварительно решить немало других экономических проблем. Например, построить дороги не только вообще, но и ведущие к фермам, оснастить их малой механизацией, техникой, построить хранилища, пункты для переработки продукции, выделить транспорт для перевозки продукции по принципу прямых связей, провести водопровод и электроэнергию и т. п. Если этого не сделать, то фермерство (в России в первую очередь) погибнет, не успев родиться. А лозунг: «даешь фермерство!» останется лозунгом. Так уже часто бывало. Хозяйство же придет в еще больший упадок. Криминологические последствия тоже ясны.

Нельзя не сказать и о том, что, хотя кооперация в сельском хозяйстве почти не страдает теми пороками, о которых сказано выше, ибо она — производящая, работающая, полностью свободной от этих пороков ее считать нельзя, ибо и здесь появляются фальшивые кооперативы, втягивающие участников сельскохозяйственного производства в различного рода, если непрямо, то косвенно, сомнительные предприятия типа цехов, кооперативов по производству товаров, не относящихся к сельскохозяйственному производству. Отвлеченно говоря, можно считать, что в этом ничего плохого нет, ибо это заработок — дополнительный для человека, вкладывающего свой труд. Однако это занятия и заработок, отчуждающие человека сельского труда от сельскохозяйственного производства. Он становится сельским ремесленником, но не участником непосредственно сельскохозяйственных экономических отношений. При явной нехватке рабочих рук непосредственных производителей такое положение не только непозволительная роскошь, но и прямой ущерб экономическим отношениям, связанным с сельскохозяйственным производством, а в конечном счете — ущерб экономическому базису общества в целом. При этом надо иметь в виду и такой, уже криминогенный аспект проблемы: сырье для указанных предприятий нигде и никем не планируется. Его надо «доставать», что означает лишь одно: начало уже известной нам преступной цепочки (хищение — взяточничество). Рождаются преступления, которых при нормальной, обычной, естественной для сельскохозяйственного производства организации труда практически не было бы.

Экономическая безысходность, социальная неустроенность и, как следствие, низкий уровень культуры на селе, тесно связанные между собой, оказывают влияние и на формирование психологии сельского жителя, в том числе его неприязненное, а иногда и враждебное отношение к городу, «городским», к столкновению «культур» и, собственно, к совершению преступлений. Отсюда — насильственная преступность, направленная против «чужих», а внутри — пьянство и та же насильственная преступность. Проявляется это противоречие, возможно, наиболее ярко в постоянных и повсеместных разгромах дачных и садовых участков, кражах и вандализме, часто с человеческими жертвами или причинением разной тяжести телесных повреждений, а по отношению к женщинам — изнасилованиям. Причем преступность этого рода идет вверх по постоянно нарастающей, особенно в последнее десятилетие.

Для постоянно действующей бесхозяйственности а сельском хозяйстве, которая или является причиной н. условием преступности, или сама стоит на грани преступного и даже преступна, но не наказуема по различным причинам, в том числе вследствие большого размаха этого отрицательного явления и втянутых в его орбиту масс как непосредственных производителей, так и пристроившихся к ним, характерны следующие обстоятельства.

Сельское хозяйство ежегодно терпит миллионные убытки (если не миллиардные) от порчи и гибели урожая зерна, фруктов, овощей, бахчевых и т.д. Причем, в значительной части случаев, в результате вопиющей бесхозяйственности. Ущерб складывается из того, что урожай во все годы Советской власти практически полностью не собирается из-за нехватки рабочих рук при уборке урожая, отсутствия современной техники, которая есть даже в малых развитых странах, таких, как, например, Голландия (машины для уборки картофеля). Все годы все это знают. Но воз не двигается. Ни машин, ни рабочих как не было, так и нет. Зато объявляются чрезвычайные положения. Вывезенный урожай, в значительной его части, хранить негде. В этом случае большой урожай, который мог бы быть базой для того, чтобы население страны было накормлено, даже хуже (парадокс!), чем урожай меньший. Не говоря уже о 30—40% потерях урожая при уборке и транспортировке в хранилища. Такой бесхозяйственности не знает ни одна страна мира. Начиная с 1985 года негативные процессы стали острее, чем в предшествующие ему последние десятилетия. При этом государство нищает дважды: от потерь и от валютных затрат на иностранное зерно, которых (затрат) при надлежащем хозяйствовании просто не должно быть. В результате урожай в значительной части гибнет, как гибнут и доллары, затраченные на покупку недостающих продуктов. А предприимчивые «хозяева» на этом наживаются и ответственности не несут. Впрочем, я пишу общеизвестные истины (которые или не хотят замечать, или искаженно толкуют, привычно кивая в прошлое).

Но это — хозяйственная сторона безобразий, которая рождает преступность, прежде всего хищения. Истинный размах хищений зерна, овощей и т. п. никто не знает и никогда не узнает. Он — грандиозен. Но он — только начало. После поставки продуктов сельского хозяйства на рынок начинается второй тур хищений, взяточничества, спекуляции, обмера и обвеса покупателей, фальсификации продуктов и других преступлений, совершаемых уже теми, кто реализует продукцию, в первую очередь кооператорами, работниками снабжения и сбыта, торговли.

Правоохранительные органы раскрывают подобные преступления явно недостаточно, над выявлением недостач и хищений работают годами, когда после вроде бы выявленного хищения уже прошло четыре-пять новых урожаев, нередко сращиваясь с расхитителями. В эту «машину» втягиваются сотни и тысячи людей. И конечно, всех их к уголовной ответственности не привлечешь и не накажешь.

Во многих республиках, краях и областях (особенно южных) весьма распространены укрытия посевов от учета с целью выполнения плана любыми средствами и, конечно, обогащения. И в эту «деятельность» тоже втягиваются сотни и сотни людей: они, ведь работают на полях, которых, вроде бы, и нет вовсе.

Нетрудно увидеть, сколь специфична преступность, связанная с экономическим и отношениями и формами хозяйствования на селе, с какой жестокой неотвратимостью ставятся люди в условиях, которые ведут к преступности, какие широкие возможности для преступников открываются вследствие наличия таких условий, как бесхозяйственность, приблизительные цифры учета продукции, быстрая ее порча (особенно овощей, фруктов, бахчевых) и многое другое, чего нет в условиях промышленного производства. Бесспорно, уголовным законом экономические беды не поправишь, лишь нанесешь непоправимый ущерб и травмы людям, да и самой экономике на селе. Сила закона здесь может быть использована только против откровенных и злостных преступников, людей «предприимчивых», отлично знающих, какие особенности сельскохозяйственного производства могут позволить им длительное время (а иногда и всю жизнь, ходя в передовиках) орудовать безнаказанно. Их квалификация в значительной части случаев выше, чем квалификация тех, кто поставлен на борьбу с ними. Не говоря уже о том, что продукция сельского хозяйства — это источник существования человека, и условия ее нехватки ставят в зависимость от тех, кто совершает преступления, но пользуется «весом», тех, кто призван бороться с ними. Отсюда и факты редкого разоблачения преступников, многолетние расследования, зачастую кончающиеся ничем.

Обострение межнациональных отношений имеет под собой и эту подоплеку (в числе прочего, конечно). В Ферганской области, например, в плодоовощном хозяйстве, пищевой, мясомолочной промышленности системы Агропрома за три года (1987—1989 гг.) органами БХСС не было выявлено ни растрат, ни присвоений. И в других отраслях также процветали хищения, в значительной части невыявленные, хотя население знало преступников и видело бездействие власти. Может быть, это и спорно, но задуматься следует. Похожая картина имела место и в других регионах, где вспыхивали очаги напряженности, например в Ошской области.

Арендные отношения, передача земли в собственность тех, кто ее обрабатывает, без разрушения оправдавших себя форм хозяйствования, оснащение техникой, улучшение социальных условий жизни будут, вероятно, способствовать снятию многих негативных явлений, укрепят базисные отношения на селе. Изменится, соответственно, и преступность. Можно полагать, она «вернется» к тем соотношениям, которые были всегда и во всех системах более благоприятны для сельской местности по сравнению с городом.