Нравственное состояние общества и преступность

1. Количественные, качественные, как и иные характеристики преступности и ее причины зависят от нравственного состояния общества, наличия или отсутствия тех или иных моральных ценностей и установок или их «превращенного» вида. Воспитание нравственности — исторический процесс, составная часть воспитательной работы с людьми вообще, включающий в себя множество компонентов, в том числе получение образования, специальности, привитие культуры и культурности, воспитания и воспитанности, моральных взглядов, ценностей и установок, выработанных человечеством за всю историю его развития. Воспитание — это не нудное вдалбливание в голову человека прописных истин от Евангелия до Морального Кодекса строителя коммунизма, а творческое осмысление и принятие всего того, что делает человека человеком.

Экономическая жизнь общества, его правовые установления, социальная сфера, идеология и политика не могут быть «свободными» от нравственности.

Мораль хотя и несет в себе общечеловеческие начала и ценности, но она разноуровнева — от морали классов до морали микросоциальных групп и конкретной личности — и определяется всеми теми явлениями, которые составляют суть человеческого существования. Поэтому нельзя не считаться с тем, что у разных групп населения «свои» (нередко ущербные) нравственные установки.

У власть имущих — одна мораль, у тех, кто «власти не имут», — другая; у богатых и бедных — тоже; у предпринимателей, особенно склонных к стяжательству, — одна мораль, а у тех, кто на них работает, — другая; у работающих взгляды иные, чем у безработных; у людей честных все представления о жизни и нравственных ценностях иные, чем у людей нечестных, и т. д. Социальные группы (и шире — классы) тоже неодинаково воспринимают нравственные ценности: у разных слоев интеллигенции — разные взгляды на нравственность или безнравственность поведения (известно, например, что в среде людей искусства легче смотрят на количество официальных браков и вообще на интимные отношения, чем в среде тех, кто, скажем, более религиозен), как и оценка тех или иных поступков людей; «крестьянская мораль» существенно отлична от морали «городской» и т. д. Это — естественно, ибо вытекает из особенностей социальных отношений. И далеко не всегда разные нравственные установки можно «примирить». Быть может, и не нужно! Однако при всем этом понятия добра и зла в принципе воспринимаются однозначно. Как и понятие преступного. Но такой единой нравственной оценке способствует наличие закона, в котором отражен опыт человечества по восприятию преступности как крайнего выражения безнравственности. Если бы этого не было, разноликостъ общества и многообразие человеческих интересов, нравов, привычек значительно затруднило бы формулирование безнравственного и преступного. Но поскольку преступники — тоже срез общества, и довольно значительный, у них тоже своя, хотя и ущербная, с точки зрения общечеловеческой, мораль.

В устойчивом экономически, политически, социально, нравственно обществе борьба с преступностью более успешна, а «преступная мораль», образ жизни преступного мира получает всеобщее (во всяком случае, со стороны большинства населения) осуждение. В периоды обострения социальной жизни падает нравственность вообще, а образ жизни и мораль преступного мира привлекают внимание многих, особенно молодежи, выбитой из нормальной колеи распадом общества и обесценением его нравственных установок. О нравственном опустошении людей и падении моральных ценностей свидетельствует увлечение общества спиритизмом, верой в «чудеса» прорицателей, исцелителей, предсказателей и т. п. В такие периоды подлинная культура и искусство как бы застывают. Или их не слышат. Зато слышат блатные песни...

Преступность на этом фоне всегда и везде резко возрастает. Как это происходит конкретно, мы рассмотрим ниже. Здесь же констатируем, что в нашей стране подобная ситуация уже имела место в период, предшествующий Октябрьской революции, и ряд лет после нее, как, кстати, бывало и в других странах, в результате политических и социальных катаклизмов ввергавшихся в хаос и даже гибнувших. До настоящего времени народы возрождались (правда, бывало в иных государственных образованиях, в Европе, например), но какой ценой?!

Если экономические отношения обеспечивают материальное благополучие людей (в самом широком смысле слова), то они способствуют и созданию благоприятной нравственной атмосферы в обществе, ибо в таком обществе человек не будет каждый день думать о том, как ему «достать» поесть, прокормить семью, не будет смотреть на соседа глазами непримиримого врага, завидовать чужому благополучию (часто — мнимому), причинять ближнему неприятности (конечно, и полное материальное благополучие не гарантирует от зависти, безнравственных поступков и преступлений).

В том случае, когда экономические отношения развиваются явно уродливо, люди не обеспечиваются необходимыми материальными благами, экономика функционирует в ущерб большинству людей, служит наживе одних и обнищанию других, а в идеологии громче всего говорится о культе денег, то такие экономические отношения безнравственны в своей основе, а люди, воспитывающиеся в духе стяжательства, — нравственные уроды, сами не различающие, что преступно, а что — нет, и толкающие других на путь преступлений, используя при этом против ими же рожденных преступников силу репрессии.

Нравственная атмосфера в таких условиях, мягко говоря, далека от совершенства, и преступления, кстати, не только корыстные, но и насильственные, — логическое следствие этих отношений.

Если социальные отношения формируются так, что в обществе существует вопиющее неравенство людей, не обеспечиваются их права и свободы, разжигаются (или в лучшем случае просто игнорируются) национальные особенности членов общества либо их религиозные убеждения, то нравственный климат в обществе становится напряженным, отношения между людьми и даже нациями и национальностями переходят во вражду и неприязнь, что влечет за собой и преступность, весьма жестокую по характеру. История человеческого общества, полна подобных примеров. Нескончаемая война в Северной Ирландии, — это не только политический конфликт и попрание права. Это нравственная трагедия людей, ранее живших в мире. Это воспитание людей в духе ненависти к другим людям по религиозным или политическим мотивам. Депортация многих народов в. нашей стране, хотя и объяснявшаяся в тот период условиями военного времени, явно подорвала нравственные установки, ибо налицо было противоречие между лозунгами о дружбе народов и реалиями жизни. В период перестройки лозунг поднятия национального самосознания во многих случаях превратился в идею национальной исключительности и национализма. (Я констатирую это как криминолог, не вдаваясь в анализ причин, ибо по этому поводу написано много, как сделано много, и взаимоисключающих суждений и выводов.) На почве, национализма разрушились не только нравственные установки, считавшиеся незыблемыми, но родились тяжкие виды преступности.

Неблагополучие в социальной сфере бытия человека напрямую связано с аморализмом в обществе, а значит, и с преступностью, ибо, в конечном счете каждое преступление аморально, хотя не каждый безнравственный поступок преступен. Аморальный поступок тогда становится преступным, когда право «выбирает» из всей массы аморальных поступков те, что представляют наибольшую опасность для общества. Хотя следует сказать, что все индивидуально, и многие люди переживают совершенные по отношению к ним безнравственные поступки сильнее, чем если бы даже они стали потерпевшими от преступлений.

Тяжелые экономические и социальные условия жизни людей рождают в частной жизни большое количество поступков явно безнравственных. Более того, аморализм воспитания — прямое следствие таких условий. Результатом их является, например, жестокость по отношению к детям, которые, в свою очередь, переносят ее на сверстников. Взрослые же, будучи жестокими к детям, «распространяют» свою безнравственность на отношение к другим, практически, ко всем людям. Другой стороной этой же медали является жестокое отношение к женщинам, престарелым, беспомощным. Безразличие к тем, кто нуждается в поддержке, есть одна из наихудших нравственных характеристик общества. С сожалением следует констатировать, что наше общество в этом плане выглядит весьма неприглядно. Стоит ли удивляться высокому уровню преступности?

Нравственная физиономия общества хорошо видна в том, как оно оценивает себя, — критично, самокритично, безудержно выставляя напоказ свои «достоинства» либо, наоборот, недостатки, как оно относится к своей истории, оценивает ход исторического развития, историческую значимость и происхождение идей, роль и значение тех, кто руководил обществом и государством, к своим культурному наследию, искусству и т. д.

Для человечества в целом характерно достаточно бережное отношение к своей истории, к своему прошлому, к философскому, культурному, правовому и др. наследию. Всегда надо иметь в виду, что, к сожалению, история человеческого общества — это достижения и провалы, высокие нравственные поступки людей и лидеров и глубочайший аморализм, высота духа, благородство, героизм людей и низменные поступки, предательство и трусость, величайшие достижения культуры, искусства и их разрушение, вандализм либо замена всего и вся «масскультурой». И если воспитывать людей лишь на достижениях, замалчивая неуспехи, лишь на высоких примерах нравственности, замалчивая безнравственность, и — наоборот, то в обществе никогда не будет достигнут тот необходимый баланс нравственности, без которого нормальное его функционирование невозможно. Бездумное же разрушение «не нравящегося» прошлого привело к тому, что драгоценнейшие страницы истории погибли безвозвратно.

История человечества полна примеров гибели народов, государств и их возрождения, порабощения одних другими и освобождения от гнета и рабства, правления с помощью гуманных, прогрессивных идей и руководителей и жестоких диктаторов, не считавшихся с жизнями своих подданных. Как правило, народы гордятся своей историей. И это нравственно поднимает человека. Напротив, пренебрежение к прошлому своей страны, представление ее истории лишь как цепи сплошных трагедий, испытаний, правления «не тех» руководителей, оценка всего и вся лишь с позиций сегодняшнего дня, сегодняшних политических амбиций (ибо политикам выгодно бывает все, что было до них, до «их общества» или общества, которое они хотят построить, представлять как сплошную цепь ошибок, трагедий и преступлений), при полном забвении того, что история уже состоялась, и если страна развивалась, то не все было черно в этой истории, — есть безнравственность, свидетельство низкого уровня культуры тех, кто так поступает. Воспитание ненависти (неприязни) к прошлому и людям, сегодня живущим, но для молодых — уже к людям из «прошлого», есть глубочайшая безнравственность, какими бы «моральными» оправданиями она ни сопровождалась. Как нельзя с жестокостью бороться при помощи жестокости, так и с аморализмом нельзя бороться безнравственными средствами. Такое воспитание оборачивается наличием душной атмосферы в обществе, восстанавливает людей друг против друга, несет зло и, в конечном счете, выливается в преступное поведение, часто без осознания того, что оно есть выражение той атмосферы, в которой человек задыхается и ищет выхода. Для нашего общества настоящего периода и действий сил, борющихся за власть, это весьма характерно.

Нравственные руководители даже в трудном прошлом, не разделяемом ими, даже в деятельности исторических лиц, отрицательно оцениваемых, видят не только то, чего не должно быть. И, кстати, пресекают акты вандализма по отношению к памятникам прошлого, сохраняют памятники тем, кто, казалось бы, не заслуживает этого.

К примеру, генерала Франко вряд ли можно отнести к разряду исторических личностей, которыми можно восхищаться (хотя и его оценка не может быть однозначной именно для Испании, ибо страна не стояла на месте). Однако грандиозный памятник ему близ Мадрида никто разрушать не собирается, ибо он — отражение культурного наследия и части истории страны. И период этот освещается без надрыва, объективно. Сравните это с вандализмом по отношению к памятникам В. И. Ленину и у нас, и в других странах (я уж не говорю о других исторических личностях, повально «вычеркиваемых» из истории, а ведь они тоже в разные периоды были разными), и станет очевидно, сколь безнравственно воспитываются наши люди. Такое отношение, становясь частью сознания немалой части населения, переносится на других людей, «пониже» (и беззащитнее!), например, на участников Великой Отечественной войны, именуемых некоторыми «высоконравственными» политиканами, литераторами и пр. «сталинистами». А ведь период Великой Отечественной войны — поистине великий в истории нашей страны, период величайшего подъема духа народа, его высоких нравственных качеств, массового героизма и самопожертвования. Какая еще страна в своей истории продемонстрировала с такой яркостью патриотизм, героизм, благородство, стойкость духа, высочайшие нравственные качества своих народов?!

Я не знаю ни одной страны мира, историю которой собственные историки, публицисты, политики писали бы лишь черной краской. Их нравственность просто не позволяет им делать это. Мы же и раньше (со времен установления Советской власти) Россию описывали «тюрьмой народов», будто бы средневековая Европа или Америка времен завоеваний были «раем для народов». Теперь же так называемую гласность превратили в сплошное затаптывание истории, причем достается не только коммунистам, но и всем — начиная с Петра Великого и даже раньше. Исторически сложившиеся границы ставятся под сомнение. Вся история интеграции народов, слияния их друг с другом (как, впрочем и разделение) ревизуется, ставится с ног на голову. Это вы глядит не только нелепо, но и трагично, ибо служит разгулу национализма в самой зверской форме, постоянно подогреваемого призывами браться за оружие. Можно себе представить, что было бы на Западе, если бы там, скажем, в той же Европе или в США, стали бы ревизовать границы, смотреть — кто, когда и откуда появился, при наличии огромного количества смешанных браков, скажем, американцев с японками, евреев с француженками, голландцев с филиппинками, бельгийцев с бразильянками, австрийцев с итальянками и т.д. и т. п. Безнравственность и преступность национализма очевидны. А рост преступности на его почве — естественный процесс. Сказанное не исключает, а предполагает и гордость за свой народ, за свою Родину, чем всегда ранее отличалась наша страна и что определенные силы сегодня стремятся вытравить из психологии народа. Кстати, народ США со времен Рейгана стал куда более патриотичным, чем ранее, что только усилило эту страну нравственно, хотя действия американской администрации нередко весьма смахивают, по моему мнению, на агрессию. У нас же слово патриотизм (особенно русский) стало чуть ли не ругательным. А ведь это и есть разрушение нравственности.

В национально, а значит, нравственно разобщенном обществе всегда высока преступность. И не случайно за последние годы цифра преступности в нашей стране вышла на уровень около трех миллионов.

Если политики лицемерно говорят об одном, а делают другое (скажем, кричат о необходимости ликвидации привилегий у тех, кто был до них, и, не гнушаясь, берут эти привилегии себе, кричат о сокращении «аппарата», увеличивая и удорожая его и т. п.), стремятся к достижению политических целей безнравственными средствами — это преступно в обыденном понимании слова и ведет к преступным деяниям но закону. Но главное заключается в том, что эту безнравственность видят все люди и в сознании их складываются такие же стереотипы поведения, которое тем разнится от поведения политиков, что у простых людей возможности ограничены. Однако нравственный климат в обществе становится асе хуже и, естественно, преступное многими либо оправдывается, либо считается непреступным. И даже возникает недовольство, когда деморализованные такой нравственной атмосферой правоохранительные органы «вдруг» и, как бы проснувшись, должным образом реагируют на чьи-либо преступные действия.

Если в праве провозглашаются прогрессивные принципы, декларируются идеи о необходимости соблюдения прав человека, а практика (и даже законодатель) игнорирует эти принципы, что ведет к атмосфере неуважения к праву, закону, то такое право и практика его применения — безнравственны.

Наша страна пережила и период, когда впереди права ставилось «революционное правосознание», когда право существовало в значительной степени формально и политики делали с ним, что хотели, в результате чего волна жестокости необоснованных репрессий захватила страну («особые совещания» и «тройки»), когда право просто игнорировалось, а о гарантиях неприкосновенности личности не вспоминали. Ныне же провозглашается переход к правовому государству при полном игнорировании правовых принципов, выработанных человечеством, что безнравственно и по форме, и по существу, и есть не что иное, как цинично открытое расхождение между тем, что в обществе (государстве) провозглашается, и тем, что делается. Говорят (политики, борясь за власть) одно, а делают другое, полагая, будто такая общественная практика сделает общество высоко нравственным (ибо о нравственности тоже говорят!) и улучшит положение дел с преступностью.

Никогда в истории человечества действующая в стране Конституция так открыто не попиралась. Удивителен цинизм политиков и юристов, знающих о незыблемом принципе соблюдения закона, пока он не отменен или не изменен в установленном порядке, но доказывающих, что это неважно, ибо они, видите ли, провозгласили «суверенитет» (я уж не буду говорить о том, сколь безграмотно он преподносится людям, не знающим права). История повторяется, и политика опять идет впереди права и морали, стимулируя преступность.

Никогда в истории человечества не было, чтобы законы более высокого уровня (в наших условиях — союзные) не только не соблюдались, но и внедрялся бы! «принцип» их «недействительности» в республиках и в мелких территориальных образованиях, если это «не нравится» какому-то Совету или группе лиц, в нем господствующих.

Однако это реальность для нашей страны. Реальность, воспитывающая и нигилистическое отношение к праву, закону («что хочу, то и соблюдаю, а не хочу — не соблюдаю»), реальность глубоко аморальная, ведущая к анархии во всех сферах общественных отношений, к росту преступности.

Когда анализируешь причины преступности в других общественно-политических системах, в разные исторические отрезки времени (и над тобой не висит опасность впасть в немилость политикам), видишь и наличие безнравственных законов, и стремление политиков обходить законы, и бесправие различных слоев населения при полном благополучии других, особенно властвующих. Однако с подобными отклонениями в столь сконцентрированном виде, в каком это проявилось в нашем обществе, в том числе в современный период истории, встречаться не приходилось. Отсюда тяжелейшая нравственная атмосфера и рост преступности.

Забвение нравственных критериев в каждой из перечисленных сфер функционирования общества и каждого из его членов чревато преступностью. Забвение этих принципов во всех сферах вместе взятых влечет абсолютно невыносимую нравственную атмосферу в обществе, создает наиболее благоприятную почву для преступности — корыстной, насильственной, корыстно-насильственной, вплоть до терроризма, геноцида и противогосударственной преступности. Ранее исследователи подобных процессов говорили о них применительно к «другой» системе, теперь это реальность у нас.

2. Из всех этих, я бы сказал, глобальных проявлений безнравственности можно выделить формы наиболее легко (и активно) воспринимаемые человеком и быстро приводящие его к нравственному падению и преступлениям. Эти формы безнравственности, будучи самостоятельными, являются в то же время как бы возмещением неудовлетворенности человека своим существованием — будь то экономические, материальные трудности, реакция на действительную или мнимую социальную несправедливость, разрушительное влияние политических противоречий, неудовлетворенность профессией, семьей, вообще личные, подчас трудно объяснимые ситуации, особенно реакция на них, наконец, приверженность к «легкой жизни», пьянству, наркотикам.

Происходит то, что характеризуется как нравственное падение человека. Причем к «услугам» человека в подобных случаях действительность предоставляет увеселительные заведения и проституток, алкоголь и наркотики, азартные игры, порнолитературу и кино, и возможность совершать преступления. Если человек вступил в подобный образ жизни, то грань между моральным и преступным практически стирается.

Губя себя, человечество создало индустрию разложения. Во многих городах Запада и Востока, Севера и Юга существуют, как известно, улицы и районы, в которых есть все для лишения человека нравственных устоев. Причем если в XIX — начале XX вв. страны активно принимали законы о защите нравственности, в том числе международные, о запрещении и наказании за распространение порнографии, за эксплуатацию проституции и т. п., и достаточно скрупулезно их соблюдали, то с середины XX века законы оставались законами, а эпидемия разложения, разрастаясь, стремительно пришла к «сексуальной революции». Нравственные тормоза практически перестали действовать. Причем это коснулось и стран, где вопросы нравственности ставились всегда достаточно высоко, например Италии (здесь позиция католической церкви в этом плане была сильным сдерживающим началом). Естественно, выросла и преступность, ибо, как это ни парадоксально (для идеологов вседозволенности), свобода нравов не уменьшила посягательств на женщин (как, кстати, наличие законов о наказании за прелюбодеяние не уменьшило числа супружеских измен). Более того, сделал их более жестокими, а женщин, «работающих» в сфере распространения аморализма, еще более беззащитными в руках дельцов этого преступного бизнеса.

В странах, где эпидемия разложения (в частности, сексуального характера) государством сдерживалась, «загонялась внутрь» с помощью суровая законов, запретов, католической церкви (например, во франкистской Испании), там длительное время общественная атмосфера (в этом плане) значительно отличалась в лучшую сторону. В этой связи сомнительно безапелляционное утверждение многих социологов, журналистов и т. п. о том, что «надо лечить болезнь, а не загонять ее вглубь», ибо при «открытых шлюзах» социальные болезни смывают со своей дороги «врачей» (так случилось в той же Испании после свержения Франко). Поэтому, может быть, если есть возможность болезнь «сдерживать», даже подвергаясь упрекам в ханжестве и других смертных грехах, то и надо ее сдерживать.

Нечто подобное происходит ныне в нашем обществе, где длительное время болезнь тоже загонялась внутрь. Достаточно вспомнить о захлестнувших (после периода сдерживания) все и вся порновидеотеках (при наличии законов, запрещающих подобное), открыто признанную проституцию и восхваляемую средствами массовой информации в качестве престижной профессию проститутки (правда, не той, что побирается на улицах, площадях и вокзалах, а «долларовой», обслуживающей ныне сильных и богатых) и другое, что именуется апологетами разложения святым словом «свобода». С одними борются, других — поощряют. (Вот где истинное ханжество.) И после этого хотят, чтобы общество было нравственным и в нем не было преступлений.

Примечательно, что трубадурами вседозволенности являются многие представители литературы, культуры и искусства, чья роль в этом плаке просто позорна. Ранее они проявляли (очевидно, боясь «репрессий» или нравственного осуждения) хоть какую-то сдержанность, возможно, внутренне понимая, какую эпидемию разложения, антинравственности и преступности несут средства, будящие в человеке низменные инстинкты, нравы, привычки. Ныне они воюют с «ханжеством», «бескультурьем во взаимоотношениях полов» (будто выставление их напоказ есть высшее выражение культуры!), сея антинравственность, да еще на фоне экономической разрухи, политических и социальных катаклизмов, увеличивая тем самым и без того высокую преступность.

Криминологи Запада давно доказали прямую связь между нравственной ущербностью общества и преступностью. Поэтому то, о чем я говорю, вовсе не открытие, не ханжество и не апологетика тех форм и методов борьбы с аморализмом, которые существовали длительное время в нашем обществе. Склонность «о всякого рода «соблазнам» вечно присуща человеку, преодолеть ее, вероятно, нельзя. Однако уменьшить отрицательный эффект и «поле действия» аморализма все-таки можно. Путем не только «разъяснения» и «роста сознания» человека (когда еще оно вырастет!), но и сдерживания социальных болезней разными путями и методами. Преступность как вид социальной болезни тоже можно «сдерживать», «контролировать». И никому в голову не приходит называть это ханжеством, никто не считает, что для преступности надо «раскрыть все двери». Так почему же те же мерки не применять к аморализму? Даже «задавленный» (церковными догматами, философией — пусть с налетом ханжества, вроде морального кодекса строителя коммунизма, законами, социальной практикой, даже а значительной степени двойственной) аморализм не «выплеснется» (или будет выплескиваться порциями) в высокую цифру преступи ости. Не сдержанный ничем аморализм — в числе прочего высокая и тяжкая преступность.

Кстати, японцы, чьи нравственные устои в значительной степени воспитываются весьма жесткими способами (внедрением дисциплины, воспитанием в духе безусловного почитания морали предков, обожествлением фигуры императора, строгими требованиями к соблюдению религиозных обрядов, довольно жесткими правилами к детям, ограничениями на распространение порнографии и пр., в том числе с помощью запретов, штрафов и наказаний), тоже поражены вирусом разложения и безнравственности, но такого размаха преступности, наркомании, нравственного разложения, как, скажем, в США, у них нет. Причем они не боятся загонять порок вглубь, понимая, что полностью от него избавиться нельзя, но значительную часть населения уберечь от него можно.

Впрочем, нравственное разложение шире аморализма в отношениях между полами либо проявляющегося в страсти к алкоголю, наркотикам, азартным играм (азартные игры — часто вид мошенничества, а игорные притоны — то же, что и притоны разврата). Нравственное разложение — это, как уже сказано, и оплевывание прошлого своей страны, ее истории, и «перелицевывание» политических лидеров. Вот что по этому поводу писалось еще в 20-х годах: «Во времена кризисов, народных движений или даже просто общественного возбуждения крайние элементы у нас очень быстро овладевают всем, не встречая почта никакого отпора со стороны умеренных. В мгновенном порыве человек зачеркивает всю свою старую, многолетнюю работу... В этой области происходят не только комедии вроде известного превращения вице-губернатора, лет тридцать в разных чинах служившего «самодержавному правительству», в социал-демократа, но и серьезные, идейные и житейские трагедии».³⁸ Не правда ли, все это написано будто сегодня, когда политические лидеры, вчера делавшие карьеру не очень-то нравственными способами, сегодня переворачиваются наоборот на глазах у изумленной, но молчащей публики.

Это разжигает ненависть к политическим антиподам, к нациям и народам, способствует воспитанию вопиющего индивидуализма при огульном отрицании коллективизма, столь же естественного для человека — существа социального, противопоставлению одних социальных групп другим и многое другое. «Расщепляет» общество как единый в достижении конечных результатов организм, где благо каждого есть благо всех, а благо общества есть благо всех и каждого из его членов. Разобщение людей и разжигание розни между вами (любой!) есть антинравственность, напрямую ведущая к преступлениям. Такое поведение лидеров нравственно разлагает общество.

Велика роль литературы, искусства, средств массовой информации в создании нравственной атмосферы в обществе. Утверждение (или разрушение) нравственных устоев общества зависит прежде всего от интеллигенции (особенно творческой). Поэтому нравственное состояние общества и господство тех или иных принципов (или антипринципов) — то лицо интеллигенции прежде всего, что говорит о ее огромной ответственности перед людьми, в том числе за состояние преступности, Это, к сожалению, не все понимают, я бы сказал — просто не хотят понимать, и считают, что интеллигенция здесь ни при чем, а преступность — что-то «отдельное», изолированное от условий существования общества, царящих в нем нравственных установок и устоев. Метать громы и молнии против преступности, красиво это оформляя, и в то же время проповедовать с экрана или со сцены или в литературе непристойности, возбуждать низменные инстинкты у больших масс молодых людей, безумствующих под псевдомузыку, и означает мести ответственность за нравственность общества и состояние преступности — пусть не всегда прямо, но всегда — косвенно. Думать, что нравственные устои общества в этих случаях (и вообще!) «укрепят» лишь правоохранительные органы, — глубокое заблуждение либо намеренная спекуляция на такой сложной проблеме, как преступность и ее причины.

И вновь на память приходят забытые, но восстанавливаемые ныне страницы давно написанного, когда обеспокоенные «необычным ростом преступности и общим огрублением нравов» лучшие представители интеллигенции взывали к своим собратьям, имевшим совсем иные помыслы: «Русская литература залита мутной волной порнографии и сенсационных изделий. Есть от чего прийти в уныние и впасть в глубокое сомнение относительно дальнейшего будущего России».³⁹ И это тоже как будто списано с дней сегодняшних. Светлого, будущего в России не получилось. Того, во всяком случае, которое обещалось и виделось. Мутная же волна разложения сегодня еще мутнее и больше, чем когда-либо в нашей истории, а развал страны — налицо. Как. налицо нравственный распад и рост тяжкой преступности.

Кроме того, «повальная политизация» общества тоже безнравственна, ибо по-настоящему а политической ситуации разбираются далеко не все, кого популисты вытаскивают на улицу для «участия в политической жизни». И делать своими союзниками людей, играя на их чувствах и восприимчивости, — дело не очень высокой нравственности. Но противостояние, непримиримость и злоба здесь гости постоянные, как и готовность к разрушению. Высшей степенью безнравственности следует считать подталкивание людей к насилию, постоянное деление на «правых» и «левых», постановку вопросов: ты за «этого» или за «того»? с последующими проклятьями в адрес несогласных. Раздуваемая годами конфронтация и призывы к расправам с несогласными есть не что иное, как ухудшенный вариант «классовой борьбы», столь остро критикуемый «демократами» (я беру слово демократы в кавычки, ибо абсолютно неясно, кто демократ, а кто нет: «все смешалось в доме Облонских»). И все забывают, что безнравственность политическая — это худший вид безнравственности общества вообще, ведущий к массовому аморализму, а от аморализма к преступности и ее оправданию. Борьба между политическими группировками, не выбирающими средств и попирающими мораль (как и методы дискредитации противников), зеркально отражается в преступности. С той лишь разницей, что если политики предпочитают (на определенной ступени борьбы) моральное насилие по отношению к противнику, имея в виду «более острые» методы в последующем, то преступники — «грубее», им физическое насилие не помеха. И здесь дело, даже не в конфронтации политических сил как таковых, а в том, что нравственные устои общества разрушаются и оно становится похожим на разделенные голодные и злобствующие стаи хищников. Ранее мы говорили так о других, теперь — сами стали ими. Нравственным такое общество не назовешь. Схватки внутри него неизбежны.. Кровь людей — тоже. Преступность, причем тяжкая,— естественна. Горько, страшно горько русскому, советскому ученому констатировать это. Но истина есть, истина.

И все это именуется «революцией». Тогда следует, вероятно, принять и следующий вывод С. Н. Булгакова:, «...революция есть духовное детище интеллигенции, а следовательно, ее история есть исторический суд над этой интеллигенцией».⁴⁰

Естественно, что история осудит именно ту интеллигенцию, которая толкала и толкает общество к хаосу и разложению, способствовала и способствует нравственному его распаду. К счастью, в конечном счете всегда сильнее оказывались творческие силы народа, способствовавшие общественному благополучию. Однако история когда еще скажет свое слово, а даже временные успехи сил разложения оборачиваются трагедиями для людей. И пусть не столь агрессивно, как в смутные периоды истории, но они всегда активны, ибо область человеческого бытия, в которой можно погреть руки на человеческих несчастьях, пороках и слабостях, всегда была, есть и будет, как будут те, кто в своекорыстных интересах используют предоставляющиеся возможности, не останавливаясь перед свершением преступлений, втягивая в орбиту преступности неустойчивых людей, ибо это — деньги, богатство, вид властвования над людьми. Однако не доводить общество до грани нравственной катастрофы, как и удерживать преступность на определенном уровне, людям вполне под силу.

Но как часто историки проливают слезы по «упущенным возможностям»! Как часто, говоря о нравственности, люди утверждают свою мораль с помощью безнравственных методов и средств! Чем и стимулируют преступления и преступность.

Наше время во всей широте демонстрирует нравственное лицемерие тех, кто, казалось бы, обязан способствовать нравственному очищению общества от скверны прошлого и не менее опасной скверны настоящего. Призывы к милосердию и «заботе об интересах народа» после произнесения этих «необходимых» слов на всякого рода митингах и в разных изданиях сменяются «требованиями» проявить непримиримость к тем, кто «не с нами», не только к коммунистам, забыв о милосердии (это стало обязательной приправой к любому политическому блюду, хотя даже для поступающих так очевидно, что разложившаяся верхушка КПСС — это далеко не все коммунисты), но и к любому человеку, выразившему несогласие с наиболее активными и «модными» провозвестниками «нового» (разве противостояние между мэрией Москвы и депутатами Моссовета не пример этому? А ведь они все участники демократических движений. Между тем из-за спины демократии уже выглядывают фашиствующие, националистические, религиозно-реакционные и т. п. силы. Это надо видеть, ибо в том числе они подливают масло в огонь противостояния, зла, непримиримости, насилия и аморализма, темной волной нахлынувших на несчастную страну и столь же несчастных людей. На этом фоне достаточно фальшиво и безнравственно выглядят призывы к борьбе с преступностью, ибо нельзя успешно бороться с преступностью — этим крайним выражением аморализма — в обществе, забывшем, что такое нравственность и человеколюбие. Слова о нравственности — ничто без конкретных дел на ниве укрепления нравственных основ жизни общества. Слова о необходимости борьбы с преступностью, как бы «решительно» они ни произносились, — такое же ничто в безнравственном обществе или, скажем мягче, в обществе, потерявшем нить нравственности. Аморализм и преступность — две стороны одной медали. Чем глубже поражено общество аморализмом, тем выше в нем преступность, и наоборот. Однако сделать общество более нравственным — это значит и уменьшить преступность, и сделать жизнь людей более человечной. А это — вполне посильная для человека задача. Более того, это его долг перед самим собой и другими людьми. Иначе человек перестанет быть человеком. А преступный образ жизни из аморального и осуждаемого людьми превратится в норму жизни многих, если не всех.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Многоликость преступности — отражение противоречий общественных отношений

Преступность — относительно самостоятельное и многоликое явление

Как мы видели, закономерности общественного развития в их «перевернутом» виде отражаются на преступности как социальном явлении или, что, пожалуй, еще точнее, получают свое выражение в преступности, порождают ее. Но, как всякое социальное явление, да еще массовое по своей количественной характеристике, «родившись» в недрах общественных отношений, оно «стремится» к самостоятельности, у него наличествуют те черты, которые обусловливают существование преступности наряду с другими социальными явлениями, так сказать, в автономном режиме.

Относительная самостоятельность преступности выражается, пожалуй, прежде всего в ее происхождении. При всем том, что она вырастает из общественных отношений, она предстает не как явление, способствующее позитивному развитию общественных отношений, а как тормоз этого развития, как явление, которое необходимо преодолевать, бороться с ним. Отсюда закономерны как ее появление, свидетельствующее о несовершенстве социальных отношений, так и борьба с ней. И поскольку это так, постольку понятно то, что преступность — относительно самостоятельна. Она, будучи издержкой общественного развития, не вписывается в поступательное движение общества. Но борьба с преступностью в то же время стимулирует продвижение общества к совершенствованию, что и показывает нам на практике действие, закона борьбы противоположностей и реалии столкновения противоречий в общественном развитии. Отсюда ее «самостоятельное» (по цифре, структуре, характеру) движение по социально-экономическим формациям. Отражая их негативные характеристики, преступность принимает формы, соответствующие той или иной социальной системе, накапливая и в то же время перенося из системы в систему устойчивые признаки. Отсюда сходство не только конкретных видов преступности от системы к системе, но и многих ее притон, как даже я цифры (относительно, конечно). Этот процесс одновременно показывает нам и то специфическое, что несет в себе преступность конкретных общественно-экономических формаций.

Относительная самостоятельность преступности зависит от специфики общественных отношений, хотя по другим параметрам, скажем по цифре, особых отличий может и не быть. Все зависит от остроты противоречий в обществе на каждом конкретном этапе его развития. Очевидно также, что от особенностей преступности зависят формы и методы борьбы с ней. Одно дело вести борьбу с преступностью, признавая ее в то же время естественным или даже полезным для общества явлением, а другое — вредным, негативным, мешающим нормальному функционированию общества. От этого, кстати, должно зависеть и законодательство. К счастью для человечества, признание преступности «полезным» явлением остается уделом немногих (чтобы не сказать — оригинальничающих) теоретиков. Но думаю, что именно относительная самостоятельность и устойчивость преступности привели некоторых теоретиков к подобному выводу.

Относительная самостоятельность преступности выражается и в том, что, возникнув как негативное явление, она проникает затем в поры общественного организма и начинает свою самостоятельную жизнь в нем, паразитируя на его недостатках и несовершенстве. Причем «в стороне от преступности не остается ни одна из сфер общественных отношений, начиная от экономики и кончая духовной жизнью. В той или иной степени, так или иначе они «связаны» с преступностью либо оказывая давление на нее с целью снижения ее разлагающего влияния на общество, либо испытывая ее отрицательное воздействие на себе (обратная связь!). При этом нет гарантий в том, что влияние на преступность всегда будет, образно говоря, сверху вниз, позитивным и удачным. Происходят и процессы обратного порядка, когда преступность бывает сильнее давления, оказываемого на нее. Это проявляется во всплесках преступности, улавливаемых (а иногда и нет) статистикой. Для государства и общества — это сигнал неблагополучия и толчок к активизации своих усилий в борьбе с преступностью.

Может быть, относительная самостоятельность и сила преступности с особой полнотой выразилась в известных событиях в Колумбии, в войне правительства с наркомафией. У нас это видно на примере связей теневой экономики с организованной преступностью.

Внедряясь в общественный организм, преступность «опирается» на специфические, присущие ей устои, рождает «свою» мораль, то, что иногда называется субкультурой, проявляется в наличии организованной и профессиональной преступности, влияющей на климат в обществе. Ее движущими силами (субъективными) выступают целые слон людей, поставившие себя против господствующих в обществе законов, нравов, обычаев, но умело использующие пробелы в тех же законах, провалы и недостатки в экономической, социальной жизни или пассивность общества в борьбе с преступностью. Иногда в обществе, это особенно характерно для второй половины XX в., трудно понять, кто кому диктует правила поведения — преступный мир официальному обществу или наоборот.

В то же время преступность проявляет стремление (и способность) использовать действующие социальные официальные институты в своих целях и одновременно «позволяет» им приносить пользу обществу в обычном, так сказать, порядке. К примеру, так ведут себя расхитители и взяточники (обычного и мафиозного толка), используя для личной наживы служебное положение, но «позволяющие» себе давать государству ту продукцию, которая была намечена планом. Так происходит сращивание преступности с официальными институтами при сохранении «самостоятельности» преступности.

Относительная самостоятельность преступности выражается и в том, что каждое отдельное преступное деяние (преступление) в большинстве своем совершается умышленно, сознательно (в общей массе преступности неосторожная преступность занимает значительно меньшее место), а цифра преступности складывается стихийно. Стихийный характер преступности, стихийное «складывание» ее цифры надо иметь в валу при попытке «управлять» преступностью с помощью махинаций и подтасовок в статистике. Подобные фокусы всегда кончаются плохо. Кажущаяся «стихийность» есть не что иное, как закономерность, в частности, относительная самостоятельность преступности, субъективные шутки с которой оказываются плачевными. Это соотношение «стихийности» и закономерности преступности следует иметь в виду и при теоретической разработке проблемы. Она пока еще исследована не очень глубоко. В числе прочего, вероятно, потому, что многим теоретикам не очень-то хочется признать «стихийный» характер преступности: по ах мнению, преступность — система, да еще управляемая. «Управлять» же преступностью те, кто с ней имеет дело, научились нынче лишь с помощью манипуляций в статистике. Если и говорить об «управлении» применительно к проблеме преступности, то лишь об управлении процессом борьбы с ней. Здесь, хотя бы с помощью контроля, можно избежать извечной болезни нашей системы — все делать по плану (сколько поместить в медвытрезвитель, сколько «выявить» тунеядцев, сколько оштрафовать нарушителей дорожного движения — это и т. л. «самое безобидное», но может быть и, к сожалению, есть — сколько раскрыть преступлений, сколько наказать самогонщиков, а то и просто «выявить» преступников), в процентах. Объективные же процессы, как и возможности человека, в расчет не всегда принимаются. Так социалистическое планирование в конкретной сфере социальной практики, считавшееся и, наверное, долженствующее считаться и впредь одним из достижений социализма, дискредитировано и превратилось хотя и не полностью, но в свою противоположность.

Относительно самостоятельный характер преступности проявляется и в том, что она в разных странах неоднородна и неоднозначна, как неоднозначна она и в каждой конкретной, особенно многонациональной стране.

При внешнем совпадении признаков преступности и наличии преступлений, одинаковых для любой страны, даже при том условии, что виды преступлений формулируются законодателем, да еще не только объективно, но и в интересах господствующих классов и даже определенных социальных групп и ассоциаций, структура преступности в них различна. Но еще большее отличие нужно искать в глубинных процессах, стимулирующих преступные действия, в национальных особенностях, традициях, нравах, привычках, религиозных воззрениях (во многих исламских странах убить «неверного» до сих пор не считается преступлением), что ярче всего проявляется в мотивации преступлений. Различия эти выражают относительную самостоятельность преступности.

Характеризуя преступность в США (я полагаю, что это справедливое наблюдение в целом, а не только для США), Р. Кларк заметил: «Преступность отражает характер народа. Такова правда, в глаза которой мы не хотим смотреть».⁴¹

Представляя собой как бы единый массив (совокупность преступлений), преступность в то же время «дробится» на части, каждая из которых «живет своей жизнью». К примеру, многие сейчас как что-то единое рассматривают молодежную преступность, полагая, что жесткий временной переход молодых людей из возраста до 18 и после не работает. В какой-то степени это так, если брать близкие возрастные различия — один-два года до 18 лет и один-два года после. Но в целом подростковая преступность имеет свои особенности по сравнению с молодежной: она относительно самостоятельна.

Или возьмем насильственные преступления. При всей схожести преступлений, объединяемых в эту группу, при всей их взаимосвязанности и взаимовлиянии (скажем, хулиганств и убийств, тяжких телесных повреждений, хулиганств и грабежей и разбоен и т. д.), каждая из этих подгрупп имеет свои особенности, относительно самостоятельна по отношению к другой, что, в частности, определяет специфические формы предупреждения таких преступлений.

То же самое можно сказать и о корыстных, корыстно-насильственных видах преступности, не говоря уж о преступлениях против государства. Относительная самостоятельность преступности как социального явления и относительная самостоятельность ее видов определяет и многообразие преступности.

Преступность различна и в разных по социально-экономической характеристике регионах (не сбрасывая при этом другие обстоятельства; уровень культуры, образования населения и т. д.). Эта характеристика определяет формы трудовой деятельности, социальные, культурные интересы различных социальных групп, как и особенности конфликтных ситуаций, ведущих к преступности (даже при однонациональном составе населения). Сходство и даже единство экономического и социально-политического устройства не устраняет региональных различий преступности и в каждом регионе требует, кроме общих для страны, своих специфических мер предупреждения.

Относительная самостоятельность преступности определила (объективно) и необходимость особых форм и методов борьбы с нею, как и создания системы государственных органов, осуществляющих эту борьбу тоже особыми методами, неприемлемыми при обнаружении негативных сторон каких-либо других социальных явлений.

Законодательство в этой сфере общественных отношений тоже специфично, как тем, что оно «овеществляет» поступки членов общества, порицаемых им, в виде конкретных норм закона, так и тем, что лишь за преступления назначается наказание, оборачивающееся для преступников многими лишениями, в том числе и смертью.

Наконец, формы и методы воспитательной работы с лицами, совершившими преступления, имея в истоках своих общие принципы этой деятельности людей, тоже носят специфический характер не только по форме, содержанию, но и по тому, что воспитание во многих случаях «переносится» в особые учреждения, изолирующие человека, совершившего преступление. Причем успехи в исправлении преступников столь же скромны, мягко говоря, сколь и успехи в воспитании подростков, становящихся вследствие таких издержек на преступный путь.

Цифра неуспехов в перевоспитании преступников, если взять лишь крайнее их выражение — рецидив, тоже примерно стабильна во всех странах и во все времена, что тоже косвенно свидетельствует об относительной самостоятельности преступности; она продолжает свою «жизнь» в обществе, несмотря на меры к ее преодолению. Внутренние закономерности способствуют ее воспроизводству, хотя общественный организм стремится ее нейтрализовать. Но бороться за уменьшение негативных процессов в обществе, контролировать их — это тоже не только задача общества, но и проявление закономерностей его существования. Без этого нет как движения вперед, так и перспектив совершенствования общественных отношений.

Теперь о многоликости преступности.⁴²

Преступность по своим проявлениям многообразна, многолика. Есть справедливое суждение о том, что преступными можно сделать такие формы поведения человека, которые ранее считались вполне добропорядочными, и тем самым еще расширить границы преступного. Это суждение справедливо прежде всего потому, что преступность, как уже говорилось, — не просто социальное, но и социально-правовое явление. До тех пор, пока закон не назовет ту или иную форму поведения человека преступной, она таковой не является (хотя в обиходе люди склонны слишком часто манипулировать словом «преступность», говоря, например, о «преступной политике» и чуть ли не о преступных мыслях, идеях теориях и т. д.). Понятие преступности, основные ее виды и конкретные преступления в довольно устойчивом виде человечество определило, обобщив объективно опасные для нормального его функционирования поступки. На отнесении тех или иных поступков к преступным, конечно, сказывались (а часто — определяли), классовые или клановые интересы. Поэтому, хотя преступность — объективно существующее явление, немало видов ее зависят от субъективных факторов. То, что одним людям кажется аморальным либо преступным, другим — нет. Например, одни не терпят длинноволосых, относя их чуть ли не к преступникам, другие относятся к ним безразлично. Ношение бороды (в истории) тоже было не всегда безобидным делом. Добрачные или тем более внебрачные половые связи всегда вызывали неоднозначное отношение. В наш век в одних странах достаточно сурово карается прелюбодеяние (особенно женщин), в других — такое поведение рассматривается лишь как нарушение нравственных норм.

А современные трубадуры «свободы» активно и безнаказанно пропагандируют порнографию, групповой секс, чему радо немалое число «реалистов» и среди представителей искусства и культуры в нашей стране.

Ломброзо, Гарофало, Цинно считали преступным распространение идей социализма, связывая их с увеличением преступности. Собственно, длительное время многие представители унификационного движения в уголовном праве относили коммунистические идеи к преступным (20—30-е гг. нашего столетия), что отражалось в законодательстве многих стран. Речь в данном случае шла не о деяниях, а о мыслях, идеях. Отсюда в практику государств внедрялись идеи о «преступности мыслей» и наказании за них. Да и кто, где и когда прощал инакомыслие?! Даже церковь этого не делала и была жестока к еретикам. Мы знаем, что даже пацифизм, а тем более активную борьбу за мир некоторые люди до сих пор склонны рассматривать как преступление против государства.

Именно поэтому ученые-криминологи говорят об относительности понятия преступности.

История Советского государства дает многочисленные примеры такого же рода. Инакомыслие преследовалось весьма сурово. Расправы за него принимали жестокие и уродливые формы. В 1917—1920гг, это привело к потере значительной части русской интеллигенции. Чуть позже удар обрушился на «идеологов кулацкого крестьянства». Для 30—50-е гг. характерен разгул сталинских репрессий. Уже в более близкие к сегодняшнему дню времена преступным признавалось диссидентство. Наконец, нынешний период полон непримиримости к коммунистам и даже призывов к расправам с ними. Моральный же остракизм, например, в Западной Украине, Литве, Латвии, Эстонии — реальность. В Литве даже приняты законы фашистского типа. Во все до недавнего времени годы чуть ли не преступным было лояльное отношение к церкви и тем более принадлежность к верующим, хотя внешне, по закону, наказуемой была лишь деятельность изуверских сект.

Криминологи неодинаково показывают разнообразие преступности. Советские ученые после долгих дискуссий пришли к выводу, что преступность следует делить на три больших группы: насильственную, корыстную и корыстно-насильственную.

В качестве самостоятельных рассматривается преступность несовершеннолетних, рецидивная преступность и др. В последнее время взоры ученых обратились к организованной, международной преступности, особенно к терроризму.

Западным ученым бросался упрек в эклектичности, в сведении «под одну крышу» несовместимых (по нашему мнению) видов преступности. Справедливость в этих упреках была. Однако нам, стараясь набежать эклектики, стоит более подробно проанализировать многообразие преступности, что даст возможность глубже проникнуть в сущностные характеристики каждого из ее ответвлений, оценить их распространенность, общественную опасность, конкретизировать меры борьбы.

В учебниках по криминологии анализируются виды преступности в значительном их приближении к уголовному законодательству, к главам уголовного кодекса. Это, конечно, правильно — и по существу, и в учебно-методических целях. Но криминологический анализ может быть и иным, более социологичным, что ли.

В зарубежной криминологической литературе с теми или иными вариациями выделяются следующие виды преступности: беловоротничковая, организованная, уличная, по страсти (включая все преступления против личности), аморальная, возведенная в преступное (азартные игры, проституция, наркомания), против здоровья, по революционным мотивам (!), коррупция должностных лиц, против собственности, преступность полиции и других правоохранительных органов, преступность власти, международная, неосторожная, экологическая. Все остальное рассматривается сквозь призму этих видов преступности. Нетрудно видеть в этом, даже неполном перечислении многообразие преступности, «вторжение» ее во все поры общественных отношений.

Советская криминологическая наука может «предложить» в этом плане тоже достаточно богатую палитру видов преступности. Однако прежде чем показать ее многообразие, хотелось бы прокомментировать одну-две позиции из перечисленных выше. Во-первых, преступность, именуемая «беловоротничковой», по сути своей близка к коррупции должностных лиц. Во-вторых, обращает на себя внимание выделение преступности «по революционным мотивам». Здесь со всей очевидностью усматривается классовый подход к определению данного вида преступности. Примечательно, например, что, празднуя 200-летие Великой Французской революции, признавая тем самым историческую закономерность и прогрессивность не только ее, но и всех других революций, следующих вслед за той, которая привела к власти буржуазию и утвердила капиталистические общественные отношения, право других на революционное преобразование общества, хотя и не явно, но отрицается. Из этого вывода следует и другой — как быть с правами человека, если его справедливое недовольство и исповедование, скажем, социалистических идей приведет к протесту против существующих порядков. Удовлетворить их демократическим путем или признать преступными со всеми вытекающими отсюда последствиями? Утверждения о демократичности общества и Признании за людьми всего комплекса прав человека не очень-то увязываются с выдвинутой наукой концепцией о «преступности по революционным мотивам». Правда, есть тут и нюанс, привнесенный современным этапом развития общества: иногда революционность принимает формы «революционности», преобразуясь в такой вид преступности, как терроризм, и приводит к обстановке всеобщей озлобленности, что чревато тяжкими последствиями.

После этого краткого замечания вернемся к многоликости преступности (общеуголовной), взяв за основу то, что она объективно собой представляет.