Преступность. Количественные и качественные ее характеристики.

Наиболее простое и понятное для всех определение пре­ступности сводится кратко к тому, что она есть сово­купность преступлений и лиц, их совершивших, в опре­деленных пространственно-временных границах.

Однако и по этому поводу в криминологии идут подчас весьма жаркие дискуссии. Иногда спор носит искусственный характер: одни, справедливо считая, что преступность — не просто сумма преступлений, обвиня­ют тех, по мнению которых (тоже справедливо) преж­де всего нужно подсчитать, сколько, чего и кто совер­шил, а потом уже углубляться в сущность явления, выяснять закономерности и т. п., в упрощении пробле­мы, «игнорировании», того-то, «переоценке» того-то и т. п. Естественно, критикуемый оправдывается и ищет уяз­вимые места у критикующего. Если познакомиться с криминологической литературой, скажем, последнего десятилетия, то именно эту тенденцию можно просле­дить.

Но при всем этом для характеристики преступности, конечно же, важны ее количественные и качественные характеристики. Речь идет о состоянии, динамике, ха­рактере и структуре преступности. Даже простой статистический анализ названных составных преступности говорит о многом.

И прежде всего — цифра. Подходы к «цифре прес­тупности» разнообразны. Это и простое суммирование числа всех совершенных преступлений, ее общая мас­са; это и разделение преступности (статистически) на группы преступлений, скажем, тяжких, средней тяжес­ти, менее тяжких, не представляющих большой об­щественной опасности; это и сопоставление общих либо конкретных цифр преступности по определенным вре­менным периодам; это и выделение цифры разных ви­дов преступности, скажем, несовершеннолетних, реци­дива и т. д.; это и выведение коэффициента преступнос­ти, скажем, на 10 тыс. или 100 тыс. населения и т. д. Как ни рассуждать о преступности, а от того, что она есть и сумма (совокупность) преступлений, никуда не уйти, все рассуждения без этого повиснут в воздухе. Кроме того, на какой-то, видимый всем, показатель на­до выходить. При том, однако, условии, что его абсо­лютизировать нельзя.

Между тем, в связи с открытием статистики такая тенденция наблюдается. Причем она вызвана, образно говоря, своеобразным синдромом страха перед вдруг обнаружившейся неблагоприятной картиной, во-пер­вых, и привычным стремлением, идущим от прежнего стереотипа приукрашения положения дел, сказать, что все-таки «социализм лучше», хотя сегодня плохо — мол, не пугайтесь (!), во-вторых. Особенно так говорят те, кто «защищает» перестройку. Вследствие этого появи­лось утверждение, что «бывало и похуже».

Нельзя не прокомментировать подобный подход. Во-первых, говорить, что бывало, мол, и похуже, — это не лучший способ успокоить население. Но употреблено еще словечко «куда» (как хуже). Давайте, однако, пос­мотрим статистику и, главное, оценим выражение «куда как хуже», ибо оно означает («куда»), что должно бы­ло быть очень плохо по сравнению с 1988 годом (циф­ра этого года 1 867233, а 1989 и 1990 годы характеризо­вались дальнейшим ростом преступности).

Так, в 1971 году (один из «годов застоя») преступ­лений было зарегистрировано 1 057 009; в 1975 году — 1 197512; в 1976 году — 1 232 166.

Пропустим несколько лет, ибо там примерно та же цифра с постепенным, хотя и волнообразным увеличе­нием, вплоть до 1977 года, который характерен сниже­нием цифры преступности.

В 1980 году—1527 425;

в 1981 году—1 609470;

в 1982 году—1 655932;

в 1983 году —2016514;

в 1984 году —2029144;

в 1985 году —2083801;

в 1986 году— 1 987293;

в 1987 году—1798549;

в 1988 году—1867233;

в 1989 году —2461692;

в 1990 году —2786605

Что же из этого следует? С конца 60-х — в 70-е гг., вплоть до 1983 года, цифра преступности, как видно, вовсе не была «куда как выше», чем в 1988. А 1989 и 1990 годы характерны возрастанием преступности. Зна­чит, нельзя характеризовать весь тот период как пери­од, когда все было «куда как хуже». Это некорректно, с какой бы стороны ни посмотреть. Об этом периоде можно было бы сказать, что тогда, вероятно, было не все благополучно с регистрацией преступлений. Но если исходить из цифр, то и тогда наблюдается тенденция к росту преступности.

В 1983 году произошел статистический «взрыв». Число зарегистрированных преступлений перевалило за два миллиона, и «держалась» эта цифра три года (с небольшим ростом каждый год). Но здесь один немало­важный нюанс. Если, скажем, в 1976 году приплюсо­вать к зарегистрированной тогда цифре преступности еще 350 тыс. (примерно) преступлений, оказавшихся укрытыми от учета на момент постановки их на учет в 1983 году (сравните 1982 и 1983 гг.), то и тогда эта цифра не достигнет 2 млн. и даже цифры 1987 года (1 232 166+ 350000). Вероятно, в те годы цифра преступности объективно была ниже, чем в последующие, особенно в конце 70-х — начале 80-х годов. Но, как нетрудно убедиться, приходится рассуждать на уровне «пример­но» и «вероятно», а исходить надо из того, что было официально зарегистрировано. Других данных у нас нет. Как нет и никогда не будет абсолютно точной (с учетом латентности) цифры преступности.

Тот, кто будет исследовать наш период истории пос­ле нас, наверняка найдет уязвимые места и в наших цифрах, и в наших рассуждениях.

С 1986 года (кстати, очень высокого по цифре, зна­чительно более высокого, чем в 70-с годы) цифра прес­тупности снизилась. Но, заметьте, она все равно была выше 70-х (и более ранних) годов. А в 1988 году вновь возросла.

Спрашивается, корректно ли утверждение, что быва­ло «куда как хуже»? Конечно, нет. Это видно невоору­женным глазом.

Надо ответить и на вопрос, почему в 1983 году так подскочила цифра преступности? И вот тут необходи­мо со всей определенностью сказать, что подскочила именно цифра, а не сама (точнее, не только сама) прес­тупность. В эти годы была «объявлена война» (и абсо­лютно верно) укрытию преступлений от учета. Мы вы­ше говорили, что преступность по своему характеру латентна. Как естественно, так и искусственно. Искусст­венность проистекала тоже из требований политиков показать в этой области социализм лучше, чем он есть. А показать это можно было лишь путем манипуляций со статистикой. Но было, в то же время, очевидно, что такая политика вредна. Практические работники про­тестовали против нее, так как она против них, прежде всего, оборачивалась. Возникла ситуация, когда нако­нец-то рискнули пойти на более или менее честную ре­гистрацию (я говорю более или менее потому, что борь­ба со старым подходом продолжается и сейчас; и по­ныне многих пугает цифра преступности, хотя не в ней одной опасность). Так и появились в статистике два миллиона преступлений. 1986 год хотя и был несколько ниже, но незначительно.

Снижение же преступности в 1987 году — «шоковое» снижение от «наступления» на пьянство, эйфория от ко­торого окончилась уже через год.

И вот тут главный, пожалуй, укор тем, кто говорил, что «бывало куда как хуже». «Куда»-то как раз и не по­лучается. И не только по общей цифре, а и потому, что «внутри» этой общей цифры постоянно увеличивалось число тяжких преступлений. Снижение цифры шло за счет сравнительно неопасных преступлений. Отсюда преступность надо оценивать не только по цифре, но и по характеру и по доле тяжких и опасных преступлений. Этого не было сделано, а потому оценки состояния пре­ступности и ее динамики нуждаются в корректировке.

Весь период, начиная с конца 70-х годов, характери­зуется постоянно увеличивавшейся степенью общест­венной опасности преступности, ростом числа тяжких преступлений, профессиональной преступности, в част­ности организованной, появлением новых ее форм.

Игнорирование данной истины искажает картину и оценку преступности. Надо ли это делать и для чего? Опять во имя политических соображений? С тем, чтобы потом вновь критиковать предшественников? Не доста­точно ли?

Выше, исходя из объективной картины преступнос­ти и сложившегося положения, было показано, что не следует представлять дело так, как мы к этому в тече­ние, практически, всех лет Советской власти привыкли. Розовой картины не получалось, да и, главное, не надо было ее рисовать, поскольку преступность — гораздо бо­лее сложное и устойчивое отрицательное социальное яв­ление, чем нам (в том числе ученым) представлялось.

Однако объективность ученого обязывает меня ска­зать и о том, что является положительным в этой сложной проблеме и где наша страна имеет (во всяком случае — имела, что точнее) сравнительно более пред­почтительные показатели, чем многие (правда, послед­ние годы и здесь положение ухудшилось) другие страны.

Речь пойдет о коэффициенте преступности на 100 тыс. населения, том показателе, который, пожалуй, бо­лее чем цифра преступности свидетельствует о степени зараженности общества преступностью.

Возьмем эти коэффициенты специально в наиболее неблагоприятные для страны (по цифре, структуре и характеру) годы и сравним с рядом государств.⁹

Коэффициент преступности на 100 тыс. населения выглядит следующим образом:¹⁰

1980г. 1985г. 1986г. 1987г. 1988г. 1989г. 1990г.

СССР 576 751,3 710 639 657 858 969

США 5858 5207 5480 5550 5664

Англия 5119 6885 7331 7400 7622

ФРГ 6198 6909 7154 7269 7114

Франция 4920 6507 5964 5693 5522

Япония 1160 1328 1300 1291 1285

ГДР 772 681 666 690 715

ВНР 1218 1555 1718 1773 1748

ПНР 950 1463 1356 1357 1370

ЧССР 1272 1440 1436 1170 1190

Невооруженным глазом виден контраст между поло­жением в СССР и других странах. Лишь ГДР имела сходный с СССР показатель, даже лучший. Однако об­щее ухудшение положения дел с преступностью в 1989 году привело и к ухудшению ее коэффициента. Но при этом следует обратить внимание на, в общем-то, ста­бильные показатели коэффициента преступности в ряде стран (США, Япония, ГДР); в других отмечается тен­денция к ухудшению (Англия, ФРГ, ВНР, ЧССР); на­конец, у третьей группы (Франция, ПНР) — «рваный ритм», но худший по сравнению с 1980 годом.

Коэффициенты эти в определенной степени «согла­суются» и со стабильно высокой цифрой преступности во многих из названных стран (США, ФРГ, Англия). Что касается Японии, то, помимо того, что эта страна справедливо считается выражением «экономического чуда», ее представляли в мировой прессе и как страну с низким уровнем преступности. На ряде Конгрессов ООН по предупреждению преступности и обращению с преступниками считали ее эталоном в данном отноше­нии. Однако думаю, что с такой оценкой надо обращать­ся осторожно. Во-первых, Япония регистрирует в год около двух миллионов преступлений, что не так уж ма­ло, с какой бы стороны ни оценивать эту цифру. Во-вторых, для «эталона» коэффициент преступности на 100 тыс. населения тоже великоват. Особенно если иметь в виду и стабильную преуспевающую экономику, технизацию производства и всей жизни, и обеспечен­ность рынка промышленными и продовольственными товарами, и хорошо (если не сказать больше) оснащенные правоохранительные органы, и, наконец, тради­ции, нравы, обычаи японцев, их дисциплинированность.

И еще один показатель может свидетельствовать, хотя и не об очень заметных, но положительных тенден­циях преступности в стране. Это — общая цифра прес­тупности (по сравнению с дореволюционной Россией). При общей численности населения к началу первой ми­ровой войны (около 150 млн. человек) число всех заре­гистрированных преступлений, а там были и малозначи­тельные деяния (по данным проф. С. С, Остроумова), было чуть более 2 млн.

Сегодня, при численности населения около 280 млн. человек,— цифра, практически, та же. При этом еще раз подчеркнем условность сравнения, ибо исчисление велось по числу осужденных всеми судами.

Приведенные данные свидетельствуют о том, что система отношений, сложившаяся в нашей стране (в том числе в дореволюционный период), даже при не­удовлетворительно функционирующей экономике, запу­щенной социальной сфере, постоянном дефиците товаров и продовольствия и т. д. содержит в себе (содержала, во всяком случае до последнего времени) свой внутрен­ний стержень, который и способствует наличию относи­тельно лучшей картины преступности по коэффициенту «пораженности» населения. Возможно, этот стержень носит психологический характер, коренящийся в нрав­ственном неприятии народом преступности, в постоян­ном напоминании о том, что преступность — вредное для развития общества явление, умении подавляющего большинства народа, даже в тяжелых экономических, социальных и политических условиях, сохранять свое достоинство. (Кстати, в блокадном Ленинграде в пери­од Великой Отечественной войны именно такой психоло­гический настрой оставшегося там населения имел мес­то и преступность была минимальная.) Конечно, это рас­суждение скорее от интуиции, чем «от науки», однако искать объяснение этому феномену, вероятно, необхо­димо. А так как ни экономические, ни социальные фак­торы не способствуют уяснению положительных пара­метров преступности, то надо искать их обоснование в других пластах и сферах человеческого бытия. Не слу­чайно же в некоторых из приведенных в начале работы определениях преступности есть указания на то, что преступность — это явление, противоречащее интересам народа. И если народ осознает или, хотя бы, подходит к осознанию этого, то, может быть, здесь надо искать ключ к пониманию проблемы? Опять же, ссылаясь на определения преступности, есть в них мысли о том, что очень важно, чтобы люди научились уважительно отно­ситься друг к другу, тогда резко конфликтные ситуации будут преодолеваться более успешно.

До последнего времени отношения между членами общества были более или менее стабильны, пусть не во всем и не всегда, но уважительное отношение друг к другу присутствовало. Многие социальные ситуации, трудные для страны в целом и для каждого человека, не разобщали, а сплачивали людей, чему способствова­ло и воспитание коллективизма (в лучшем значении этого понятия). Например, период Великой Отечествен­ной войны и годы восстановления разрушенного войной хозяйства — яркий тому пример. Конкретные тяжкие ситуации типа Чернобыля, землетрясения в Армении то же показывают огромный потенциал народа в этом плане.

Но сегодня названный стержень подточен. Слишком много социальных и межличностных осложнений и кон­фликтов не только накопилось, но и вырвалось наружу. Неприязнь и даже злоба людей друг к другу, раздра­жительность, нетерпимость по самым разным причинам стали печальной реальностью. Но в основе лежит все ухудшающееся экономическое и социальное положение, политическая и идеологическая разноголосица.

В отрыве от экономических, социальных, политичес­ких условий рассматривать вопрос о взаимоотношениях людей между собой и их отношения с обществом нель­зя, и долго ли на одних особенностях национального характера, нравственных воззрениях, установках, обы­чаях можно просуществовать? А ведь они — результат накопления человечеством нравственных ценностей за весь период его развития.

Повторяю, вопрос о преступности в таком плане по­лон белых пятен, и анализ, скажем, только коэффици­ента преступности заставляет задуматься (как и вопрос о том, что в тех странах, где экономическое и соци­альное развитие выше, чем у нас, как, соответственно, и жизненный уровень населения, преступность тоже вы­ше, причем по всем показателям).

Может быть, где-то здесь надо искать ответы на вопросы о том, для всей ли страны, конкретных ли ее регионов характерны определенные качественные ха­рактеристики преступности, почему именно такая, а не иная структура преступности (особенно если она ста­тистически постоянна или показывает незначительные колебания), как и ее характер. Как и искать средство удержания драгоценных черт национального характера, нравственных устоев и тем контролировать преступ­ность...

Не могу не вспомнить в этой связи дореволюционно­го русского ученого Тарковского, который писал: «Сов­ременная цивилизация, повышая в общем материальное благосостояние народов, имеет, однако, и свои теневые стороны, невыгодно отражающиеся на общественной нравственности. Чрезмерное развитие индивидуализма при условии усиленного стремления к обогащению и ничем не обузданной жажде наслаждений, доступных обществу лишь в самой грубой и вредной форме, — все это не может не влиять на упадок нравственного чувст­ва... Примером могут являться Франция и Германия, где народное благосостояние за последнее время... воз­росло не меньше чем в Англии, а преступность повы­силась...».¹¹

Строки эти звучат весьма современно. В том числе потому, что проникнуты тревогой за падение нравст­венности, с неизбежностью влекущей рост преступнос­ти даже тогда, когда материальные проблемы разрешаются удовлетворительно.

В связи с рассматриваемыми вопросами остановимся кратко на таком проявлении преступности, как латентность. Это внутренне присущее преступности свойство весьма существенно влияет на ее официальную цифру. Внутри самой латентности есть те же количественные и качественные характеристики. Количественные — это общая цифра оставшейся неизвестной обществу прес­тупности, а качественные — структура и характер. Че­ловечество никогда не знало точно, сколько же в об­ществе совершается преступлений. Ученые как-то стре­мились познать истину. Политики же никогда не хоте­ли знать правду, ибо слишком много вопросов могло к ним возникнуть. В частности, одним из формальных по­водов для отказа от знания истинной картины преступ­ности было якобы нежелание возбуждать общественное беспокойство и панику среди населения. На самом же деле па цифре преступности шли политические спе­куляции и политики, утверждая, что «их государство» лучше, благополучнее, ссылались на данную цифру, Чем она была ниже (какими путями это достигалось— политики умалчивали всегда, во все времена), тем го­сударство более гордилось своим совершенством. Поэ­тому и исследования латентной преступности не очень-то поощрялись. А цифры ее были и остаются на уровне догадок. Умалчивая о том, что у нас в стране, практи­чески по тем же основаниям, было такое же, как везде, отношение к латентной преступности, политическое ру­ководство (и, к сожалению, немало ученых), тем не менее, не гнушалось упрекать другие страны (капита­листические, естественно) в сокрытии истинной цифры преступности. Так, в нашей печати можно было встре­тить утверждения (правда, предположительные, со ссылкой на мнение отдельных западных ученых), сог­ласно которым если в США ежегодно регистрируется 13—16 млн. преступлений в год, то истинная цифра должна быть где-то около 30 млн. Согласитесь, разни­ца внушительная. Эти подсчеты оставим на совести счи­тавших. Констатировать следует лишь то, что латентная преступность может достигать двух-, а то и трехкратно­го размера по сравнению с регистрируемой. Но может быть и меньшей. При этом существенное значение име­ет не только цифра преступности сама по себе, но и ме­тоды регистрации, т. е. причины большей или меньшей латентности могут быть как объективными, так и субъ­ективными.

Нам следует отказаться от заблуждений и страхов и самим серьезно заняться изучением латентной прес­тупности. Хотя это вряд ли вызовет восторг у тех, кто думает по-прежнему политиканствовать на проблеме преступности.

А между тем, когда практических работников осво­бодят от создания искусственной латентности, они бу­дут лучше работать (хотя «показатели» их работы бу­дут хуже, иллюзий на этот счет строить не нужно). При этом обязательно возникает вопрос об увеличении численности работников милиции, следователей, проку­роров, судей, а возможно, и сотрудников всех исправи­тельно-трудовых учреждений. Может быть, в этом-то и есть самая большая трудность для государства! Бу­дет трудность и в том, что формы, методы профилакти­ческой работы государства и общества, ее масштабы тоже изменятся и увеличатся. Но... Цена преступности высока и платить ее общество все равно обязано, если оно хочет социально и в правовом отношении защитить своих граждан.

Теперь посмотрим, предположительно конечно, что же «грозит» нашему обществу, если преступность бу­дет, скажем так, менее латентна, чем сейчас? События 1983 года и последних лет «вывели» нас на тот факт, что в стране было зарегистрировано преступлений боль­ше на 350 с лишком тысяч в год. Но это не истинная цифра, ибо и в 1983 году, и во все последующие годы прокуратура устанавливала по нескольку десятков ты­сяч преступлений, укрытых от учета. По-видимому, и это не все.

Причем в 1990 году наметилась тревожная тенден­ция увеличения по сравнению с 1988 и 1989 гг. числа укрытых органами МВД преступлений. Невольно нап­рашивается вопрос, не пришло ли кому-то (из полити­ков, конечно) в голову, что наступило время защищать «перестройку» от растущей преступности путем мани­пуляций со статистикой, чтобы снизить в глазах насе­ления ее негативные последствия?

Правда, тут надо сказать об одном достаточно тон­ком вопросе, существующем в жизни. Надо ли все про­исходящее между людьми, особенно в межличностных конфликтных ситуациях, как говорят, тащить на суд гласности и, тем более, приводить в движение машину правосудия, начиная с регистрации преступлений и да­лее? Вопрос не простой, хотя формально надо все «по­казывать». Со всей определенностью необходимо осоз­нать, что далеко не обо всех межличностных конфлик­тах, даже сопровождающихся действиями, которые можно считать преступлениями (не тяжкими, естественно, которые скрыть трудно, а иногда и просто невозможно), будет известно правоохранительным органам. Область межличностных конфликтов во многих случаях останется не преданной гласности и, тем более, зарегистрирован­ной в качестве преступлений. И вмешиваться в данную область человеческих отношений «со стороны», тем бо­лее правоохранительным органам, следует чрезвычай­но осторожно. Поэтому здесь латентность неизбежна, да и вреда обществу от такой латентности, где люди са­ми улаживают межличностные конфликты, практически нет никакого.

Однако вернемся к вопросу: что же нас может ожи­дать? Предположительно, цифра 350 тыс. свидетельст­вует о поднятии значительного слоя латентной прес­тупности. В этом плане проведенная работа заслужива­ет самой положительной оценки. Усилия прокуратуры, которая в течение многих лет поднимала вопросы о борьбе с укрытиями преступлений от учета, дали результаты. Как и меры упорядочения регистрации пре­ступлений, осуществленные самим МВД. И с точки зре­ния нравственной значение снижения искусственной ла­тентности трудно переоценить. Но здесь же произошло то, что должно было произойти: органы милиции, про­куратуру, суды захлестнула масса дел, физически их работники (во всяком случае милиция, ее оперативные аппараты, а также следствие) оказались перегружен­ными, ухудшилось качество работы, снизилась раскры­ваемость преступлений (и это без учета огульного из­биения кадров по данным основаниям, организованного тогдашним руководством МВД, приведшего к падению профессионализма).

Но этот высокий уровень преступности еще не пре­дел. Потребуется немало лет, чтобы «привыкнуть» к нему и научиться эффективно работать. Необходимо не только воссоздание профессионального ядра кадров, но и безусловное численное их увеличение. Даже у высо­копрофессионального работника, умеющего одновре­менно работать по нескольким делам, есть предел воз­можностей, за которым он либо станет работать хуже, либо будет вынужден возвращаться на проторенную дорогу укрытия преступлений от учета. И все начнется сначала. Это — реальность, которую государство и общество должны понять, осознать и поддерживать пра­воохранительную систему «в рабочем состоянии». В тоже время деятельность правоохранительной системы может быть эффективной, если в обществе будут над­лежащие экономическая, социальная политика, вы­сокий уровень культуры и воспитательной работы с людьми,

Высокое качество профессиональной работы, безус­ловно, может и должно оказывать положительное вли­яние на количественные и качественные характеристи­ки преступности. Такая работа является одним из фак­торов снижения цифры преступности (хотя, конечно, не абсолютно, а относительно), как и ослабления ее опас­ных качественных характеристик, что может быть осо­бенно заметно. На практике есть немало случаев, когда умелые действия работников милиции, следствия и про­куратуры в конкретных регионах, например, при появ­лении преступных групп приводили к их разоблачению и на определенный период времени уменьшалось общее число преступлений и меньше становилось тяжких преступлений. Поэтому правоохранительные органы долж­ны «отвечать» не за состояние (цифры) преступности как таковое, а за качество своей работы.

Говоря о качественных характеристиках преступнос­ти, приведем следующие данные, свидетельствующие об определенных закономерностях, важных как исходное для организации работы правоохранительной системы и всего общества.

Один из таких вопросов касается «устойчивости» тех или иных видов преступности, в особенности тяжких преступлений, в общей массе преступлений. При этом существенное значение имеет эта «устойчивость» не са­ма по себе, а в сопоставлении с цифрой преступности, ибо она может иметь место на фоне «застойной» цифры преступности, на фоне снижения либо роста числа прес­туплений. Тогда важен не только удельный вес тех или иных видов преступлений, но и абсолютное их число.

Возьмем, к примеру, некоторые виды преступности и проследим их динамику и удельный вес за ряд лет.

Умышленных убийств (с покушениями):

1980 год — зарегистрировано 21430, удельный вес — 1,4, коэффициент —10,5;

1981 год — 21 271 — 1,3 и 10,4 соответственно;

1982 год — 21 239 — 1,3 и 10,3;

1983 год — 21 273 — 1,1 .и 10,2;

1984 год — 20501 — 1,0 и 9,8;

1985 год — 18718 — 0,9 и 9,2;

1986 год — 4848 — 0,7 и 6,9 соответственно;

1987 год—14656 —0,8 и 6,8;

1988 год— 16702 — 0,9 и 7,8;

1989 год —21 500 — 0,9 и 7.5;

1990 год —24875 —0,9 и 8.6.

Одновременно дадим динамику и удельный вес умышленных тяжких телесных повреждений как близ­ких по характеру к умышленным убийствам.

1980 год — зарегистрировано 44330, удельный вес — 2,9, коэффициент —21,7;

1981 год — 43372 — 2,7 — 21,1 соответственно;

1982 год — 42537 — 2,6 — 20,6;

1983 год — 45360 — 2,2 — 21,8;

1984 год — 44437 — 2,2 — 21,2;

1985 год — 38423 — 1,8 — 19,0;

1986 год — 29096 — 1,5 — 13,6;

1987 год — 28250 — 1,6 — 13,1;

1988 год — 37191 — 2,0 — 17,3;

1989 год — 51500 — 2,1 — 18,0;

1990 год — 57754 — 2,1 — 20,1.

Какие основные выводы можно сделать из этих данных? Вероятно, прежде всего те, что удельный их вес в общей массе преступности, даже соединенный имеете, во-первых, невелик (в худшие годы 1,3 и 2,7, а вместе — 4,0), а, во-вторых, число этих преступлений не так велико, как это представляется в общественном мнении (если брать убийства не вместе с покушениями, а отдельно, то их число в разные годы колебалось от 10,5 до примерно 15 тыс.) Мы не стремимся к сниже­нию остроты оценки, в частности, убийств. И десять ты­сяч таких преступлений — много. Дается лишь объективная картина.

Видно также, что до 1985 года и цифра обоих этих видов преступлений, и их удельный вес были примерно стабильны (на высоком по цифре уровне), а в 1985 — 1987 гг. наступил спад, что соотносится и с общей циф­рой преступности, показанной выше. В то же время, при сопоставлении общих и конкретных цифр, общая цифра преступности даже, скажем, в 1985 году была неблаго­получнее, чем ее «составная» — убийства и тяжкие те­лесные повреждения (особенно в 1986—1987 гг.). Конеч­но, возникает вопрос, если в 1985 году было зарегистри­ровано около 2 млн. преступлений, а количество убийств и тяжких телесных повреждений стало меньше, то за счет чего же происходил рост преступности? Статистика же дает ответ: за счет большого количества краж государственного, общественного и личного имущества граж­дан и хулиганства (хотя хулиганство — наиболее «уп­равляемое» преступление, его цифра в значительной части случаев зависит от правовой оценки видов этого преступления).

Устойчивость проявляют и некоторые другие виды преступлений, скажем изнасилования. Их было:

1980 год — зарегистрировано — 20 225, удельный вес — 1,3, коэффициент — 9,9;

1981 год — 20165 — 1,3 — 9,8 соответственно;

1982 год — 19902 — 1,2 — 9,6;

1983 год — 21801 — 1,1 — 10,5;

1984 год — 21590 — 1,1 — 10,3;

1985 год — 19438 — 0,9 — 9,6;

1986 год — 18 522 — 0,9 — 8,6;

1987 год — 16765 — 0,9 — 7,8;

1988 год — 17658 — 0,9 — 8,2;

1989 год — 21900 — 0,9 — 7,6;

1990 год — 22 467 — 0,8 — 7,8.

Как можно видеть, картина точно такая же, как и по убийствам и тяжким телесным повреждениям. Одинаков характер колебания цифры и столь же одинаков харак­тер колебания коэффициента. С теми же цифровыми всплесками и спадами, в те же самые годы.

Посмотрим еще один вид преступлений — разбои государственного, общественного и личного имущества. Их было:

1980 год — зарегистрировано 13669, удельный вес — 0,9, коэффициент — 6,7;

1981 год — 12593 – 0,8 — 6,1 соответственно;

1982 год — 12042 – 0,7 — 5,8;

1983 год — 14106 – 0,7 — 6,8;

1984 год — 13211 — 0,7 – 6,3;

1985 год — 12152 — 0,6 – 5,7;

1986 год — 9073 — 0,5 – 4,2;

1987 год — 9047 — 0,5 – 4,2;

1988 год — 12916 — 0,7 – 6,0;

1989 год — 22200 — 0,9 – 7,7;

1990 год — 25 844 — 0,9 – 9,0.

И здесь картина всплесков и падений, в те же годы и при относительной стабильности удельного веса. Однако лишь до 1989 года, когда произошел рост имуществен­ных преступлений. Причины этого очевидны: резкое ухудшение жизни в стране.

Показывая динамику этих видов преступлений, не­обходимо подчеркнуть, что они всегда регистрируются более или менее полно. Во всяком случае манипулировать ими трудно, ибо это преступления, представляющие повышенную общественную опасность.

В таких видах преступности можно с большей долей вероятности говорить об определенных закономерно­стях, о возможностях прогнозирования, опираясь на эко­номические и социальные процессы в обществе при ана­лизе происшедшего в предшествующие прогнозу годы.

Есть, однако, виды преступности иного рода, где о закономерностях и, тем более, о прогнозе говорить мож­но весьма приблизительно, а цифра преступности — иду­щая в статистику, а не латентная — может меняться весьма, резко и зависит не только от объективных про­цессов, но и от активности правоохранительной системы, в том числе и от системы регистрации преступлений. Это относится к упомянутым выше хулиганству, кражам всех видов, мошенничеству, спекуляции, взяточничеству и ряду других преступлений. Они-то и составляют наи­большую массу преступности. Причем в этих видах, опасных самих по себе, далеко не всегда на поверхность всплывают даже тяжкие преступления. В них цифра (официальная) весьма подвижна. Приведу в качестве примера хищения, совершенные в крупных и особо круп­ных размерах.

1980 год — зарегистрировано. 5882, удельный вес — 0,4, коэффициент —2,9;

1981 год — 6921 — 0,4 — 3,4 соответственно;

1982 год — 7967 — 0,5 — 3,9;

1983 год — 8979 — 0,4 — 4,3;

1984 год — 10545 — 0,5 — 5,0;

1985 год — 12071 — 0,6 — 6,0;

1986 год — 12614 — 0,6 — 5,9;

1987 год — 10825 — 0,6 — 5,0;

1988 год — 10 500 — 0,4 — 3,6;

1989 год — 14400 — 0,5 — 3,8;

Цифра этих преступлений в гораздо меньшей степени зависела от тех «кампаний», которые проводились в борьбе с преступностью. Например, от «наступления на пьянство» в 1986—1987 гг. они практически не зависели. Нарастающая (до 1987 и особенно 1988 гг.) цифра сви­детельствовала о серьезной работе правоохранительных органов по борьбе с расхитителями в народном хозяй­стве, в сфере управления. Такие усилия, хотя и увели­чили цифру преступности в стране, могут расценивать­ся лишь положительно (что говорит о том, что цифры преступности как таковой не всегда надо бояться).

Резкое снижение числа этого вида преступлений в 1988 году было очень тревожным звонком. Оно свиде­тельствовало о том, что в обществе стремительно наро­сли неблагополучные тенденции в экономических отношениях, которые, не будем скрывать, дезориентировали правоохранительные органы. И прежде всего это свя­зано с экономическим хаосом, рассогласованностью хо­зяйственного механизма, анархией в планировании и распределительных отношениях, в колоссальных ошиб­ках, допущенных в развязывании кооперативной и ры­ночной стихий. Те, кто наживался на преступлениях в прошлые годы, получили официальные возможности «от­мывания» денег, нажитых преступным путем. А кооператоры, обогащающиеся преступными средствами, прак­тически к ответственности не привлекались («разрешено все, что не запрещено»!), ибо все новые способы обо­гащения, обирания государства и граждан запретить невозможно, да, кроме того, появилось так много «офи­циальных возможностей» к незаконному обогащению, что к «традиционным» способам хищений умным пре­ступникам и прибегать не требуется. Эти процессы усилились в 1990 году и будут, вероятно, интенсивны и в будущем.

Как может видеть читатель, из цифр преступности, путем криминологического анализа, можно сделать вы­воды об экономическом и социальном состоянии обще­ства. При сохранении подобных процессов в функцио­нировании общественного организма прогноз может быть только один: цифра преступности будет уменьшать­ся (имеются в виду хищения), а состояние общества день ото дня ухудшаться. Хочется сказать: пусть уж лучше цифра преступности будет выше. Это было бы мень­шим злом. И то, что 1989 год дал увеличившуюся циф­ру преступности, вполне естественно. Оказывается, что могут быть случаи, когда увеличивающаяся цифра преступности свидетельствует о большем благополучии в обществе. Парадоксально, по факт. Впрочем, если отка­заться от прежних иллюзий о преступности, особенно о ее «неуклонном снижении», «искоренении» и т. п., то это можно рассматривать как естественный процесс.

О глубине содержания количественных и качествен­ных характеристик преступности можно было бы гово­рить больше. Здесь нужны широкие исследования. Тем более, что многонациональный характер федерации, разность политических, экономических и социальных особенностей ее субъектов, как и разная по количествен­ным и качественным параметрам преступность, — это та реальность, которая требует серьезного подхода к ана­лизу функционирования общества и всех его институтов. В то же время сегодня очевидно, что усложняются по­всеместно именно качественные характеристики преступ­ности, ее структура и усугубляющаяся общественная опасность тяжких преступлений. Если бы общественные отношения социализма (как и любой другой системы) развивались нормально, то таких резких «рывков» и очевидного неблагополучия могло бы и не быть. А относительная «стабильность» тяжкой «части» преступно­сти, в частности, приведенная нами в качестве приме­ров, хотя тоже колеблющаяся (меньше — по коэффи­циенту), при всем прочем покоится на увеличивающейся цифре преступности в целом, что означает се количест­венный рост. И если объективно оценивать этот процесс, то он тоже должен быть охарактеризован как негатив­ный, но естественный.

Если же речь пойдет практически об изменении об­щественного строя, то рост преступности неизбежен, ибо все противоречия обострятся до предела.