ushakin_c_sost_trubina_e_sost_travma_punkty

Бет Холмгрен

НеGнатуральная школа:

«Семейство Тальниковых» Панаевой *

В 1848 граф Бутурлин, возглавлявший созданное Николаем I сек; ретное цензурное ведомство, распорядился закрыть «Иллюстриро; ванный альманах», задуманный Николаем Некрасовым и Иваном Панаевым как приложение к популярному прогрессивному журна; лу «Современник», который они издавали. Поводом для закрытия альманаха стала опубликованная в нем повесть Авдотьи Панаевой «Семейство Тальниковых». Благодаря своему браку с Панаевым, а также тесным личным и профессиональным связям с Некрасовым, Панаева оказалась единственной женщиной, допущенной в узкий круг ведущих авторов и сотрудников «Современника». Сочинение Панаевой, в котором рассказывалось об ужасном детстве и юности молодой женщины из дворянской семьи, было одобрено прогрес; сивными литераторами, поскольку реализм повести служил обли; чению язв современного русского общества. В своих «Воспомина; ниях» Панаева описывает, как Виссарион Белинский, наиболее влиятельный русский критик 1840;х годов, одобрил ее повесть имен; но из;за той позиции, которую автор заняла по столь важному во; просу, «как отношение детей к их воспитателям, и всех безобразий, какие делают с бедными детьми»1. «Семейство Тальниковых» самым наглядным образом отвечало требованиям Белинского к современ; ным писателям, которые должны были писать, основываясь на «на; стоящей жизни», раскрывая перед читателем реальность во всем ее неприглядном, неприкрашенном виде.

* Перевод с английского М. Зеленогорского. Автор выражает благодарность Сергею Ушакину за высказанные им редакторские замечания и теоретические соображения.

1 Панаева А. Воспоминания. М.: Правда, 1986. С. 179.

45

ПАМЯТЬ БОЛИ

Почти сто лет спустя критик Корней Чуковский предположил, что, если бы «Семейство Тальниковых» было напечатано, его бы ждал большой успех. Подобно другим произведениям «натураль; ной школы» того периода — «Антону Горемыке» Дмитрия Григо; ровича и «Сороке;воровке» Александра Герцена, — сочинение Па; наевой предлагало читателям очевидные свидетельства морального банкротства существующего режима: «вся система тогдашнего вос; питания, тесно связанная с крепостническим, казарменно;депар; таментским строем николаевской Российской империи, здесь была обличена и опозорена»1.

Однако «Семейство Тальниковых» вызвало такое раздражение властей, что повесть была надолго запрещена. А.В. Никитенко, тот самый цензор, который одобрил публикацию «Сороки;воровки» Герцена, отказался пропустить первоначальную версию повести, и Некрасов с Панаевым поспешили смягчить те эпизоды, которые, как им казалось, вызывали наибольшее неприятие властей. Пыта; ясь задобрить Никитенко, Панаев писал ему, что описание жесто; ких и вульгарных нравов в повести относится к гораздо более ран; нему периоду российской истории, а Некрасов просто вырезал наиболее скандальные эпизоды, снабдив повесть счастливой раз; вязкой и поучительной моралью2. Смягченный вариант повести получил условное одобрение Никитенко, однако его решение было отменено Бутурлиным, гневная реакция которого показывала, что сочинение Панаевой даже в усеченном виде сохранило свою обли; чительную силу. В своих замечаниях на полях рукописи Бутурлин писал, что подобное описание семейного разлада и насилия — «ци; нично, неправдоподобно, безнравственно». Вынося окончатель; ный вердикт, Бутурлин обвинял повесть в аморальности и подры; ве общественных устоев, по сути ставя в вину главной героине, от лица которой ведется повествование (а значит, и автору), описа;

1 Чуковский К. О «Семействе Тальниковых» // Панаева А. Семейство Таль;

никовых / Приложения К. Чуковского. Л.: Академия, 1928. С. 97.

2 Чуковский К. О «Семействе Тальниковых». С. 98–101. Некрасов сопрово; дил повесть замечанием редактора, оправдывавшим публикацию этого «грубо; го» текста: «Во всяком случае, если они своим резким изображением всего гру;

бого и безнравственного, что может быть в домашнем воспитании, при

беспечности и дурных нравах родителей, заставят оглянуться на самих себя и устыдят тех, кто сколько;нибудь виноват подобным образом перед своими детьми и перед обществом, — то это, я думаю, может служить достаточной при; чиной, почему я их печатаю» (101).

46

БЕТ ХОЛМГРЕН. НЕGНАТУРАЛЬНАЯ ШКОЛА

ние возмутительных и циничных сцен насилия: «Не позволяю за безнравственность и подрыв родительской власти»1.

«Семейство Тальниковых» увидело свет лишь в 1928 году, и, вероятно, именно вследствие такого выпадения из исторического контекста повесть обычно лишь вскользь упоминается в сочине; ниях литературных критиков. Однако даже из этих редких и корот; ких замечаний видно, что повесть по;прежнему способна оказы; вать сильное впечатление на читателя. Например, в своей «Истории русской литературы» Виктор Террас описывает текст как одновременно и отталкивающий, и привлекательный:

Повесть написана в духе самого грубого натурализма, вплоть до подробнейших описаний порки или грязи и паразитов, которыми кишит этот дворянский дом. Повествование ведется очень живым языком и звучит достаточно правдоподобно, хотя автор явным образом находится под влиянием аналогичных сочинений Диккен; са, Сю и, вероятно, других авторов2.

В свою очередь, Катриону Келли Панаева интересует прежде всего как женщина;писательница. При этом Келли находит в «Се; мействе Тальниковых» несколько неожиданное достоинство, ут; верждая, что в повести «“галерея уродов”, состоящая из доверчи; вых дедушек и бабушек и лицемерных родителей... описывается с ненавистью даже более безудержной, чем та, которую вызывают у Салтыкова;Щедрина герои его ядовитой хроники “Семейство Го; ловлевых”»3.

Чем объясняется подобная способность повести вызывать у читателей и критиков одновременно ощущение аморальности, цинизма, неправдоподобия, грубости, живости, «безудержной не; нависти» и «правдоподобия»? Почему первая литературная работа Панаевой воспринималась современниками как попытка подорвать общественные устои и впоследствии или просто замалчивалась, или считалась чересчур радикальной? Я предлагаю новое прочтение этого необычного текста, которое позволяет лучше понять смысл

1 Панаева А. Воспоминания. С. 178.

2 Terras V. A History of Russian Literature. New Haven: Yale University Press, 1991. С. 254.

3 Kelly C. A History of Russian Women’s Writing 1820–1992. Oxford: Clarendon Press, 1994. С. 195.

47

ПАМЯТЬ БОЛИ

всех этих «радикальных» и «грубых» обличений. Вместо того что; бы рассматривать «Семейство Тальниковых» в качестве одного из крайних проявлений обличительной, социально ангажированной «натуральной школы» в русской литературе, я предлагаю воспри; нимать его как нарратив психологической травмы. В своей повес; ти Панаева предложила новые и в высшей степени эффективные стратегии описания и, отчасти, преодоления собственного травмати; ческого опыта — настолько новаторские, что временами они даже предвосхищают формулировки психологических травм, характерные для авторов конца ХХ века. «Семейство Тальниковых» не предлагает читателям явного поучения или наставления. Из;за отсутствия в повести морализирующего повествователя, неоднозначности в трак; товке и жертвы, и ее мучителя, недостаточной телеологичности сюжета, а также из;за описания психологических травм, которые так шокировали Бутурлина и других современников, социальный пафос оказывается размытым. «Семейство Тальниковых», с его то «приглу; шенными», то ироническими описаниями жестоких побоев, пре; ступного небрежения и семейных скандалов, стремится преодолеть преграды, встающие перед любым нарративом о травме: испытывая «неопределенную невыразимость травматического опыта», травмати; ческое повествование вместе с тем пытается рассказать о насилии и несчастных случаях, с которыми повествователь «столкнулся слиш; ком рано, слишком неожиданно и [которые] поэтому остаются не вполне доступными для его сознания»1. В рассказе о травматичес; ких переживаниях своего детства — начиная с шести («когда я на; чала помнить себя») и до семнадцати лет (когда свадьба позволяет ей вырываться наконец из родительского дома, ставшего тюрь; мой) — главная героиня;повествовательница Панаевой формулиру; ет и демонстрирует различные способы, с помощью которых субъект артикулирует, переживает и преодолевает травму2.

1 См.: Cubilie A., Good C. Introduction: The Future of Testimony // Discourse.

Winter & Spring 2004. Vol. 25 (1/2); Caruth C. Unclaimed Experience: Trauma, Narrative, and History. Baltimore and London: The Johns Hopkins Press, 1996. P. 4.

2 В этом отношении повесть Панаевой является характерным примером

нарратива травмы, который, согласно Кати Карут, «всегда рассказывает о зи; яющих психологических ранах, всегда обращается к нам в попытке поведать о

реальности или правде, которая иначе для нас недоступна. Эта правда, в силу своего запоздалого появления, всегда ведет не только к уже известному, но и к тому, что остается неизвестным в наших собственных действиях и словах» (Caruth C. Unclaimed Experience. Р. 4).

48

БЕТ ХОЛМГРЕН. НЕGНАТУРАЛЬНАЯ ШКОЛА

В отличие от Чуковского, который предполагал, что в данной повести Панаева описывает «свое собственное ужасное, варварс; кое детство», в рамках моего подхода вовсе не обязательно отно; сить «Семейство Тальниковых» к жанру автобиографии. Однако сопоставление повести с «Воспоминаниями» Панаевой, предполо; жительно основанными на подлинных событиях, помогает понять, чем объясняются и обличительный эффект, и «правдоподобие» ее текста1. Я согласна с точкой зрения Энн Кьюбили и Карла Гуда, которые отказываются проводить четкую разделительную грань между свидетельством очевидца и литературным произведением, утверждая, что «рассказ очевидца скорее разделяет, нежели исклю; чает предлагаемые литературой возможности»:

...Художественность, пронизывающая и подчиняющая себе рассказ очевидца, не является лишь досадной опасностью, но указывает на ограниченность возможностей такого свидетельского нарратива, поскольку опыт и описание всегда с трудом — даже вопреки самим себе — вмещаются в неясное пространство между правдой и вы; мыслом. Однако даже те повествования очевидцев, в которых ху; дожественность играет заметную или даже доминирующую роль, вовсе не обязательно перестают быть свидетельствами; несмотря ни на что «художественные» повествования очевидцев столь же — если не более — эффективны, как и «реальные» повествования. Более того, в самой природе художественности есть нечто, что де; лает читателя более открытым для восприятия выраженного через нее свидетельства2.

Использование приемов художественной литературы, по мне; нию этих авторов, позволяет защитить и очевидца, и читателя / наблюдателя от чрезмерной предопределенности. Однако в рус; ских мемуарах XIX века (например, в тех же «Воспоминаниях» Панаевой) на автора по умолчанию возлагалась обязанность выс; тупать в качестве авторитетного, ответственного очевидца, способ; ного предложить свою трактовку социополитических реалий. Как я писала в своем исследовании на эту тему: «Садясь за написание мемуаров, русские тем самым делали заявку на истинность свое; го собственного, автономного восприятия и на свое право влиять

1 Чуковский К. О «Семействе Тальниковых». C. 97.

2 Cubilie A., Good C. Introduction: The Future of Testimony. Р. 8–9.

49

ПАМЯТЬ БОЛИ

на события в реальном мире, отстаивать возможности и свободы личности в са; модержавном, бюрократическом госу; дарстве»1.

В уже цитировавшемся замечании Терраса отмечалось, что «Семейство Таль; никовых» явно несет на себе влияние ав; торов — современников Панаевой (в час; тности, Диккенса и Сю). Ольга Демидова предполагает, что на композицию повес; ти могла повлиять «Джейн Эйр» Шарлот; ты Бронте: перевод английской повести

на русский был сделан для Панаевой ее мужем вскоре после вы; хода книги в свет в 1847 году2. При этом Демидова — как и Тер; рас — признает оригинальность произведения Панаевой, называя повесть «одним относительно успешным исключением» среди множества имитаций Бронте, появившихся в 1850–1860;х годах. По мнению Демидовой, повесть Панаевой «основана на аналогич; ных переживаниях русского детского опыта»3.

В чем заключались эти «аналогичные переживания русского детского опыта»? И хотя мы не можем быть уверены в том, что «Семейство Тальниковых» является правдивым рассказом о детстве и юности самой Панаевой, мы можем проследить, как ключевые элементы истории, рассказанной в повести, перекликаются с «до; кументальными» «Воспоминаниями» Панаевой. В обоих случаях родители являются артистами или тесно связаны с художествен; ным миром. Оба текста описывают властную мать;картежницу и физически сильного, отстраненного отца, который проводит боль; ше времени со своими охотничьими собаками и певчими птица; ми, чем с детьми. Наконец, оба произведения рассказывают о це; лом выводке братьев и сестер, живущих в семье, в которой нет места нежности и ласке. При этом в повести приводятся такие шокирующие детали о «подобной семье», которые в автобиогра;

1Holmgren B. Introduction // The Russian Memoir: History and Literature /

B. Holmgren (ed.). Evanston: Northwestern UP, 2003. Р. xxii.

2 Demidova O. Russian Women Writers of the Nineteenth Century // Gender and Russian Literature: New Perspectives / Trans. & ed. R. Marsh. Cambridge: Cambridge University Press, 1996. P. 56.

3 Ibid. P. 101.

50

БЕТ ХОЛМГРЕН. НЕGНАТУРАЛЬНАЯ ШКОЛА

фии, написанной сорок лет спустя, нейтрализуются или вовсе опускаются. Показательно, что сноска в «Воспоминаниях» Пана; евой издания 1986 года просто отсылает читателей, желающих по; знакомиться с «более подробным и гораздо менее сдержанным» описанием детства Панаевой, непосредственно к «Семейству Таль; никовых»1. Панаева писала свои мемуары уже в преклонном воз; расте, стремясь получить дивиденды, в самом буквальном смысле слова, от своего знакомства с «великими людьми», и потому не стала рисковать, включая в книгу шокирующие личные признания, способные оттолкнуть читателей. В «Воспоминаниях» она предста; ет «в образе спокойного, надежного товарища, чья сексуальность приглушена»; в ее автобиографии ничего не говорится «о ее бур; ных романах, рано умиравших детях и унижениях, которые ей не; сли ее беспорядочные отношения с Некрасовым»2. Ориентируясь на запросы читателя, ожидавшего от нее документального пове; ствования, Панаева ограничила свой автопортрет жесткими рам; ками, сосредоточившись в основном на окружавших ее знамени; тостях и на внешних аспектах жизни своей семьи (например, охотничьих подвигах ее отца или выступлениях ее матери в каче; стве актрисы).

В «Семействе Тальниковых» повествование, наоборот, создает ощущение клаустрофобии — оно обращено внутрь и сосредоточе; но на скандалах и побоях, происходящих за закрытыми дверьми. Наташа, главная героиня, глазами которой мы и видим все опи; санное в повести, никогда не следует за родителями на службу или в гости; немногочисленные посетители, упомянутые в тексте, — это не известные литераторы и артисты, а довольно убогие претен; денты на руки ее сестер или теток. Наташа;повествователь смяг; чает эмоциональные порывы Наташи — главной героини, но, судя по всему, никогда не пытается подвергнуть их цензуре. Сама сце; на, на которой в «Семействе Тальниковых» разворачиваются собы; тия, сама тематика и сама повествовательная манера склоняют чи; тателя к тому, чтобы воспринимать повесть как свидетельство

1 Панаева А. Воспоминания. С. 415, сн. 19: «Многие тягостные эпизоды

детских лет жизни в семье подробнее и в гораздо менее сдержанных тонах опи;

саны Панаевой в автобиографической повести “Семейство Тальниковых”».

Далее все ссылки на это произведение даны в тексте в скобках.

2 Gheith J., Holmgren B. Art and Prostokvasha: Avdot’ia Panaeva’s Work // The Russian Memoir. C. 135.

51

ПАМЯТЬ БОЛИ

очевидца, как попытку повествователя поведать о чем;то ужасаю; щем и очень личном.

Далее я покажу, что «Семейство Тальниковых» может быть ква; лифицировано как повествование о психологической травме еще

ипотому, что в нем рассматриваются и находят выражение типич; ные элементы, из которых складываются переживания жертв та; кой травмы: 1) восприятие себя в качестве выжившего свидетеля

ивыбор соответствующих повествовательных стратегий; 2) стрем; ление сформулировать нечто жуткое, unheimlich; и 3) сложности, которые жертва испытывает в «поиске самое себя».

ПовествовательGинтерсубъект

Главная героиня, Наташа, предстает в повести как довольно слож; ный персонаж: она одновременно непохожа на окружающих и типична, мстительна и беспомощна, прямолинейна как очевидец и склонна к литературности. Ее темперамент и пережитый опыт должны доказать читателю ее право выступать в качестве свидете; ля, вести повествование о своей семье. В зависимости от ситуации Наташа оказывается или заступницей слабых (105, 108, 110), или основной жертвой, на которую в первую очередь обрушивается неудовольствие родителей (119), или ребенком, отмеченным печа; тью собственной чернявости (108), или девочкой, чьи предполага; емые «лень» и плохое поведение заслуживают (как говорит мать Наташи, представляя дочь новой гувернантке), чтобы ее наказы; вали, как мальчишку. Наташа с успехом следит за взрослыми, под; слушивает и разыгрывает целые драматические сцены. Именно Наташа тайком наблюдает за предсмертными прощаниями своей бабки и омовением ее тела перед похоронами (111, 112). Именно Наташа, одна из всех ее братьев и сестер, поймана и наказана, когда, чихнув, она выдает потаенное место, из которого дети обыч; но подсматривали за взрослыми.

Время от времени подача и формулировка материала в Наташи; ном повествовании выдают влияние художественной литературы. Подобно другим главным героям;рассказчикам из передовых про; изведений реалистического направления 1840;х годов (например, из «Героя нашего времени» Лермонтова и ранних повестей Досто; евского), Наташа совершенно случайно становится свидетелем

52

БЕТ ХОЛМГРЕН. НЕGНАТУРАЛЬНАЯ ШКОЛА

очень важных разговоров и ключевых эпизодов в бурной жизни своей семьи; при этом Наташин дословный пересказ «взрослого» содержания предполагает огромный жизненный опыт и крайне раннее развитие, которых трудно ожидать от ребенка ее возраста — даже с поправкой на обычную в таких случаях необходимость от; казаться от естественного скептицизма. Иногда Наташа пробует свои силы, экспериментируя с приемами «натуральной школы», к которой принадлежали литераторы поколения самой Панаевой: так, она дословно передает пространные монологи, которые пред; ставляются особенно ценными по причине неграмотной речи, скромного происхождения или безвестности их авторов1. Стоит, однако, заметить, что особенного внимания Наташи удостаивают; ся монологи ее деда и бабки по материнской линии, одиноких взрослых, готовых тратить свое время, рассказывая ей истории. В этих монологах не только раскрываются культурные корни На; таши — они становятся документальным свидетельством, расска; зывающим о реальности Наташиной семьи2.

Хотя обостренные чувства сострадания и восприимчивости, интерес к окружающему миру и умение распознать многообеща; ющих героев / материал для многообещающей истории типичны для повествований, ведущихся от лица ребенка, Наташу отличает склонность представлять себя в составе коллективного «мы» сво;

1 В качестве примера можно привести характерное для Виссариона Белин;

ского обращение к писателям с призывом описывать малоизвестные элемен;

ты географической и социальной среды Петербурга: «Досуг ли вам самим за;

глядывать в отдаленные уголки города; подслушивать, помечать,

выспрашивать, сравнивать, входить в общества разных сословий и состояний, приглядываться к нравам и образу жизни темных обитателей той или другой

темной улицы?» (Белинский В.Г Журнальные отметки. 1844 // Полн. собр. соч.

Т. 13. М.: АН СССР, 1959. С. 209–210).

2 Примечательно, что своим повышенным вниманием к близким отноше;

ниям внуков;внучек с их бабушками;дедами (что подразумевает также нали;

чие нелюбимых и отстраненных родителей), а также готовностью рассматри; вать семью как субъект, достойный этнографического изучения, «Семейство Тальниковых» удивительно напоминает «Детство» Горького. Однако в отличие от Панаевой Горький, по словам литературного критика Барри Шерра, «пред;

почитает крайности, будь эти герои совершенно положительными… или совер;

шенно отрицательными. В тех случаях, когда мы можем сравнить его рассказ с другими источниками, создается впечатление, что Горький делал своих героев менее неоднозначными, подчеркивая их положительные или отрицательные качества» (Scherr B.P. Maxim Gorky. Boston: Twayne Publishers, 1988. Р. 81).

53

ПАМЯТЬ БОЛИ

их братьев и сестер — «мы», которое и поддерживает, и подчиняет ее. Андреа Фриш в недавнем обзоре концепций свидетельского повествования предлагает видеть в свидетеле «прежде всего вспо; могательный персонаж — не столько героя, сколько интерсубъек; та»1. Наташа явно принимает и всячески подчеркивает свою роль как посредника, повествующего от имени коллектива. Тем не ме; нее и это «мы», и ее вспомогательное «я» формируются под влия; нием психологической травмы и, как я считаю, отражают зачастую нечетко оформленную субъектность жертвы. Дж. Блегер описывает это явление как процесс «дезорганизации или реорганизации лич; ности, в ходе которой интегрированное эго жертвы оказывается расчлененным, а на его месте формируется новая, зачастую не; определенная структура личности»2. В «Семействе Тальниковых» детские переживания, восприятия и суждения, которые выражает Наташа, в буквальном смысле слова искажены и «обобществлены» благодаря невниманию и жестокости со стороны родителей. С по; разительным хладнокровием описывает Наташа рождение и смерть своих братьев и сестер, предстающих в качестве семейства, которое «с каждым годом прибавлялось» (107), за исключением тех случаев, когда на протяжении одного года умерли три ее сестры и один брат или когда еще один брат вырывается из родительского дома, уйдя в армию.

Как отмечают Кьюбили и Гуд, в свидетельских нарративах «тело покойного зачастую служит в качестве важного документа, обосно; вывающего существование неких прав человека»3. В «Семействе Тальниковых» присутствие трупа демонстрирует степень дегумани; зации коллектива выживших. Уже в самом первом абзаце повести читателю предстает тело Наташиной шестимесячной сестры, оп; лакиваемой одной лишь нянькой, которая сожалеет скорее не о смерти любимой питомицы, а о потере жалованья: «В первую ми; нуту смерть произвела на меня сильное впечатление, но по со; вершенному равнодушию окружающих, по отсутствию отца и ма; тери я заключила, что смерть — не важная вещь» (103). Наташа

1 Frisch A. The Ethics of Testimony: A Genealogical Perspective // Discourse.

Winter & Spring 2004. Vol. 25 (1/2). P. 53.

2 См.: Gampel Y. Reflections on the Prevalence of The Uncanny in Social Violence // Cultures Under Siege: Collective Violence and Trauma / A. Robben, M. Suarez;Orozco (eds.). Cambridge: Cambridge UP, 2000. P. 50.

3 Cubilie A., Good C. Introduction: The Future of Testimony. Р. 10.

54