ushakin_c_sost_trubina_e_sost_travma_punkty

БЕТ ХОЛМГРЕН. НЕGНАТУРАЛЬНАЯ ШКОЛА

описывает здесь процесс «психического оне; мения», при котором выжившие преодоле; вают ситуацию при помощи перехода от ужаса к безразличию1. Гораздо больше эмо; ций, по ее собственному признанию, вызы; вают у нее ссоры из;за денег между матерью и бабкой, т.е. те случаи, когда эмоции взрос; лых вырываются наружу и несут вполне ощутимые последствия.

Слушая пренебрежительные заявления своей матери в адрес ее нежеланных детей, сравнивая нежную заботливость, которую ее отец проявляет по отношению к птицам, с

его жестокостью и отсутствием всякого интереса к собственным детям, описывая своих умирающих и умерших братьев и сестер, Наташе, с ее повышенной чувствительностью, вновь и вновь при; ходится усваивать урок безразличия и обесценивания человечес; кой жизни. Она подробно рассказывает о смерти и похоронах одно; го из своих новорожденных братьев, чьи стоны в переполненной детской вызывают у остальных детей скорее страх, чем беспокойство. Похороны брата она описывает с заученным цинизмом: происходя; щее представляется ею как «сцена», что должно только усилить впе; чатление рутинности и неискренности выступления ее матери:

Мать переносила такие минуты с удивительным спокойствием, де; лающим честь ее твердости, оканчивала сцену очень скоро. Она подходила к гробу, крестила ребенка и небрежно целовала его в лоб, говоря: «Бог с ним! Не о чем плакать; довольно еще осталось…» Впрочем, она могла бы и вовсе не произносить утешительных слов, потому что на лицах присутствующих ясно выражался запас муже; ства, достаточный для перенесения такой утраты. Отец, не любив; ший сидеть дома, не всегда бывал при выносе тела (125–126).

1 См.: Gampel Y. Reflections on the Prevalence of The Uncanny in Social

Violence. P. 58: «Люди, пережившие травму — нечто наиболее немыслимое и ужасное, — подсознательно справляются с возвращающимся ощущением ужаса

с помощью таких защитных механизмов, как “эмоциональная анестезия”

(Minkowski G. L’anasthesie affective // Annals Medical Psychologique. Vol. 104. P. 80–

88) и “психическое онемение” (Lifton R. Death in Life: Survivors of Hiroshima. NY: Random House, 1967), или сознательно отказываясь распознавать действия

55

ПАМЯТЬ БОЛИ

В данном случае безразличие коллективного наблюдателя к происходящему указывает на нарушение эмоциональных связей: мы имеем дело не только с «онемением» выживших, но и с подра; зумеваемым цинизмом их реакции на инсценировку «нормально; го» материнского горя.

Как часто демонстрирует Наташино повествование, коллектив детей подталкивается к отчуждению от своих жестоких и / или невнимательных родителей: дети вынуждены замечать театральное лицемерие матери и ее готовность потакать собственным слабос; тям; они вынуждены постоянно остерегаться вспышек ярости со стороны своего отца; они вынуждены, по сути, существовать сами по себе. Наташин рассказ подробно показывает, как дети начина; ют избегать каких бы то ни было близких отношений со своими родителями, поскольку присутствие матери или отца почти всегда чревато усилением надзора и наказанием. Индивидуальные кон; такты между родителями и детьми постоянно нарушаются изгна; нием детей или физическим насилием над ними; в итоге каждый ребенок вновь оказывается среди братьев и сестер, столь же бес; правных и незаметных.

С другой стороны, членам коллектива иногда удается находить себе убежище, растворяясь в грубом равноправии своего «мы». Наташа отмечает некоторые различия между своими братьями и сестрами, но в большинстве случаев они объединены общими страданиями и общими развлечениями. До определенного момен; та даже их половые признаки малоразличимы: дети играют в одни и те же игры и получают одни и те же наказания, вне зависимости от их пола (109). Согласно Наташиному повествованию, коллек; тивность этого «мы» сохраняется вопреки плохому обращению со стороны родителей — поскольку дети, по сути дела, «предоставле; ны самим себе». В описаниях тех драгоценных минут, когда детям удается выскользнуть из;под надзора своей гувернантки, Наташа подчеркивает противопоставление неволи / замкнутости / теле; сных страданий, с одной стороны, и свободы / природы / здоро; вья — с другой. С особенным удовольствием она вспоминает игры зимой во дворе, когда с братьями и сестрами они «точно сорвались с цепи, прыгали, валялись в снегу, кувыркались», вырвавшись из; под опеки взрослых и из душной атмосферы своей детской (139–

окружающих как насилие, или отказываясь читать, слушать или видеть что бы то ни было относящееся к их травме».

56

БЕТ ХОЛМГРЕН. НЕGНАТУРАЛЬНАЯ ШКОЛА

140). Подобные сцены призваны показать — несмотря на все уве; рения родителей и других взрослых, что дети заслуживают сурового обращения, — врожденную «нормальность» и душевное здоровье детей. Еще одной возможной целью этих эпизодов является по; пытка подчеркнуть, до какой степени последующее развитие детей было искажено «суровым» обращением взрослых.

Наташа указывает, что в условиях неволи это вынужденное «мы» приводит к формированию среди товарищей по заключению некоего кода коллективной поддержки и выживания. Подобно многочисленным лагерникам и заключенным — героям и авторам позднесоветской литературы и мемуаристики, Наташа подчерки; вает «солидарность» с братьями и сестрами как возможную «фор; му сопротивления властям, действующим по принципу “разделяй и властвуй”»1. Когда брат приносит Наташе — в качестве наказания оставленной без еды и вынужденной целыми часами стоять на ко; ленях — специально припрятанный для нее хлеб, его поступок на; поминает щедрость бандитов, подробно описанную и объясненную Солженицыным в «Одном дне Ивана Денисовича». Несмотря на такие эпизоды, коллективное «мы» в «Семействе Тальниковых» постоянно балансирует на грани потери человечности, и повество; ватель;интерсубъект неотделим от этого «мы» в том, что касается его самовосприятия, ощущения общности и особенно его личности.

Опасные отношения

Травмы Наташиного детства связаны в основном с теми, кто дол; жны были бы заботиться о ней: с ее матерью, отцом, дядей и, вре; мя от времени, с учителями, которым мать доверяла своих детей. Подобно детям в других неблагополучных семьях, Наташе не хва; тает «онтологической безопасности», которую обеспечивает «ба; зисное доверие», в формулировке Эрика Эриксона или «атмосфе; ры безопасности», которую в 1960 году описал Джозеф Сандлер2. Это ощущение доверия или безопасности, согласно Эриксону,

1 Toker L. Return from the Archipelago: Narratives of Gulag Survivors.

Bloomington: Indiana UP, 2000. Р. 78.

2 См.: Robben A. The Assault оn Basic Trust: Disappearance, Protest, and Reburial in Argentina // Cultures Under Siege. Р. 72; см. также: Gampel Y. Reflections on the Prevalence of the Uncanny in Social Violence. P. 55.

57

ПАМЯТЬ БОЛИ

«необходимо для развития здорового эго» и приобретается через первичные взаимоотношения ребенка,

когда внешний мир, первоначально представленный родителями, нейтрализует все агрессивное, страшное и беспокоящее. Этот вне; шний мир предстает ребенку через щедрое, доброе и миролюбивое поведение, которое консолидируется в организованных семейных и социальных контекстах, чьи нормы, этические и моральные обы; чаи, традиции и правила ясно передаются и переживаются непо; средственно1.

Психиатр Йоланда Гампель противопоставляет такую атмосфе; ру безопасности «атмосфере жуткого», зловещего — или unheimlich. Гампель расширяет фрейдовское понимание концепции unheimlich («базовые младенческие переживания, которые подверглись вытес; нению»), включая в нее «пугающие переживания, которые нельзя выразить словами», а также переживания «жути от встречи со знакомым объектом или ситуацией, но искаженными и перевер; нутыми с ног на голову»2. Описывая тех, кто должен был заботить; ся о ней, но на самом деле не заботился, тех, кто предавал базовое доверие и вызывал у своих подопечных страх, неуверенность, ощу; щение собственной незначимости и ответную агрессию, Наташа вынуждена находить слова для этого неописуемого ощущения жути, вынуждена признаваться в не;доверии. Решить эту задачу она пытается за счет подробного описания отца и матери.

С Наташиными родителями связаны очень разные оценки и повествовательные стратегии. С точки зрения контроля над пове; ствованием лучше всего Наташа справляется с матерью, посколь; ку та является удобной мишенью для сатирических выпадов: ее можно использовать в качестве оппонента в вербальных дуэлях или в виде предмета ретроспективных «критических разборов». Жест; кое обращение матери со своими детьми обусловлено ее самоощу; щением «звезды»: она сама и ее потребности занимают в семье центральное место. Мать терроризирует окружающих, отдаляя их от себя, подвергая различным лишениям, отпуская снисходитель; ные и зачастую унизительные замечания. Мать держит своих де; тей на задворках, в грязной комнате по соседству с помещением для слуг; надзор за детьми поручен нанятой ею бессердечной гу;

1 Gampel Y. Reflections on the Prevalence of the Uncanny in Social Violence. P. 55. 2 Ibid. P. 50.

58

БЕТ ХОЛМГРЕН. НЕGНАТУРАЛЬНАЯ ШКОЛА

вернантке. Когда дети все же появляются на людях, она оскорбляет их замечаниями об их непривлекательности, глупости и многочис; ленности. Мать не жалеет средств на собственный гардероб и с готовностью тратит деньги на карточные игры или попытки про; извести впечатление на особенно важных гостей; в то же самое время она кормит своих «потайных» детей объедками и одевает их в обноски настолько комичные, что, встретив их на улице, люди в изумлении открывают рот, удивляясь, из какой же они семьи. Ког; да мать изредка заходит в детскую комнату, детям велят сидеть по углам или на своих кроватях, чтобы ненароком не обеспокоить ее; когда гувернантка увольняется, мать грозится «раздать их всех» и рассылает детей по различным школам и родственникам. Наибо; лее, пожалуй, шокирующий пример бесчувственности матери На; таши — ее поведение в присутствии женщины, оплакивающей смерть своего единственного ребенка: «Вот дура! О чем плачет! — сказала она. — Дала бы я ей столько!» (116).

Наташа описывает слова и дела матери с иронией и неуваже; нием, с которым подчиненные обычно говорят о несправедливом начальнике; ее критические замечания вполне можно прочесть аллегорически, как приговор и запоздалая победа жертвы над не; вежественным тираном. Вместе с тем резкие и мстительные обли; чения дочери в адрес матери, отказывавшей ей в эмоциональной близости и подвергавшей публичным унижениям, можно считать своеобразным предвестником разоблачительных мемуаров конца XX века, написанных о различных знаменитостях теми, кто при; нужден был жить в тени их тщательно выстроенного публичного образа. В «Семействе Тальниковых» Наташина мать — тщеславная, распущенная и тираничная жена музыканта. Стоит здесь отметить, что мать самой Панаевой была актрисой. Именно актрисы зачас; тую становятся главной мишенью и удобным прототипом для со; здания образа «плохой матери» в мемуарах их заброшенных и уни; женных детей. По словам одного критика, «образ актрисы служит идеальным способом расквитаться за фундаментальную психоло; гическую неуверенность в подлинности и искренности материн; ской любви»1. Лицемерное поведение Наташиной матери и ее эго; истичная готовность жертвовать благом собственных детей ради возможности выставить себя на публике в желаемом свете причуд;

1 Brauerhoch A. Mixed Emotions: «Mommie Dearest» — Between Melodrama and Horror // Cinema Journal. Fall 1995. Vol. 35 (1). P. 54.

59

ПАМЯТЬ БОЛИ

ливым образом напоминают безобразное поведение известной аме; риканской актрисы Джоан Кроуфорд, описанной в нашумевших мемуарах ее дочери. Озаглавленная «Дражайшая мамочка» (1977), эта книга стала первой в серии «разоблачительных» мемуаров по; добного рода1. Показательно, что в обоих случаях дочери, преда; вая гласности потаенные истории, стремятся расквитаться за трав; мы своего детства, с их запретами, лишениями и публичными унижениями2.

Рассказывая свои потаенные истории, Наташа заступается не только за себя лично, но и за окружающих, хотя сама она никогда не говорит об этом открыто. Все дети в семье страдают от лицеме; рия и деспотизма матери, и их страдания, как в капле воды, отра; жаются в судьбе «новенькой» — четырехлетней сироты по имени Лиза, которую мать, в порыве позерства, решает удочерить. Ната; ша подробно описывает этот неудачный эксперимент:

А жизнь самой Лизы скоро сделалась одинакова с нашей. Мамень; ка сначала брала ее к себе, но девочка сердила ее своими каприза; ми. Наконец, раз она просыпала нечаянно табакерку и получила удар, причем имела случай удостовериться, что не всегда легка рука благодетельницы. И с той поры сирота совсем затерялась между нами, и маменька забыла о ее существовании… Воспитанница не могла видеть своей благодетельницы без ужасу (210)

Как отмечает Наташа, в этот момент ее братья и сестры начи; нают осознавать свою ответственность: Ваня, ее младший брат, берет на себя роль няньки и защитника Лизы. Именно в тот мо; мент, когда дети успешно берут на себя обязанности родителей, всеподавляющая власть их матери начинает ослабевать. Позднее Наташа описывает две драматические сцены, в которых повзрос; левший ребенок покидает безопасный мир детской комнаты и бросает вызов материнской власти. Сначала это делает Миша,

1 Как обобщает Аннет Брауэрхох в своей работе, посвященной фильму, снятому по книге Кристины Кроуфорд «Дражайшая мамочка», «та версия де; талей приватной жизни актрисы, которая была изложена ее дочерью и проти;

воречила официальному имиджу кинозвезды, оказалась весьма популярной»

(Brauerhoch A. Mixed Emotions. P. 54).

2 Более подробный анализ «критического разбора» Наташей поведения ее

матери и описания атмосферы детской как основного фона повествования см.

в: Gheith J., Holmgren B. Art and Prostokvasha. P. 128–144.

60

БЕТ ХОЛМГРЕН. НЕGНАТУРАЛЬНАЯ ШКОЛА

старший из сыновей, решившийся отправиться на войну на Кав; казе, а затем и сама рассказчица. Миша не только отказывается подчиниться матери, но и парирует, используя ее собственные сло; ва: «Не вы ли сами попрекали меня, что я, мерзавец, все ленюсь, что отец с матерью разоряются на меня, — вот я теперь и избавлю вас от расходов!» (212). Пораженная, мать вынуждена отправить сына к отцу для наказания. Сходным образом и сама Наташа, по сути дела, берет верх над своей матерью в словесной дуэли, когда беспри; чинно подобревшая родительница является поздравить Наташу по случаю обручения с состоятельным дворянином. В ответ на поже; лание матери, чтобы Наташин брак был столь же благополучен, как ее собственный, дочь ворчит что;то невнятное в ответ, с безразли; чием реагирует на надутую снисходительность матери и в конце концов, получив благословение матери, отказывается целовать ей руку. Наташа подчеркивает этот судьбоносный шаг (собственный отказ сыграть предписанную ей роль, поцеловав руку матери) и его последствия — испуг ее доброй тетушки, ужас ее зловредной тетуш; ки и радость братьев и сестер Наташи по поводу ее «смелости» (256).

Обнажая подобным образом сущность своей матери, Наташа не выказывает никаких сомнений в оправданности своего сурового приговора. Развенчивая, пародируя, даже открыто высмеивая, сло; ва Наташи разрушают лицемерный образ, выстроенный матерью, а сама Наташа при этом отмечает нарастающую самосознатель; ность своего детского коллектива, способного постоять за себя в противоборстве с матерью. Однако в описаниях приступов ярос; ти собственного отца и связанных с ними эпизодов насилия На; таша не различает и, вероятно, не может различить добро и зло, вину и невиновность. Согласно терминологии Дори Лауб и Нанетт Ауэрхам, подобные эпизоды представляют собой либо «“непрео; долимый” нарратив, в рамках которого автор способен описывать прошлые события, оставаясь по;прежнему погруженным в свои первоначальные переживания», либо они становятся основой «“свидетельского” нарратива, в рамках которого наблюдатель, даже описывая “непреодолимые” события, сохраняет отстранен; ность и перспективное видение». Обе формы нарратива лишают повествователя дееспособности и моральной уверенности1. В по;

1 См.: Vickroy L. Trauma and Survival in Contemporary Fiction. Charlottesville: University of Virginia Press, 2002. Р. 29; см. также: Laub D., Auerhahn N.C. Knowing and Not Knowing Massive Psychic Trauma: Forms of Traumatic Memory // International Journal of Psychoanalysis. 1993. Vol. 74 (2). P. 287–302.

61

ПАМЯТЬ БОЛИ

добных эпизодах ни жертва, ни повествователь не могут исполь; зовать в качестве оружия иронию или взять верх над противником за счет вызывающих слов или поступков. Более того, они изобра; жаются не только беспомощными, но и отчасти виновными в том насилии, которому подвергаются.

При помощи одного из таких эпизодов мы, собственно, и зна; комимся с отцом Наташи, четко обозначающей в своем описании контраст между физически отстраненной тиранией матери и не; управляемой яростью отца: «Мать нас мало ласкала, мало занима; лась нами, зато мы мало от нее и терпели; но свирепость, в кото; рую иногда впадал отец, была для нас слишком ощутительна» (105). Наташа воспринимает и описывает отца как дикого зверя, как чудовище, которое бросается на окружающих, чтобы «утолить свою ярость». В самом первом из этих эпизодов ее пьяный отец превращает игру в истеричную порку своего трехлетнего сына. Через какое;то время Наташа не может больше терпеть и вступа; ется за брата. Рассказывая об этом эпизоде, она оказывается «по; груженной в свои первоначальные переживания», вспоминая в основном патологический характер ярости и нечеловеческое по; ведение отца, его отказ прислушаться к ее мольбам: «То умолкая, то вскрикивая сильней, я старалась заставить его прекратить жес; токую игру, но он, бледный и искаженный от злости, продолжал хлестать ровно и медленно…» (106). «Разлученный» со своей жер; твой, Наташин отец, подобно зверю, кружит по комнате в поис; ках «новой пищи» для своей кровожадности.

На протяжении всего повествования в «Семействе Тальнико; вых» отец Наташи, нелюдимый мизантроп, остается непонятной и неопределенной фигурой. Возникая периодически, он предста; ет немногословным типом, движимым инстинктами и меланхоли; ей, который не столько терроризирует, сколько игнорирует своих детей. Наиболее подробные описания отца, которые предлагает Наташа, только усиливают и углубляют его ассоциации с миром животных: отец оказывается нежным и любящим по отношению к своим собакам и домашним птицам, которые живут вместе с детьми, вынужденными ухаживать за ними. Наташа сухо, как не; что само собой разумеющееся рассказывает, что в восприятии отца дети и животные, по сути, поменялись местами:

С неутолимой заботливостью отца многочисленного семейства родитель наш чистил ноги своим жаворонкам; заметив томность у которой;нибудь из своих собак, вверенных также нашему присмот;

62

БЕТ ХОЛМГРЕН. НЕGНАТУРАЛЬНАЯ ШКОЛА

ру, давал ей шарик из серы, а на другое утро никогда не забывал потребовать от нас отчета: лучше ли собаке? Понятно, что ему уже не оставалось времени ни для чего другого! (135)

Она вспоминает, как они со страхом подчинялись этому стран; ному повелителю животных, принося в качестве дани блох и тара; канов, которыми он кормил своих птиц. Неудивительно, что, забо; лев и лежа в полузабытьи, Наташа видит отца в облике таинственного злодея. Ее фантастическое ночное видение основано на гипербо; лизированном ощущении собственной изолированности и ненуж; ности. Наташа видит, что она сама и ее спящие братья и сестры лежат в могилах, что ее брат превратился в огромного таракана, а когда начинается пожар и дом охватывает пламя, ее отец прихо; дит и запирает детей в их комнате. Несмотря на то что судьбу всех и всего в доме всегда решала только мать, именно отца представ; ляет Наташа в роли зловещего, неумолимого палача.

Сочетание крайней жестокости и крайней нежности отца про; является еще в одном эпизоде, связанном с побоями, хотя в дан; ном случае жертвой оказывается своевольный Миша, самый стар; ший из сыновей. Миша напоминает отца и внешне, и своей любовью к животным; похоже, что из всех детей именно у него сложились самые близкие отношения с отцом. Как бесстрастно отмечает Наташа, эта близость обходится ему дорого: «Он походил немного на отца, который, кажется, питал к нему что;то вроде любви: он больнее его наказывал и чаще с ним говорил» (211). Для того чтобы стать объектом заботы со стороны своего отца, рвуще; муся на Кавказ Мише надо пережить его гнев. Наташа опять от; мечает физиологическую трансформацию отца — его налитые кро; вью глаза, посиневшие губы и трясущиеся руки. В основе отношений детей со своим отцом лежат не слова, но порывы мол; чаливой, несдерживаемой плоти — ее животная ярость и животный страх. Наташа описывает, как вид отцовского лица парализует ее, не давая вмешаться: «Мы стояли за дверьми и едва дышали; я го; това была кинуться к ногам брата и умолять его сказать “да”… Но сил у меня недостало двинуться с места: так страшно казалось нам лицо отца…» (214). Жестокие побои, которые наносит отец люби; мому и непокорному сыну, проходили за закрытыми дверьми, но были услышаны испуганными домочадцами; это производит на них столь глубокое впечатление, что дед лишается дара речи, а добросердечная тетушка становится инвалидом.

63

ПАМЯТЬ БОЛИ

Дав выход своей ярости, но так и не сумев заставить сына от; казаться от военной службы, отец начинает заботиться о нем, за; ходит в детскую, обсуждает с ним его будущие поездки и догова; ривается со знакомым, которому предстоит сопровождать Мишу

вего путешествии. Жестокий, нелюдимый отец выглядит наибо; лее привлекательно в те моменты, когда он возвращается в детс; кую, чтобы поделиться новостями о Мишиных военных похожде; ниях (232), и когда он в одиночестве пытается осмыслить письмо, сообщающее о гибели Миши в бою (233–235). В эти редкие мо; менты он ненадолго возвращается к нормальности, становясь лю; бящим родителем, гордящимся своим сыном и способным лить слезы из;за гибели по крайней мере одного из своих детей.

Эти описания поведения отца — с его перепадами от заботы к жестокости, с Наташиной очевидной неспособностью «считывать» отцовские устремления, с подробными деталями домашнего наси; лия, соучастниками которого становятся все члены семьи, — не могут не тревожить. Еще два эпизода из повести позволяют по; нять реакции самих жертв, их готовность привыкнуть к ужасному. В обоих случаях источниками насилия становятся не сами родите; ли, а другие взрослые, временно исполняющие их функции, пове; дение которых, впрочем, родители прямо или косвенно одобряют.

Поручая своего сына Федю заботе своих родителей и брата, Наташина мать фактически оставляет его в руках душевнобольного садиста и двух беспомощных стариков. Федин дядя настолько за; пугивает мальчика, что тот начинает заикаться и, по прямодушно; му выражению сестры, превращается в юродивого. Наташин рас; сказ о систематическом избиении Феди особенно страшен тем, что

внем подчеркивается сотрудничество мальчика со своим мучите; лем и «нормализация» такого положения вещей. Поначалу Федя и его бабушка ищут способы избежать «наказания» или смягчить его. Осознав, что такие попытки способны лишь ожесточить дядю и усилить побои, они впадают в нездоровое смирение. Наташа пред; ставляет читателям «свидетельское повествование», сопровожда; емое диалогом и ужасающе подробными наблюдениями:

—Вот тебе, Федя, хорошая розга, — говорила бабушка.

—Что вы, бабушка? — возражал внук и с испугом отбрасывал жи; денький прут, чтобы избегнуть соблазна.

—Ну так вот…

—Нет уж, бабушка, оставьте! Я сам выберу; вы мне даете все жи; денькие да сухие…

64