ushakin_c_sost_trubina_e_sost_travma_punkty

ФРАНСУАЗА ДАВУАН, ЖАНGМАКС ГОДИЙЕР. ИСТОРИЯ...

Множественное тело: инстанция леди

Такое тело подчиняется закону, форме: «Пока смерть не разлучит нас». Неявное обещание, соединяющее этих детей, находит хорошее применение их качествам, но на этом не останавливается. В осно; ве этого отбора лежат вовсе не индивидуальные заслуги, модели идеального работника или выверенные планы;структуры органи; зации. Однако же его эффективность превосходит все ожидания. Столкнувшись с такой тотальной энергией, вроде той, что убива; ет сатори, Анна Фрейд была изумлена. Как и мы — в присутствии пациентов, которые плохо приспособлены к нормальному миру, но великолепно — к ситуациям опасности. Таковы все пациенты, о которых идет здесь речь. Они вынуждены иметь дело с бредовым, постоянно изменяющимся миром. Обреченные на невзгоды, из; можденные необходимостью пытаться делать что;то, в своем кру; гу они осознали, что ни от кого ничего ждать не стоит. Они натре; нировались различать за словами намерения и действовать с практическим знанием, что может быть мобилизовано в любой момент. Способные немедленно проанализировать все стороны абсурдной ситуации, эти дети проявляли особенную стойкость, когда дело доходило до примиряющих идеологий, даже отмечен; ных психоанализом, с помощью которых их пытались убаюкать в гостеприимной Англии. Они оставались мобилизованными, по; добно ветеранам всех войн. Они были живым воплощением прин; ципов Сэлмона: близость, безотлагательность, уверенность, про; стота. Крепость объединяющей их связи, с нашей точки зрения, основывалась на измерении уверенности. Но в чем, в конце кон; цов, могут быть уверены люди, когда им не во что верить?

Отказ от притворства, прямой доступ к сути ситуаций и снятие завесы со слабости взрослых освобождает энергию, которая обычно подавляется. Мы уже отмечали то, как прорываются границы тела в экстремальных ситуациях, сопровождающих состояние неистовства и яростную эйфорию бесшабашных. Когда твой компаньон — смерть, твоя Леди, соблазненная и окликнутая, ты хорошо знаешь, кто она такая — та, что тебя ждет. Она часть твоей жизни. Мы задумываемся, не Леди ли Смерть скрепляет данное нами слово. «Пока смерть не разлучит нас», как мы видели, — это не то же самое, что «Да здрав; ствует смерть!». Здесь нет места могильной зачарованности.

145

ПАМЯТЬ БОЛИ

Связующая их смерть — это мать, мать памятников мертвым или мать, сошедшая с ума от горя1, которую они покинули и ко; торая хранит их, оставаясь дома. Она функционирует как женская сущность, к которой взывают все раненые на всех полях сражений мира. К ней они обращаются в речах, ее следы находят потом в их карманах: неотправленные письма. Неясно, достигнут ли адреса; та конверты, на которых после битвы благостно напишут имена семей, крестных матерей, невест. Ведь настоящий адрес — не ро; дина, а Мать Земля2, ради которой и на которой они сражаются; та, которая остается убежищем, в которое они вжимаются, та, ко; торая их похоронит.

В этих обстоятельствах Имя Отца, постулированное Лаканом как гарантия символического, рассыпается в прах, а инстанция, гарантирующая преемственность имен, более не функционирует. Кроме того, Имя Отца — это вовсе не синоним «папы». В разных

1 См. также обратную ситуацию: в конце Первой мировой войны сумасшед; шая мать рыщет по окрестностям, развешивая на ветвях хлеб, банкноты и пись; ма. Она ищет сына, исчезнувшего рядового войск врага, так как она живет в Лотарингии, ставшей немецкой во время франко;прусской войны 1870 года. Ее встреча с несколькими молодыми французскими солдатами, только что одер;

жавшими победу, очень трогает: «Рукой, все еще держащей банкноты, она очер;

тила в воздухе широкую линию, означающую всю окружающую лес местность.

А так как эти молодые люди уже догадались, что ум ее был потревожен, кто;

то начал смеяться, а кто;то пожалел ее. Один сказал, оглядываясь: “Она сумас;

шедшая!” — а другой приглушенно ответил: “Заткнись! Ничего нет плохого в

том, чтобы быть сумасшедшим в душе!” “Тихо, все вы, — закричал Прунье. —

Дайте ей сказать. Разве вы не видите, что она — мать!” Мари Балтюс помоло;

дела. Ее бледные губы порозовели. Надежда, ее частый спутник, вернулась и

помогала ей. “Умоляю, вы ведь солдаты, как и он, скажите мне, что вы знаете о пропавших без вести, которые вернулись домой?”» (Bazin R. Baltus le Lorrain.

Paris: Calmann;Levy, 1926).

2 «Земля! Земля! Земля!.. У тебя есть складки, и впадины, и ложбинки, в

которые можно залечь с разбега и забиться, как крот! Земля! Когда мы корчи;

лись в предсмертной тоске, под всплесками несущего уничтожение огня, под

леденящий душу вой взрывов, ты вновь дарила нам жизнь, вливала ее в нас могучей встречной струей! Смятение обезумевших живых существ, которых чуть было не разорвало на клочки, передавалось тебе, и мы чувствовали в на; ших руках твои ответные токи, и вцеплялись еще крепче в тебя пальцами, и

безмолвно, боязливо радуясь еще одной пережитой минуте, впивались в тебя

глазами» (Ремарк Э. М. На Западном фронте без перемен. М., 1988. С. 44). Эрих

Мария Крамер (1898–1970), взявший себе псевдоним Ремарк, родился в Осна;

брюке (Германия) и сражался в окопах Первой мировой войны. Эмигрировал

в США, когда Гитлер пришел к власти, и получил гражданство в 1947 году.

146

ФРАНСУАЗА ДАВУАН, ЖАНGМАКС ГОДИЙЕР. ИСТОРИЯ...

культурах это может быть имя клана, тотема, камня, в поклоняю; щихся животным обществах — животного, в матримониальных обществах — имя, завещанное женщинам. Во всех обществах, ког; да рушатся основания символического порядка преемственности, для простого выживания требуется иная инстанция другости: от; клик, пусть даже самый минимальный, на крик; отражение, пусть самое смутное, в чьем;то взоре, когда зеркала уже не в состоянии ничего произвести в ответ. Это была та инстанция символическо; го прибежища, к которой взывали на всех полях сражений наши раненые деды и отцы: «Мама!»

Множественное тело с предками

Таково начало речи, связывавшее детей Терезина в том, что мы называем нелепым переносом — единственной вещью, благодаря которой они выжили перед лицом сумасшествия обстоятельств. Доказательство — в том, что обещание «пока смерть не разлучит нас» потихоньку уступило место другой, более многообещающей цепи слов. Анна Фрейд заметила, что взаимная связь детей стала ослабевать и что они становились более индивидуализированны; ми по мере того, как учили английский язык — не так, как учат в школе, но в переносе на их терапевта, заменившего собой посте; пенно множественное тело. Но опасности таились и тут.

Рискуя оказаться в новом одиночестве, дети прошли через очень серьезную фазу, которую можно назвать регрессией. Здесь также мы можем вообразить, насколько непросто было их няням. Казалось, что прежняя неуязвимость неожиданно сменилась на младенчество, зависимое и опасно уязвимое по отношению ко всем инфекциям. Няни даже опасались за жизнь детей — на этот раз вина лежала бы на них. Казалось, что дети должны были теперь пройти все пропущенные ими стадии роста, расплачиваясь утра; той своей сверхъестественной силы за простое восстановление границ, преждевременно разрушенных жестокостью.

Среди наших пациентов есть дети героев и дети героических детей. Когда возвращающимся к нормальной жизни героям не удается заплатить выкуп за свою чрезмерную силу, их потомки на наших глазах выказывают слабость, какую не позволено было про; являть их предкам. Вот почему нам случается поздравлять наших

147

ПАМЯТЬ БОЛИ

больных, заболевших физиологическим заболеванием, ратифици; руя обязательные на их пути вехи: «Наконец;то реальная болезнь!» Мы приветствуем ее как друга, как союзника, говорящего с нами из;под панциря, ставшего чересчур тяжелым, намечая новые гра; ницы тела и контуры отвечающего им ухода.

Эти пациенты приходят к аналитику, словно старые дети, об; разовавшие множественное тело с воевавшими в последних вой; нах. И как субъекты, способные выразить себя в словах и текстах, случись им встретиться с аналитиком, история которого ждет их на поле боя. В «Другом мире» романистка Пэт Баркер1 описывает современного мужчину, который видит, что его дети захвачены отцеубийственной войной, напоминающей кошмары его деда. Дожив до ста одного года, ветеран войны 1914 года каждую ночь проживает заново свой поход по грязи Арденн, чтобы прикончить своего собственного брата, орущего на колючей проволоке в смер; тельной агонии, с вываленными кишками.

Хотя литература им по достоинству не воздала, наши отцы тоже каждую ночь переживали заново свою последнюю войну в кошма; рах и рукопашных боях. Почему, задавались они иногда вопросом, разве память старцев не только о приятном? Почему все время эти кошмары? Несомненно, для того, чтобы сохранить преемствен; ность и передать нечто из своего опыта своим внукам, пропустив при этом промежуточное поколение — нас.

Так образуется множественное тело — между детьми сегодняш; ними и старыми детьми, ушедшими на войну под взглядом равно; душного мира, чтобы затем вернуться с грузом чрезмерных лет на своих плечах. Записи, выстроившиеся в старых тетрадках из кож; заменителя, ждут смерти своих авторов, чтобы потомки могли их расшифровать. Эти рукописи с выцветшими чернилами иногда пытаются установить связь сквозь время между этими молодыми людьми, слишком много узнавшими о Реальном, и этим конкрет; ным потомком. Кто;то рассчитывает найти там секреты, сенса;

1 Английская писательница, в 1995 году получившая премию Букера за последнюю часть трилогии о Первой мировой войне «Восстановление» — «Призрачна дорога». В «Другом мире» (2000) Баркер описывает последствия

пережитого участниками Первой мировой войны насилия для последующих

поколений. Она ратует за благотворность для семейной жизни открытости в от; ношениях, пусть это даже сопряжено с признанием неизбежности насилия — как внешнего, на которое мир обрекает людей, так и таящегося внутри каждо; го из нас, в работе памяти и совладании с утратой. — Прим. пер.

148

ФРАНСУАЗА ДАВУАН, ЖАНGМАКС ГОДИЙЕР. ИСТОРИЯ...

ционные поступки. Но каждая страница жизни узника отмечена го; лодом; хотя каждый день похож на предыдущий, никто не знает, на что будет похоже завтра. Самое главное — чтобы выжил боевой то; варищ, которому нужны уход и пища… если только их не разлучат.

Когда один из них, скорее неохотно, приходит к аналитику, он делает это сначала от своего имени, а потом вместо других, остав; ленных страдать в цепи поколений*. Кризис, что приводит его к аналитику, охватывает теперешнее поле травматизации предков.

Первое слово терапевта равняется тому «Да», что услышали и Гильда1 и, на самом деле, Синий Цветок, хотя аналитик его и не произносил. Аналитик встал рядом с батареей не для того, чтобы скоротать время и выполнить свой долг, но в силу доверия, родив; шегося из осанки и достоинства этой женщины. Это первое «Да» аналитика есть первичное утверждение, на самом деле превосхо; дящее суждение о существовании, о котором мы говорили, и от; крывающее поле речи: «Да, что;то случилось, что;то случилось с тобой; это не просто выдумки; и то, что ты демонстрируешь, — это единственный способ выразить свое свидетельство очевидца. Нет, эти события — не причина твоего состояния, они — предмет тво; его расследования».

Что санкционирует это «Да»? Аналитики очень сдержанны в отношении того источника, который дает в них жизнь надежде таких пациентов.

Мы не выбираем того, кто скажет «Да, я жду тебя»

Марио Изотти2 , миланский психоаналитик, описывает имен; но такое страшное начало. Вся история начинается с «Да», пробу; дившего мертвых. Вызванный утром, чтобы поставить диагноз пациентке, не реагирующей ни на какое лечение, Изотти действи; тельно находит ее неизлечимой, исходя из того, что она собой представляет, зажатая в угол, без признаков какой бы то ни было реакции. Ночью он пробуждается в уверенности, что пациентка —

*Laisses en souffrance («оставленных в бездействии») буквально переводится

сфранцузского как «оставленных в страдании».

1 Одна из пациенток, чей случай стал основой для книги. — Прим. пер. 2 См.: Isotti M. Amore Mio Nemico. Milan: Rizzoli, 1978.

149

ПАМЯТЬ БОЛИ

в смертельной опасности. Он немедленно звонит директору лечеб; ницы, они спешат к постели женщины, которая так сильно его испугала, и обнаруживают, что та впала в кому, проглотив лекар; ство, которое она какое;то время хранила в тайне. Так началась психоаналитическая работа; подобная усилиям Сизифа, она про; должается многие годы, сначала в лечебнице, затем вне ее. В кон; це анализа пациентка становится художницей в Париже.

Мы ничего не знаем о сумасшедшей причине, побуждающей Изотти повторять это «Да» всякий раз, когда сумасшествие пациен; тки вновь и вновь заставляет его начинать свой психоаналитичес; кий путь с нуля. Согласно ритму непосредственности психотичес; ких переносов, постоянного приращения прогрессивных изменений не бывает никогда. Как если бы для того, чтобы извлечь для анали; за очередной «кусок Реального»1 из зоны бедствия, в переносе все должно быть приведено в первоначальное состояние, опять подвер; гнуто риску на грани жизни и смерти. Фактически поразительные серии рецидивов всегда ведут к той точке, где пациента ждет ана; литик, вынужденный повторить свое «Да». Иногда Изотти расска; зывает пациентке свои сны, возникшие в ходе переноса.

Вконце анализа пациентка суммирует в его честь проведенные сеансы вместе со всеми ключевыми моментами, что стали реша; ющими для новых сочленений. Она безупречно их зафиксирова; ла и использовала как рычаги в то время, когда она страдала ма; нией, а аналитик был убежден, что произносимое им до нее не доходит, в особенности слова о его снах и впечатлениях, оставлен; ных этим впечатляющим сумасшествием. Но Изотти ничего нам не говорит о той частице сюрреальности, которая привлекла его к подобной встрече и которая побудила пациентку ждать случая рас; платы. Постараемся объяснить и исследовать это.

Вкачестве переноса переплетенные части Реального (Платон, Теэтет, 202b) не ведают ритма схоластического или институцио; нального прогресса. Пациент остается единственным судьей в этой оценке. Как сказал Мартин Куперман2 в одном из своих афориз;

1 «Истинное Реальное предполагает отсутствие закона. У Реального нет

порядка. Вот что я имею в виду, говоря, что единственное, что мне, возможно,

удастся однажды выразить для вас, это то, что я назвал фрагментом Реально; го» (Lacan J. Le Sinthome (consacre а` J. Joyce) // Ornicar. 1977. P. 11).

2 Американский психоаналитик (1914–2006), сотрудничавший с Эриком Эриксоном, изучавший сложности понимания пациентов и разработавший понятие «процессы поражения», фиксирующее динамику психоаналитических

150

ФРАНСУАЗА ДАВУАН, ЖАНGМАКС ГОДИЙЕР. ИСТОРИЯ...

мов, психоанализ продолжается две недели, но чтобы подойти к ним, требуется два года, в течение которых будет неясно, кто же, собственно, является психоаналитиком. Узлы, переплетения, из которых и состоит психоанализ, складываются только тогда, ког; да психоаналитик готов. Это событие может произойти в неотлож; ности первоначального столкновения, но может потребовать и годы. Может даже случиться, что годы спустя пациент возвраща; ется, чтобы увидеть прогресс, который мог сделать аналитик; ины; ми словами, посмотреть на то, как за прошедшее время под воз; действием других пациентов аналитик пришел к осознанию тех моментов в его собственной истории, под влиянием которых он находится и на которые он может опереться в процессе переноса.

Тоннель, ожидающий Луизу и ее аналитика

Луиза, одна из первых пациенток аналитика, пришла навестить ее через двадцать лет. На первой стадии она, безусловно, не обнару; жила того, что «ее ожидало». Однако в то время она была в состо; янии облечь в слова историю войны и травмы в той мере, чтобы жизнь ее не замерла. Несмотря на свою милосердную нейтраль; ность, аналитик не полностью присоединилась к ней в противосто; янии Реальному. Когда пациентка вернулась, ее волосы начали се; деть, как и волосы аналитика. Ей нравилась жизнь, что она вела, занимаясь живописью в городе неподалеку от Парижа, живя со вто; рым мужем — искусным умельцем — в большом доме, где у обоих были свои мастерские. Детей у них не было, но в их доме часто го; стили племянники и племянницы. Они с мужем планировали вер; нуться в ее родную провинцию, где ее семья жила с давних пор.

Пациентка в действительности вернулась к аналитику с конк; ретным вопросом, касающимся ее брата. Постоянный источник забот для своих братьев и сестер, он жил как отверженный. Его пристрастия приводили его в ряд лечебных учреждений, каждое из которых он вынужден был покинуть, так как спекулировал пси; хостимуляторами. Аналитик вспомнила, что из всех ее братьев и

сессий, которые иногда сопровождаются саботажем сессий со стороны паци;

ентов и аналитиков, предпринимаемым для демонстрации ими необходимос;

ти друг в друге. — Прим. пер.

151

ПАМЯТЬ БОЛИ

сестер Луиза чувствовала себя особенно ответственной за этого брата. Когда родители умерли, рассказала Луиза, она устроила бра; та в лечебницу неподалеку от ее дома, чтобы удобнее было наве; щать и принимать его, когда ему разрешали отлучаться. Теперь ей надо было принять решение, получив совет аналитика. Брата со; бирались лечить электрошоком, и ей сказали в лечебнице, что — в приемлемой форме — это стало общим и эффективным вариан; том лечения. Она не могла вынести идею электрошока, который для нее был эквивалентен промыванию мозгов: «Вы понимаете, после всего, через что прошли наши родители! Я хочу, чтобы его отпустили и чтобы он стал жить со мной. Мне нужны ваши совет и ваша помощь».

Когда они с братом были детьми, их матери — после множе; ственных эпилептических припадков — была сделана операция на мозге. Им сказали, что припадки начались, когда отец вернулся из лагерей неузнаваемым, как и все выжившие. Отец — гордость ста; рого рода в их провинции — был героем Сопротивления, когда его отправили в концентрационный лагерь. Он вернулся назад в кон; це войны с памяткой — зарисовками лагерной жизни, сделанны; ми другим узником, умершим в том лагере. В начале психоанали; за Луиза много говорила об этих рисунках, что висели на стенах родительского дома: бессловесные образы жестокости депортации, преследовавшие ее в детстве. Не говоря ни слова, отец заставил их разделить с ним лагерную повседневность. Отец часто говорил сыну, уже тогда испытывавшему трудности, что тот закончит жизнь за решеткой. Теперь, в пятьдесят лет, Луиза хотела предотвратить этот исход.

В этот момент аналитику живо почудилось нечто, что уже од; нажды овладело ею после первой сессии, но было тогда отброше; но как полностью субъективное и не отвечавшее сложившемуся у нее в то время подходу. Она ничего об этом не сказала, но это были запах старых камней и образ средневековой темницы в замке Шинон, ассоциировавшиеся у нее в противовес всем историчес; ким фактам с заключением Жанны д’Арк1. Когда это обонятель;

1 Жанна д’Арк действительно впервые встретила короля Карла VII в замке

Шинон, посреди крошечного королевства, оставленного ему в ходе войны с

англичанами: она узнала его в толпе придворных, когда он намеренно оделся

неотличимо от остальных, чтобы испытать Девственницу. Аналитик оставалась

под впечатлением от вырезанной в скале темницы замка, которую она посетила

ребенком, хотя Жанну д’Арк никогда в ней не держали.

152

ФРАНСУАЗА ДАВУАН, ЖАНGМАКС ГОДИЙЕР. ИСТОРИЯ...

ное ощущение уступило место милосердной нейтральности, психо; анализ и начался. На этот раз, когда не использованное ею прежде расщепленное ощущение вернулось без видимой причины, анали; тик призналась Луизе, что за это время она тоже продвинулась впе; ред. С тех пор она стала сильнее интересоваться войной, которая даже стала ее коньком. Луиза спросила о причине. Аналитик без обиняков ответила, что ее пациенты побудили ее осознать, что она тоже родилась во время войны, что она появилась на свет чуть ли не в тюрьме, куда ее мать посадили немцы1. Сегодня все эти тюрь; мы побудили ее рассказать историю детей Терезина так, чтобы до; нести то, что аналитик и пациент — дети войны, встретившиеся в этой комнате, — могли оставаться на этой общей почве, чтобы пред; ставить Луизу хлопочущей об освобождении брата и забирающей его к себе. Аналитик предложила Луизе регулярно приходить к ней и обещала ей помочь. Продолжая в том же ключе, она рассказала Луизе о принципах военной психиатрии. Когда пациентка ушла, аналитик упрекнула себя, что ей снова не удалось держать язык за зубами в соответствии с правилами профессии.

Луиза поговорила с братом об этих встречах с аналитиком и о ее планах. Она устроила для него отдельную квартиру в пристрой; ке к ее дому и поставила брату условие: не пить, не использовать наркотики и содержать квартиру в порядке. Диагноз и лечение ушли на второй план. Она даже посмела рассказать брату о своем озарении: ей всегда казалось, что отец именно ему, своему сыну, передал из лагеря ощущение ограниченного горизонта.

В ходе сессий аналитик узнала, что после нескольких попыток побега брат слово сдержал. Для него нашлась работа в студии мужа Луизы, квартиру он содержал в порядке. Они говорили о своем отце, который так и не бросил всех своих лагерных привычек и продолжал, например, вести себя как заключенный — держась крайне близко к остальным, сохраняя при этом молчание. Как если бы границы между людьми должны были быть стерты, что; бы устоять перед невзгодами, что могли обрушиться на них в лю; бой момент. «Может, отец в каком;то смысле предал собственно; го сына, оставив его в одиночестве посреди этого молчания?» — спросила однажды Луиза. Аналитик сочла слово «предательство»

1 Отсюда, возможно, и происходил странно явственный запах камней в

камере во время первого посещения Луизы. То есть вновь, когда «рты молчат»,

камни говорят.

153

ПАМЯТЬ БОЛИ

чрезмерно сильным. Но это напомнило ей о том, как Джонатан Шей1 определяет травматизацию, и она процитировала это в сво; ем ответе: «Автор книги “Ахилл во Вьетнаме”, конечно, связыва; ет травму греческого воина или американского ветерана войны с ужасами войны, но в особенности — с предательством со стороны его родного народа».

Тогда Луиза упомянула деталь, о которой раньше не говорила. Ее отец был предан другом, открывшим перед ним дверь машины, в которой ждали члены милиции — французской полувоенной орга; низации, сотрудничавшей с немцами. Убежденный, что он направ; ляется на секретное собрание членов Сопротивления, отец, не ве; дая того, был арестован и позднее депортирован. Его друг реабилитировал себя блестящей политической карьерой после войны. Отец рассказал ей об этом незадолго до смерти и попросил никому об этом не говорить: «Зачем это снова раздувать?»

Аналитик часто слышала это выражение от своего собственного отца в связи с военным временем. С этим все и было связано. Не; ясным оставалось лишь то, достаточно ли молчания дочерей для того, чтобы предательство осталось неизвестным. Когда рты мол; чат, говорят вещи. Как мы видели, это один из лейтмотивов нашей работы.

Однажды Луиза заметила у аналитика книгу, называвшуюся «Тоннель»2, которую аналитик решила прочитать. Книга была у нее дома, прямо перед глазами, по меньшей мере лет десять. «Как вы ее нашли?» — спросила внезапно Луиза. Удивившись вопросу, аналитик бездумно ответила, что эту книгу дал ее отцу его брат, дядя Эмиль, депортированный во время войны. Когда его спраши; вали об этом, Эмиль, как и отец Луизы, ничего не отвечал. Одна; ко однажды он дал брату эту только что опубликованную книгу:

1Американский военный психиатр, работающий над проблемой лечения

ипредотвращения психологических и моральных травм у военных профессио;

налов. В 2002 году, после упомянутой в тексте книги (Shay J. Achilles in Vietnam: Combat Trauma and the Undoing of Character. NY: Atheneum, 1994), выпустил книгу «Одиссей в Америке: боевая травма и испытания возвращения домой» (Odysseus in America: Combat Trauma and the Trials of Homecoming. NY: Scribner, 2002).

В обеих Шей сопоставляет мудрость древнего эпоса и античной философии и

рассказы ветеранов современных войн, пытаясь, через связь драмы и травмы, объяснить сложности посттравматического расстройства, усугубляемого невоз; можностью найти себе применение в мирной жизни. — Прим. пер.

2 Lacaze A. Le tunnel. Paris: Julliard, 1978.

154