ushakin_c_sost_trubina_e_sost_travma_punkty

ФРАНСУАЗА ДАВУАН, ЖАНGМАКС ГОДИЙЕР. ИСТОРИЯ...

Для нас реальные истоки любого психоаналитического подхода к травме лежат в бараках на поле боя. Наш культурный багаж, как и опыт конкретных случаев, убедил нас в том, что проблема травмы всегда трансдисциплинарна и транскультурна, отсюда — наш ин; терес к литературе, эпосу, философии, а также к тем поискам от; ветов на сходные вопросы, которые были предприняты в рамках других культур. В «Истории после травмы» также нашлось место и урокам, которые мы получили в ходе зарубежных встреч, урокам, часто выходящим за пределы ожидаемого. Таково краткое изложе; ние направления, в котором двигалась наша книга — от принци; пов военной психиатрии, разработанных Т.У. Сэлмоном1, до мето; да «вслушивания в замороженные слова» (Франсуа Рабле), — следуя ритму кратких клинических моментов, представляющих ра; боту самих пациентов в нашем соисследовании.

Предвосхищение: надежность другого Разговор травмы с травмой2

В мирное время вырезанные уроки истории ждут нас за углом сумасшествия. В создаваемой таким образом вселенной хаоса бли# зость к месту сражения задает координаты возможного простран;

простота. Использовалась армиями США и Великобритании во время Второй мировой войны для возвращения солдат в строй. Отмечена фундаментальной неясностью: применяется ли она ради пострадавших индивидов или служит интересам военных. — Прим. пер.

1 Томас Сэлмон (1876–1927) служил главным психиатром в американском

экспедиционном корпусе в Европе, участвовавшем в боевых действиях на За; падном фронте во время Первой мировой войны. Опираясь на опыт британс; ких коллег, разработал специальный план нейропсихиатрического лечения американских солдат на поле боя, предусматривавший включение опытных

психиатров;консультантов в штат каждой дивизии, устройство отделений для психических больных в полевых госпиталях и т.д. Солдат, госпитализирован;

ных по психиатрическим показаниям, лечили максимально близко к линии фронта с помощью хорошего питания, отдыха, трудовой терапии. Штат госпи;

талей и сама атмосфера терапии были призваны вселить в больных надежду на

скорое возвращение в строй. Домой в США посылались только больные пси; хозом. После Первой мировой войны Сэлмон стал в США одной из ключевых

фигур в организации специализированного психиатрического лечения для ве; теранов войны. — Прим. пер.

2 В названии есть отсылка к передачам радио Лондона, которые тайно слу;

шали французы после обращения генерала Де Голля к нации 18 июня 1940 года и которые начинались словами: «Это Лондон. Француз говорит с французами».

135

ПАМЯТЬ БОЛИ

ства, а безотлагательность образует особое измерение времени. С уверенностью, третьим принципом Сэлмона, мы подходим к символическому измерению другости. Дело в том, что сумасше; ствие может быть определено как состояние, на которое некому ответить. В самом деле, кто мог бы взять на себя ответственность за отвержения, отрицания, предательства, стирание следов и ис; чезновения границ? Только тоталитарный другой, для которого другость сведена к подчинению, — другими словами, только дру; гой без подлинной другости.

Слово «уверенность» определенно не относится к отсрочкам, столь знакомым по аналитической практике, в которой дела все; гда откладываются на завтра и на каждом сеансе разговор начина; ется сызнова. Напротив, термин выражает веру в жизнь, когда жизни запрещено появляться на горизонте. Он намечает контуры другости, которая ждет — ждет вопреки всем ожиданиям, всей логике, всему здравому смыслу. В военное время термин относит; ся к тем другим, которые верят, что их раненый товарищ вернется в строй, рассчитывая на дружбу, не имеющую цены. И эта новая верность будет главной и единственной ценностью: терапон1 на; ходится среди них самих.

Логически рассуждая, раненый солдат или сумасшедший, на; пичканный успокоительными, должны быть отправлены домой, чтобы забыть «все это»: надо иметь человеческое сострадание, как говорится. Но когда зеркала разбиты и дьявол волочится следом, возвращение домой не всегда происходит в человеческом измере; нии. Все, что обещало искренность, испарилось без следа, а окру; жающие оказались реальными не более, чем маски. Когда ты вер; нулся домой, чей сочувствующий или презрительный взгляд ты можешь сравнить со взглядами тех, кто помог тебе выжить, тех, кого ты оставил позади как двойников, как альтер эго, тех, кто верят, что ты выживешь, даже если их уже нет на этом свете, тех, кто жаждут, чтобы ты жил, сильнее самого тебя? И наоборот.

Уверенность — это ожидание того, что, когда ты совсем выбь; ешься из сил, другой придет тебе на смену, тот самый другой, на которого ты можешь положиться как на себя самого и даже боль; ше; тот другой, кто накормит и успокоит тебя. Еда, питье, сон: жизненные нужды — единственное, что имеет значение, но без

1 Слуга, помощник (греч.), в данном случае — способствующий исцелению. «Терапия» и «терапевт» происходят от этого слова. — Прим. пер.

136

ФРАНСУАЗА ДАВУАН, ЖАНGМАКС ГОДИЙЕР. ИСТОРИЯ...

лица, жеста и взгляда они останутся лишь механической кормеж; кой. Вода или картофельные очистки, которые спасут твою жизнь; глаза, что крикнут тебе «Ложись!», когда грозит внезапная опас; ность; тепло спины соседа (хотя в нормальное;то время такая бли; зость была бы непереносима): все выжившие свидетельствуют о невозможности выжить в одиночку1, без другого, реального или, если необходимо, воображенного. Наши родители никогда не за; будут того неизвестного, который тайно помог тебе пересечь гра; ницу; того безымянного человека, которого ты никогда больше не увидишь и который спас твою жизнь кивком головы; или того, кто предупредил тебя об опасности, послав измятый клочок бумаги; того, о ком ты не знаешь ничего и от кого ты ничего не ждешь в обычные времена.

Мы назвали такую другость «множественным телом», солидар; ностью, которую Фолкнер сравнивает с солидарностью личинок в головке сыра, когда «древняя как мир, живущая лишь чувствами недреманная плоть, для которой нет разницы между отчаянием и победой»2, прочесывает окрестности, чтобы выжить. В конце кон; цов личинки, превратившись в насекомых — иногда незаметных, иногда прекрасных, — улетят. Мы говорим здесь о них на основе опыта: наши пациенты привели нас к тому, что, став частью этого множественного тела, мы уже близки к возможности улететь, близ; ки к полету и свободе; свободе речи прежде всего.

Синий цветок3 : свобода речи

В общей комнате той первой психиатрической лечебницы, в ко; торой мы начали работать, хронически немая пациентка стояла, бывало, около батареи отопления, всегда той же самой. Это был типичный приют в Cеверной Франции, расположенный в окрес; тностях бывшего аббатства, недалеко от фронта и кладбищ после;

1 Delbo C. Auschwitz et apres` . I. Aucun de nous ne reviendra. Paris: Editions de

Minuit, 1970.

2 Фолкнер У. Авессалом, Авессалом! / Пер. М. Беккер. М.: Гудьял;пресс, 2001. С. 303.

3 Во французском языке у выражения «синий цветок» есть коннотация невинности, наивности.

137

ПАМЯТЬ БОЛИ

дней войны. Аналитик стал присоединяться к ней каждую неделю: он вставал рядом с ней, спиной к стене, и вслух описывал ей то, что происходило в комнате, а иногда — просто то, что было у него на уме. Этот ничего не значащий разговор, адресованный женщи; не, но как бы с самим собой (поскольку она ничего не говорила), привел к тому, что спустя год, в ничем не примечательный день жизни этой лечебницы, она начала говорить и рассказала историю, как если бы она случилась вчера.

Шла война. И однажды она пошла по следам своей матери — к укреплениям небольшого города, где они жили. Она застала мать стремительно покидающей немецкого солдата. Вернувшись домой, мать подняла юбку, надетую на голое тело, и закричала изумлен; ной дочери: «Хочешь знать, что я там делаю? Ну, смотри!» В этот момент маленькая девочка уничтожила в себе личность, прожив до сорока лет не взрослея.

Позже она спокойно объяснила аналитику, что побудило ее за; говорить: «В тот день, когда вы прошли передо мной, я услышала “Да” с большой буквы1 и поняла, что я могу говорить с вами». Ана; литик, конечно, ничего такого не говорил, он лишь с эксцентричес; ким упорством становился рядом с ней, привлеченный ее достоин; ством и взглядом — детским, с широко раскрытыми глазами.

Первый рассказ возник — в манере барокко — из волн канала, в который девочка бросилась когда;то. Рыбы удивились, увидев ее тонущей. Водоросли раскрылись ей навстречу. Потом моряк с «Пришлось задуматься» прыгнул в воду и спас ее, вытащил на бе; рег канала и усадил рядом с грибом. Не сразу аналитик, удивлен; ный не меньше рыбы, понял, что «Пришлось задуматься» — это название баржи, причаленной недалеко от шлюза, с которым уп; равлялась ее мать, пока отец был на фронте, что «грибом» моряки называли причальный столб, швартовную тумбу (bitte)2, и что этот

1 Аналитик никогда не был столь близок к твердости Bejahung, первично;

му утверждению, ожидающему слова другого.

2 Во французском языке bitte — точный омоним bite, означающего на сленге

пенис. (Этот вид омонимии, отделенной от смысла, — одна из характеристик означающего по Соссюру и по Лакану.) Более того, в воображении фалличес; кая форма причального столба немедленно вызывает ассоциацию с эрегирован; ными мужскими гениталиями. Можно подумать о том узле, который сплетает

воедино неназванные Реальные гениталии немца; отца пациентки, сражающе; гося на фронте и преданного в тылу; грибообразную тумбу, к которой пришвар; товалась баржа спасителя; «задумчивость», спасшую жизнь девочке; аналити;

138

ФРАНСУАЗА ДАВУАН, ЖАНGМАКС ГОДИЙЕР. ИСТОРИЯ...

матрос с баржи, вне сомнения, был последним человеком, дей; ствительно подумавшим о ней и ее выживании.

Фраза «Пришлось задуматься» может обозначать пространство мечтаний, но может также и описывать наличие здравого ума у человека, прыгнувшего в воду, чтобы спасти жизнь пациентки1, в девять лет отроду решившей покончить с собою. Не зная того, аналитик открыл ей свои мысли, желая, чтобы она возродилась к речи. Между Реальным проституции ее матери и тем молчанием, в которое она завернулась как субъект, найдя пристанище в един; ственно оставшейся ей позе достоинства, неся свою немую служ; бу около батареи, оформилось нечто вроде сюрреалистического коллажа: конкретные слова, желания, тела и вещи воссоздали взрыв мира — не отрицая его — и дали возможность субъекту речи вернуться к жизни.

Между Реальным пенисом немца и означающим отцовства эк; лектический гриб стал тем основанием, к которому пришвартовал; ся этот набор смыслов, сколь неожиданных, столь и незаменимых. Иногда вдоль французских каналов растут слова;вещи и умудря; ются при всей своей незаметности воплотить первоначальные ме; тафоры, без которых язык умер бы в глубинах словарей. На север; ном диалекте в имени этой женщины было напоминание о Синем Цветке.

Во время Первой мировой войны сюрреалисты практиковали создание такого типа пространства;времени, нередко вдохновлен; ные женщинами: Надя и Бретон, Эме и Лакан, Лаура и Батай2.

ка, стоящего рядом с ней, и фаллос, это означающее желания или мечты: же;

лания, чтобы она жила и говорила, и мечты аналитика стать отцом. По Лака; ну: «Фаллос — это привилегированное означающее той отметки, в которой роль логоса соединяется с приходом желания» (см.: Lacan J. Ecrits. A Selection / Trans.

A.Sheridan. NY: Norton, 1977. P. 287).

1 Место действия этой истории напоминает фильм Жана Виго (1933)

«L’Atalante», и у матроса с баржи «Пришлось задуматься» вполне мог быть не;

забываемый голос Мишеля Симона.

2 Все три женщины были из зон смерти. Надя (см. одноименный роман Бретона) — из Лилля, из той же самой периодически опустошавшейся север; ной провинции, что и Синий Цветок (Бретон во время Первой мировой вой;

ны был военным психиатром). У Эме (Маргерит Анзю [1889–1992] была мате;

рью психоаналитика Дидье Анзю) то же имя, что и у сестры, сгоревшей заживо (см.: Lacan J. Le cas Aimee ou la paranoïa d’autopunition // La psychose paranoïaque dans ses rapports avec la personnalite´. 1932. Vol. 2. P. 151–303. Paris: Seuil, 1975;

Allouch J. Marguerite ou l’aimee´ de Lacan. Paris: EPEL, 1994). Лаура, муза Батая,

139

ПАМЯТЬ БОЛИ

Марсель Дюшан даже изобрел по случаю определение «первичные слова, соразмерные лишь себе и единице»1, чтобы вычленить на ос; нове этих «первоначал», которые, «переплетаясь, образуют объясне; ние»2, генезис языковой игры в отсутствие ценностей.3 В этом от; ношении Надя, Лаура и Эме после Первой мировой войны и Синий Цветок вместе со многими другими после Второй мировой войны, похоже, остались первоначалами, вечными детьми.

Надя, вдохновившая безумную любовь Бретона, закончила жизнь в приюте, как и Эме. Эме, главный «случай» в диссертации Лакана о паранойе самонаказания, была комиссована во время Второй мировой войны, чтобы стать поваром у отца ее психиатра. Она жаловалась, что Лакан не вернул ее записи, те, из;за которых, собственно, сюрреалисты и превозносили его диссертацию. Надя исчезла среди сумасшедших, в то время как книга, носившая ее имя, пошла по пути славы. Судьба Лауры была отмечена трагеди;

потеряла отца, четырех дядей и братьев Пежо в Первой мировой войне. Дже;

ром Пежо цитирует свою тетю, Колет Пежо (Лауру, 1904–1938): «Я жила не в

жизни, но в смерти. Насколько я помню, трупы стояли прямо передо мной…

Словно превращаясь в монстра, я уже не признавала людей, которых я тем не менее любила. Я каменела постепенно, пока не стала просто сценической де; корацией» (cм.: Peignot J. Ecrits de Laure. Paris: Pauvert, 1977. P. 23; cм. также: Barille E. Laure, la sainte de l’abîme. Paris: Flammarion, 1997).

1 Duchamp M. Duchamp du signe. Ecrits. Paris: Flammarion, 1975. P. 48.

2 «Если бы это первоначало можно было выразить и оно имело бы свой

внутренний смысл, его надо было бы выражать без посторонней помощи. На

самом же деле ни одно из этих начал невозможно объяснить, поскольку им

дано только называться, носить какое;то имя. А вот состоящие из этих перво;

начал вещи и сами представляют собою некое переплетение, и имена их, так; же переплетаясь, образуют объяснение, сущность которого, как известно, в

сплетении имен. Таким образом, эти начала необъяснимы и непознаваемы, они

лишь ощутимы. Сложенное же познаваемо, выразимо и доступно истинному

мнению. Поэтому, если кто составляет себе истинное мнение о чем;то без

объяснения, его душа владеет истиной, но не знанием этой вещи; ведь кто не

может дать или получить объяснение чего;то, тот этого не знает. Получивший же объяснение может все это познать и в конце концов иметь это в качестве

знания» (Платон. Теэтет. 202 b;c).

Там, где в русском переводе диалога идет речь об «объяснении», во фран; цузском говорится о «логосе». — Прим. пер.

3 Наша интерпретация этого знаменитого фрагмента такова: «Ибо это пе; реплетение существительных образует сущность логоса… Поэтому [неперепле; тенные] начала — вне речи и знания и представляют собой [чистые] ощуще; ния».

140

ФРАНСУАЗА ДАВУАН, ЖАНGМАКС ГОДИЙЕР. ИСТОРИЯ...

ей утраты и истязаниями в детстве, несмотря на всю ту славу, что обрел Батай за четыре года до ее смерти. Три эти женщины волно; вали и вдохновляли писателей, которые, не став их терапонами, воспользовались знанием, обретенным этими женщинами в бит; ве с Реальным, чтобы пестовать свой гений.

Дети Терезина1

Ибо у поруганных детей ресурсов — в достатке. В борьбе с тягота; ми они идут на все. В возрасте, когда Эго еще не очень связно и нестабильно, они черпают в проницаемости границ силу, превос; ходящую их возможности и порождающую исключительную энер; гию, парадоксально извлеченную из контакта с Реальным.

Вот одна из бесчисленного множества экстраординарных исто; рий — хорошо известная история о детях Терезина. Мы повторя; ем ее здесь, поскольку она — хороший пример измерения надеж; ды. Более того, выражение «множественное тело» пришло нам на ум именно тогда, когда мы читали об этих детях. Следует добавить также, что аналитик, рассказавший нам о детях Терезина — а, в конце концов, и о нас самих, — сам был на волосок от такой же судьбы. Помимо этих трагических фактов, историю детей Терези; на нужно рассматривать как парадигму всех ситуаций, в том чис; ле и сегодняшних, — частных и публичных, индивидуальных или масштабных, — в которых дети низведены настолько, что могут рассчитывать на выживание только за счет особых связей друг с другом. Анна Фрейд удивленно описывает такую детскую власть вне нормы, власть, на которую опираются до сих пор уличные дети всех континентов, будь то юные повстанцы Сьерра;Леоне2, Шри; Ланки, Колумбии или других стран.

Обратимся к фактам, относящимся к концу Второй мировой войны. В ноябре 1945 года шестерых детей примерно трехлетнего

1 Терезин — моравский город, более известный как Терезиенштадт. То же

имя носил концентрационный лагерь. О детях Терезина см.: Freud A. An experiment in group upbringing // The Writings of Anna Freud. Vol. 4. P. 163–229.

Madison, CT: International Universities Press, 1968; Landau M. Les enfants de

Terezin // Le temps du non: Psychanalyse et ideologie. 1990. № 5. P. 45–51.

2 Kourouma A. Allah n’est pas oblige.´ Paris: Seuil, 2000.

141

ПАМЯТЬ БОЛИ

возраста, живших в Терезине в пересыльном лагере, привезли в Лондон к Анне Фрейд и поместили на год в загородном доме Бул; дог;Бэнк в деревне в Сассексе, посреди полей и лесов. В лагерь они попали маленькими детьми, по отдельности, и были помещены в отделение сирот. Их родители были депортированы и убиты. Их раннее детство прошло в общении с присматривавшими за ними взрослыми, которые сами были депортированы и которые — один за другим — постепенно исчезли в концентрационных лагерях. В Англии этих детей ждали нянечки и игрушки. Когда Анна Фрейд писала об этих детях, она не могла избавиться от мыслей о своих тетях, сестрах Фрейда, столь трогательно описанных ее братом Мартином1. Испытав на себе жизнь в Терезине, они все умерли — в Освенциме, в самом Терезине и, возможно, в Треблинке2.

Прибытие детей в Англию стало бедствием. В одно мгновение они разрушили все тщательные приготовления и превратили уют; ный дом в руины, напоминающие концентрационный лагерь — единственное, что они знали на свете. Никто не мог к ним прибли; зиться. Они обзывали взрослых самыми грубыми немецкими сло; вами, плевали на них и оскорбляли их самые благие намерения. Невосприимчивые и неуязвимые, они заплатили за свое выжива; ние в лагере способностью хоть что;то чувствовать к другим лю; дям. Однако нянечки были поражены их экстраординарной жиз; нестойкостью3. Они описывали то, что возникло перед ними: дети, чье поведение было диаметрально противоположно тому, что мож; но было бы от них ожидать в этом возрасте4. Их нельзя было разлу;

1 Freud M. Sigmund Freud, Man and Father. NY: Vanguard, 1958.

2Терезин выполнял несколько функций во время Второй мировой войны:

вместном гетто А. Эйхманом было организовано еврейское самоуправление,

демонстрировавшееся международным инспекторам для прикрытия массовых убийств. Кроме того, Терезин был одновременно и концлагерем, и пересыль; ным лагерем. — Прим. пер.

3 О термине «жизнестойкость» см.: Cyrulnik B. Un merveilleux malheur. Paris:

Odile Jacob, 1999.

4 Согласно О.Р. Гриму, во Франции одним годом раньше детям c похожи;

ми проблемами мог быть поставлен диагноз «плохо адаптированных» — в со;

ответствии с номенклатурой, официально утвержденной Техническим советом

по Детям;лишенцам или Детям в моральной опасности, спонсированным кол; лаборационистским правительством Лаваля. В «Классификации плохо адапти;

рованной молодежи», представленной в январе 1944 года Айером и Лагашем,

различались «те, кого можно было реабилитировать, те, кого можно было реа; билитировать частично, и те, кого невозможно реабилитировать». В результа;

142

ФРАНСУАЗА ДАВУАН, ЖАНGМАКС ГОДИЙЕР. ИСТОРИЯ...

чить. Невозможно было отделить их друг от друга — ни когда один из них заразился корью, ни когда их надо было повести на прогул; ку. Парадоксально, но этих детей, столь жестоких к своим няням, сплачивали сильные чувства привязанности и солидарности. Эти чувства нисколько не напоминали отношения маленьких детей, вместе играющих и плачущих на детской площадке. Когда одна из них, маленькая девочка, однажды увидела кровать одного из чле; нов их маленькой группы пустой, она выразительно сказала «Tot» (т.е. умер) и занялась другими делами.

Казалось, что каждый из этих ослабленных детей мог присло; ниться к другим, чтобы увеличить способность своего тела к вы; живанию. И дело не только в простом слиянии усилий. Согласно Клаузевицу, итоговую моральную стойкость не подсчитаешь1. Но в чем тогда состоит это упорство?

Оно основано на забвении себя и собственного Я ради блага целого. Более того, множественное тело — не неосязаемая целос; тность, ведь оно может лишиться одного из своих членов в любой момент. Другие дети, умершие еще в Терезине, возможно, были частью этой множественной витальности2. В отличие от коллек; тивного движения организованной группировки такая совокуп; ность людей лишена зеркала или официального лидера. Не функ; ционирует она и как секта, не следует покорно ни за идеологией, ни за тираном.

Аналитика часто удивляет событие, сколь обыденное, столь и исключительное. Когда дети Терезина обедали, они проявляли парадоксальное отношение к еде (будучи при этом в том возрас; те, когда дети не любят делиться и когда их социальное поведение ограничено формулой «сначала я, мне самый большой кусочек», тем более твердо провозглашаемой, что это «мне» все еще незре;

те на всей этой территории были созданы Общественные учреждения социаль;

ной гигиены, предназначенные для финансирования Центров наблюдения и

лечения. Мы знаем, какие идеология и практика с трудом скрывались за эти;

ми словами в то время. Только освобождение Парижа в августе 1944 года по; ложило конец работе дьявольской машины (Grim O.R. Inadaptation et handicap. De la clinique а l’histoire // Le Carnet Psy. 1998. Vol. 39. P. 19–20).

1 Clausewitz K. von. On War / Trans. A. Rapoport. NY: Viking, 1982.

2 Терезин принял около десяти с половиной тысяч детей младше пятнад;

цати лет и около двух тысяч — в возрасте от пятнадцати до восемнадцати. Из этого числа выжило лишь около тысячи. Стихотворное творчество детей из Терезина отображено в: Макарова Е. Стихи детей из Терезина // Иностранная литература. 2004. № 5. — Прим. пер.

143

ПАМЯТЬ БОЛИ

ло). Получивший самый большой кусочек тщательно делил его между остальными и не ел, не убедившись, что каждый что;то получил. Во время битвы при Ватерлоо молодой Фабрицио дель Донго испытал то же самое переживание1.

Среди этих детей роль временного лидера в зависимости от об; стоятельств может играть любой ребенок, чьи лидерские задатки проявляются во время опасности в виде непосредственной тенден; ции брать на себя заботу о других. Физическое выживание группы, еда, сон, охраняемый другим, более значимы, чем индивидуальное удовлетворение. Неуязвимость и странная сила, подобные тем, что присущи держащимся на расстоянии и не дающим себя приручить диким животным, позволяли детям побеждать во взрослом мире, не колеблясь. Ужас охватывал их, только когда они видели собак или грузовики. Единственным, что в их глазах представляло ценность, были ложки. Дети их называли «вещички». Ложки были единствен; ной собственностью, которая разрешалась депортированным.

Между Вещью, из которой исходил вездесущий страх, прине; сенный ими в приютившую их землю, и маленькими прирученны; ми вещами для еды постепенно просачивалась иная пища, прохо; дя через рты ухаживающих за ними взрослых: английский язык для называния новых вещей вместо грязных немецких ругательств. Один за другим дети постепенно привязались к этим женщинам, никого из них, однако, не выделяя. Поэтому мы назвали множе; ственным телом этот артефакт выживания, созданный вопреки извращениям варварства и даже вопреки лучшим намерениям. У детей Терезина нет патента на это понятие. И немало других де; тей вынуждены изобретать его вновь и вновь перед лицом инфан; тильного и убийственного безумия якобы взрослых, обладающих, однако, всей полнотой домашней или политической власти.

1 Стендаль так описывает этот случай: «Маленький отряд состоял уже толь;

ко из трех солдат, капрала и Фабрицио. Не успели отойти от большой дороги

на четверть лье, как один из солдат сказал: “Невмоготу мне!” “И мне тоже”, — добавил второй. “Вот еще новости. Нам всем несладко, — заметил капрал. — А вот слушайтесь меня, и вам хорошо будет”. Он приметил пять;шесть дере; вьев, росших вдоль межи посреди огромного поля. “К деревьям!” — скомандо;

вал он. А когда подошли к деревьям, добавил: “Ложитесь тут, а главное, не

шумите. Но перед сном надо бы пожевать. У кого есть хлеб?” “У меня”, — ото; звался один из солдат. “Давай сюда”, — властно заявил капрал. Он разрезал хлеб на пять ломтей и взял себе самый маленький» (Стендаль Ф. Пармская оби; тель. М., 1981. С. 63).

144