I. Из «Мученичества Евстафия Мцхетского».

«Слово о вере отечества моего мне печально и постыдно, ибо господь прежде сотворил Небо и Землю, Солнце и Луну и све­тила, и море и сушу, реки и водоемы, горы и холмы, древо и огонь, четвероногих и дичь, пресмыкающихся и птиц небесных, а затем господь создал человека. И сделал он человека владыкой над ними всеми и всех их покорил ему. Так неужто бога — твор­ца всего сущего — отринем, а (взамен) богом признаем им же сотворенного? Не быть тому! Солнце и Луна и светила не суть боги, но господь велел Солнцу освещать день, а Луне и свети­лам светить ночью; итак, не суть они боги. Господь также ука-зует облакам застилать сияющее Солнце и затмевать Луну. По­сему Солнце и Луна не суть боги. Затем и огонь также не есть бог, потому как человек возжигает огонь и человек же его гасит, ибо человек владыка огня. Посему огонь и не есть бог».

50

51

Рис. 3. Цроми. Общий вид юго-восто­ка храма после реставрации 1960-х годов

Из «Апологии» Аристида:

«Заблуждаются считающие богом небо со всеми светилами и звездами, которые движутся по непреходящим законам, небо не есть бог. И считающие бо­жеством Солнце жестоко оши­баются, ибо мы видим, что оно вращается, переходя от одного места к другому, и снова восхо­дит, чтобы оживлять деревья и растения, служащие для упо­требления людей». И далее: «Заблуждаются также считаю­щие богом огонь, так как огонь создан для удовлетворения нуж­дам людей, он находится в их распоряжении, будучи перено­сим с места на место и употреб­ляем для жарения и варения разного мяса, равным образом для сожжения трупов. Он так­же уничтожается разными спо­собами и тушится людьми. По­этому и огонь нельзя считать богом, но его творением».

II. Из «Мученичества Евстафия Мцхетского»:

«Затем мы, сотворенные гос­подом люди, были подобны бессловесным тварям и таким об­разом, подобно бессловесным самцам и самкам, не различающим родни, ни порожденных ими самими и вследствие этого отправляю­щим кровосмешение, и мы, люди, были подобны тем бессловесным тварям и не ведали мы родителей наших, ни рожденных нами и природу нашу отправляли в смешении».

Из «Апологии» Аристида:

«Про некоторых из богов рассказывают, что они входили в преступные связи с матерями, дочерьми и сестрами... сочиняют сказки про несуществующих богов, чтобы, следуя дурным сво­им влечениям, иметь их сообщниками в дурном и безнаказанно прелюбодействовать, убивать и все ужасное делать... Люди, по­дражая своим богам, сделались прелюбодеями, осквернявшимися с матерями и сестрами, мужеложцами и отцеубийцами».

52

III. Из «Мученичества Евстафия Мцхетского»:

«Ныне милостию божией, ввиду случившегося крещения и веры христианской, знайте, люди, что пали и развеялись бесчин­ные те дела» (далее в оригинале следует лакуна) ⁵⁰.

Из «Апологии» Аристида:

«Когда сын вышнего бога сошел с небес ради спасения чело­века, явился людям, чтобы освободить их от соблазна многобо­жия, и совершил дивное свое намерение» ⁵¹.

Кроме того, по замечанию К. С. Кекелидзе, та часть «Муче­ничества Евстафия Мцхетского», в которой говорится об исто­рии евреев, также совпадает с аналогичным пассажем в «Аполо­гии» Аристида. Как заметил К. С. Кекелидзе, реакция грузин-

53

Рис. 4. Ошки. Храм середины X в.

ского анонима на маздеистские мотивы более острая, нежели в использованном им труде Аристида⁵². Так, автор грузинского мартиролога называет большее число стихий, которым он отка­зывает в обожествлении, и это вызвано, разумеется, особой ак­туальностью борьбы против остатков маздеистского влияния в Грузии в течение всего раннего средневековья.

К. С. Кекелидзе также подчеркивает, что факт упоминания грузинским автором Луны (этот момент в труде Аристида отсут­ствует) продиктован местными условиями, в частности широко распространенным в дохристианской Грузии культом Луны; та­ким образом, автор жизнеописания Евстафия ополчается не толь­ко против маздеизма, но и против местного язычества.

Сделанные нами по примеру К. С. Кекелидзе текстуальные сопоставления должны указывать на то, что труд Аристида был хорошо знаком не только безымянному автору жизнеописания Евстафия-Гиробандака,— он должен был быть известным всему грузинскому читающему обществу того времени. Аноним вкла­дывал в уста своего героя мысли и аргументы Аристида скорее всего по памяти, пересказывая их сообразно с теми условиями, в которых он жил и творил. Этим и объясняются те расхожде­ния, которые обнаруживаются в сопоставленных выше пасса-

__ 5 я

54

Засвидетельствовав актуальность борьбы против маздеизма для своего времени, аноним не забывает и об этнических общно­стях, хотя и оттесняет их на второй план; в тексте прямо ука­зывается на персидское самосознание Гиробандака-Евстафия, который отечеством своим считает не Картли, а Персию. Картли для него часть христианского мира — «христиане™». В речи на устроенном ему тбилисскими персами судилище он заявил: «Мы же веруем в него (огонь,—Г. Ц.), (словно) в бога. Нам же гос­подь пожаловал огонь в услужение»⁵⁴. Правитель Тбилиси, марзпан Бузмир (родом перс), обращался к Евстафию как к сыну.

Таким образом, в грузинском агиографическом сочинении Гиробандак-Евстафий не перестает быть персом, он лишь хри­стианин, и это не только сознание самого героя-перса, но и от­ражение представления об этнических общностях в Грузии до установления здесь арабского господства. Такое положение су­ществовало в Грузии и позднее, хотя на ином культурно-полити­ческом фоне. В отличие, например, от моыофизитских церковни­ков, для которых всякий обращенец-монофизит закономерно под­вергался и этнической ассимиляции, в грузинской общественной действительности, в которой духовенство так или иначе было подконтрольно светской власти, тот или иной обращенец в лоне грузинского христианства мог поддерживать свою этническую принадлежность ".

Борьба против маздеизма и его пережитков в Грузии остава­лась актуальной в течение значительного времени домонгольского периода. Судя по грузинским источникам, слово «огнепочита-тель» было расхожим ругательным эпитетом и значительно поз­же применялось, например, для того, чтобы как можно суровее обличить того или иного противника даже во внутрихристиан-ской полемике.

Особое место в фонде древнегрузинских письменных памят­ников, отразивших борьбу с дохристианской идеологией, зани­мает анонимное «Мученичество девяти отроков колайских»⁵⁶, в котором обрисована историческая обстановка на окраинах Грузии в начальный период утверждения здесь христианства. Существует мнение, что это произведение является переводом с армянского ". Единственным поводом для такого заключения по­служило высказывание К. С. Кекелидзе о стилистической близо­сти (хотя И. А. Джавахишвили отрицал это⁵⁸) названного мар­тиролога с сохранившимся только на грузинском языке и дейст­вительно переведенным с армянского «Мученичества Давида и Тиричана»^5Э. Но если придерживаться этого взгляда К. С. Ке­келидзе, то оба названных мартиролога должны принадлежать одному автору. Это тот же прием, посредством которого он дока­зывал принадлежность текста «Жизнь картлийских царей» Ле­онтия Мровели и хроники «Жизнь Вахтанга Горгасала» Джуан-шера Джуаншериани одному автору — Леонтию, что, однако, не подтверждается сколько-нибудь убедительными аргументами.

55

Кроме того, в произведении, посвященном колайским отрокам, нет ни одного момента, указывающего на его связь с армянской средой, нет ни одного арменизма, в то время как «Мученичество Давида и Тиричана» изобилует этими признаками, благодаря чему и была установлена зависимость грузинского текста от ар­мянского оригинала.

Между прочим, обнаруженная П. М. Мурадяном в сочинении о Давиде и Тиричане грузинская калька специфического армян­ского выражения должна указывать на то, что названный мар­тиролог был переведен на грузинский язык армянином, лицом, вращавшимся в грузинской среде, и своей переводческой дея­тельностью он, вероятно, отразил вполне определенные этнокуль­турные и этноязыковые (переводчик был явно двуязычным) про­цессы, которые происходили во все времена на стыке армянского и грузинского этносов⁶⁰. Таким образом, выясняется, что стили­стических расхождений между названными сочинениями гораз­до больше, чем это можно было бы ожидать, если учесть, что оба произведения были написаны в среде смешанного армяно-грузинского населения.

Необходимо также учесть, что «Мученичество Давида и Ти­ричана» и «Мученичество девяти отроков колайских» могли быть созданы в разных социальных средах. Так, если в первом дей­ствие происходит в кругу феодалов, то в последнем — исключи­тельно в народных низах, в нем нет даже намека на связь дейст­вующих лиц с представителями феодального класса. А ведь известно, сколь чутки были средневековые хронисты и писатели к социальным интересам тех классов, которые они представляли. Тут же отметим, что К. С. Кекелидзе считал «Мученичество де-в'яти отроков колайских» произведением, в котором наиболее рельефно отразилась борьба язычества в Грузии против зарож­давшегося здесь христианства⁶¹.

В «Мученичестве девяти отроков колайских» описаны собы­тия вполне определенной эпохи. Но отсутствие каких-либо хроно­логических ориентиров в самом произведении давало повод исследователям передвигать предполагаемую дату создания мар­тиролога колайских отроков в большом временном диапазоне. Первый его публикатор и переводчик на русский язык по наи­более раннему списку (X в.) Н. Я. Марр временем написания данного произведения считал V—VI вв., обосновывая свое мнение более или менее остроумными умозаключениями⁶². И. А. Джавахишвили, оперируя данными лексики и отдельных реалий, считал его написанным не ранее IX в.⁶³ Этого же мне­ния придерживались К. С. Кекелидзе^б4, И. В. Абуладзе⁶⁵ и С. И. Кубанейшвили⁶⁶. Мнение П. М. Мурадяна основано на ар­гументе из иной плоскости, в соответствии с собственной концеп­цией: экстраполируя свои выводы о «Мученичестве Давида и Тиричана» на произведение о колайских отроках, он считает, что последнее могло быть написано после правления византийского императора Ираклия (610—641), так как в мартирологе о Дави-

56

рис. 5. Надпись X в. из Ошки

'

де и Тиричане правление названного василевса упоминается в прошедшем времени⁶⁷. П. И. Ипгороква считал «Мученичество девяти отроков колайских» произведением, написанным в про­межутке между IV—VI вв.; автор ссылался на то, что в IX— X вв., в период торжества христианства в Грузии, уже не было условий для создания произведения, в котором могло быть пока­зано превосходство язычников над христианами, такие сочинения обычно преследовались⁶⁸. Часть исследователей разделяет это мнение, но с оговоркой, что дошедший до нас вариант был со­ставлен в IX в., и поэтому относят его к литературным памят­никам именно этого периода⁶⁹.

Прежде всего отметим, что ни по сюжету, ни по своей тен­денциозности «Мученичество девяти отроков колайских» не пред­ставляет собой ничего исключительного в фонде историко-лите­ратурных произведений Грузии IX—X вв. Оно логически входит в ряд таких письменных памятников, составленных по следам каких-то более ранних источников, как «Обращение Картли», повествующее о распространении и внедрении христианства в Восточной Грузии, а также обработанная грузинским писателем X в. Ефремом Младшим (Мцире) легенда о миссионерской дея­тельности апостола Андрея Первозванного в Западной Грузии и вообще в Восточном Причерноморье⁷⁰. Сочинение нашего безы­мянного автора свидетельствует о противоречиях процесса хри­стианизации Южной Грузии, обусловленных не только особенно­стями социально-экономического порядка, но и сложностью ее племенного состава. Кроме того, составление в раннесредневеко-вой грузинской литературе мартиролога, посвященного подвигу подростков, конечно произошло не без определенного внешнего влияния. Известно, что сама идея подвижничества детей была довольно популярной в древности, и особенно в ранний период истории христианства⁷¹.

Независимо от того, в каком веке было создано «Мучениче­ство девяти отроков колайских», в нем так же, как и в «Обра­щении Картли», созданном в IX—X вв., и в грузинской версии

57

легенды об апостоле Андрее, использованы сведения, несомненно восходящие к более раннему периоду. Анонимный автор ничего не говорит о событиях, связанных с историей христианства позд­него времени (борьба против византийского давления, армяно-грузинские церковные коллизии и т. п.). Обращает внимание, как мы уже отметили, сугубо демократический характер сюжета, в отличие от элитарных «Обращения Картли» и легенды об Андрее Первозванном, что по крайней мере косвенно также должно указывать на архаичность основного ядра повествования о колайских мучениках. Кроме того, в нем нет стремления ав­тора демонстрировать свое этническое самосознание, что также указывает на древность первоосновы сюжета.

Особое внимание к названному произведению в период ин­тенсивного развития феодальных отношений не могло быть слу­чайным (как мы выше отметили, наиболее древний список по­вествования о колайских отроках относится к X в., когда оно пользовалось, очевидно, особой популярностью). Это была эпоха, когда Грузия после длительного периода бесцарствия, феодаль­ной раздробленности и ожесточенной борьбы за объединение вступала в полосу своего расцвета. Местность Кола, описанная в «Мученичестве девяти отроков колайских», была той частью исторического Тао, которую населяли родственные картвельские (грузинские) племена и которые в ходе борьбы картлийцев с арабским засильем в Восточной (Грузии в VII—VIII вв. стали консолидироваться в общегрузинский этнос.

В первой половине VIII в. в центре Грузии арабы основали просуществовавший несколько столетий Тбилисский эмират⁷². Источники свидетельствуют о начавшейся с этого периода ча­стичной перегруппировке племенного состава грузинского этно­са. В борьбу с очередными завоевателями вступили этнические объединения горных областей Восточной Грузии, они представ­ляли собой значительную резервную силу в движении против нового иноземного господства и за объединение страны. Несмот­ря на разорение арабами экономически наиболее развитых обла­стей Грузии, именно последние в силу своего культурного по­тенциала оказались средоточием интеграционного процесса фео­дальной грузинской народности.

Смена маздеистской опасности мусульманской поставила на­роды Закавказья (армян, грузин, абхазов, албаиов и др.) перед новой реальной опасностью деэтнизации. Борьба против арабов-мусульман, как прежде против маздеизма, проходила в русле ве­ками отработанных культурных традиций. Физическое сопротив­ление арабам велось параллельно с идеологической борьбой про­тив мусульманства.

С эпохой борьбы против мусульманства совпадает самый ран­ний из известных нам этапов развития исторического жанра в Грузии. Так, в Челишский список (XIV в.) «Обращения Карт­ли», там, где говорится о «крестовоздвижении» во Мцхете в пе­риод миссионерской деятельности Нины и царя Картли Мириана,

внесено сообщение, что о том «писано Григолом Диаконом в крат­ко им составленном писании об обращении Картли» ⁷³. К. С. Ке-келидзе считал (и, как выясняется, не без основания), что ука­занное произведение представляет собой 14-ю главу внесенного в Шатбердский список (X в.) «Обращения Картли» и что упомя­нутый Григол Диакон является первым в раннефеодальной Гру­зии историком в прямом смысле данного термина. Об архаично­сти названного произведения Григола Диакона, которое в своде «Обращение Картли» занимает обособленное место, по наблюде­нию К. С. Кекелидзе, свидетельствует отсутствие в нем имени миссионерки Нины, а также некоторые лексические и термино­логические особенности. К. С. Кекелидзе установил примерное время жизни Григола Диакона — середина VIII в.⁷⁴

Что же делает произведение Григола «Воздвижение Креста во Мцхете» памятником собственно исторического жанра? Это преж­де всего чувство исторической дистанции, стремление автора ' проследить преемственность современной ему религиозной си­туации в Картли с первоначальным этапом распространения здесь христианства.

Особенно четко этническая тенденция в литературных памят­никах раннесредиевековой Грузии впервые была выражена в наи­более раннем из дошедших до нас грузинских антимусульман­ских сочинений Иоанна Сабанис-дзе «Мученичество Або Тбилис­ского» ⁷⁵, посвященном обращению в христианство в лоне грузинского этноса выходца из Багдада некоего Хабиба (груз. Або). Став приближенным картлийского эристава Нерсе, этот неофит разделил с ним все трудности арабских гонений, сопро­вождал своего сюзерена в Хазарии, Западной Грузии и в конце концов был казнен тбилисскими арабами за измену мусульманст­ву (6 января 786 г.). Иоанн Сабанис-дзе был очевидцем описан­ных им событий и даже лично знал своего героя, что, естествен­но, придает сообщаемым им сведениям безусловную достовер­ность.

Обширные цитации из священных писаний, столь характер­ные для агиографических сочинений в предыдущие века и ло­гически соответствовавшие идейным запросам своего времени, в частности «богоизбранности» христиан, в произведении Иоанна Сабанис-дзе уступили место обстоятельному описанию конкрет­ных фактов.

Как и прежде, в период экспансии маздеизма, переманивав­шего на свою сторону порой даже «множество мелкого люда», из сочинения Иоанна Сабанис-дзе мы узнаем, что аналогичные факты имели место и в условиях господства в Восточной Грузии Тбилисского эмирата. Мусульмане, пишет агиограф, «совратили прежде и досель рожденных от христиан: одних насильственно, других обманом, кого — по недоумию молодости, а кого — лестью и чарами» ⁷⁶. Об этом же, но в ином ракурсе, свидетельствуют и арабские источники. Из них, например, мы узнаем о деятелях арабской культуры X—XI вв.— выходцев из грузин-картлийцев,

58

59

на что указывает наличие в их именах нисбы курдж (персо-араб. «грузин») ". Однако их роль в истории культурного строи­тельства в Грузии равнялась нулю. Мусульманская идеология не только отрывала их от родной почвы — она вырабатывала в них нетерпимое отношение к духовным достижениям своего оте­чества.

Труд Иоанна Сабанис-дзе свидетельствует, какой полноценной информацией располагали, по крайней мере в интеллектуальных кругах Грузии VIII в., о близких и сравнительно дальних сосе­дях. Сведения писателя о хазарах, предках осетин, об Абхазии и вообще об этнической ситуации и экономических условиях в Западной Грузии по своей достоверности относятся к лучшим источникам того времени⁷⁸.

Социально-экономический прогресс тех народов «византий­ского культурного круга», которые еще до возникновения Вос­точно-Римской империи успели пройти самостоятельный путь развития, привел к дальнейшему укреплению их внутриэтниче-ских связей, углублению интеграционных процессов между род­ственными племенами. Что же касается собственно грузин, то есть основания считать, что с начала второй половины I ты­сячелетия н. э. и особенно в ходе антимусульманского освободи­тельного движения VII—VIII вв." они вступили в новую фазу своего развития. Не случайно, что именно к этому периоду — VIII в.— грузинская летописная традиция относит начало на­ступления арабов не против какой-либо одной исторической об­ласти Грузии (как это было до сих пор), а против страны в целом.

Иноземные, в частности арабские авторы свидетельствуют, что . наступательные мероприятия арабов в VIII в. в Закавказье были вызваны главным образом обстоятельствами арабо-хазарского соперничества в регионе. Местные, в данном случае грузинские, источники дополняют эти сведения свидетельствами об этниче­ской консолидации населения Грузии. Выше мы отметили такую закономерность в этнокультурном самосознании грузин доараб-ского периода, как тенденция к консолидации с «общехристиап-ским миром» перед лицом общей для христианской идеологии опасности, в условиях которой узкоэтнические моменты в твор­честве грузинских авторов обычно отступали. Однако со време­нем в исторической грузинской традиции стало утверждаться мнение, что даже столь мощная иноземная экспансия, как му­сульманская, отныне уже не могла снять актуальности борьбы против византийщины. Конфессиональная общность ромеев с дру­гими народами, в том числе и грузинами, теперь уже не могла сгладить тех противоречий, которые неизбежно возникали меж­ду отдельными народами и империей в силу несовместимости их политических интересов.

В эпоху, когда писал Иоанн Сабанис-дзе, идея исключитель­ности христиан уже принадлежала прошлому; она, как показал исторический опыт грузинам, как и прочим народам «византий-

ского культурного круга», не дала ничего положительного, но лишь подводила к опасности растворения в ромеях. К этому времени, как о том косвенно свидетельствуют письменные источ­ники, идея борьбы с иноземцами проникла и в народные массы. В результате демократические низы населения объективно стали основным резервом борьбы против ромеизации. Это и отразилось в посвященном Або мартирологе. «И вот,—говорится в нем,— существует вера и у исконных обитателей Картли и именована она (Картли) матерью святых, как местных, так и новоявлен­ных, пришедших извне и в разные времена явивших мучениче­ство» ⁸⁰. Иоанн Сабанис-дзе не только стимулировал в грузинах их самосознание⁸¹ — он отразил его высокий уровень и всеоб­щий характер, и именно это обстоятельство объясняет тот от­крытый вызов, который Иоанн бросил ромеям, апеллируя к са­мым основам христианской религии: «И не одни лишь греки обрели веру эту в бога, но и мы, отдаленные сии аборигены, как верует в то владыка и вещает: «И явятся с востока и запада и севера и юга и возлягут в царствии божием» ⁸².

Скудость антимусульманской литературы на грузинском язы­ке в начальный период господства халифата в Закавказье иссле­дователи склонны объяснять отсутствием полемической литерату­ры, направленной против ислама, в самой Византии. Это мнение, очевидно, не является исчерпывающим (оно, в частности, не до­статочно учитывает того обстоятельства, что антимусульманские памятники грузинской письменности, в которых получило отра­жение дальнейшее углубление этнического самосознания грузин, были созданы практически независимо от влияния византийских писателей). Тем не менее приведенное мнение, основанное на первоисточниках, подводит к логическому заключению о един­стве задач и интересов византийцев и народов Закавказья перед лицом мусульманской агрессии и одинаковой ими оценки внешне­политической ситуации. Неслучайно, что активизация антиму­сульманской полемики в Византии и Грузии начинается одновре­менно ⁸³.

Ко времени расширения арабских завоеваний в Грузии, в ча­стности походов арабов в Западную Грузию' (30-е годы VIII в.), относится складывание первоначального текста дошедшего до нас в сохранившейся метафрастной редакции XII в. анонимного агиографического сочинения «Мученичество Давида и Констан­тина» ⁸⁴, посвященного подвигу «предводителей» населения Арг-вети (восточная окраина Западной Грузии) против арабов. В этом произведении обращает внимание то, что его героями являются выходцы из местного населения, представители его социальных верхов. Но в связи с последним обстоятельством возникает со­мнение: не превратил ли сам автор метафрастной редакции «Му­ченичества Давида и Константина» своих героев в «предводите­лей» (т. е. представителей феодальной элиты) населения Аргве-ти? Положительный ответ на этот вопрос может дать тот факт, что метафрастная редакция данного сочинения была составлена

60

61

в эпоху уже ничем не сдерживаемого славословия грузинских пи­сателей и поэтов представителям феодальной верхушки и их царственным сюзеренам. Время литературных героев, вышедших из народных низов, постепенно уходило в прошлое. «Мучениче­ство Давида и Константина» в этом отношении не было исклю­чением, что должно свидетельствовать о социальных сдвигах в грузинском обществе и связанных с ними идеологических пере­менах в сознании местных писателей периода складывания гру­зинской феодальной монархии.

Кроме того, в отличие от агиографов, которые для проведения идеи «борьбы за веру христову» вынуждены были демонстриро­вать собственно грузинам пример иноплеменников (Евстафий, Або и др.), автор «Мученичества Давида и Константина» поста­вил в центре своего повествования природных грузин, и в этом объективно выразился дальнейший рост самосознания грузин­ского этноса на путях борьбы с Арабским халифатом.

К этому типу сочинений относится и сохранившееся от наи­более сурового периода владычества халифата в Закавказье ано­нимное «Житие и мученичество Константа Грузина», посвящен­ное подвигу картлийского деятеля, схваченного вторгшимися в Грузию арабами под предводительством Буги и казненного в Самарии между 853—856 гг.⁸⁵ Безымянный автор мартиролога жил спустя более полувека после Иоанна Сабанис-дзе, в его про­изведении отразились те перемены, которые произошли за это сравнительно короткое время в обстановке арабского господства в Закавказье. Будучи современником описанных событий, он во­преки собственным заверениям вряд ли был их непосредственным очевидцем, так как находился и писал в значительном отдалении и от родины своего героя, и от места его гибели.

Среди различных историко-культурных реалий этого произве­дения для целей нашей работы важны следующие. Это, во-пер­вых, приписанный агиографом Константу Грузину социальный статус; во-вторых, отклик на его подвиг византийских правите­лей, носящий, по нашему мнению, апокрифический характер.

Начиная повествование о походе Буги на Картли, агиограф пишет: «В то время был некто в стране Картли, в краю Зена-Сопели⁸⁶, муж, которого звали Констант, нареченный Кахай по названию его родного края. Муж сей был весьма знатен и ве­лик во всей стране Картли, обладал большим достоянием и ве­ликим богатством и прославлено было имя его в дальних странах настолько, что даже цари были наслышаны о нем» и т. д.⁸⁷

И. А. Джавахишвили был уверен в реалистичности приведен­ной социальной характеристики Константа Грузина⁸⁸. Иное мнение было высказано еще в 20-х годах К. С. Кекелидзе, кото­рый писал, что представленная в данном житии социальная ха­рактеристика главного героя носит все признаки преувеличе­ния ⁸⁹.

В самом деле, сомнительно, чтобы Констант, который, по сло­вам агиографа, «был весьма знатен и велик во всей стране Карт-

ли» и имя его было прославлено «в дальних странах настолько, что даже цари были наслышаны о нем», не был бы упомянут в каком-либо из других источников, хотя бы местных, грузинских. Но в таком случае возникает вопрос: для чего анонимному авто­ру понадобилось возводить своего героя в столь высокий общест­венный ранг? По нашему мнению, этому способствовали следую­щие обстоятельства.

Как установлено анализом самого текста повествования, его автор был одним из тех грузинских монахов, которые проживали на территории собственно Византийской империи³⁰. Здесь отме­тим, что признание анонимом Кахети частью «страны Картли» ука­зывает на представление об этнотерриториальной общности Гру­зии в сознании обитавших за ее пределами грузин. Это было время, когда в отдельных мтаварствах, на которые Грузия раз­дробилась после падения древнекартлийской династии Фарнава-зианов (VI—VII вв.), стали складываться в VIII—IX вв. основы феодальной формации объединенного Грузинского царства⁹¹. Именно в это время автор «Жития и мученичества Константа Грузина» едва ли не первым из грузинских авторов раннего сред­невековья использовал термин «Картли» в собирательном значе­нии применительно к Грузии в целом (спустя два века это поня­тие оформилось в названии Сакартвело — «Страна картвелов»).

С середины IX в. церковная организация ромеев приступила к ликвидации последствий гегемонии иконоборцев (к которым грузинский автор относится резко отрицательно) и стала нала­живаться система пожалования церковным организациям как со стороны мирян, так и духовных лиц ⁹². И именно поэтому в жи­тии был изображен идеальный в представлении византийского монаха образ светского феодала, который не только «всесторонне был украшен деяниями, как дерево листьями и плодами», но об­ладал «верой в первосвященников и во всех подвижников церк­ви», «любил монахов и верил им и был скор в услужении им», в виду чего, между прочим, «сердцем возжелал (он) отправиться в храм в Иерусалим... И когда прибыл он в Иерусалим, помо­лился в тех святых местах и пожертвовал сокровище великое церквам, неимущим жителям Иерусалима» и т. д.⁹³ Этот образ идеально щедрого феодала занимает важное место в агиографи­ческих творениях грузин X—XI вв. и затем, становится в центре грузинской светской литературы в период ее расцвета в XII— XIII вв.

В жизнеописании Константа говорится о реакции византий­ских правителей на совершенный им подвиг. Она получила оформление в виде специального «послания» императоров Ми­хаила III (842-867) и его матери Феодоры (842-856) ⁹⁴ «де­тям и родичам» Константа. Это пространное письмо представля­ет собой как бы эпилог к житию героя. Но в композиционном отношении оно столь обособленно в самом тексте анонима, что естественно возникает сомнение относительно его принадлежно­сти автору мартиролога. По нашему мнению, приписанное Ми-

62

63

хайлу III и его матери «послание» является своеобразным и по­казательным комментарием к культурно-политической ситуации Грузии в IX в.⁹⁵ Названное «письмо» — сплошной панегирик Константу и его родичам, но его автор, создавая свое произведе­ние, ставил вполне тенденциозную цель. Это прежде всего опре­деление Грузии как самостоятельного и значительного звена в пределах «византийского мира». Если для Иоанна Сабанис-дзе факт самобытности Грузии лишь заслуживал того, чтобы с ним считались, то для автора «письма святых царей» игнорирование этого факта уже стало невозможным. Начавшийся в это время новый этап визаитийско-грузинских отношений был детермини­рован прежде всего внутренним прогрессом консолидировавших­ся грузинских племен, ростом объединительного движения в Гру­зии, углублением общественных функций грузинского языка, что столь красноречиво было отражено в следующем, X в. в сочине­нии «Хвала и славословие грузинскому языку» Иоанна-Зосима.

В уста автократоров аноним вкладывает собственные слова и идеи, свидетельствующие о высоком уровне этнического самосо­знания феодальной грузинской народности: «Вначале те слова достигли нашего слуха, которые говорились вами во имя истины л проповедовались. Ныне же дела ваши, которые свершили (вы) — свидетели ваши, и сказанное вполне подтвердилось, и на­полнилась добром вера ваша... И подобно истинным христианам, (вы), будучи единодушными, стали и единогласными, ибо вы в единой вере пребывали и господа пред собой постоянно лицезре­ли. Непоколебимые, (вы) поддержали друг друга в уповании на Христа против врагов креста и обрели мужество»...» ^9в

Разумеется, такая идиллия во взаимоотношениях между ма­ленькой Грузией и великой Византийской империей была не чем иным, как политической утопией, она не соответствовала реаль­ной действительности того времени, о чем красноречиво повест­вуют многочисленные синхронные «посланию» источники. И вме­сте с тем из приведенных слов, как и всего послания в целом, видно, что верноподданность его автора византийским императо­рам в значительной мере должна была быть обусловлена его идейной общностью с ними. Безымянный автор недвусмысленно подчеркивал важное место Грузии и ее подвижников в борьбе «за веру христову».

Выше мы заметили об авторе жизнеописания Константа Гру­зина как убежденном противнике иконоборчества. Иконоборче­ство, потрясавшее Византийскую империю в течение более одно­го столетия (VIII—IX вв.), практически не задело внутреннюю жизнь Грузии, которая весь этот период была занята отстаива­нием своего существования в борьбе с арабами.

Отношение грузинской общественности к вопросу «об иконах» выразилось в период, когда эта проблема в самой Византии практически уже решилась в пользу иконопочитания, а натиск Арабского халифата стал заметно слабеть. На грузинском языке сохранился такой важный литературный памятник, созданный в

наиболее критический период иконоборчества, как «Житие Рома­на Нового», принадлежащий арабу-христианину савваиту Стефа­ну Дамаскину (ум. 794 г.). В заглавии этого произведения ска­зано, что его автор «жил в Лавре святого отца нашего Саввы» ⁹⁷. Грузинам данное сочинение первоначально было знакомо в араб­ском оригинале, в грузинском переводе оно сохранилось в двух списках: Афонском (сведения о нем даны в одном из отчетов Н. Я. Марра ⁹⁸) и Тифлисском, опубликованном К. С. Кекелидзе в переводе на русский язык; этот список написан почерком на­чала XI в.", и потому есть основания считать, что грузинский перевод «Жития Романа Нового» сделан не позже X в. Повышен­ный интерес средневековой грузинской общественности к этому письменному памятнику был вызван главным образом его острым полемическим характером. Значительная часть «Жития Романа Нового» посвящена отрицательной характеристике противоикон-ника и непримиримого врага монашества императора Константи­на V (741—775), прозванного его политическими врагами Копро-нимом («Навозником»). Негативная характеристика Константи­на V, одиозное прозвище которого грузинский переводчик не преминул перевести на родной язык (Скоре), является как бы фоном, на котором описаны подвиги героев повествования.

«Житие Романа Нового» представляет собой важный документ по истории византийско-арабских отношений VIII в., поэтому внимание грузин к данному сюжету в X в. могло быть связано с пока еще актуальной в Грузии «арабской проблемой», снятой лишь к концу правления энергичного правителя объединенного Грузинского царства Давида Строителя (1089—1125).

Победа иконопочитания явилась окончательным торжеством диофизнтства в церковной организации Византии, и именно эта направленность сочинения Стефана Дамаскина привлекла столь пристальное внимание грузинских книжников, положительно оце­нивших установившуюся в империи культурно-политическую конъюнктуру ¹⁰°.

Появление на грузинском языке приведенных выше материа­лов свидетельствовало о наступлении периода окончательного от­хода грузинских книжников от сирийской, точнее — армяно-си­рийской традиции к западному, точнее — византийскому направ­лению. Все это отражало и в свою очередь свидетельствовало о дальнейшем углублении самобытности грузинского этноса как внутри кавказского региона, так и в пределах византийского культурного круга.

Торжество византинизма в Грузии, завершившееся здесь в ходе слияния аборигенного населения юго-восточного Причерно­морья — Тао-Кларджети — с остальной частью феодальной гру­зинской народности, способствовало процессу дальнейшего рас­хождения армянского и грузинского духовенств. В Тао-Клардже­ти этот процесс был осложнен еще тем обстоятельством, что культурная абсорбция грузинами местных аборигенов должна была преодолеть влияние здесь армянского духовенства, за пе-

3 Кавказский сборник, IX

65

сколько веков до грузин (-картлийцев) превратившего население этого края в собственную паству. В результате местное населе­ние, родственное преимущественно мегрело-чанам и никогда не терявшее здесь, по выражению Н. Я. Марра, своего первенст­ва "', стало объектом интенсивных межэтнических процессов; первоначально оно было подвержено арменизации; среди призна­ков этого процесса немаловажное значение имеет наличие в ар­мянском языке многочисленных мегрелизмов, в значительной своей части усвоенных при живом общении армян с мегрело-чан-ским населением Тао и Кларджети¹⁰². Местное население уже с VIII в. вступило на путь картлизации и таким образом пре­вратилось в один из органических компонентов грузинской на­родности еще до образования объединенного Грузинского фео­дального царства XI—XII вв.

Как свидетельствуют источники, IX век является едва ли не поворотным в этнокультурном развитии феодальной грузинской народности. В новую фазу в это время вступает в Грузии и эво­люция исторического жанра, хотя архаические формы историо-писания свое завершение здесь получили спустя два века в тру­дах Леонтия Мровели и Джуаншера Джуаншериани.

Со времени общей стабилизации Византийской империи, по­следовавшей с окончанием иконоборческого периода, она стала важным звеном в культурных взаимоотношениях между Западом и Востоком, «и византийская литература становится весьма зна­чительным фактором в формировании средневековых литератур Западной Европы, славянских стран и Кавказа» ¹⁰³. . В культурной жизни грузин и во внешней их ориентации в этот период, как уже было отмечено, происходят существенные изменения. Начало этого процесса относится к периоду арабско­го господства в Картли, когда политическая жизнь грузин Вос­точного Закавказья переживала кризис, а местной самобытной культуре грозила деградация. В результате произошло переме­щение центра грузинской политической и культурной жизни из порабощенного арабами Восточного Закавказья в близкие к Ви­зантийской империи юго-западные области исторического рассе­ления картвельских племен — Тао-Кларджети. Это был важный акт в процессе переориентации Грузии на запад, и он был пред­принят при заинтересованности императоров Византии¹⁰⁴, стре­мившихся создать здесь буферную зону между арабами и импе­рией, подконтрольную себе. Но грузины имели на этот счет свои цели, воплощение которых было сопряжено с борьбой не только против арабского ига, но и против культурного деспотизма едино­верных константинопольских автократоров ¹⁰⁵.

Тао-Кларджети была той пограничной с Византией областью^ в которой Грузия, как мы уже отметили, еще с VIII в. являлась соперницей империи. В Тао-Кларджети возникла новая грузин­ская литературная школа, положившая начало полному отмеже-

66

ванию грузинского этноса от традиций «восточного христианст­ва».

В дошедших до нас произведениях грузинских писателей из Тао-Кларджети не только отражена история экономического и культурного освоения этого края, порой даже в мельчайших подробностях,— в них была намечена культурно-историческая перспектива развития грузинского народа, впоследствии прерван­ная трагическими событиями эпохи установления в Закавказье монгольского ига и опустошительными завоеваниями орд Тамер­лана (конец XIV — начало XV в.).

Пионером культурной деятельности в Тао-Кларджети был Григорий Хандзтийский (Хандзтели) (759—861). Родом картлиец (в узком значении этого этнонима), Григорий родился в знатной семье, он приходился племянником супруге картлийского эриста-ва Нерсе, в доме которого рос и воспитывался (деятельность Нер-се описана в сочинении Иоанна Сабанис-дзе «Мученичество Або Тбилисского»). Еще в юности Григорий столь основательно овла­дел знаниями в области богословия, что впоследствии цитировал эти труды по памяти; блестящее знание греческого языка (что указывает на характер его культурной и идейной ориентации) он использовал для непосредственного ознакомления с опытом ви­зантийской церковной и монастырской организации. Начав свою деятельность в монастыре Опиза ¹⁰⁶, он впоследствии развернул в Тао-Кларджети строительство монастырей и по названию одно­го из них — Хандзта вошел в историю грузинской литера­туры.

Нам мало что известно о литературном наследии Григория Хандзтийского. К. С. Кекелидзе считал априорно приемлемым предположение, что деятель такого масштаба, как Григорий, яе мог не подвизаться на литературном поприще ¹⁰⁷. Но именно масштабы этой личности заставляют нас думать иначе: литера­турные труды Григория Хандзтийского, будь они им созданы, не могли не сохраниться хотя бы в определенных и надежных сведениях — слишком велик был его авторитет у наследников его и потомков. Очевидно, что в лице Григория в истории Гру­зии был деятель преимущественно практической сферы, органи­затор и «наставник», а эта роль незаурядных личностей, как известно, в средневековье ценилась высоко.

Сохранились лишь отрывочные сведения о написанных Гри­горием Хандзтийским литургических гимнах¹⁰⁸. В таком жанре в известной мере может быть отражена та социальная и куль­турная обстановка, в которой создавались эти произведения. И тем не менее для характеристики взглядов Григория Хандз­тийского, его влияния на современников этого, разумеется, недо­статочно. О значении личности Григория и о том этапе в истории Грузии, каким было время его долгой жизни, свидетельствуют не столько сочиненные им гомилии, сколько произведение, написан­ное о нем спустя 90 лет после его смерти. Это уже упоминаемая нами «Жизнь Григория Хандзтийского» Георгия Мерчуле, писа-

67 3*

теля X в., одного из крупнейших представителей тао-кларджет-ской литературной школы.

Процесс развития духовной и материальной культуры в Тао-Кларджети в IX—X вв. проходил в русле объединения Грузии в феодальное государство, перспективы которого окончательно определились именно в этот период. Расцвет средневековой гру­зинской культуры в Тао-Кларджети, как мы уже отметили, явился важной вехой в истории этнического развития феодаль­ной грузинской народности. Неслучайно Н. Я. Марр, давший об­разцовое этнографическое описание этого края, называл его «гру­зинским Синаем», сыгравшим ту же роль в истории средневеко­вой духовной и материальной деятельности грузин, что и Ани в истории Армении.

Занимая смежную с империей область, население этого об­ширного края находилось под влиянием ортодоксальных тради­ций византийской культуры. Из его среды порой выходили вы­дающиеся представители сановного Константинополя, и при этом они не только не прерывали внутренних связей со своим этно­сом, но и активно отстаивали интересы его независимого разви­тия. К числу таких деятелей (и, видимо, последним пз них) относится знаменитый византийский полководец Григорий Баку-риан (груз. Бакурианис-дзе) (ум. 1084 г.), основатель независи­мого от духовенства и императорской власти византийцев Пет-рицонского монастыря в Болгарии. Об исключительно грузинском менталитете Григория Бакуриана ярко свидетельствует состав­ленный им в антиимперском духе типик основанного им мона­стыря ¹⁰⁹.

На рубеже VI—VII вв. в Закавказье завершилось событие, ко­торое наложило неизгладимую печать на историю местных на­родов и во многом предопределило дальнейшее этнокультурное развитие каждого из них. Это — церковный раскол между духо-венствами Армении и Грузии. Уже Страбон не сводил воедино известных ему армян и иберов, но проводил между ними четкую грань. Углубление этнополитического размежевания армян и грузин в плане конфессиональном намечается в завершающую эпоху раннего христианства и зафиксировано в сведениях ранне-византийских авторов IV—V вв. Геласия Кесарийского и Руфи-на, отразивших начало собственно грузинской (картлийской) версии утверждения христианства в Восточной Грузии (о чем будет сказано ниже), и это рядом с началом формирования леген­ды о всекавказском миссионере Григории Парфянине!

Катализатором процесса распространения христианства в странах Закавказского региона, как и везде, был византийский экстремизм. Этот процесс особенно обострился с III—IV вв., ког­да христианство вело борьбу за господство в Римской империи, охваченной необратимым кризисом рабовладельческой социально-экономической формации, обострявшим центробежные тенденции

68

и т. д. «Империя нуждалась в средствах, которые способствовали бы ее объединению и противодействовали тенденции к распаду. Не последнее место среди этих средств могла приобрести и обще­имперская религия, которая пришла бы на смену национальным культам многочисленных народов и стран, во многих случаях питавшим сепаратистские тенденции... Назрела необходимость в общеимперской «мировой» религии, которая служила бы цеп-тральной власти идеологическим костяком, скрепляющим импе­рию. А среди заполнявших религиозную арену Римской империи культов не было таких, которые могли бы успешно конкуриро­вать с христианством и выполнять роль общеимперской рели­гии» ^ио. После распада Римской империи на Западную и Вос­точную и особенно после Нпкейского собора 325 г., объявившего христианство государственной религией, распространение послед­ней стало государственной обязанностью п политической нормой не только в самом Византийском государстве, но и в сопредель­ных с ним обширных областях с многочисленными и разноэтнич-ными народами и племенами. С падением Римской империи в последней четверти V в. константинопольские патриархи стали практически единственными проводниками христианской идеоло­гии во всех досягаемых пределах. Одним из показателей силы и размаха распространения христианства в Закавказье, в данном случае из его византийских очагов, является то, что уже в IV—¹ V вв. местные народы создали свои собственные христианские общины.

В дальнейшем духовенство Армении, отвергнув христологиче-ские догмы Халкидонского собора 451 г.¹¹¹, не только противо­поставило себя патриаршему престолу в Константинополе, но и предприняло решительные шаги перетянуть на свою сторону со­седние народы, выступив энергичным инициатором новой поли­тической и культурной ситуации внутри Закавказского региона. В этих условиях и произошел армяно-грузинский церковный разрыв.

Грузинское духовенство, отстаивая свою независимость и поддерживаемое светскими властями, постепенно стало склонять­ся к постановлениям Халкидонского собора 451 г., осудившего монофизитскую ересь и несторианство. Как известно, под знаком чисто богословских символов о «естествах» Иисуса Христа, под видом обсуждения некоторых церковных ритуалов, постановле­ния и санкции Халкидонского и Константинопольского (518 г.) соборов решали политические задачи и прежде всего утверждали гегемонию константинопольских духовных главарей и васплев-сов. Эта политическая борьба, захлестнувшая п христианских деятелей Закавказья, создала в принципе согласованное отно­шение к богословским проблемам между армянами п грузинами (обусловленное значительной общностью их социально-экономи­ческого развития), которое п было нарушено политиче­ским ростом Константинополя, его гегемонистскими притязания­ми и проводимой пм политикой религиозной нетерпимости.

69

В исторической перспективе это могло привести к абсорбции Византийской империей прилегавших к ней стран и народов. Од­нако последние, в данном случае армяне и грузины, уже достиг­ли такого уровня этнополитического развития, что оказали про­цессу деэтнизации так и не преодоленное византийцами сопро­тивление.

Борьба против византийского влияния мобилизовала все силы народов Закавказья. Но конфликты внутри господствующих клас­сов, специфика внутриполитической обстановки в каждой из стран привели к тому, что между армянским и грузинским ду­ховенством произошел раскол и грузинские церковники пере­ориентировались на Византию.

В византийских источниках данное событие не нашло отра­жения. Лишь в середине IX в. византийцы в лице константино­польского патриарха Фотия (ок. 810—820 —ок. 891—897 гг.) «заинтересовались» историей армянской церкви (но не историей армяно-грузинского церковного раскола!) с целью единения ее с византийской церковью. Намерения патриарха безусловно были великодержавными, они прокладывали путь не только к духов­ной гегемонии над армянским клиром, но и к растворению ар­мянского этноса в ромеях.

Историко-литературными памятниками, в которых освещен армяно-грузинский церковный раскол, являются произведение армянской письменности VII в. «Книга Посланий» ¹¹² и сочине­ние «О разделении Грузии и Армении», приписываемое Арсению Сапарнйскому, картлийскому католикосу середины IX в.¹¹³

«Книга Посланий» является сводом полемической переписки между армянскими и грузинскими церковными деятелями. Как и всякое творение аналогичного жанра, своими корнями уходящее еще в античную эпоху (Цицерон, Сенека, свод «Посланий» ново­заветного канона¹¹⁴), армянская «Книга Посланий» решает общетеологические проблемы, вопросы отношения к ересям, иноверцам и т. п., но, конечно, применительно к местным усло­виям. «Книга Посланий» включает и собственно грузинские сю­жеты, в ней дана оценка политической и культурной ситуации в Грузии (Картли, Восточная Грузия) с позиции картлийского католикоса Кирона (ок. 599 — ок. 616) ¹¹⁵, точнее с позиции, разумеется, подредактированной позднейшими переписчиками.

В книге отражены все аспекты полемики: догматические, культурно-политические, этнические, языковые. В этой связи возникает вопрос: на каком языке велась полемика между армян­скими и грузинскими иерархами? Нет никаких оснований счи­тать, что свод «Книга Посланий» даже в протографах всех до­шедших до нас списков существовал на ином языке, нежели армянский. Перед нами — памятник армянской письменности. И тем не менее не исключена вероятность использования в самих посланиях и грузинского языка. Косвенным свидетельством этого может быть, во-первых, соотношение функций грузинского и ар­мянского языков в зонах армяно-грузинских этнических контак-

70

тов, что отразилось в признании духовенствами обеих сторон равного знания для них обоих языков — грузинского и армянско­го; именно при учете этого обстоятельства «письма» и «ответы» «грузинской стороны» могут быть расценены как источник о том, что знали и как понимали грузинские деятели того врмени сло­жившуюся общественную ситуацию. Во-вторых — это красноре­чивое свидетельство армянского историка XIII в. Ухтанеса об основательном знании грузинского языка по крайней мере частью армянского духовенства, контактирующего с грузинским этниче­ским элементом ¹¹⁶.

Несмотря на то что точка зрения грузинских (картлийских) деятелей в памятнике, как будет сказано ниже, была подавлена традиционной тенденцией армянского духовенства, подверглась пристрастной редакции составителей свода, тем не менее в нем можно выявить и отдельные реальности Восточной Грузии опи­санного периода, и судить о решаемой в нем проблематике. Спор вокруг частного вопроса — организации церковной службы в одной из областей на границе менаду Грузией и Арменией — в Цуртавской епархии, о месте захоронения общей для армян и грузин святой Шушаник — получил широкий резонанс и пере­шел в общерелигиозную (христологическую) и политическую по­лемику, не затухавшую и впоследствии.

И. А. Джавахишвили еще до революции писал: «Книга писем» (посланий) представляет из себя как бы оправдательный доку­мент армянской церкви; вследствие этого письма в ней должны были быть подобраны с определенной тенденцией; все материалы, которые так или иначе могли служить не в пользу армянской церкви, очевидно, не были бы помещены в сборнике. И действи­тельно, в «Книге писем» имеются далеко не все письма грузин; так, например, там пропущены ответы католикоса Кириона (Ки­рона.— Г. Ц.) и грузинских вельмож заместителю армянского католикоса Вртанесу (на это обстоятельство своевременно обра­тил внимание и Ухтанес); отсутствует там и ответ грузинского духовенства на окружное послание армянского католикоса Ав­раама, которым запрещалось верующим армянам находиться в общении с грузинами. Но не может быть, чтобы такое распоря­жение армянского архипастыря осталось без ответа с противной стороны. Таким образом, в «Книге писем» мы имеем односторон­ний подбор материалов» ¹¹⁷.

И действительно, как свидетельствует исследовательский опыт, «Книга Посланий» не избегла типичных для судьбы сред­невековых манускриптов самовольных и пристрастных вмеша­тельств (интерполяций, купюр и т. п.) позднейших переписчиков и редакторов. Так, например, армянский историк Н. Г. Адонц, известный независимым характером своих суждений, указывал, что «настроения и тенденции последующих веков часто отража­лись на положении вещей давно минувших времен: иной ревни­тель родного благочестия умышленно или бессознательно вносил коррективы в старину, по-повому понимая и соответственно ис-

71

кажая старое. «Книга Посланий» не избегла этой участи: она не только разрослась по объему, но п отдельные статьи ее не мино­вали вмешательства посторонних рук» ¹¹⁸.

Несмотря на это, «Книга Посланий» давно и по праву при­знана одним из классических первоисточников, в целом ряде случаев она дает ценную информацию об исторической ситуации времени ее создания. Основная идея этого историко-литератур­ного памятника — защита монофизитскпх догматов в местных этносоциальных традициях. С падением армянской государствен­ности в середине V в. армянская церковь с ее сплоченной внут­ренней жизнью на многие века стала защитницей населения раздробленной страны от окончательного его поглощения враж­дебными государствами с их нетерпимыми религиозно-идеологи­ческими системами. Это обстоятельство, естественно, требовало от армянских иерархов мобилизации всех доступных им сил. По­этому в центре произведения лежат заботы о судьбах армянского духовенства.

Армяно-грузинский церковный раскол был следствием прежде всего соперничества армянского п грузинского духовенства в кон­тактных армяно-грузинских зонах. Грузинская церковная иерар­хия играла здесь роль отчаянно сопротивлявшейся стороны, так как Грузия (Картли, Восточная Грузия) рассматривалась ар­мянским синклитом естественной ареной монофизитского настав­ничества. В местных условиях как бы подтвердилась старая сен­тенция Тертуллпана (ок. 160 — ок. 220 гг.): «Соперничество в епископате — мать расколов» ^11Э.

Современные исследователи обычно подходят к сведениям из «Книги Посланий» в плане прямолинейного выискивания в них конкретных сведений по тому или иному историческому факту, порой игнорируя самое главное в этих сведениях — их общую тенденцию. Вопрос чаще всего упирается в проблему исторично­сти самостоятельности (автокефалии) грузинской церкви, ее за­висимости (или независимости) от армянской церкви. Сведения на этот счет в «Книге Посланий» столь противоречивы и не­определенны, что они не дают оснований для твердых выводов. Но сам факт раскола может свидетельствовать об определенной общности армяно-грузинской церкви, по крайней мере на исходг ных этапах. Это можно объяснить тем, что христианство моно­физитского толка насаждалось в Грузии преимущественно не ар­мянскими проповедниками, а, как мы выше отметили, сирийски­ми миссионерами. С другой стороны, та легкость, с которой произошел этот раскол, несмотря на пылкий характер полеми­ки ¹²°, должна свидетельствовать о непринципиальном характе­ре церковной общности армян и грузин.

Ссылаются на популярность признанного христианским про­светителем армян Григория Парфянина и в среде грузинских церковников, хотя обращают внимание на редкость упоминания его в эпистолах грузинских корреспондентов «Книги Посла­ний» ^ш. Немногочисленные упоминания Григория в ответах

72

грузинских архипастырей могут свидетельствовать не только о скромном масштабе культа этого миссионера среди грузин, но и о недостаточно глубоких его корнях вообще до возникновения конфликта. Конфликт раздул этот культ, и поскольку он стал ос­новным в среде воинствующего моиофпзитского духовенства, оно и гиперболизировало его чисто книжным путем. То, что Григо­рий Парфянин признавался армянами и грузинами, а также до­ступным для христианского миссионерства населением Кавказа, не должно вызывать сомнения ¹²². Но не должно подлежать со­мнению и то, что «всекавказскпм» миссионером этот образ мог стать лишь после и 'в результате армяно-грузинского церковного разрыва в начале VII в., когда Григорий стал «обрастать» куль­товыми легендами благодаря армянской церковной пропаганде.

В IX в. в христианских кругах Грузии (по крайней мере, судя по дошедшим до нас материалам) стали обращаться к ис­торическому прошлому, пытаясь найти в нем ответы на актуаль­ные проблемы современности. Наиболее типичным в этом отно­шении является упомянутый выше труд «О разделении Грузии и Армении», приписываемый католикосу Арсению Сапарийскому (Сафарели) (860-887) ¹²³.

Как уже отмечено исследователями, в сочинении Арсения не только констатируется факт разрыва между духовенствами Ар­мении и Грузии; автор исследует причины этого конфликта, стремится выявить подлинных его «виновников», дает оценку его последствий и т. д.¹²⁴ Именно это обстоятельство и придает тру­ду Арсения Сапарийского характер исторического повествования. Насколько исторична та информация, которую дает нам Арсений, каков был уровень знаний в Картли IX в. об истории армяно-грузинского церковного разрыва?

Мы практически ничего не знаем об участии народов — ар­мянского и грузинского — в армяно-грузинской церковной расп­ре. «Книга Посланий» хранит об этом полное молчание, если не считать окружного послания армянского католикоса Абраама, об­ращенного ко «всем армянам» с требованием не иметь с грузи­нами никаких личных сношений¹²⁵ (что, как показал истори­ческий опыт, так и не было воплощено в жизнь). В сочинении Арсения Сапарийского имеется прямое указание на непричаст­ность собственно армянского этноса к армяно-грузинским цер­ковным пререканиям. Так, говоря об осуждении монофизптски-ми священниками Халкедонского собора 451 г., Арсений заклю­чает, что тем самым они «стали причиной бед неисчислимых душ невинных» ¹²⁶. Это сведение безусловно указывает на то. что инициатива раскола, с точки зрения автора, исходила от армян­ских церковников и в особенности, как это ярко отражено в «Книге Посланий», от их верхушки. В словах Арсения отразил­ся успех монофизитской пропаганды армянской церковью, кото­рая в результате сумела присоединить к территории своего влия­ния и области расселения картвельских (грузинских) племен в Юго-Восточном Причерноморье.

73

Как п всякий полемист, тем более в вопросах религиозных догматов, Арсений Сапарийский тенденциозен. Как мы выше от­метили, Арсений стремится убедить своих читателей, что вся вина за конфликт веры между грузинами и армянами падает на армянское духовенство, которое, по его словам, изменило заветам своего просветителя Григория Парфянина и в своей вере дало волю проиранскому огнепоклонству. Арсений утверждает, что ответственность за расторжение церковного единства армян и грузин несут также иноземные правители, в частности сасанид-ского Ирана. Арсений обвиняет Сасанидов в разжигании взаим­ного недоверия между армянами и грузинами. Это был антимаз-деистский выпад грузинского автора в защиту приверженности «византинизму». Ориентация грузинских духовных деятелей на Византию, аргументированная Арсением и завершенная затем грузинскими зарубежными деятелями конца X—XI в. (Евфимий Святогорец, Георгий Святогорец, Ефрем Младший и др.), не была самоцелью. Грузинские деятели не могли не видеть, что Арме­ния объективно играла роль буферной страны между Грузией и Византией и это обстоятельство в значительной степени обеспе­чивало грузинам безопасность от инкорпорации империей.

Поздние переписчики внесли в трактат много путаницы. Сам Арсений начало разрыва относит к периоду правления сасанид-ского шаха Пероза (459—484), а оформление его — к Манаскерт-скому собору 726 г. В начале IX в. в Армении была в разгаре борьба антихалкедонитов с халкедонитами, и труд Арсения, по замыслу его автора, должен был дать определенные ответы на жгучие вопросы современности, тем более что борьба достигла и собственно Грузии, сосредоточившись в Тао-Кларджети, ставшей убежищем для армяп-халкедонитов. Здесь между противоборст­вующими конфессиональными группировками часто происходили стычки, и вот это обстоятельство и вынудило Арсения написать свой историко-полемический труд (по мнению К. С. Кекелидзе — около 862 г.), который мог стать своего рода руководством в борьбе халкедоннтов с их противниками^т. Сочинение Арсения свидетельствует, что его автор был основательно начитан как в грузинской, так и в армянской и греческой литературе. При этом особым вниманием Арсения, как замечено, пользовались те сочи­нения, в ,которых подчеркивалась отрицательная роль персов в деле религиозного разобщения армян и грузин ¹²⁸.

Для сравнительного сопоставления приписываемого Арсению Сапарийскому труда с целью выявления дальнейшей эволюции отношения к армяпам-монофизитам в грузинской среде ближе всего можно поставить «Мученичество Гоброна» Стефана, епи­скопа Тбетского (Мтбевари), жившего на рубеже IX—X вв. «Му­ченичество» посвящено описанию опустошительного нашествия 914 г. в Армению п Грузию и подвигу грузинского военачальни­ка Микеля-Гоброиа. Автора данного произведения, кратко, по живописно изобразившего события, в отличие от Арсения Сапарийского мало интересуют сколько-нибудь объективные при-

чины поражения армян и грузин в схватке с арабами. Для него ясно лишь одно: в этом повинны вообще «греховодные» армя­не ^12Э. Хотя Стефан о «греховодности» грузин пишет в не менее ярких красках, но для него важно другое: не Грузию погубила греховность ее жителей, но лишь армяне, провинившись пред господом, тем самым обрекли себя на погибель. «Это сочине­ние,— пишет К. С. Кекелидзе о работе епископа Тбетского,—' типичный образчик тех литературных произведений, которые у нас возникли с X в. и которые в этнорелигиозном плане в отно­шении армян не проявляли мира и лояльности» ¹³°. В данном случае «Мученичество Гоброна» по своей внутрирелигиозной не­терпимости можно сопоставить с уже упомянутым окружным по­сланием армянского католикоса Абраама к своей пастве, содер­жащим то же отношение к диофизитам-грузинам.

Сопоставление сочинения Арсения Сапарийского с «Мучени­чеством Гоброна», написанных в промежутке между 862— 918 гг., свидетельствует о том, как стремительно проходило даль­нейшее конфессиональное размежевание армян и грузин. Вместе с тем анонимный автор «Летописи Картли» ¹³¹, рассматривав­ший «Мученичество Гоброна» как историческое произведение, ссылаясь на него, совершенно не коснулся антиармянских выпа­дов его автора.

Выше мы уже отметили возникновение в Грузии не позднее ру­бежа VIII—IX вв. особого вида систематизации накопившихся к этому времени на грузинском языке историко-литературных памятников, как переводных, так и оригинальных, получившего название «Мравалтави» (букв. «Многоглав»). Инициатором по­добного рода памятников письменной культуры в Грузии был ли­тературный деятель по имени Сеит, о котором не сохранилось почти никаких биографических данных. Как предполагают, Сеит жил либо во второй половине VIII в., либо в первой половине IX в. Известно также, что он был членом святосаввинской мона­стырской братии и подвизался в агиографическом жанре, о чем говорит приписка к одной из рукописей Синайского монасты-

ря

Как засвидетельствовано в грузинских источниках,

в «Многоглавы» объединялись древние, дометафрастные, так называемые кименные варианты письменных памятников ¹³³.

Сохранилось несколько грузинских «Многоглавов». Кроме уже упомянутого выше «Синайского Многоглава 864 года», это— «Многоглав Гурийской Пустыни», «Сванский Многоглав», «Пар-хальский Многоглав» и др.¹³⁴; к этому типу трудов надо отнести и «Шатбердский сборник» X в.¹³⁵ Судя по количеству сохранив­шихся «Многоглавов», эта форма свода литературных памятни­ков в Грузии была весьма популярной. В IX—XI вв. она стала необходимой в больших монастырях и епископальных храмах ¹³⁶. Католикос Мелхиседек (XI в.) пожертвовал храму Светицховели (Мнхета) так называемый «Непременный (букв.: «необходимо

74

75

иметь при себе») Многоглав» ¹³⁷. «Многоглав» упоминается и среди книг, пожертвованных Григорием Бакурианом (XI в.) ос­нованному им в Болгарии монастырю ¹³⁸ и т. д.

Такая форма циклизации памятников письменности в Грузии (как, между прочим, и в Древней Руси¹³⁹) возникла по визан­тийскому образцу. В Византии эта форма компилятивного свода стала особенно популярной в период правления Константина VII Багрянородного (913-959). В это время «были составлены мно­гочисленные сборники эксцерптов (извлечений) из древних авто­ров, связанные единством темы»; эти сборники, как отмечают исследователи, «имели определенные политические задачи и предназначены были использовать опыт древности для решения современных проблем» ¹⁴°. Примечательно, что грузинские «Многоглавы» имели особую популярность у той части грузин­ских книжников, которые жили и творили в монастырях, распо­ложенных в пределах Византийской империи или находившихся под заметным ее влиянием. Естественно, возникает мнение, что указанная форма организации литературной продукции, очевид­но, отражала определенный уровень борьбы грузинского этно­са—в лице наиболее передовых и организованных его предста­вителей — за свою культурную самобытность.

Содержание названных грузинских сборников отражает уро­вень и специфику культурного развития грузинской народности. По ним можно судить о тенденции интеллектуальных интересов не только их составителей, но, что особенно важно, той общест­венности, для которой эти сборники составлялись.

В грузинских переводах сохранилась значительная часть кименных редакций раннехристианских письменных памятни­ков '". Кроме того, что данный факт сам по себе придает сред­невековой грузинской словесности особое значение, в нем отра­жена живучесть интересов в грузинских литературных кругах именно к тем письменным памятникам, которые по какой-то причине потеряли интерес на языке оригиналов, вследствие чего они, возможно, были забыты и утеряны, хотя их значение для истории трудно переоценить.

Особого внимания заслуживает также характер подверстан­ных к «Многоглавам» грузинских оригинальных произведений. Так, например, вписанный в «Синайский Многоглав 864 года»,¹ в котором собраны труды историков раннего христианства, гимн грузинскому языку Иоанна-Зосима (о чем выше уже была речь) свидетельствует о том, что его автор считал грузин, носителей восхваляемого им языка, продолжателями традиций раннего хри­стианства.

Аналогичен случай с «Шатбердским сборником» X в., в кото­ром собраны многочисленные труды раннехристианских писате­лей и экзегетиков и в ряду с ними — «Обращение Картли». Не вызывает сомнения, что составители сборника расценивали исто­рию обращения Картли в христианство как один из фактов исто­рии мировой религии. Неслучайно, что примерно в это время —

73

конец X в.— под влиянием византийцев грузины ближе познако мились с трудом Ипполита Антипапы «ЛЬег СепегаЦошз», в ко­тором были приведены генеалогии всех наиболее «значительных» народов, в том числе и грузин, с учетом даже их племенного со­става. Впоследствии этот метод, с учетом местных — кавказ­ских — условий, довел до совершенства грузинский историк XI в. Леонтий Мровели ¹⁴².

Этапом формирования жанра исторической литературы в Гру­зии был летописный свод «Обращение Картли» («Мокцевай Кар-тлисай»), созданный не ранее конца IX в. и дошедший до нас в двух, уже упомянутых списках: кратком Шатбердском (X в.) и пространном Челишском (XIV в.) ¹⁴³. «Обращение Картли» представляет собой как бы пролог к раннему циклу свода гру­зинских летописей.

«Обращение Картли» состоит из двух частей: собственно лето­писи и «Жизни св. Нины». В первой из них приводится список царей древней Картли, а также список (правда, ущербный) церковных иерархов; говорится о строительных мероприятиях (естественно, целиком приписываемых правителям) и т. д.¹⁴⁴ Вторая часть — «Жизнь св. Нины» при всем своем агиографиче­ском характере также носит явные признаки жанра собственно историописания. Включение «Жизни св. Нины» в качестве как бы продолжения летописной части — «Обращения Картли» явля­ется лишь наглядным свидетельством значения житийной литера­туры в формировании исторического жанра в средневековой Грузии¹⁴⁵. Неслучайно, что именно сочинение «Жизнь св. Нины» в ее Шатбердском списке и в метафразированном Леонтием Мро­вели варианте ¹⁴⁶ было подверстано к древнему циклу «Картлис цховреба» (КЦ).

К тому же еще в прошлом веке было высказано мнение, что включенная в «Шатбердский сборник» хроника «Жизнь св. Нины» является не чем иным, как летописью (матиане) ^14Т. Очевидно, что включение жизнеописания (цховреба) Нины в свод КЦ в конечном счете было обусловлено окончательным оформле­нием термина цховреба как синонима термина историй.

В «Жизни св. Нины» отразилось культурное и политическое самосознание грузин второй половины I тысячелетия н. э. И. А. Джавахишвили считал, что составление жизнеописания Нины было связано с церковным разрывом между армянами и грузинами, после которого грузины стали выдвигать идею неза­висимого от армян обращения в христианство¹⁴⁸. Но вместе с тем исследователи неоднократно обращали внимание на то, что в «Жизни св. Нины» сохранились данные, указывающие на кон­такты армян и грузин в области христианских преданий. Так, например, в ней подчеркивается тесная связь Нины с «ученица­ми» Григория Просветителя (Парфянина), известными под наи­менованием рипсимианок. Этот момент настолько четко выражен в жизнеописании, что исследователи не могли ничем его объяс­нить, кроме как «неумелостью» автора или редакторов и перепис-

77

чиков, якобы не справившихся с пережитками некогда общих для грузин и армян конфессиональных традиций ¹⁴⁹.

В действительности указанные в данном произведении связи грузинской христианской просветительницы с армянами свиде­тельствуют о том, что оно было направлено не против армянско­го духовенства, а против имперских амбиций византийских пат­риархов. На это обратил внимание еще К. С. Кекелидзе, считав­ший, что в «Обращении Картли» отразился факт культурного соперничества грузин именно с византийцами. В частности,, в описании миссионерства Нины указывается, что она явилась в Грузию не из Константинополя, а из Иерусалима (в противовес концепции византийцев, считавших себя на основании сведений византийских писателей IV—V вв. Геласия Кесарийского и Ру-фина «просветителями» Картли). Об этом же свидетельствует и живой рассказ автора жития о христовых реликвиях, по его словам, принесенных в Грузию непосредственно из Иеруса­лима ¹⁵°.

Симптоматичен и тот интерес, который впоследствии проявил к жизнеописанию Нины Леонтий Мровели, автор с выраженной арменофильской тенденцией. Поэтому жизнеописание грузинской просветительницы примыкает не к произведениям типа «О раз­делении Грузии и Армении» Арсения Сапарийского, а к «Муче­ничеству Або Тбилисского» Иоанна Сабанис-дзе, идею которого о достоинствах грузинских христианских мучеников и равных их правах со вселенскими святыми и продолжает автор «Жизни св. Нины». Именно со времени создания письменного текста жиз­неописания Нины — скорее всего с конца IX в.— на первый план в духовной жизни Грузии выдвигается борьба не против армян­ского клира (хотя полемика с ним практически никогда не пре­кращалась), а против экстремизма византийских патриархов и автократоров, посягавших на самобытность духовного развития грузин и целостность населенной ими территории.

История распространения христианства в Грузии с самого на­чала выступала здесь в двух фактически взаимоисключающих версиях: в легенде о миссионерстве Нины, известной, как было отмечено выше, еще ранневизантийским авторам^ш. Первона­чально развиваясь в византийских традициях, эта легенда впо­следствии стала прямой их противоположностью. Другая легенда развивалась в общем русле с легендами армянской церкви о про­светителе Григории Парфянине *⁵². Отрицание грузинами этой легенды шло значительно медленнее, она оказалась по вполне по­нятным причинам более жизнеспособной, нежели византийская ориентация легенды о Нине.

Впоследствии, когда Восточная Грузия (Картли) уже отстоя­ла свою этнокультурную независимость и возник вопрос о куль­турно-исторической перспективе западнокартвельских племен, их объединении в общегрузинское феодальное государство, идея ав­тора «Жизни св. Нины» получила свое воплощение в грузинской версии легенды о просветительской деятельности апостола Анд-

78

рея Первозванного, также направленной против византийского экспансионизма в Восточном Причерноморье ¹⁵³.

В период создания «Жизни св. Нины» общественные условия внутреннего и внешнего развития Грузии благоприятствовали тому, что на первый план в литературном творчестве местных просветителей стал выступать чисто житийный жанр, в котором сюжеты мученичества постепенно стали уходить за пределы вни­мания хронистов. Новый этап грузинской житийной литературы в IX—XI вв. одновременно был и новым этапом ее расцвета ¹⁵⁴. В данный период были созданы такие шедевры этого вида лите­ратуры, как «Житие Григория Хандзтийского» Георгия Мерчу-ле¹⁵⁵, «Житие Серапиона» Василия Зарзмийского (Зарзме-ли) ¹⁵⁶, «Житие Иллариона Грузина», «Житие Иоанна и Евфи-мия» Георгия Святогорца (Мтацмидели), «Житие Георгия Свя-тогорца» Георгия Младшего ¹⁵⁷ и др.

На поприще политической жизни и культурного строительст­ва в Грузии и грузинских просветительских очагах за ее преде­лами в IX—XI вв. выступают многочисленные деятели — ученые, философы, писатели, гимнографы, переводчики, грамматисты. Кроме уже указанных нами, это — Дачи, Георгий Мацкверский (Мацкверели), Григол Ошкский (Ошкели), Иоанн Минчхи, Иоанн Мтбевари, Микел Согбенный (Модрекили), Эзра, Иоанн Конкосис-дзе, Курданай, Филипп, Давид Тбели, Стефан Сана-нойс-дзе, Иоанн Болнисский (Болнели), Стефан Афонит (Атоне-ли), Эзра Святогорец (Мтацмидели), Басили, Зосим и др. Им и деятелям из их окружения принадлежат оригинальные произве­дения и переводы творений древних авторов (греков-византийцев, армян, сирийцев, арабов-христиан, египтян). Своей деятель­ностью они способствовали становлению этнокультурного самосо­знания феодальной грузинской народности.

Борясь с обвинениями в еретических отступлениях, выдвигав­шимися византийским клиром, грузинские писатели и книжники развили деятельность по обновлению старых литературных па­мятников, из которых они стали выскабливать всякие признаки, указывавшие на какое-либо сотрудничество своих предшествен­ников с антихалкедонитами. В итоге в Грузии был создан обнов­ленный (метафрастный) корпус старых (кименных) литератур­ных памятников. Этот процесс приспособления старых творений к новым социальным и политическим условиям был проведен в русле византийской литературной школы эпохи ее расцвета.

Внутреннее развитие Грузии, противостоявшей постоянной •опасности быть не только порабощенной, но и окончательно аб­сорбированной инородными захватчиками, благоприятствовало развитию здесь жанра биографии. В центре таких биографий (цховреб), как мы видели, первоначально стояли носители рели-тиозных идей. Но с развитием феодальных отношений и форми­рованием единой монархии, так и не уступившей политического первенства церковным иерархам, в обществе стал зарождаться светский образ мышления. Неслучайно, что именно в это вре-

79

мя — на рубеже Л—XI вв.— были заложены основы грузинского светского письма «мхедрули» (букв, «всаднический», «рыцар­ский», «светский»). Тенденция светского образа мышления впер­вые проявилась в сочинениях агиографического жанра и получи­ла свое дальнейшее развитие в древнем цикле КЦ, в частности в произведениях Леонтия Мровели и Джуаншера Джуаншериани (вторая половина XI в.). Хотя их сочинения во многом следуют агиографическим канонам, они тем не менее носят качественно иной характер, в них получила оформление совершенно незнако­мая собственно агиографическим произведениям историческая концепция всемирного развития, на фоне которого показана ис­тория Грузии и Кавказа в целом. Но Леонтий Мровелп и Джу-аншер Джуаншериани являются представителями уже нового пе­риода грузинского историописания.

См.: Удалъцова 3. В. Церковные историки ранней Византии//ВВ. 1982. Т. 43. С. 8 и ел.

Безобразов В. П. Очерки византийской культуры. Пг., 1919. С. 54. Знаме­нитый поздневизантийский сановник и писатель Феодор Метохит (ок. 1260—1332) с запоздалым и непривычным для представителя вели­кодержавной империи сожалением писал: «Мы с примерным усердием занимались всем тем, что было каким-либо образом связано с греками и касалось греков, все равно — важным или неважным... Но сколько по­добных событий произошло у других народов? Вполне возможно, что у других народов есть исторические произведения, подобные нашим, в ко­торых они сохранили достойные внимания и памяти деяния своих пред­шественников и предков, чтобы последовательно передать их своим по­томкам, которые могли бы ими воспользоваться. И точно так же, как мы не знаем ничего о них, потому что греческие историки ими не интере­совались, они, вероятно, ничего не знают о нас, потому что их историки не проявили никакого интереса к нашим делам» (цит. по: Досталова Р. Византийская историография (характер и форма) //ВВ. 1982. Т. 43. С. 34). Это грустное признание ученого сановника Византии лишь изобличает в нем полнейшую неосведомленность относительно византийской обра­зованности у «других народов». Византийские деятели (как светские, так и духовные) были достаточно в курсе культурного развития неро-меев.

См.: Василий Кесарийский. Творения. Т. 2/ М., 1858. С. 280. См. также: Хидашели Ш. В. К вопросу о мировоззренческих и ценностных характе­ристиках средневековой грузинской литературы //' Вопросы философии. 1982. №11. Вместе с тем представители порубежных с Византийским го­сударством народов, находившихся в сфере его культурного влияния, • часто в своей миссионерской деятельности среди «язычников» и «иновер­цев» апеллировали к авторитету империи. Ср., например, обращенное к сарацинам «слово» славянского просветителя Константина-Кирилла, в ко­тором утверждается изначальность обязательного приношения народами дани римлянам, и в заключение: «Ведь все искусства вышли от нас» (Сказание о начале славянской письменности. Вступ. статья, перевод и комм, Б. Н. Флори. М., 1981. С. 76). Эта традиция свидетельствует о христианском миссионерстве среди язычников от имени и в интересах византийских правителей. То же самое подчеркивается и в элитарном цикле грузинских письменных источников о распространении христиан­ства в Грузии («Житие св. Нины», легенда о миссионерской деятельности Андрея Первозванного в Западной Грузии).

Проблеме формирования феодальной формации в Грузии посвящены мно­гочисленные исследования, основные из них: Джанашиа С. Н. 1. Фео­дальная революция в Грузии. 2. Грузия на путях ранней феодализации //

80

Джанашиа С. Н. Труды. Т. 1. Тбилиси, 1949., На груз, яз.; Меликишви-ли Г. А. Политическое объединение феодальной Грузии и некоторые во­просы развития феодальных отношений. Тбилиси, 1973. На груз, яз.; Очерки истории Грузии. Т. II, Тбилиси, 1973. На груз. яз. (далее: Очер­ки); Богверадзе А. А. Политическое и социально-экономическое развитие Картли в IV—VIII вв. Тбилиси, 1979. На груз, яз.; Новосельцев А. П. Ге­незис феодализма в странах Закавказья. М., 1980 (с обстоятельной биб­лиографией) .

Блок Марк. Феодальное общество // Блок Марк. Апология истории. М.,. 1973. С. 143.

Ср.: Чхартишвили М. С. Метафрас о редакции «Жития св. Нины» свода «Картлис цховреба»//Изв. АН ГССР. Серия истории. 1980. № 4. С. 114 и ел. На груз. яз.

Кекелидзе К. С. Историко-агиографические отрывки//Этюды по истории древнегрузипской литературы. Т. VII. Тбилиси, 1961. С. 6. На груз. яз. (далее: Кекелидзе. Этюды, с указанием тома и выходных данных). Достаточно назвать таких личностей, как Евагрий Понтийский (346-399), Петр Ивер (411-491), Иеремия Ивер (V в.) и др, (см.: Кекелидзе К. С. Грузинский мыслитель и деятель IV в. н. э. // Этюды. Т. IV. Тбилиси,. 1960. С. 15-17; Он же. Иеремия Ивер//Этюды. Т. I. Тбилиси, 1956. С. 51-. 62; Житие Петра Ивера, царевича-подвижника, епископа Майумского V в. Грузинский подлинник издал, перевел и предисловием снабдил Марр Н. Я. // ПС. 1896. Т. XVI. Вып., 47. Позже Н. Я. Марр писал, что во, время своей экспедиции в Сванетию летом 1911 г. ему удалось обнару­жить более древний список жития Петра Ивера, чем тот, который был им издан (Марр Н. Я. Из поездки в Сванию // ХВ. 1913. Т. II. Вып. 1. С. 4-5; ПДГАЛ. Т. II. Тбилиси, 1967. С. 213-263). КугШоз Vоп ВНуШороШ. УИа ЗаЬае. Ей. ЗсЪшагШ, 1^е[рп%, 1939, Кекелидзе К. С. Иноземные авторы в древнегрузинской литературе // Этюды. Т. V. Тбилиси, 1957. С. 91, 204; Он же. Памятники кименной гру­зинской агиографии//Этюды. Т. XI. Тбилиси, 1973. С. 148 и ел, Кекелидзе К. С. Памятники... С. 151—152.

См.: Дмитриевский А. Описание литургических рукописей, хранящихся. в библиотеках православного Востока. Т. 1. С. 222—223; Кекелидзе К. С. История грузинской литературы. Т. 1. Тбилиси, 1960. С. 38-39. На груз, яз.; Менабде Л. В. Очаги древнегрузинской литературы. Т 2. Тбилиси,, 1980. С. 26. На груз. яз.

Антиох Стратиг. Пленение Иерусалима персами в 614 г. Грузинский-текст исследовал, перевел и арабское извлечение приложил Марр Н. Я. СПб., 1909; Пигулевская Н В. Византия и Иран на рубеже VI—VII вв. М., Л.,^1946. С. 54-55.

Подробный пх анализ см.: Антиох Стратиг. Пленение Иерусалима... Кекелидзе К. С. История грузинской литератруы. Т. 1. С. 125 — 127. Кекелидзе К. С. Мартирий Грузин (VI—VII вв.) и его сочинение «О покая­нии и смирении» // Этюды. Т. XII. Тбилиси, 1973. С. 233-270. Русск. резю­ме: с. 271-278.

Там же. С. 272. См. также: Менабде Л. В. Очаги... С. 31 и ел. Кекелидзе К. С. Мартирий Грузин... С. 271, где дан реестр раннесредяе-вековых авторов, произведения которых были переведены на грузинский язык в течение V—X вв.

Менабде Л. В. Очаги... С. 35; Джавахишвили И. А. Описание грузинских, рукописей Синая. Тбилиси, 1947. С. 227-235. На груз. яз. Менабде Л. В. Очаги... С. 33 («Синайскому Многоглаву 864 года» посвя­щена довольно большая литература, см.: Там же. С. 308. Прим. 55 и др.). ПДГАЛ. I. С. 302.

Цит. по: Менабде Л. В. Очаги... С. 33; см.: Синайский Многоглав 864 года. Под ред., с предисл. Шанидзе А. Г. Тбилиси, 1959. С. 280. На груз/ яз. Кекелидзе К. С. История грузинской литературы. Т. 1. С. 165, 166 ел.; Он же. «Календарь» Иоанна Грузина//Этюды. Т. V. С. 243 ел. Кубанейшвили С. И. Хрестоматия по древпегрузинской литературе. Т. 1. Тбилиси, 1946. С. 416. На древнегруз. яз.

81

²⁵ О месте Грузии в православном мире по данным таких надежных ис­точников, как древнерусские, см.: Скрипилъ М. О. Сказание о Вавилоне-граде//Труды Отдела древнерусской лит-ры. 1953. Т. IX; ср.: Лавров Л. И. «Обезы» русских летописей // СЗ. 1946. № 4; Цулая Г. В. Обезы по рус­ским источникам//СЭ. 1975. № 2; Ср.: Анчабадзе Ю. Д. Абаза (к этно­культурной истории народов Северо-Западного Кавказа)//КЭС. Т. VIII. М., 1984.

²⁶ О нем см.: История Византии, Т. 1. М., 1967. С. 52, 143, 396, 414-415; Аверинцев С. С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1977. С. 240, 245 и др. О западнокартвельском царстве лазов этого периода см.: Ло-моури Н. Ю. К истории взаимоотношений Лазского (Эгрисского) царст­ва и Византии в V в.//Византийские очерки. М.„ 1982. С. 23-36 (там же библиография).

²⁷ Латышев В В. Сведения древних писателей греческих и римских о Скифии и Кавказе // ВДИ. 1948. № 3. С. 263.

²⁸ Сведения византийских писателей о Грузии. Греческие тексты с грузин­ским переводом издали и примечаниями снабдили Гамкрелидзе А. Г. и Каухчишвили С., Г. Т. 1. Тбилиси, 1961. С. 50 (далее: Георгика, с указа­нием тома и выходных данных).

²⁹ Георгика. Т. 2. Тбилиси, 1965. С. 128 и ел.

³⁰ Прокопий Кесарийский. О постройках//ВДИ. 1939. № 4. С. 278.

³¹ Картлис цховреба [История Грузии]. Т. 1. Изд. Каухчишвили С. Г. Тби­лиси, 1955. На древнегруз. яз.

•³² Агафий. О царствовании Юстиниана. Перевод, вступ. статья и прим. Левченко М. В. М., 1953. С. 73. Примечательно, что сосланный за свои антимонофизитские идеи в северную Лазику известный византийский духовный деятель VII в. Максим Исповедник (Кекелидзе К. С. Сведения грузинских источников о Максиме Исповеднике // Этюды. Т. VII. Тбили­си, 1961. С. 14 н ел.) уже ничего не говорит о сколько-нибудь заметном уровне экономического и культурного развития лазов, к этому времени, вероятно, ставших на путь вторичного примитивизма.

³³ Житие Петра Ивера... С. 5 (перевод цитаты принадлежит нам).

-³⁴ Джанашиа С. Н. К вопросу о древнейших культурно-политических цент­рах Восточно-Грузинского царства//Джанашиа С. Н. Труды. Т. 2. Тбили­си, 1952. С. 293. На груз, яз.; Олтаржевский Ф. Палестинское монашество с IV по VI в. // ПС. 1896. Т. XV. Вып. 2. С. 44.

³⁵ Древние редакции житий сирийских подвижников в Грузии. Тексты с исследованием и вокабулярием издал Абуладзе И. В. Тбилиси, 1955. С. 69 и ел. На груз. яз.

^м См. ПДГАЛ. Т. 1, а также: Мученичество Шушаники. Грузинский и ар­мянский тексты./ Изд., исследование, варианты и указатели Абулад­зе И. В. Тбилиси, 1938; Якоб Цуртавели. Мученичество Шушаники. Пере­вод Дондуа В. Д. Введение и прим. Алексидзе 3. Н. Тбилиси, 1978.

^Л7 Грузинские версии посланий Павла. Подготовили к печати Дзоценид-зе К. С. и Данелиа К. Д. Тбилиси, 1974. На древнегруз. яз.; Хинтибид-зе Э. Г. «Мученичество Шушаники» и древнейшая византийская лите­ратура. Тбилиси, 1978. С. 10 и др.

^3>8 См.: Кекелидзе К. С. Философское обоснование антимаздеистской поле­мики в древнегрузинской литературе//Этюды. Т. III. Тбилиси, 1955. С. 43.

™ См.: Джанашиа С. Н. Труды. Т. 1. С. 13-14; см. также: Кекелидзе К. С. Древнегрузинский календарь // Этюды. Т. I. С. 103 и др., где приводятся материалы первоисточников, свидетельствующие о влиянии на древне-грузинский календарь древнеиранского культурного мира. См. также: Цоцелиа М. В. Каталог сасанидских монет в Грузии. Тбилиси, 1981 (о развитии денежных отношений в Грузии).

*° В связи с этим следует обратить внимание на то, что на территории Грузии выявлены археологические материалы, свидетельствующие о распространении христианства в странах Закавказья значительно раньше зафиксированных о том свидетельств письменных источников (см.: Во-хочадзе А. В. Результаты работ археологической экспедиции на стройках .двуречья Ксани и Арагви // Археологические экспедиции на новострой-

82

пах Грузинской ССР. Тбилиси, 1976). Ср.: Ломоури Н. Ю. Очерки из ис­тории Картлийского (Иберийского) царства в III - начале IV в. Тбили­си, 1975. С. 87. На груз. яз.

41 См.: Картлис цховреба. Т. 1. С. 196-198.

*² Еремян С. Т. Великий пример братского содружества народов // КиВ. Вып. 2. Ереван, 1980. С. 5-14.

⁴³ Памятники древнеармянской агиографической литературы. Т. 1. Пере­вод с древнеармянского, предисловие и примечания Тер-Давтяна. Ере­ван, 1975.

⁴⁴ Хотя Якоб Цуртавели и «рассказывает вкратце о национальном проис­хождении» Шушаник (Хинтибидзе Э. Г. Мученичество Шушаники... С. 11—12), этот факт нельзя понимать прямолинейно, не говоря уже о том, что понятие «национальное происхождение» применительно к V в. совершенно неуместно.

⁴⁵ См.: Кекелидзе К. С. Вопрос о приходе сирийских деятелей в Картли // Этюды. Т. 1. С. 19 и ел. В общих чертах следует указать, что в грузин­ской историографии до сих пор недостаточно исследованы устные, а так­же фольклорные источники памятников древнегрузинской исторической литературы (ср.: Лихачев Д. С. Русские летописи и их культурно-исто­рическое значение. М.; Л., 1947. С. 87-89). А между тем еще Н. Я. Марр писал в связи с посвященными «сирийским отцам» произведениями, что «ввиду различных самобытных грузинских легенд о непосредственных сношениях с Сириею весьма желательно выяснить все материалы, какими: располагали в древности грузины при создании указанных легенд» (Марр Н. Я. Из поездки на Афон//ЖМНП. 1899. Март. Ч. СССХП. С. 3)..

⁴« ПДГАЛ. 1. С. 30-45.

⁴⁷ Мурадян П М. Армянская эпиграфика Грузии. Картли и Кахети. Ереван,. 19-85. С. 16 и ел.

⁴⁸ О месте философского наследия этого мыслителя в формировании фило­софского мышления в раннесредневековой Грузии см.: Кекелидзе К. С. Философское обоснование... С. 48 и др.; Нуцубидзе Ш. И. Петр Ивер и; античное философское наследие. Тбилиси, 1963. С. 193, 464—465; см. так­же: Киланава Б. И. «Мученичество Евстафия Мцхетского» и раннехри­стианская литература//Литературоведение. Тбилиси, 1983. На груз. яз.

⁴⁹ Кекелидзе К. С. Философское обоснование... С. 46.

⁵⁰ Кубанейшвили С. И. Хрестоматия... 1. С. 51.

⁵¹ Покровский А. Философ Аристид и его недавно открытая апология//Бо­гословский вестник. 1898. Апрель. С. И.

⁵² Кекелидзе К. С. Философское обоснование... С. 47—49.

⁵³ Джавахишвили И. А. История грузинского народа. Тбилиси. Гл. VII. На груз. яз.

⁵⁴ Кубанейшвили С. И. Хрестоматия... 1. С. 53.

⁵⁵ Даже в период расцвета феодального Грузинского царства арменизиро-ванный курд Иванэ Мхаргрдзели (Захарид), перейдя в халкедонитство в лоне грузинской церкви, не перестал быть армянином, и прежде всего-по своему этническому (игнорируя конфессию!) самосознанию.

⁵⁶ ПДГАЛ. 1. С. 183-185.

⁵⁷ Мурадян П. М. Два несохранившихся в армянском оригинале агиогра­фических памятника//Вестник Матенадарана. Т. 2. Ереван, 1977. С. 170 и ел. На арм. яз.

⁵⁸ См.: Джавахишвили И. А. Древнегрузинская историческая литература//' Сочинения. Т. VIII. Тбилиси, 1978. С. 77 ел. На груз. яз. (далее ДГИЛ).

⁵⁹ Текст опубликован в ПДГАЛ, 1. См. также: Марр Н. Я. Из поездки на Афон, С. 20—22; Кекелидзе К. С. История грузинской литературы. 1. С. 518-519; Мурадян П. М. Два несохранившихся... памятника. С. 171 и ел.

¹⁰ Меликсет-Бек Д. М. Армяне в Грузии//КиВ. Вып. 1, Ереван, 1979. С. 167 и ел. На арм. яз.

⁶¹ Кекелидзе К. С. Философское обоснование... С. 42—43.

⁶² Марр Н. Я. Критика и мелкие статьи // Тексты и разыскания по армя­но-грузинской филологии. Т. V. СПб., 1903. С. 53 и ел.

83

'⁶³ ДГИЛ. С. 73-74.

•⁶⁴ Кекелидзе К. С. История грузинской литературы. 1.

⁰⁵ Абуладзе И. В. Армяно-грузинские литературные взаимоотношения в 1Х-Х вв. Тбилиси, 1939. На груз. яз.

⁶⁶ Кубанейшвили С. И. Хрестоматия. 1. С. 71.

⁶⁷ Мурадян П. М. Два несохранившихся... памятника. С. 178.

¹⁶⁸ Ингороква П. И. Краткий обзор истории древнегрузинской литературы // Сочинения. Т. 4. С. 293-294. На груз, яз.; Он же. Георгий Мерчуле. Тби­лиси, 1954. С. 502. На груз. яз.

¹⁶⁹ Лордкипанидзе М. Д. Грузинская историческая литература раннесредие-векового периода. Тбилиси, 1969.

⁷⁰ Ефрем Мцире. Повествование об обращении грузин, о том, в каких кни­гах об этом упоминается. Текст, введение, указатели и словарь Брегад-зе Т. М. Тбшшсн, 1959. На груз. яз.

⁷¹ Ср.: Крымский А., Аттай М. Семь спящих отроков Эфесских. М., 1914.

⁷² См.: Лордкипанидзе М. Д. Из истории Тбилисского эмирата//Мимомхил-вели. Т. 2. Тбилиси, 1951. С. 54 и ел. На груз. яз.

⁷³ Шатбердский сборник X в. Изд. Гигинейшвили Б. К. и Гиунашвили Э. А. Тбилиси, 1979. На груз. яз. С. 350-353; Кекелидзе К. С. История грузин­ской литературы. 1. С. 127; Кубанейшвили С. И. Григол Диакон и его сочинение//Литературные разыскания. Т. 2. Тбилиси, 1945. С. 311. На груз. яз.

⁷⁴ Кекелидзе К. С. История грузинской литературы. 1. С. 128.

⁷⁵ ПДГАЛ, 1. С. 46-81.

⁷⁶ Кубанейшвили С. И. Хрестоматия... 1. С. 57.

⁷⁷ Подробный анализ соответствующих источников см.: Сихарулидзе Эт. Сведения ас-Самани о Грузии // Восточные материалы о Грузии. Тбилиси, 1976. С. 45-53. На груз, яз.; Цкитишвили В. О. Из истории арабо-грузин-ских культурных взаимоотношений//Изв. АН ГССР. 1980. № 4. С. 102-113. На груз. яз.

⁷⁸ Джанашиа С. Н. О времени и условиях возникновения Абхазского царст­ва//Труды. Т. 2. С. 322; Артамонов М. И. История хазар, М., 1963.

⁷⁹ См.: Джанашиа С. Н. Арабы в Грузии//Труды. Т. 2. С. 342 и ел.

⁸⁰ ПДГАЛ, 1. С. 55.

⁸¹ ДГИЛ. С. 81 и др.

^:82 Марк, XIII, 29, Цит. по: Две последние редакции грузинского Четверогла-ва. Изд. Имнаишвили И. В. Тбилиси, 1879. На древнегруз. яз.; см. также: Лордкипанидзе М. Д. О византинско-грузипских взаимоотношениях в VII — X вв.//Византийские очерки. М., 1982. С. 163.

¹⁽³ См.: Кекелидзе К. С. История грузинской литературы. 1. С. 477.

•⁸⁴ Кубанейшвили С. И. Хрестоматия... 1. С. 233 и ел.; Кекелидзе К. С. Исто­рия грузинской литературы. 1. С. 538 и др.

¹⁸⁵ ПДГАЛ, 1 С. 164—172; Житие и мученичество святого мученика Констан-ти Грузина, который был замучен царем Вавилона Джафаром. Перевод с древнегрузинского, исследования и комм. Куциа К. К. и Вачналдзе В. 3. Тбилиси, 1978; ДГИЛ. С. 87; Кекелидзе К. С. Личность Константа Гру­зина и его мученичество // Этюды. Т. 1. С. 133 и ел. Упомянутый здесь Буга — известный полководец халифата, родом тюрк. Ввиду того что Буга оказался в центре острых военно-политических событий в самом халифате в период кризиса династии Аббасидов в середине IX в. и ос­ложнений арабского господства в Закавказье, сведения о нем зафикси­рованы в ряде арабских, армянских и грузинских письменных источни­ков. Несмотря на некоторые успешные операции Буш в Закавказье, он не сумел сколько-нибудь эффективно поправить пошатнувшуюся здесь власть халифата, а безуспешные походы против горцев Восточной Карт-лн (санаров-цанаров), нанесших его войску поражение и все более ак­тивно выступавших на политической арене Закавказья, низвели успехи Буги до минимума (см.: Минорский В. Ф. История Ширвана и Дербенда. М., 1963. С. 39-40 и др.; см. также: Житие и мученичество... С. 94-95, там же библиография).

⁸⁶ В данном случае — Внутренняя (Шида) Картли. См.: Кекелидзе К. С. Личность... С. 136.

⁸⁷ Житие и мученичество... С. 68. «о ДГИЛ. С. 88.

«⁹ Кекелидзе К. С. Личность... С. 136.

⁹⁰ ДГИЛ. С. 86; Кекелидзе К. С. Личность... С. 138.

⁹¹ Ср.: Бердзенишвили Н. А. Историческая география Грузии (общие поло­жения) //Вердзенишвили Н. А. Вопросы истории Грузии. Т. VIII. Тби­лиси, 1975. С. 142-143. На груз. яз.

»² См.: История Византии. Т. 2. М., 1967, С. 170.

⁹³ Житие и мученичество... С. 68—69.

⁹⁴ Там же. С. 112. Комм. 83.

⁸⁵ В свое время П. Пестере в научном аппарате своего перевода на ла­тынь жизнеописания Константа Грузина (перевод сделан по дефектно­му списку и даже имя героя названо искаженно) высказал предполо­жение, что это «письмо» заимствовано из «Сказания о 42 аморейских мучениках» (Рее1егз Р. Ве 8. Сопз1:ап1;шо, Майупе т ВаЪПоша, соттеп-1аг, ргатпв//Ас1а 5апс1огшп, М'о'й'етЪпз, IV, Вгих., 1925). Однако как выяснилось, в посвященном аморейским подвижникам произведении ничего подобного нет (см.: Кекелидзе К. С. Личность... С. 139—140. Един­ственное сомнение, которое вызывают доказательства К. С. Кекелидзе. это его уверенность в принадлежности «письма» из жизнеописания Кон­станта Грузина самому автору этого произведения).

⁸⁶ Житие и мученичество... С. 76—78.

⁹⁷ Кекелидзе К. С. Новооткрытый агиологический памятник иконоборче­ской эпохи // Этюды. Т. VII. С. 64. Данное житие составляет часть объе­мистого рукописного сборника в 1318 страниц, писанных почерком на­чала XI в. По свидетельству одной приписки, манускрипт принадлежал Пархальскому монастырю Иоанна Крестителя, где он и был составлен. Примечательно, что первоначально составители сборника намеревались собрать мученичества женщин, но в процессе создания сборника в него были включены и имевшиеся в монастыре «жития отцов». В XVII в. ру­копись была выкуплена, как говорится в одном из документов, «из стра­ны урумов» известной меценаткой царицей Марией, супругой владетель­ного князя Мегрелни Левана Дадиани (см.: Там же. С. 55-56).

⁹⁸ Марр Н. Я. Агиографические материалы по грузинским рукописям Иве­ра. С. 65—66 (дано краткое описание, а также начало и конец рукописи).

⁹⁹ Кекелидзе К. С. Новооткрытый агиологический памятник... С. 55.

¹⁰⁰ Внимание к истории иконоборчества не прекращалось в Грузии п поз­же. Интерес грузинской общественности к историческим памятникам и реалиям, посвященным борцам за иконопочитание, засвидетельствован фактом перевода на грузинский язык жития Иоанна Дамаскина (ум. 749 г.), одного из плодовитых духовных писателей, оказавшего большое влияние на интеллектуальную жизнь своего времени. Житие Иоанна Дамаскина было написано по-арабски в 1085 г., оно сразу же «обратило на себя внимание и вскоре же было переведено сперва на греческий язык митрополитом Аданским Самуилом, а с греческого - на грузинский» (Кекелидзе К. С. Грузинская версия арабского жития Иоанна Дамаски­на//Этюды. Т. VII. С, 138 и ел., где дан обстоятельный анализ этого произведения на фоне культурно-исторической обстановки Грузии в Х-Х1вв.).

¹⁰¹ См.: Марр Н. Я. Грузинские приписки к греческому евангелию из Кори-ДИИ//ИАН, 1911. С. 211 и ел. Н. Я. Марру принадлежат фундаментальные труды об исторических судьбах расположенной в бассейне р. Чорохи Тао-Кларджети. К сожалению, в специальной литературе утвердилась едва ли не традиция неполного и тенденциозного их использования, почти полного игнорирования исторической роли в этом обширном суб­регионе Закавказья аборигенного населения, а Н. Я, Марр, между тем, в этой связи писал о «постепенной грузинизацпи бассейна Чороха, еще раньше арменизовавшегося, первоначально же бывшего уделом одного из тубал-кайнского народов, чанов (лазов) пли иверов (мингрельцев).-,

84

85

Область Тао составляла центр того района, где с известной поры про­цветала сначала армянская, затем грузинская христианская культура и где, тем не менее, сохранялись переживания тубал-кайнского (мегрело-чанского.— Г. Ц.) первенства в крае»; далее приводятся соответствующие этнонимические и топонимические аргументы (Там же. С. 217-219).

¹⁰² Ср.: Капанцян Гр. О взаимоотношениях армянского и могрело-чанского языков. Ереван, 1952.

¹⁰³ Фрайберг Л. А., Попова Т. В. Византийская литература эпохи расцвета, IX-XV вв. М., 1978. С. 9.

¹⁰⁴ См.: Меликишвили Г. А. Политическое объединение феодальной Грузии; Очерки. С. 445 и ел.

¹⁰⁵ Летопись Картли. Перевод, введение и прим. Г. В. Цулая. Тбилиси, 1982. С. 10 и ел.

¹⁰⁶ Кекелидзе К. С. История грузинской литературы. 1. С. 135. ⁷ Там же.

¹⁰⁸ Челидзе Э. Литературное наследие Григория Хандзтийского // Мнатобп. № 11. Тбилиси, 1985. С. 157 и ел. На груз. яз.

¹⁰⁹ См.: Шанидзе А. Г. Грузинский монастырь в Болгарии и его типик. Гру­зинская редакция типика. Тбилиси, 1971. На груз, и русск. яз.; греческая редакция типика издана: Типик Григория Пакуриана. Введение, пере­вод, комм. Арутюновой-Фиданян В. А. Ереван, 1978. Считаю нужным сделать следующее замечание. В. А. Арутюнова-Фиданян указывает, что мнение, согласно которому «некоторые ученые... употребляют термин Тао-Кларджетское княжество, надо признать неоправданным», ибо «это мнение не подтверждено ни в одном из источников, а исторические судьбы Тайка (груз. Тао) и Кларджии (груз. Кларджети), иногда пере­плетаясь между собой, оставались все же различными» (Там же. С. 216). Автор приведенной цитаты не учитывает аналогичных фактов в уста­новившейся исследовательской традиции, оправданной историческими реалиями; так, например, ни в одном из источников не подтверждены такие исторические понятия, как «Византийская империя», «Киевская Русь», «Золотая Орда» и т. п. Но эти понятия выработаны в научной литературе на основании исторической реальности. Что же касается на­шего примера, то переплетение исторических судеб Тао и Кларджети (Кларджия — термин извращенный!) чаще всего происходило в русле культурно-исторического развития феодального Грузинского царства. Именно поэтому и оправдано существование в науке термина «Тао-Клард­жетское княжество», принятого в современной грузинской историогра­фии.

¹¹⁰ См.: Крывелев И. А. История религий. Т. 1. М., 1975. С. 155.

¹¹¹ И. А. Крывелев пишет, что в течение I—V вв. «христианство пережило> ряд стадий своего развития, которые могут быть сведены к следующим трем: 1) стадия актуальной эсхатологии (вторая половина I в.); 2) ста­дия приспособления (II в.); 3) стадия борьбы за господство в империи (111-У вв.)» (Там же. С. 128 и др.).

¹¹² Существует несколько изданий этого письменного памятника как в ори-, гинале, так и в переводах на европейские языки. Мы пользовались из­данием: Книга Посланий. Армянский текст с грузинским переводом и комм. Алексидзе 3. Н. Тбилиси, 1968. Истории армяно-грузинских рели­гиозных отношений принадлежит также сочинение армянского истори­ка XIII в. Ухтанеса. Но время жизни и деятельности этого автора вы­ходит за пределы нашего очерка, и поэтому мы к нему не обращаемся. Сравнительный источниковедческий анализ «Книги Посланий» и сочи­нения Ухтанеса в последнее время сделан 3. Н. Алексидзе: Ухтапес. История отделения грузин от армян. Армянский текст с грузинским пе­реводом и исследованием издал Алексидзе 3. Н. Тбилиси, 1975.

¹¹³ Арсений Сапарийский. О разделении Грузии и Армении. Крит, текст, исследование и комм. Алексидзе 3. Н. Тбилиси, 1980. На груз. яз.

¹¹⁴ Ср.: Козаржевский А. Ч. Источниковедческие проблемы раннехристиан­ской литературы. М., 1985. С. 63 и ел.

¹¹⁵ Книга Посланий. С. 142 (прим. 1).

86

не ухтанес. История разделения грузин от армян. С. 36 (древнеармянский текст). Значительная разница в хронологии - пять веков - в данном слу­чае не может иметь решающего значения, так как в своих контактных зонах армяне и грузины были двуязычны во все времена, вплоть до на­ших дней.

"⁷ Джавахов (Джавахишвили) И. А. История церковного разрыва между Грузией и Арменией в начале VII в,//ИАН. 1908. Т. VI. № 5. С. 440-

441.

*'8 Адонц Н Г Ампелий, епископ Херсонский (к критике армянской Кни­ги Посланий) //ХВ. 1913. Т. II. С. 175-176.

ид ц_{ит П}о: Крывелев И. А. История религий. Т. 1. С. 159.

1²⁰ Известна особая неуступчивость иерархов монофизитства во внутрире-лигиозной полемике (см.: Алексидзе 3. Н. Переписка грузинских и ар­мянских деятелей в начале VII в.//Книга Посланий. С. 045-055 и ел., там же библиография).

¹²¹ Мурадян П. М. Кавказский культурный мир и культ Григория Просве­тителя // КиВ. Вып. 3. Ереван, 1982.

¹²² Мирр Н. Я. Крещение армян, грузин, абхазов и аланов святым Григори­ем//Зап. ВО РАО. Т. XVI. Вып. 2-3; Мурадян П. М. Кавказский куль­турный мир...

¹²³ Арсений Сапарийский. О разделении Грузии и Армении. «⁴ ДГИЛ. С. 97.

¹²⁵ Книга Посланий. С. 111 и ел.

¹²⁶ Арсений Сапарийский. О разделении Грузии и Армении. С. 78.

¹²⁷ Кекелидзе К. С. История грузинской литературы. 1. С. 140.

*²⁸ Там же. С. 140. Мы специально не останавливаемся на роли и значении Тао-Кларджети в истории формирования феодальной грузинской народ­ности. Кроме того, что данный вопрос в специальной литературе доволь­но обстоятельно освещен, наше мнение об этом мы изложили в работе: Летопись Картли. С. 9 и ел. (Введение).

-¹²⁹ Кубанейшвили С. И. Хрестоматия.... I. С. 81.

¹³⁰ Кекелидзе К. С История грузинской литературы. I. С. 143-144.

⁴³¹ КЦ. I. 263-264.

¹³² Джавахишвили И. А. Описание грузинских рукописей Синая. С. 28; Ке­келидзе К. С. История грузинской литературы. 1. С. 133-134.

¹³³ Кекелидзе К. С. Иерусалимский Канонарь VII в. Тифлис, 1912. С. 333; Он же Иоанн Ксифилин, продолжатель Симеона Метафраста // Этюды. Т. V. с! 232.

¹³⁴ Шанидзе А. Г. «Синайский Многоглав» и его значение для истории гру­зинского языка//Синайский Многоглав 864 г. С. 289; В1аНе Е. Р. Са1;а1о-§ие Дез тапизспрЪз §ёог§1епз <1е 1а ВШПоШёдие Йе 1а Ьаиге й'1шгоп аи тон* АШов.

¹³⁵ Шатбердский сборник X в.

¹³⁶ Шанидзе А. Г. «Синайский Многоглав»...

¹³⁷ Кекелидзе К. С. Мцхетский документ XI в. и его сведения о грузинской литературе // Этюды. Т. 1. С. 247.

¹³⁸ Шанидзе А. Г. Грузинский монастырь в Болгарии... С. 322.

¹³⁹ В. О. Ключевский писал, что «сборник был преобладающей формой древнерусского книжного дела. Эта форма была завещана ему частью византийской и южнославянской письменностью, частью создавалась самобытно средствами древнерусской книжности и вызвана была по­требностями древнерусского читающего общества, неизбежно возникав­шими при рукописном способе распространения литературных произве­дений» (Ключевский В. О. Курс лекций по источниковедению // Сочине­ния. Т. 4. М., 1959. С. 62).

¹⁴⁰ История Византии. Т. 2. С. 360.

1*1. ч_{асть нх} приведена в работе: Кекелидзе К. С. Кименные памятники грузинской агиографии. С. 169-171 (русск. резюме). Вообще вопрос о произведениях раннехристианской литературы, сохранившихся лишь в грузинских переводах,— самостоятельная проблема, до сих пор до конца не исследованная.

87

¹⁴² См.: Кекелидзе К. С. Вопросы классификации и географического рассе­ления в древней Грузии//Этюды. Т. III. С. 165-173; Дулая Г. В. Исто­рическая концепция грузинского историка XI в. Леонтия Мровели // Ис­тория СССР. 1987. № 5.

¹⁴³ Сведения об этом письменном памятнике см.: Такайшвили Е. С. Три ис­торические хроники. Тифлис, 1892. На груз, яз.; Он же. Источники гру­зинских летописей//СМОМПК. Тифлис, 1900. Вып. 28; Он же. Описание рукописей Общества распространения грамотности среди грузин. Т. II. Вып. 4. Тифлис, 1904-1906. Новейшая публикация критически сверенно­го текста оригинала см.: Шатбердский сборник X в. С. 320-355. Имеет­ся хороший немецкий перевод: В1е ВеЬеппщ§ Сеог§1епз МоЬселуа^ КЬагШНза^. ШегзеЫ ипй пи! АшпеЛип^еп уегзеЬеп уоп О. РаЧвсЬ. Вей! КаггпНза. Уо1. XXXIII. Р., 1975.

¹⁴⁴ См.: Шатбердский сборник X в. С. 320-328.

¹⁴⁵ Полемику по вопросу о жанре и составе «Жизни св. Нины» п «Обраще­ния Картли» в целом см.: ДГИЛ. С. 112 и ел.; Какабадзе С. Н. О древне-грузинских летописцах. Тифлис, 1912. С. 32—36; Кекелидзе К. С. История грузинской литературы. 1. С. 525—526; Он же. Статьи по истории древ-негрузинской литературы//Этюды. Т. 1. С. 63 и ел.; Лордкипанидзе М. Д. Грузинская историческая литература раннефеодальной эпохи. С. 120— 125; Новосельцев А. П. Генезис Феодализма в странах Закавказья. С. 51.

¹⁴⁶ См.: Картлис цховреба. С. 72-138.

¹⁴⁷ Жорданиа Ф. Хроники. Т. 1. Тифлис, 1892. С. 118.

¹⁴⁸ ДГИЛ. С. 103-104, 107-108 и др.

¹⁴⁹ Лордкипанидзе М. Д. Грузинская историческая литература. С. 102.

¹⁵⁰ См.: Кекелидзе К. С. Отражение борьбы за культурную независимость в древнегрузинской литературе // Этюды. Т. IV. С. 115 я ел.

¹⁵¹ Подробный анализ с библиографией см.: Чхартишвили М. С. Византий­ская версия истории христианизации Грузии//Историко-этнографиче-ские штудии. Т. 2. Тбилиси, 1985. С. 86 и ел. На груз. яз.

¹⁵² Мы категорически не согласны с мнением М. С. Чхартшнвшга, доказы­вающей отсутствие культа Григория Парфянина в раннесредневековой Грузии (см.: Чхартишвили М. С. Об интерпретации некоторых сведений источников по истории христианизации Грузии // Источниковедческие разыскания. 1982. Тбилиси, 1985. С. 78 и ел.). Точно так же не соответст­вует исторической действительности другая крайность, согласно которой культ Григория Парфянина был едва ли не единственным в церковных легендах грузин, вплоть до X в. якобы не знавших о миссионерской дея­тельности Нины (см.: Мурадян П. М. Кавказский культурный мир...).

¹⁵³ Ефрем Мцире. Повествование об обращении грузин...

¹⁵⁴ Правда, это новое качество длилось недолго. Исторический путь гру­зинского народа проходил через войны за свою независимость, а жизнь давала литературе материалы для жанра мученичеств даже в XVI в.

¹⁵⁵ ПДГАЛ. Т. 1. С. 248-319. Лучшее русское издание: Марр Н. Я. Георгий Мерчул. Житие Григория Хандзтийского. Грузинский текст. Введение, издание, перевод с Дневником поездки в Шавшию и Кларджию. СПб., 1911.

¹⁵⁶ ПДГАЛ. I. С. 319-347.

¹⁵⁷ ПДГАЛ. II. С. 9-37; 38-100; 101-207.

МЕЖЭТНИЧЕСКИЕ СВЯЗИ

НАРОДОВ ДАГЕСТАНА ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ Х1Х-ХХ в.

(этноязыковые аспекты)

-'

Г. А. Сергеева

•

'

Взаимодействие культур различных народов — это сложный и длительный исторический процесс, который протекает под влия­нием многих факторов: социально-экономических, географиче­ских, политических и др. На отдельных этапах истории народа в зависимости от того, какой из факторов становился ведущим, кон­такты в культуре могли складываться весьма своеобразно и отра­жать этнические явления различного порядка (ассимиляция, кон­солидация, интеграция).

В данном процессе принимают участие все компоненты куль­туры этноса, в т. ч. и язык, но с далеко не одинаковой степенью отдачи и восприятия нового, с далеко не однозначным механиз­мом передачи этнических свойств в другую среду и их трансфор­мации. Исследование особенностей этнических изменений, возни­кающих в культуре этноса при воздействии на нее культуры дру­гих народов, представляется весьма актуальным. Важность этой задачи прежде всего в том, что она является органической частью более широкой проблемы — выявления общих закономерностей развития этнических культур, участвующих в формировании об­щесоветской интернационалистской культуры.

В настоящей статье, которая написана главным образом на литературных материалах, а также полевых данных ', ретроспек­тивно рассматриваются этноязыковые процессы, протекающие в одном из субрегионов Кавказа — Дагестане. Особое внимание этим процессам уделяется в этноконтактных зонах, выделенных в качестве исторически сложившейся и объективно существующей этнотерриториальной категории ².

В советской этнографии языковые аспекты этнических взаимо­действий народов СССР, двуязычие и многоязычие стали предме­том специальных исследований³. На кавказском материале (бо­лее всего дагестанском) этих вопросов, начиная с 1950-х годов, касались Л. И. Лавров⁴, 3. А. Никольская⁵, Б. А. Калоев⁶, Г. А. Сергеева ⁷, Н. Г. Волкова ⁸ и др. Вопросы двуязычия и язы-

89

ковых взаимоотношений, соотношения языка и других характери­стик этноса сельского и городского населения привлекали внима­ние историков и социологов Дагестана⁹. Однако необходимость создания подобного рода работ, особенно обобщающего характе­ра, сохраняется и по сей день.

Известно, что история народов — это в то же время и история их контактов — экономических, политических, языковых и мно­гих других. Практически нет в мире этносов, которые не были бы включены в той или иной степени в различного рода контак­ты, в т. ч. и языковые.

Важным условием возникновения связей между народами было их географическое положение относительно друг друга. В зависимости от того, где жил народ — на скрещении главных магистральных дорог или вдали от них,— складывались в опреде­ленной мере и исторические судьбы отдельных этнических общ­ностей.

Дагестан относится к числу тех районов Кавказа, которые благодаря своему удобному географическому положению (в во­сточной части Кавказского перешейка, на берегу Каспийского моря) с давних пор привлекали внимание стран Европы и Восто­ка, выступали связующим звеном между ними. Народы Дагеста­на на протяжении своей длительной истории неоднократно объе­динялись в различные политические образования, их культура и языки испытали на себе иноэтнические влияния (тюрок, арабов., персов и др.), отражая взаимодействие с культурой соседних и пришлых племен.

Своеобразие природно-географического положения отдельных частей Дагестана (равнина, предгорье, горные и высокогорные районы) предопределяло тип хозяйства, особенности расселения,, в высокогорье создавало значительную изолированность народов. Во многом общие политические судьбы, развитые экономические связи, этническая мозаичность региона, тесные соседские связи приводили к постоянному взаимодействию культур различных этносов.

Не касаясь специально вопроса о причинах многоязычия в Дагестане, все же отметим, что сохранение здесь этнической и языковой пестроты во многом объяснялось экономической разоб­щенностью ¹⁰. Важной причиной сохранения языковой дробности в Дагестане, как это установил Л. И. Лавров, была эндогамия. «В какой мере,— писал Л. И. Лавров,— в других местах Кавка­за экзогамия помогала стиранию граней между мелкими языка­ми, в такой же мере эндогамия в Дагестане способствовала их сохранению» ^и.

Этническое и языковое многообразие Дагестана поражало и удивляло многих путешественников, военных, ученых, побывав­ших в этой стране. «Нелегко найти на земном шаре,— писал со­ветский языковед Е. А. Бокарев,— другую область с таким слож­ным переплетением языков, как Дагестан. Исключительное мно­гоязычие Дагестана, как и Кавказа в целом, отмечалось уже в

90

глубокой древности античной наукой, а вслед за ней и арабски­ми средневековыми географами, у которых он был известен не только как Страна гор, но и Гора языков» ¹².

Упоминая об албанских племенах и Кавказской Албании, в которую входила и часть Дагестана¹³, Страбон указывал: «...прежде каждое разноязычное племя управлялось собственным царем. Языков у них 26, так что они нелегко вступают в сноше­ния друг с другом»¹⁴. Арабский географ ал-Мукаддаси (X в.), описывая Азербайджан, в состав которого он включал Дагестан и более северные районы, называл 60 языков, на которых там говорили¹⁵. Абу Хамид ал-Гарнати, совершив путешествие на Кавказ, сообщал: «Выше Дербента входил я в горы Калалат, в ко­торых [обитает] множество народа, все они мусульмане, следую­щие исламу... Они говорят на разных языках, а число их (наро­дов) знает только всевышний аллах» ¹⁶. Турецкий путешествен­ник XVII в. Эвлия Челеби, приводя описание города Эндери, отметил такую характерную черту его населения, как разнообра­зие языков, которые они знают ".

Более поздние авторы также подчеркивали этническую и язы­ковую дробность Дагестана. И. Березин в 40-х годах XIX в. пи­сал: «Дагестан населен многочисленными и разногласными пле­менами; наука не может еще произнести о них никакого пригово­ра, потому что не только не известна речь этих племен, но даже не известно, сколько языков, сколько племен обитает в Дагеста­не». И далее: «Но каким образом описывать страну, у кото­рой чуть не каждое селение говорит своим языком, держится своего обычая и не имеет почти никаких исторических дан­ных» ¹⁸.

Дореволюционные авторы, сообщая о существовании в Даге­стане множества языков, считали их разными по происхождению. И лишь начиная с П. К. Услара, создавшего ряд монографиче­ских исследований о языках народов Кавказа, в том числе Даге­стана, постепенно утверждается новая точка зрения о родстве горских языков и их принадлежности к особой, кавказской семье языков ¹⁹.

Естественно, что в условиях исторически давнего многоязы­чия народы Дагестана должны были избрать для общения друг с другом вторые языки, которые можно определить как языки-посредники, или освоить язык соседнего этноса. Исследуя языки народов Дагестана, Е. А. Бокарев подчеркнул, что именно «оби­лие языков в Дагестане издавна обусловило то, что некоторые из них, наиболее крупные, приобрели широкое распространение среди мелких народностей и превратились, таким образом, в сред­ство международного или межплеменного общения» ²⁰. Иными словами, многоязычие само по себе явилось важным фактором, стимулировавшим развитие двуязычия, а у некоторых народов — трехъязычия.

В XIX — начале XX в. основными вторыми языками, или языками-посредниками, по литературным и полевым сведениям,

91

являлись азербайджанский, особенно для южных районов Даге­стана, аварский — для западных районов (андо-цезских народов), кумыкский — для центральных и восточных. Среди этих языков в целом по Дагестану наибольшее распространение получили ку­мыкский и азербайджанский, принадлежащие к тюркской группе. Эти языки стали языками общения (кумыкский — для части аварцев, даргинцев, лакцев, азербайджанский — для лезгин и на­родов лезгинской группы) не случайно. Уже с давних пор между горцами и жителями равнины и предгорий — кумыками и азер­байджанцами — сложились устойчивые межэтнические связи как результат их хозяйственных контактов. Сложившийся у населения равнины культурно-хозяйственный тип (равнинно-предгорный земледельческо-скотоводческий) создавал «наибольшие предпо­сылки для этнических контактов». Главными из этих предпосы­лок, по мнению М. О. Османова, были: «сдача земель в аренду населению горного Дагестана, соответственно арендование гор­ных пастбищ (в меньшей мере); привлечение горцев в страдную пору для земледельческих работ; обмен продуктами хозяйства и ремесла и др.» ²¹

Вступая в хозяйственные контакты с тюркоязычными народа­ми, горцы осваивали их языки для общения с ними и другими этносами Дагестана. А. Неверовский в 40-х годах XIX в. свиде­тельствовал, что горцы при общении «с шамхальцами и вообще жителями плоскости употребляют кумыкский язык» ²~. Чтобы обучить этому языку детей, их специально отправляли на долгий срок в кумыкские селения. Вспоминая свое детство, лакец А. Омаров писал: «Когда я был еще маленьким, отец возил меня в эту деревню (Казанищи.— Г. С.), где он сам некоторое время: был муллою одного... магала [квартала]. Цель его поездки состо­яла, между прочим, в том, чтобы познакомить меня с татарским языком²³, который считается общеупотребительным на Кавка­зе. Поэтому знание этого языка составляет одно из необходимых условий для существования горца. Ибо кавказские горцы, в осо­бенности дагестанские, живя в самых тесных трущобах, где во­обще мало земли, да и та по большей части не плодородна, по­ставлены судьбою в необходимость иметь постоянные сообщения с жителями Закавказья и Прикаспийской плоскости для приобре­тения насущного хлеба. В этих-то видах отец мой воспользовал­ся случаем и возил меня с собою па плоскость, где я в продол­жение одной зимы выучился совершенно свободно говорить на татарском языке и с тех пор всегда при всяком удобном случае старался припомнить этот язык» ²⁴.

Говоря о распространении различных языков у народов Тер­ской области²⁵ в 1870-х годах (кумыков, аварцев Салатавии, че-чепцев-ауховцев и др.), один из авторов подчеркивал: «Таким образом, в восточной части области языком-переводчиком служит кумыкский язык (например, салатавец говорит с ауховцем по-кумыкски, тогда как для обоих этот язык чуждый)» ²⁶.

Азербайджанский язык имел распространение более всего у

жителей Южного Дагестана. Д. Свечнн сообщал: «...разговорный же язык есть татарский, которым говорят все или почти все» ". Наличие общеразговорного азербайджанского языка у жителей этой части Дагестана отмечал Н. К. Зейдлиц ²⁸. Беккер, вернув­шись из поездки по Южному Дагестану, где он посетил и татов,, писал: «Тюрко-азербейджанское наречие вытесняет все более и более татское наречие; оно проникло к горцам, которые охотно изучают его как необходимое для сношений с жителями Дербен­та и смежных закавказских мусульманских провинций; на этом же наречии объясняются между собой зачастую и горцы, гово­рящие хотя сродными, но непонятными им с первого раза язы­ками» ²⁹. П. К. Услар, специально изучавший языки народов Кавказа, в т. ч. и Дагестана, также зафиксировал распростране­ние азербайджанского языка в Самурской долине ³⁰, т. е. у лез­гин. К. Ф. Ган, побывавший в Дагестане в конце XIX в., под­тверждал «факт, что почти во всем Дагестане тюрко-татарский язык считается, так сказать, интернациональным» ³¹. В то же время К. Ф. Ган проводил мысль о неодинаковой степени быто-* вания тюркского (азербайджанского) языка у разных народов Дагестана: «Что касается тюрко-татарского языка, которым вла­дел мой спутник ...то он нам оказал большие услуги в Самур-ском округе, в Кази-Кумухе его понимали менее, а аварцам он уже был совсем чужд» ^зг.

А. М. Дирр, исследуя дагестанские языки, в частности та­басаранский, рассматривает вопрос о знании тюркских языков мужчинами и женщинами. Он пишет: «...знание татарского языка довольно сильно распространено среди табасаранцев, но не боль­ше, чем среди других народов Восточного и Южного Дагестана, и женщины его совсем не знают» ³³.

Аварский язык в качестве второго языка, языка-посредника, получил распространение в Северо-Западном Дагестане в районах расселения аваро-андо-цезов, сохранивших и свои местные язы­ки, диалекты, говоры. Отмечая общеупотребительность аварского языка в этой области Дагестана, П. К. Услар в письме к А. А. Шифнеру (1864 г.) подчеркнул, что «аварский язык непре­рывной полосой, более или менее широкой, разрезает весь На­горный Дагестан по направлению от севера к югу... Весьма по­нятно, почему сделался он господствующим языком для между­народных сношений в целом Нагорном Дагестане» ³⁴. Вслед за П. К. Усларом Н. К. Зейдлиц обращает внимание на причины распространения аварского языка: «...означенный язык благода­ря прежнему политическому значению аварцев сделался языком,, посредствующим для сношения между племенами всего Нагорно­го Дагестана» ³⁵. Известный исследователь дагестанских языков А. М. Дирр потребность в языке общения объясняет крайней язы­ковой дробностью этой части Дагестана (Андийский округ и за­падная часть Гунибского округа). А. М. Дирр подчеркивает, что аварским языком «владеют почти все лица мужского пола от Ки-дери и Бежита на юге до самого Анди и Гагатля на севере» ³⁶„

92

93

Таким образом, приведенные литературные данные свидетель--ствуют о наличии в Дагестане нескольких языков, которые вы­полняли посредническую функцию в качестве второго языка при -общении различных народов как внутри региона, так и за его пределами. Знание второго языка способствовало развитию дву­язычия, особенно среди мужского населения.

Особо следует сказать о языках арабском и русском, не являв­шимися для народов Дагестана коренными. Но именно эти языки лослужили теми каналами, по которым передавались накопленные веками другими народами Востока и Запада их исторический опыт и культурная информация. Как уже отмечалось ранее, Да­гестан был тесно связан со странами Востока и испытал значи­тельное влияние арабской культуры. Арабский язык и письмен­ность сыграли здесь свою определенную положительную роль в •формировании местной культуры и науки, хотя их распростране­ние и было обусловлено внедрением религиозной идеологии ислама.

Однако арабский язык использовался больше для письменных 'Сообщений, чем для устных контактов. «Все письменные отноше­ния как между обитателями Дагестана, так и с русскими властя­ми производятся на арабском языке»,—писал в 1840-х годах А. Неверовский³⁷. Позднее Д. Свечин свидетельствовал, что «язык, общий всем мусульманам Прикаспийского края, арабский, но его знают только муллы и он употребляется единственно для переписки» ³⁸.

Действительно, арабский язык, как правило, знали представи­тели мусульманского духовенства, лица из феодальной среды и •совсем немногие из более простых слоев населения. Человека, владевшего восточными языками, и в первую очередь арабским, считали большим ученым и глубоко уважали. Вспоминая о своем отце Джемалэддине, «снискавшем в мусульманском мире славу .ученейшего человека», Сеид Абдуррахим Джемалэддин Хуссейн, шурин и зять Шамиля, рассказывал, что «в молодости он пере­бывал в разных местах мусульманского Кавказа, приобретая знания наук и обычаев; он хорошо знал языки: арабский, фар-сийский, татарский, не говоря уже о многочисленных языках .Дагестана» ³⁹.

В некоторых дагестанских семьях арабскому языку ребенка начинали обучать с самого раннего детства. А. Омаров вспоми­нал: «Когда я начал говорить, то вместе с родным языком роди­тели меня учили разным молитвам, так что не будучи еще в со­стоянии перечесть на родном языке названия пальцев, я это знал уже по-арабски» ⁴⁰.

Арабскому языку обучали главным образом в примечетских школах, которых в Дагестане, по данным на 1913 г., насчитыва­лось 766 ". Мусульманские школы, судя по эпиграфическим па-

мятникам, строили в крупных селениях Дагестана и в более ран­ний период. Так, согласно надписи на медресе, обнаруженной Б. А. Дорном в с. Кубачи, оно было возведено в начале XV в.⁴² Арабский язык в Дагестане, а также в соседнем Азербайджане изучали и в специальных школах. Об этом в начале XIX в. име­ется свидетельство С. Броневского: «В Дербенте, в Шемахе и Баку есть школы, в коих преподают уроки арабского и персид­ского языка по правилам грамматики» ⁴³.

Арабским языком в Дагестане пользовались на протяжении ряда веков при составлении официальных бумаг, при ведении де­лопроизводства, это был язык культа и обучения детей в религи­озных школах. На нем читали светскую и религиозную литера­туру, создавали исторические хроники и литературные сочинения, писали научные трактаты, записывали местные адаты, а также выбивали надписи на камнях, предназначенных для мечетей и надгробных памятников.

Многие оригинальные работы дагестанских авторов XIX в. были созданы и записаны на арабском языке. В «Каталоге книг, имевшихся в «Доме книги» Магомед-Мирзы Мавраева в г. Темир-Хан-Шуре Дагестанской области к 1914 г.» перечислены 102 на­звания книг, написанных дагестанскими учеными на арабском и других языках⁴⁴. Эти книги стали культурным достоянием на­родов Дагестана, конечно, наиболее образованной их части, сво­бодно владевшей восточными языками, в т. ч. и арабским. На! основе арабской графики формировалась и местная письмен­ность «аджам».

О значении арабского языка в жизни народов Дагестана, о языковой ситуации здесь в XIX в. весьма точно сказал И. Ю. Крачковский, известный востоковед: «В первой половине XIX в. в Дагестане закрепляется любопытное в языковом и ли­тературном отношении явление. В живом употреблении, в быту существует большое количество местных разнообразных языков... Основным и часто единственным общепринятым письменным язы­ком оказывается арабский в его литературной «классической»¹ форме. На нем производится вся административно-деловая пере­писка, он поддерживается школьной традицией, на нем создается местная письменность как в прозаической, так и в стихотворной форме» ".

Таким образом, несмотря на ограниченный круг лиц, знавших его, арабский язык выполнял важные социальные функции, боль­ше в науке и культуре, меньше в бытовой сфере.

Распространение русского языка в Дагестане было связано с усилением влияния русской культуры, особенно во второй поло­вине XIX в. Первоначально русским языком овладевали лица, принадлежавшие к местной социальной верхушке, входившей в деловые контакты с представителями царской власти и админи­страции. «Лица, принадлежавшие к княжеским и наиболее име­нитым узденским родам,— говорилось в одном из документов о кумыках,— почти все знают русский язык, притом некотопые

94

95

Рис. 6. Селение Анди. Фотография Г. А. Сергеевой 1959 г.

очень хорошо, не говоря уже о тех из них, которые получили образование» ⁴⁶.

Интерес к русской культуре и науке, а значит, и к русскому языку в широких слоях населения пробуждался постепенно и усилился после присоединения Дагестана к России. И здесь -большую роль сыграли представители русской науки и культуры, работавшие в Дагестане и изучавшие его историю и этнографию, развитие общественных институтов и мысли, природные богатст­ва (это были П. К. Услар, М. М. Ковалевский, Ф. Леонтович, Н. И. Пирогов, И. С. Костемеревский, Г. В. Абих, Д. Н. Анучин и мн. др.). Их плодотворная деятельность закладывала фунда­мент прочных отношений русского народа и народов Дагестана хо многих областях жизни, укрепляла позиции русского языка как носителя идей передовой русской интеллигенции.

Некоторую роль в изучении русского языка, в распростране­нии грамотности на этом языке сыграли горско-русские школы, •открытые в 1865—1867 гг. в селениях Кумух, Гуниб, Хунзах и Ахты⁴⁷. В таких школах учащихся обучали и родному, и рус-•скому языкам, и они хорошо усваивали горско-русскую грамоту. П. К. Услар, много сделавший для создания школ, составивший ряд местных алфавитов на русской графической основе, азбуки и другие учебные пособия, придавал особое значение обучению гор­цев первоначально горско-русской грамоте. Он писал: «Изучение родной грамоты на русском основании служит подготовительным пособием к изучению грамоты русской» ⁴⁸. Однако деятельность П. К. Услара по созданию горско-русских школ не была поддер-

96

жана царскими чиновниками. В 1868 г. все временные школы были закрыты.

Распространению русского языка и грамотности в определен­ной мере способствовали и русские школы, создаваемые в городах Дербенте (1837 г., уездное училище), Темир-Хан-Шуре (1859 г., частная женская школа), Порт-Петровске (1870 г., одноклассное «начальное училище грамотности и ремесел») ^4Э. Обучались в таких школах немногие дети и, как правило, из состоятельных семей. Еще меньшее число лиц получало образование в централь­ных городах России, хотя в литературе 60-х годов XIX в. встре­чается свидетельство о том, что «многие из жителей гор уже от­правили детей в Петербург для изучения языка русского и наук. Все жаждут учения и ищут школ для передачи туда детей» ⁵⁰. Это сообщение не отражало действительного положения дел, так как возможность хорошо освоить русский язык, изучить русскую культуру имели лишь отдельные представители высших слоев населения.

Общее число светских школ с обучением на русском языке в Дагестане росло медленно, но все же в 1913 г. их было уже 84, в них обучались 6550 человек, из них 2275 коренных жителей Дагестана ⁵¹.

С русским языком горцы знакомились и во время встреч с русскими по торговым делам. Подчеркивая значение этого языка при ведении торговых и других экономических дел, один из авто­ров 1870-х годов писал: «Кумыкский язык незаметно уступает место языку русскому, делающемуся общеинтересным как провод­ник для коммерческих, торговых и других экономических сноше­ний с городами, станицами и даже ярмарками, бывающими внут­ри империи» ⁵².

Одним из каналов языкового общения было отходничество. Работая вместе с русскими на нефтяных промыслах Баку и Грозного ⁵³, а также встречаясь с ними на разных предприятиях Астрахани, дагестанцы приобщались к русскому языку и русской культуре. Отходничество, особенно промышленное, расширяло об­щий и политический кругозор горцев, ликвидировало их нацио­нальную ограниченность, формировало классовое сознание и ин­тернационализм.

Усвоение русского языка, как и других недагестанских язы­ков, происходило и посредством личных контактов. Так, Абдулла Омаров, местный уроженец, лакец, в своих воспоминаниях писал: «В Темир-Хан-Шуре была так называемая мусульманская школа, где обучались дети туземцев всякого возраста арабскому и рус­скому языку. Меня давно интересовала русская грамота, и я имел сильное желание изучить ее. Один из учеников этой школы, учившийся в ней уже четыре года, приехал в то время домой в Казанищи на каникулы. Ученик этот приходил часто в мечеть и брал у меня уроки арабского языка. Пользуясь этим случаем, я в свою очередь стал учиться у него русской грамоте» ⁵⁴.

И все же русский язык в Дагестане в дореволюционное время

97

не знали, особенно в горных районах, даже представители соци­альной верхушки, чаще других принимавшие лиц царской адми­нистрации и имевшие с ними деловые контакты. Вспоминая о своем посещении в начале XX в. дома старшины в рутульском селении Шиназ, Н. И. Кузнецов писал: «Он жал нам руки, что-то быстро говорил по-татарски (по-русски Серкер-Гаджи ничего не понимал, как и все остальные старшины Самурского округа)» ⁵⁵.

Распространение русского языка затрудялось общим низким уровнем грамотности народов Дагестана. Согласно переписи на­селения 1897 г. процент грамотных по всей Дагестанской обла­сти (без Хасавюртовского округа, но включая города) составлял 9,2%. Знавших русский язык (мужчин) было еще меньше: у аварцев, например, от 0,1% (Гунибский округ) до 5,3% (Авар­ский округ), у даргинцев — 0,2% (Даргинский округ), у лез­гин—0,1% (Кюринский округ), у кумыков — 1,4% ^5в. Пожалуй, лица со знанием русского разговорного языка чаще встречались у кумыков, которые территориально были ближе к городам и на­селенным пунктам, где размещалось русское население. Живя на равнине, кумыки имели с русскими гораздо больше контактов, чем горцы.

Исследователи быта кумыков в 70—80-х годах XIX в. неодно­кратно отмечали, что знание русского языка в Кумыкском окру­ге увеличивается. Среди кумыков, в частности с. Аксай, растет число людей, хорошо знающих русский. Причем распространению этого языка среди аксаевцев способствовали и русская школа, имевшаяся в этом селении, и бывавшие еженедельно (по четвер­гам и пятницам) базары, на которые приезжали русские из Хасавюрта ⁵⁷.

Большую роль в языковом общении народов Дагестана как между собой, так и с недагестанскими народами, в частности с русскими, играли переводчики. Официальные лица отмечали, что в Дагестанском народном и окружных судах все судоговорение «происходит через переводчиков; совещания председателя с чле­нами суда (диванбеки), по незнанию последними русского языка, ведутся также через переводчика; письмоводство же в судах ве­дется на русском и арабском языках» ⁵⁸. Часто информация пе­редавалась через несколько лиц, перевод следовал с одного языка на другой, «...случается говорить чрез третьи и четвертые уста,— отмечается в одном документе.— Например, говорит салатавец на аварском языке, его переводит чеченец на кумыкский язык, а кумык — на русский» ⁵⁹. Можно найти лишь крайне скупые сведения о том, что переводчиками были армяне, татары (име­ются в виду кумыки) и грузины. Так, А. В. Комаров в 1870-х го­дах писал: «Русские вошли в сношения с горцами Дагестана с двух сторон: с востока, от прибрежной равнины, и с юга, из Ка-хетии и Ширвана. Посредниками при этом были переводчики из татар и армян, говоривших на азербайджанском языке; только со стороны Кахетии были переводчики грузины, потому что некото­рые горские племена (дидойцы, капучинцы и анцухцы), имев-

Рис. 7. Лакцы - жители сел. Балхар. Фотография Г. А. Сергеевой 1960 г.

шие издревле постоянное сношение с Грузией и приходившие со своими стадами на зиму в Кахетию, почти все знают грузинский язык» ⁶⁰. Роль переводчиков выполняли и горские евреи, знав­шие в силу специфики своих занятий (торговля) иногда по не­скольку языков. В литературе 30-х годов XIX в. имеется упоми­нание о том, что у них в большом употреблении, кроме собствен­ного, татарский язык, т. е. азербайджанский⁶¹.

Помимо языков-посредников многие народы Дагестана знали или понимали языки соседей, имевших с ними общую границу. Зна­ние языка своего соседа, особенно в полосе этнической границы, было для дагестанцев, можно сказать, обычным явлением. Так, согласно нашим полевым материалам, рисующим языковую ситуа­цию конца XIX — начала XX в., у даргинцев, смежных с Ава­рией, и чеченцев (ауховцев) имел распространение аварский язык; у аварцев, соседствующих с Кумыкией,— кумыкский; у арчинцев — лакский и в меньшей степени аварский, у рутуль-цев — лезгинский, у части агулов — лезгинский и лакский, у та­басаранцев — даргинский и лакский и т. п.

Причем степень знания второго языка на этноязыковом стыке, как правильно отметил Л. Лавров, была неравномерной: «Через лингвистическую границу больше проникает тот язык, на терри­тории распространения которого находится административно-эко­номический (или только экономический) центр, к которому тяго­теет население данного участка пограничной полосы» ⁶². И еще:

99

4*

Рис. 8. Пожилая аварка в традици­онной одежде. Сел. Хиндах Совет­ского р-на. Фотография Г. А. Сергеевой 1970 г.

«Вторым (т. е. неродным) язы­ком обычно является язык про­мышленного и культурного центра (города), к которому тяготеет данное горское насе­ление, и кроме того, язык тоге соседнего народа, через чью территорию осуществляется связь с таким центром» ⁶³.

Взять для примера хотя бы аварцев или даргинцев, или арчинцев, имеющих общую гра­ницу с лакцами. Как известно, на территории последних нахо­дился крупный административ­ный, торговый и культурный центр Нагорного Дагестана — Куыух, к которому экономиче­ски тяготели вышеупомянутые народы. Именно у этих народов и прослеживалось распростра­нение лакского языка, в то время как у лакцев языки авар­цев, даргинцев и арчинцев функ­ционировали редко.

У некоторых народов Дагестана фиксировалось знание язы­ков, распространенных за пределами исконной территории: гру­зинского, чеченского и азербайджанского. «Многие андийцы зна­ют по-чеченски, а в Дидо и у капучинцев ⁶⁴ многие говорят по-грузински» ⁶⁵,— свидетельствовал в начале XX в. А. М. Дирр. Распространение грузинского языка среди дидойцев и части аварцев в середине XIX — начале XX в. объясняли по-разному. Одни авторы приписывали это политическому влиянию Грузии. «От Анцухского ущелья,— писал П. Иосселиани,— горцы начи­нают понимать язык грузинский, язык народа, господствовавше­го над ними в века Грузинской царственной славы. До последне­го восстания анцухцы, капучинцы и дидойцы... были в общении с кахетинцами»⁰⁶. Другие авторы объясняли факт распростране­ния в Дагестане грузинского языка военными и деловыми кон­тактами. Так, К. Ф. Ган, посетивший в начале XX в. Западный Дагестан, указывал: «В дидойских аулах многие жители знают грузинский язык, которому когда-то научились отчасти от плен­ных грузин, взятых во время набегов, отчасти во время поез­док в Кахетию, с которой поддерживают постоянные сноше­ния» ⁶⁷.

Чеченский язык знали и андийцы, и аварцы, живущие по со­седству с Чечней, благодаря постоянным торговым контактам, по­ездкам в Чечню за зерном. «Чечня давно слывет житницей Да­гестана» ⁶⁸,— указывал один из авторов в 70-х годах XIX в. Не-

100

Рис. 9. Каратинец в традиционной одежде. 1910 г.

даром аварская пословица гла­сила: «У кого дома достаточно хлеба, тот не нуждается в чу­жом языке».

О распространении тюрк­ских языков, в частности азер­байджанского, уже говорилось ранее. Еще раз подчеркнем, что его знали более всего в Южном Дагестане — лезгины и народы лезгинской группы, соседствующие с Азербайджа­ном.

Распространение вторых языков, развитие дву- и много­язычия происходит по разным каналам, через личностные и групповые контакты, и при на­личии общей этнической гра­ницы, и при ее отсутствии. В тех случаях, когда имеется общая этническая граница, когда возникают групповые

контакты (части этноса, всего этноса), могут образовываться кон­тактные зоны ⁶⁹, внутри которых происходят хозяйственные, язы­ковые и культурные взаимодействия. Причем процесс взаимо­действия контактирующих этносов и языков приводит к появле­нию двуязычия и к определенным изменениям структуры соб­ственных языков.

Однако, как показали исследования Н. Г. Волковой в Грузии, общая этническая граница способствует развитию двуязычия «лишь в сочетании с разнообразными контактами» ⁷⁰. К таким контактам прежде всего следует отнести экономические связи. Именно экономический фактор при образовании контактных зон играет решающую роль, в частности в Дагестане.

По совокупности ряда признаков в Дагестане выявляются не­сколько исторически сложившихся этноконтактных зон. В соот­ветствии с уже высказанной нами в литературе точкой зрения, этноконтактными зонами мы предлагаем именовать районы «ин­тенсивных этнических взаимодействий, характеризующиеся по­вышенным процентом смешанных браков, двуязычием или мно­гоязычием при сохранении, размывании или утрате этнического самосознания, а также ассимилятивными явлениями в традици­онной культуре одной или нескольких контактирующих сто­рон» ".

Развивая это положение применительно к Дагестану, считаем необходимым уточнить, что в условиях данного региона при вы­делении этноконтактных зон следует иметь в виду прежде всего экономические связи, семейно-бытовые контакты, действие обше-

101

сгвенных институтов, последствия политического влияния; про­цент смешанных браков здесь может быть и большим, и малым в зависимости от степени сохранения обычая эндогамии, родствен­ных браков.

Нами намечены, главным образом на основе анализа полевых данных, этноконтактные зоны двух порядков — внутрирегиональ­ные и межрегиональные. К внутрирегиональным можно отнести следующие основные зоны: аваро-кумыкскую, аваро-даргинскую, аваро-лакскую, даргино-лакскую, даргино-кумыкскую, дарги-но (кайтаго) -азербайджанскую, даргиио (кайтаго) -табасаранскую, агуло-даргинскую (кайтагскую), цахуро-рутульскую, лезгино-ру-тульскую, агуло-даргинскую (собственно даргинцы), агуло-лез-гинскую, агуло-табасаранскую, лезгино-табасаранскую, лезгино-азербайджанскую (дагестанские азербайджанцы), табасарано-азербайджанскую, азербайджано-татскую и кумыко-ногайскую. Межрегиональные зоны включают Дагестане (аваро-андо-кумыко)-чеченскую, Дагестане (аваро-дидойско)-грузинскую и Дагестане (цахуро-рутуло-лезгино) -азербайджанскую зоны.

Развитие двуязычия в каждой из названных зон протекало своеобразно. При этом знание второго языка могло быть массо­вым или ограничиваться только частью населения или лицами одного пола (мужчинами) или одного старшего поколения; сте­пень владения языком также могла быть разного уровня (знание только общеупотребительного разговорного, свободное общение наравне с родным языком).

Охарактеризуем основные направления билингвизма в преде­лах выделенных этноконтактных зон внутри Дагестана. Отметим прежде всего аваро-кумыкскую зону, в которой двуязычие было развито у аварского населения, знавшего помимо родного разго­ворный кумыкский. Среди кумыков лиц, понимавших аварский язык, было немного. Причины, повлиявшие на билингвизм авар­цев, были главным образом экономические (отгон скота на равни­ну, отходничество). Определенную роль играл и политический фактор — часть аварцев входила в состав шамхальства Тарков­ского и ханства Мехтулинского, где основное население состав­ляли кумыки.

В аваро-даргинской контактной зоне среди даргинцев было распространено знание аварского языка, а в среде аварцев — даргинского, чему способствовали давнее соседство и постоянный торговый обмен. Так, аварцы (современный Гунибский и Герге-бильский районы) часто приезжали в даргинское селение Цада-хар⁷², где действовал базар и куда собирались жители даргин­ских, аварских и лакских селений. Аварцы (сел. Салты, Кудали и др.) доставляли в Цудахар мясо и шерсть, фасоль и кукурузу, но чаще из Аварии сюда поступали ранние фрукты — черешня, абрикосы, тутовник.

В аваро "-лакской контактной зоне преобладал лакский язык, аварский же язык был известен немногим лицам, в основном ре­месленникам, лицам, проводившим торговый обмен, в частности-

102

Рис. 10. Часть аварского сел. Гента Советского р-на. Фотография Г. А. Сергеевой 1970 г.

жителям лакского селения Балхар, жителям селений, непосредст­венно соседствующих с аварцами (с. Шалиб).

Наиболее ярко языковые процессы в этой зоне протекали у арчинцев — народа аварской группы. Еще А. М. Дирр указывал, что у арчинцев очень распространено знание лакского языка ⁷⁴. И это не случайно. В прошлом арчинцы экономически были тес­но связаны с лакцами. С давних пор лакское селение Кумух — центр Казикумухского ханства, а с 60-х годов XIX в.— Казику-мухского округа — был для арчинцев не только административ­ным, но и единственным крупным торговым пунктом, где они сбывали продукты животноводства — мясо, масло, шерсть, брын­зу, овец. — и откуда привозили товары первой необходимости — пшеницу, кукурузу, керосин, спички, мыло, ткани⁷⁵. Арчинцы общались и с жителями небольшого лакского селения Шали, ле­жавшего на пути в Кумух (в 5 км от Арчи). В лавке этого се­ления они покупали керосин, спички, мыло.

Ближайшими соседями арчинцев являлись и аварцы, однако, несмотря на общую этническую границу, аварский язык у ар­чинцев имел до 30-х годов XX в. меньшее распространение, чем лакский, так как их основные хозяйственные связи были направ­лены не на аварские, а на лакские районы.

В даргино-лакской зоне отмечалось преобладание лакского языка как языка народа, имеющего на своей территории значитель­ный экономический, политический и культурный центр — Кумух. В более же узкой полосе этой зоны фиксировались факты взаим-

103

ного знания даргинцами и лакцами языка своего соседа благода­ря постоянным торговым связям. В частности, даргинцы Цудаха-ра в соседних лакских селениях торговали фруктами, а лакцы привозили им продукты животноводства — сыр, топленое масло, мед (с. Кара), керамическую посуду (с. Балхар). Среди лакцев с. Вихли имелись мужчины, говорившие на даргинском языке, так как они поддерживали экономические связи с даргинцами (селения Танты, Гинта, Акуша и др.): скупали у них домашние шерстяные ткани для дальнейшей обработки — уваливания ⁷⁶, за­тем полученное сукно вихлинцы продавали на базаре в Кумухе. У жителей ближайшего селения Танты вихлинцы приобретали также соль, керосин, нефть (купленные в свою очередь даргин-* цами у азербайджанцев в районе Дербента). Торговые связи о лакцами имели и даргинцы с. Чираг (современный Рутульский район), которые ходили в Кумух на базар продавать скот и по­купать продукты и одежду. Лакцы тоже приезжали в Чираг за скотом, но значительно реже. Таким образом, чирагцы были боль­ше экономически .заинтересованы в связях с Кумухом, поэтому и лакский язык среди них имел большее распространение, чем даргинский среди лакцев. Правда, знание лакского языка у дар­гинцев ограничивалось все же узким кругом лиц: на нем говори­ли только мужчины, бывавшие в Кумухе.

Давние экономические и культурные контакты лакцев с. Бал­хар со своими ближайшими соседями-даргинцами способствовали распространению у них даргинского языка. А. Омаров в 1860-х годах отмечал, что жители Балхара говорят по-акушин-ски, т. е. по-даргински ". Для балхарцев вообще было характер­но многоязычие. Мужчины, регулярно ходившие для продажи ке­рамических изделий, производством которых занимались женщи­ны, как правило, могли объясниться не только на даргинском (последний они знали лучше), но и на других дагестанских язы­ках — аварском, кумыкском.

Экономические связи даргинцев предгорий и кумыков в дар-гино-кумыкской зоне привели к распространению среди даргин­цев кумыкского языка и к слабому знанию кумыками (отдельны­ми лицами) — даргинского. В контактах с кумыками активной стороной являлись даргинцы, так как они в силу социально-эко­номических причин были вынуждены отправляться на равнину, где жили кумыки, на заработки, заниматься извозом, совершать торговые операции.

В даргино-азербайджанской (кайтаго-теркеменской) контакт­ной зоне знание второго языка (азербайджанского, его диалекта) имело место главным образом у даргинцев — кайтагцев. Среди азербайджанцев лица, знавшие даргинский (кайтагский) язык, встречались очень редко. Объяснение этому следует искать в на­правленности хозяйственных связей между двумя народами. Как правило, более активной стороной являлись кайтагцы, особенно жители селений Карацан, Джинаби, Карталай, Хадаги, Барши-май. Они постоянно ходили по торговым делам к азербайджан-

104

цам-теркеменцам (северная часть современного Дербентского района). Как подчеркивали информаторы, «знать язык соседей-азербайджанцев им надо было для торговых связей» ⁷⁸. Отдель­ные жители сел. Кирки и Варсит каждый год нанимались к тер-кеменцам или в с. Ерси батрачить (пасти скот, убирать урожай), поэтому хорошо знали азербайджанский язык. С целью изучения азербайджанского языка некоторые кайтагцы посылали своих сыновей в азербайджанские семьи, где мальчики выполняли по­ручаемую им работу.

В даргино(кайтаго)-табасаранской зоне двуязычие не получи­ло широкого и равного развития. При этом среди кайтагцев фак­ты знания табасаранского языка отмечались чаще, чем кайтаг-ского — среди табасаранцев. Вероятно, это можно объяснить тем, что хозяйственные связи кайтагцев Верхнего Кайтага (сел. Кир­ки, Варсит и др.) с Южным Дагестаном осуществлялись через территорию табасаранцев. С табасаранцами кайтагцы встречались по торговым делам (продавали им мясо, масло), имели среди них кунаков, приглашали своих соседей (ближайшее от Кирки табасаранское селение Цинит находится в 2,5 км) на сельские праздники. Один из таких праздников — «мистай» устраивали кайтагцы сел. Кирки и Варсит после окончания весенних работ, до начала сенокоса. На площадь, где проходили конные состяза­ния, стекались жители ближайших и дальних кайтагских, табаса­ранских и азербайджанских селений. Общение на таких празд­никах происходило и на азербайджанском языке, который как у кайтагцев, так и у табасаранцев имел большое распространение.

По полевым данным, знание даргинского (кайтагского) языка более всего было характерно для селений, находящихся у этниче­ской границы с кайтащами — Хурик, Кужник, Гурхон, Хустиль, Дюбек. Жителей этих селений с кайтащами сближали и куначе-ские связи, и встречи на свадьбах, и изредка брачные союзы⁷⁹.

Очень слабо намечается агуло-кайтагская зона, в которой су­ществовали определенные языковые контакты между даргинцамп-кайтагцами (с. Кирки) и агулами. Здесь двуязычие прослежива­ется только у немногих агулов. Знание (умение объясниться) ими кайтагского языка возникло из чисто экономических потреб­ностей. Агулы приходили в Кирки, чтобы купить у состоятель­ных кайтагцев необходимое им зерно, а также деревянные пред­меты и орудия — балки для перекрытий, деревянные колеса, молотильные доски.

В цахуро-рутульской контактной зоне сложились давние со­седские отношения между двумя народами лезгинской группы, усиливаемые экономическими связями: цахуры пополняли недо­статок хлеба покупкой его у рутульцев Лучека. Небольшая часть цахуров знала рутульский язык, а часть рутульцев — цахурский, особенно жители ближайшего к цахурам рутульского селения Кина, между ними существовали даже браки. В необходимых случаях при общении рутульцы и цахуры пользовались азербай­джанским языком, который многие из них хорошо знали.

105

В лезгино-рутульской зоне имело место слабое знание рутуль-цами лезгинского языка. Лезгин, знающих рутульский язык, было еще меньше. Это обстоятельство, видимо, можно объяснить тем, что все экономические связи рутульцев (отгон скота на зиму, отходничество) были направлены за пределы Дагестана в Северный Азербайджан, особенно они укрепились во второй по­ловине XIX в. В то время как лишь «часть рутульцев пользова­лась принадлежавшими лезгинам зимними пастбищами в низовь­ях Самура, частично здесь же рутульцы приобретали недостаю­щее им количество хлеба и ездили на базар в лезгинское селение Ахты» ⁸⁰.

В агуло-даргинской зоне наиболее активными в языковых ко^ тактах были агулы; многие из них знали даргинский язык. Здесь сказалась, видимо, их территориальная близость к даргинцам се­лений Чираг, Амух и Анклух (в настоящее время эти селения входят вместе с агульскими в Агульский район), а также эконо­мические связи с ними. Среди даргинцев тоже имелись лица со знанием агульского языка.

В агуло-лезгинской контактной зоне многие агулы знали лезгинский язык; среди лезгин лица, знающие агульский язык, встречались редко. Распространению лезгинского языка у агулов способствовала не только общая этническая граница, но, главное, издавна существовавшие с лезгинами экономические связи. Агу­лы тяготели к базарам крупных лезгинских селений Ахты, Кура-ха и особенно Касумкента, «где они меняли скот, шерсть, масло и прочие животноводческие продукты на хлеб, муку, фрукты и овощи или же покупали их за деньги, полученные от продажи собственных товаров» ".

Агулы и табасаранцы издавна живут по соседству и общают­ся между собой, однако языковые процессы по обеим сторонам этнической границы протекали по-разному. Часть агулов, особен­но селений, расположенных ближе к Табасарани (Арсуг, Буршаг, Кураг, Худич), хорошо знала табасаранский язык, так как они часто ходили в Табасарань (сел. Хоредж, Кондик и др.) по тор­говым делам: продавать там скот, овчину, сыр, мясо, покупать пшеницу. Среди табасаранцев лиц, знавших агульский язык, встречалось меньше, потому что табасаранцы у агулов появля­лись реже, чем агулы у табасаранцев. В основном это были ре­месленники (лудильщики, ювелиры, каменщики, плотники) и люди, желавшие подешевле приобрести на месте продукты жи­вотноводства. Некоторые из табасаранцев посещали агулов с целью реализации своих кустарных изделий — паласов из коноп­ли (с. Чувек), а также ковров. Табасаранская молодежь весной устраивала праздничное шествие в горы к агулам («Лисья гора» — «Сулан сив»), когда начинался сбор черемши.

Тесные и давние связи существовали между табасаранцами и лезгинами в лезгино-табасаранской контактной зоне. Многие из табасаранцев (особенно современного Хивского района) знали лезгинский язык, так как они экономически были ориентирова-

106

вы главным образом на лезгинские районы, где находились круп­ные торговые центры Касумкент и Ахты. К лезгинам табасаран­цы ходили не только по торговым делам, но и на заработки. В лезгинских селениях Куркент, Стал и др. урожай поспевал зна­чительно раньше, чем у табасаранцев, поэтому последние, особен­но бедняки, нанимались его убирать. Существовало и круглого­дичное батрачество, когда человек подряжался выполнить весь цикл сельскохозяйственных работ: он пахал, косил и возил сено, убирал зерновые, работал на мельнице и т. д. Некоторые из та­басаранцев, особенно из с. Хоредж, несколько месяцев в году осенью и зимой работали в лезгинских селениях каменщиками и лудильщиками. Связи табасаранцев с лезгинами осуществлялись и благодаря отгону скота частью табасаранцев в лезгинские районы. Они укреплялись и посредством национально-смешанных браков (женитьба табасаранцев, чаще отходников, на лезгинках). Контакты между табасаранцами и лезгинами возникали и во время общественных праздников. Один из таких праздников — «Шару», посвященный сбору черешни, отмечался лезгинами Ка­сумкента в июне. На него съезжались целыми семьями из мно­гих горных селений Южного Дагестана, в т. ч. и Табасарани.

Таким образом, основное направление экономических и быто­вых связей в рассматриваемой зоне было от табасаранцев к лезги­нам, а не наоборот, поэтому среди лезгин лица со знанием таба­саранского языка встречались редко и только многие жители са­мых ближайших к табасаранцам лезгинских селений Куг и Архит хорошо знали или понимали табасаранский язык.

Восточная часть этнической территории лезгин (восточная оконечность современных Касумкентского и Магарамкентского районов) примыкает к территории дагестанских азербайджанцев (сел. Белиджи, Нюгди, Рубас и др.). Связи между двумя народа­ми в этой зоне давние и крепкие. Здесь наблюдается преоблада­ние азербайджанского языка (знание лезгинского азербайджан­цами — явление редкое), который знают в качестве второго язы­ка многие лезгины. Укреплению позиций азербайджанского языка среди лезгин Дагестана способствовали и их устойчивые контакты (экономические, семейно-бытовые) с населением Север­ного Азербайджана.

Языковые контакты особенно интенсивно развивались в таба-сарано-азербайджанской зоне, которая являет собой пример того, как второй язык (азербайджанский) постепенно завоевывал у со­седнего народа такое прочное место, что в ряде случаев даже вытеснял родной (табасаранский). В 70-х годах XIX в. Л. Загур-ский отмечал, что «табасаранцы уже забывают все более и более свой родной язык, уступающий место азербайджанскому наре­чию» ⁸². Для табасаранцев азербайджанский язык был не толь­ко языком близкого соседа, с которым поддерживались экономи­ческие и семейно-бытовые связи (часто отмечались национально-смешанные браки, т. е. табасаранцы женились на азербайджан­ках) и через территорию которого проходил их торговый путь,

107'

но и языком-посредником, помогавшим им общаться в торговых делах с дербентскими азербайджанцами.

Еще более интенсивно развивались языковые взаимодействия в .азербайджано-татской контактной зоне, где двуязычие, с после­дующей потерей родного языка частью татов ⁸³, было характерно только для татов и не имело места у дербентских азербайджан­цев. Переход татов к другому языку через двуязычие был вызван экономической необходимостью: чтобы вести торговые операции с более крупным по численности соседом, надо было владеть его языком. Кроме того, знание азербайджанского языка открывало путь общения с другими народами Дагестана, особенно Южного, у которых этот язык имел широкое распространение.

В кумыко-погайской контактной зоне чаще наблюдалось рас­пространение кумыкского языка среди ногайцев, чем ногайского среди кумыков. Этноязыковые контакты двух народов способство­вали преимущественно одностороннему процессу — кумыкизации ногайцев. Как уже отмечала Н. Г. Волкова, согласно статистиче­ским данным 1886 г., среди жителей селений Казиюрт и Костек 1408 мужчин считали кумыкский язык своим родным языком ⁸⁴.

Помимо уже выделенных нами контактных зон внутри Да­гестана, дающих картину направления языковых взаимодейст­вий между дагестанскими народами, следует отметить и зоны второго порядка — межрегиональные.

Остановимся кратко на описании каждой из них.

Начнем с северо-западных районов Дагестана, примыкающих к Чечне, которые образуют на стыке этнических границ дагеста-но (андо-аваро)-кумыко-чеченскую контактную зону. В этой зоне отмечается распространение среди аварцев и андийцев чеченского языка (среди чеченцев также встречались лица, знавшие авар­ский язык). Как уже отмечалось, для части северных аварцев (Казбековский, Гумбетовский, Ботлихский районы) и андийцев Чечня с давних пор являлась житницей, откуда привозили куку­рузу, фрукты, буйволиную кожу и где продавали скот, бурочные изделия. Так, по рассказам старейших жителей аварского селе­ния Цилитль (Гумбетовский район), многие взрослые мужчины до революции могли объясниться на чеченском языке, так как они часто ходили в Чечню за кукурузой. Большие базары, куда стекались и дагестанцы, и чеченцы, и другие народы Северного Кавказа, устраивались в с. Веной⁸⁵. Хозяйственный обмен, спо­собствовавший усвоению других языков, осуществлялся и в самой Аварии: сюда на базар в с. Ботлих за андийскими бурками, солью приезжали чеченцы. Контакты между Аварией и Чечней улучшились после постройки шоссейной дороги в конце XIX в,, соединившей селения Ботлих и Анди с Ведено. Знание языка соседа, в данном случае чеченского, закреплялось и брачными союзами (правда, немногими) между аварцами и чеченками.

Для языковых контактов кумыков и чеченцев в рассматривае­мой зоне было характерно преобладание кумыкского языка, кото­рый в качестве второго знали многие чеченцы, поддерживавшие

108

Рис. 11. Аварки сел. Урада Советского р-на. Фотография Г. А. Сергеевой 1970 г.

с кумыками (с. Аксай и др.) давние торговые связи. Чаще всего кумыки, особенно селений Аксай и Костек, общались с ауховца-ми, приезжавшими в Кумыкию для продажи своих сельскохозяй­ственных продуктов. Среди кумыков лиц со знанием чеченского языка встречалось немного, чаще всего в национально-смешанных семьях, живших в кумыкской среде.

Вторая межрегиональная контактная зона — дагестано-гру­зинская. В этой зоне имело место двуязычие народов аварской группы — аварцев, дидойцев, генухцев и бежтин. «Анцухцы и капучинцы,— указывал в начале XIX в. И. И. Нордемстам,— по беспрестанным сношениям своим с Кахетией знают хорошо по-грузински» ⁸⁶.

Предпосылкой для образования этой контактной зоны явились не только общая этническая граница, но и давние связи, правда, не всегда носившие мирный характер (часть горцев участвовала в военных набегах дружин дагестанских феодалов на селения Кахети), но осуществляемые на протяжении веков. Некоторые аварские общества (Анцухо-Капучинское, Дидойское) в экономи­ческом отношении были ориентированы на соседние районы Гру­зии, куда мужчины ходили продавать скот, продукты животно­водства и покупать хлеб, ткани и другие товары. Аварцы, ди-дойцы, генухцы уходили также на заработки в различные селе­ния Кахети и Тушети. Они нанимались каменщиками, чернора­бочими, косили сено, убирали урожай. Один из наших информа­торов, в с. Генух (Цунтинский р-н), Юсупова А., 83 года, рассказывала, что они с мужем до революции почти каждый год

109

Рис. 12. Дом чеченца в сел. Байрамаул Хасавюртовского р-па. Фотография С. Н. Иванова 1978 г.

уходили в Грузию на заработки. Для продажи они брали с собой скот, вязаную обувь, шерсть ⁸⁷.

По полевым сведениям, собранным в Грузии в тушинском с. Земо-Алвани, между тушинами и дагестанцами всегда были тесные связи, поэтому дагестанцы (дидойцы) знали грузинский язык. Дидойцы нанимались в Тушети сезонными рабочими; не­которые (каменщики из с. Кимятли, Асахо) строили дома и башни (например, в с. Царо). Тушины до сих пор помнят, что башню фамилии Азикури в с. Гиреви построил дидоец, за что ему дали 60 коров. Контакты между дагестанцами и грузинами способствовали усвоению последними аварского языка (немноги­ми). Как правило, аварский язык (он мог быть и дидойским) знали лучше те из грузин (тушин), кто арендовал летние паст­бища в горах Дагестана (Асахо, Кветело, Хотрахо), имел там своих кунаков ⁸⁸.

Третья межрегиональная этноконтактная зона названа нами Дагестане (цахуро-рутуло-лезгино)-азербайджанской. В данной зоне дагестанские народы — цахуры, рутульцы, лезгины хорошо знали азербайджанский язык (на азербайджанском языке гово­рили не только мужчины, но и часть женщин). Знание языка со­седнего крупного народа — азербайджанцев являлось для даге­станцев жизненной необходимостью, так как основные зимние пастбища, куда они отгоняли свой скот, располагались в Север­ном Азербайджане. С наступлением осени мужчины (особенно цахуры и рутулы), иногда с семьями, начинали перекочевку со своими стадами через горные перевалы в Азербайджан. Кроме

Рис. 13. Современное жилище сел. Муцалаул Хасавюртовского р-на. Фотография С. Н. Иванова 1978 г.

того, Азербайджан являлся местом отхода, куда из Дагестана шли на заработки, а также для совершения торговых операций. С азербайджанцами у народов Южного Дагестана завязывались семейные и куначеские связи через родственников, проживавших в Азербайджане (здесь имелись поселения цахуров, рутульцев и лезгин).

Итак, существование этноконтактных зон, появление которых обусловлено этнической дробностью населения Дагестана, разви­тие межхозяйственных связей способствовало появлению дву-и многоязычия у дагестанских народов. Как показали наши поле­вые исследования, усвоение языков других народов могло происходить и вне контактной зоны благодаря личностным много­сторонним связям, среди которых определяющими являлись хо­зяйственные. Так, деловые контакты между лакцами и агулами осуществлялись через территорию даргинцев (с. Чираг). В этих контактах заинтересованной стороной в большей степени являлись агулы (сел. Буркихан, Тпиг и др.), которые ездили в Лакию (с. Кумух) продавать продукты животноводства и покупать раз­личные товары (ткани, бурки, женские украшения). Некоторые агулы работали каменщиками (один-два месяца в году) или ча­банами у состоятельных лакцев. Для лакцев же (например, с. Хосрек) территория агулов служила в основном трассой, кото­рая вела в более важные для них экономические районы Южно­го Дагестана (с. Касумкент, г. Дербент), где они приобретали пшеницу, керосин и другие товары. Такая направленность эконо­мических связей нашла отражение и в языковых процессах. Если

111

среди агулов встречалось достаточно лиц, знающих лакский язык, то среди лакцев люди со знанием агульского были редким исключением (в основном это были ремесленники и торговцы).

В то же время среди лакцев, не имевших общей этнической границы (и контактной зоны) с азербайджанцами, было распро­странено знание азербайджанского и других языков народов Кавказа, правда чаще в среде отходников — ремесленников и торговцев. Вообще лакцы являют собой пример народа, осуществ­лявшего тесные связи с близкими и дальними регионами, благо­даря чему у них развилось многоязычие. В частности, балкарцы, развозившие свои керамические изделия по всему Дагестану, зна­ли или понимали аварский, даргинский, кумыкский, азербайд­жанский. Лакцы с. Хосрех, уходившие чаще всего на заработки в Азербайджан, владели главным образом азербайджанским язы­ком, некоторые освоили и лезгинский, а также немного чечен­ский, осетинский и грузинский (эпизодически работали у этих народов медниками). В Азербайджан и к лезгинам хосрехцы ходили через территорию агулов, однако, как уже указывалось, агульского языка почти не знали, в случае контактов с ними пользовались азербайджанским. У агулов азербайджанский язык не имел широкого распространения, но все же часть населения, в основном отходники, его знала.

Среди арчинцев зафиксировано знание языков народов, отде­ленных от них значительным расстоянием, а именно кумыков и азербайджанцев, благодаря частым хозяйственным контактам (весенняя откочевка скота для окота в кумыкские районы Кара-будахкента и Манаса и отходничество в Азербайджан) ⁸⁹.

Важно подчеркнуть, что для народов Дагестана были харак­терны не только билингвизм, но и многоязычие: понимание язы­ков нескольких своих соседей и, кроме того, языка, распро­страненного на более широкой территории (азербайджанский, кумыкский, аварский). Причем народ, бывший в пределах опре­деленной контактной зоны двуязычным, в целом мог демонстри­ровать знакомство с большим числом языков. Это положение вполне справедливо по отношению к аварцам, среди которых имелись лица, знавшие грузинский, чеченский, кумыкский, дар­гинский, лакский, а также азербайджанский языки. То же самое можно сказать и о лакцах, дающих примеры знания языков бли­жайших соседей — аварцев, даргинцев и, кроме того, кумыков, азербайджанцев и других народов Кавказа. Табасаранцы и ру-тульцы, знавшие в большинстве своем азербайджанский как вто­рой язык, пользовались и языками соседних с ними этносов: северным табасаранцам был известен даргинский язык, а юж­ным — лезгинский, часть рутульцев владела языком лезгин.

Суммируя вышеизложенное, отметим, что выделенные нами этноконтактные зоны образовались исторически под влиянием многих факторов и прежде всего экономического. Судя по при­веденным материалам (наличие языков-посредников, этнокон-тактных зон, личностных контактов и др.), в Дагестане сложи-

112

лась определенная структура этноязыковых взаимодействий, при которой все народы через дву- и многоязычие оказались в той или иной степени втянутыми в общую систему этноязыковых процессов, способствовавших в определенной мере формированию общедагестанской культурной общности. Вместе с тем эта систе­ма имела выход и для развития связей с соседними Дагестану районами Кавказа — Чечней, Грузией и Азербайджаном.

Известно, что данные языка являются важным источником для изучения конкретной истории любого народа. Они отражают межэтнические связи народов как внутри региона, так и за его пределами.

Исторически сложившиеся этноязыковые контакты приводят не только к распространению языков межнационального обще-бпя, развитию постоянного двуязычия, особенно в этноконтакт-ных зонах, но и к обогащению самих дагестанских языков заим­ствованными элементами в лексике, фонетике, морфологии, син­таксисе. Более того, эти давние и постоянные контакты могут привести к смене родного языка и переходу на язык другого этноса, что сказывается в конечном счете и на этническом само­сознании.

Наиболее традицнонны контакты дагестанских горских язы­ков с языками тюркскими — азербайджанским и кумыкским, ко­торые получили у многих народов Дагестана, как уже отме­чалось, широкое распространение в качестве вторых языков. Начало этих контактов относится «к первым векам нашей эры, ко времени исторически зафиксированного появления на Север­ном Кавказе различных тюркских племенных объединений, кото­рые известны как гунны, савиры, булгары, хазары, авары и т. п. Продолжение и дальнейшее развитие этих контактов связано с формированием азербайджанского народа с тюркским языком огузского типа и кумыкского народа с тюркским языком кып-чакского типа» ⁹⁰.

Многие языковеды устанавливают в своих исследованиях факт влияния, тюркских языков на дагестанские, особенно в лек­сике. Они свидетельствуют о внушительной доле тюркизмов в лезгинском ⁹¹ (языках лезгинской группы), даргинском ^9г, лак­ском ⁹³ и других языках.

Наличие в горских языках Дагестана значительного числа тюркизмов отмечали дореволюционные авторы. Они выявляли также и результаты этого влияния — утерю родного языка. Так, Беккер в 70-х годах XIX в. писал, что «тюрко-азербейджанское наречие произвело ощутимое влияние на некоторые горские языки, а табасараны, живущие поблизости к Дербенту, забывают все более и более родную речь» ⁹⁴. А. М. Дирр, опубликовавший в начале XX в. специальную статью о табасаранском языке (относящемся к лезгинской группе), сделал следующий вывод:

ИЗ

«Табасаранский язык представляет собой язык с несомненно дагестанской грамматикой, но его лексикологический материал значительно обеднел: табасаранский лексикон изобилует персид­скими, турецко-татарскими и арабскими словами. Большинство этих слов проникло в табасаранский язык посредством татарско­го языка, влияние которого, однако, обнаруживается не только в словаре, но также и в грамматике». В подтверждение своей мысли А. М. Дирр приводит русско-табасаранский и табасарано-русский словари, в которых отмечены слова (их несколько десятков), по его мнению заимствованные из других языков, в т. ч. тюркских (или посредством тюркских). Все эти слова — в основном названия предметов материальной культуры, они встречаются в лексиконе языков соседних с табасаранцами наро­дов (например, курт — рубаха, кемер — пояс, бенд — кольцо

и др.) ⁹³.

О влиянии тюркского — азербайджанского языка на таба­саранский пишет и советский языковед А. А. Магометов, опуб­ликовавший монографию о табасаранском языке, основанную на данных письменного языка, с учетом материалов не только юж­ного, опорного, но и северного диалектов, а также говоров. Под­черкивая, что все лезгинские народы находились в контактах с азербайджанским населением прибрежной полосы Каспийского моря и поэтому их языки испытали влияние азербайджанского языка, А. А. Магометов констатирует: «Влияние испытал и та­басаранский язык. Прежде всего оно сказывается на лексическом составе языка, который содержит большее число слов, проник­ших в табасаранский через азербайджанский язык... Заимство­ванные слова порой могут вытеснить и собственно табасаранские слова» ⁹⁶.

Тюркские влияния в области языка и культуры в целом кос­нулись и других лезгинских народов, в частности агулов и ру-тульцев, о чем свидетельствуют недавние исследования лингвис­тов. Так, Н. Д. Сулейманов, рассматривая один из источников пополнения фразеологии языка — фрезологические кальки, при­ходит к выводу, что агульский язык содержит ряд азербайджан­ских фразеологизмов, хотя некоторые из них уже претерпели изменения. По мнению автора, «фразеологические схождения .агульского и азербайджанского языков в ряде случаев могут быть объяснены культурно-исторической общностью носителей этих языков». Однако он допускает «возможность проникновения азербайджанских моделей в агульский язык и посредством лез­гинского и других языков» ⁹⁷.

Лингвист Ф. И. Гусейнов, исследуя лексику по животновод­ству в рутульском языке, находит в ней много тюркских заимст­вований. Причем тюркизмов более всего обнаруживается в тер­минах коневодства, в названиях мясных и молочных блюд. Слова же местного происхождения преобладают в терминах овце­водства и в целом скотоводства ⁹⁸.

Тюркские влияния прослеживаются в аварском языке и его

114

диалектах, что является следствием давних контактов аварцев с тюркскими народами. Об этом достаточно точно можно судить еще по материалам XVII в. Так, в опубликованном Т. М. Айтбе-ровым и Г. М. Оразаевым документе — «Перечне имущества кня­гини Кихилей», написанном по-арабски, наряду с аварскими, арабскими и персидскими словами имеется группа слов тюркско­го происхождения — азербайджанских, кумыкских, турецких ".

Тюркско-кумыкские заимствования можно выявить в лексике одного из диалектов аварского языка — салатавского. Дело в том, что аварцы Салатавии, непосредственно граничащие с северными кумыками, поддерживали с ними постоянные куль­турные, экономические связи и тем самым вступали в языковое общение. Согласно исследованиям М. Дж. Саидова, заимствова­ния из кумыкского языка составляют большой лексический пласт. Это предметы материальной культуры и хозяйства, раз­личные продукты питания, полевые и огородные культуры, деревья, ономастика ¹⁰°.

Тюркизмы освоились, как уже отмечалось, и в лакском язы­ке, хотя носители его не имели общей этнической границы ни с азербайджанцами, ни с кумыками (за исключением жителей Аракула и В. Катруха в современном Рутульском районе). Объ­яснение этого надо искать в тех торговых и хозяйственных свя­зях, которые сложились у лакцев со многими народами Кавказа. Распространение тюркских слов происходило и через языки соседей — даргинцев и лезгин.

Надо отметить, что «тюркизмы в лакской лексике составляют значительную долю, они хорошо освоены на всех уровнях языко­вой иерархии и ничем не отличаются от исконно лакских слов, для их обнаружения требуются специальные лингвистические разыскания». Процесс заимствования лакским языком иных лек­сических единиц оказывался подчас довольно глубоким: «в лак­ском языке появлялись новые слова, образованные по типу тюрк­ских» ¹⁰¹.

Вместе с тем лексический состав лакского языка, как и дру­гих дагестанских языков, обогащался и за счет заимствований из арабского и персидского¹⁰², а в этноконтактных зонах — и за счет языка б'лижайших соседей, в частности аварцев.

В целом отметим, что влияние тюркоязычных этнических групп в Дагестане было довольно глубоким. Как известно, дли­тельная тюркизация местного автохтонного населения кыпчак-ско-половецкими племенами (XI—XIII вв.) закончилась его язы­ковой ассимиляцией, сложением кумыкского языка и кумыкского этноса. Позднее сам кумыкский язык начал испытывать влияние соседних тюркских языков. «На протяжении многих веков,— отмечала С. Ш. Гаджиева,— кумыкский язык в силу объектив­ных причин экстралингвистического характера (тесные экономи­ческие и культурные контакты, брачные связи) испытывал и продолжает испытывать влияние речи соседних тюркоязычных народов: с севера — ногайцев, с юга — азербайджанцев» ¹⁰³.

115

-

Изучение языковых взаимовлияний, сложившихся в резуль­тате длительных контактов различных этносов, часто позволяет восстановить этногенез народа, факты его этнической истории. Приведем один из примеров. С. Ш. Гаджиева, анализируя дар­гинскую и южнокумыкскую лексику (кайтагский диалект), отме­чает, что «в словарном составе кумыкского языка местные даге­станские языки оставили значительный след». Не исключая воз­можности заимствования слов из даргинского в кумыкский, она подчеркивает связь данного явления с более глубоким процессом, на что прежде всего указывают топонимы как наиболее древняя часть языка. Именно «топонимы свидетельствуют, что аборигены говорили на языке, близком к современному даргинскому языку, т. е. нет сомнения, что под кумыкским языком населения этой полосы территории лежит даргинский субстрат» ^т. Последние исследования языковедов, в частности Т. Г. Таймасхановой, так­же подтверждают использование в кайтагском диалекте кумык­ского языка географических названий даргинского происхожде­ния ¹⁰⁵.

Таким образом, данные языка помогают осветить историче­ское развитие народов, выявить его экономические, политиче­ские, этнические и культурные связи. Они также дают богатый материал для выяснения вопросов формирования языковой и эт­нической общности тех или иных народов. В частности, при изучении отдельных диалектов можно наблюдать не только про­цесс формирования общего языка, "но и механизм отношений между разными этническими группами — носителями конкрет­ных говоров, диалектов, наречий. Исследование диалектов, напри­мер, аварского языка позволило языковедам накопить фактиче­ские материалы, свидетельствующие о смешении говоров и об образовании на основе северного наречия аварцев языка «бол-мац», ставшего языком междиалектального общения¹⁰⁶.

Различного рода переселения, главным образом по экономи­ческим и отчасти политическим причинам, торговый обмен, местоположение на важных торговых путях способствовали обо­гащению лексики языка, оказывали влияние на формирование языковой общности. Рост последней в свою очередь приводил к формированию общего этнического самосознания. Так, по сведе­ниям Ш. И. Микаилова, в садоводческое селение Тлох, располо­женное на перекрестке нескольких дорог (в Хунзах, Ботлих и др.), часто переселялись жители ряда аварских селений (из со­временного Гунибского, Советского, Унцукульского и др. райо­нов), представители различных говоров, которых называли «апа-раг» (пришелец). Общение между местными жителями и при­шельцами складывалось тяжело. Право поселиться на территории Тлоха получил лишь тот, кто принимался в один из тухумов. Вступавший в тухум должен был устроить для всех его членов большое угощение. Со временем особенности говоров пришель­цев «в основном утрачивались, оставляя все же следы в тлох-ском говоре» ¹⁰⁷.

116

Язык жителей смежных территорий, а также селений, через которые проходили давние торговые пути или которые сами яв­лялись торговыми центрами, также испытывал значительные влияния благодаря контактам с представителями иных говоров и диалектов и таким образом приближался к «болмац». В этом отношении характерен пример с жителями с. Аркас (Буйыакский район) ¹⁰⁸, переселившимися в 1860 г. из Гуниба и обосновав­шимися на магистральной дороге. Со временем аркасцы утрати­ли особенности своего диалекта (они сохраняются только в речи .стариков) в постоянном общении с аварцами других селений, проезжавшими с гор на равнину.

Итак, этноязыковые контакты отдельных обществ Аварии, осуществлявшиеся в процессе хозяйственных, бытовых и других контактов, способствовали консолидационному процессу, внутри-этническому сплочению, но в XIX в. у аварцев единого языка еще не существовало¹⁰⁹. В условиях Дагестана этот процесс протекал в русле взаимодействия с культурами и языками всех народов Дагестана, что приводило к формированию общих черт культуры, сложению традиций, характерных как для субрегиона (Дагестана), так и для региона в целом (Кавказ).

В советское время этноязыковые процессы получили качественно повое направление, чему способствовало создание письменности для многих крупных коренных народов. Развитие письменности и печати на родном языке имело огромное значение для куль­туры горских народов, помогало им приобщаться к духовным ценностям, созданным другими народами.

Попытки создания местной письменности были предприняты «ще в XV—XVI вв. Арабский алфавит старались приспособить к фонетическим особенностям дагестанских языков (аварского, даргинского, кумыкского, лакского и др.). На новом алфавите «аджам» печатали книги, писали стихи, вели деловую переписку. Им пользовались до перевода письменности народов Дагестана (1928 г.) на латинский алфавит ^ио. Среди письменных источни­ков, созданных на дагестанских языках на арабском алфавите, можно привести: перевод поэмы «Калила и Димна» с арабского на аварский, сделанный Дибир-кади (1742—1817 гг.) из Хунза-ха, владевшим несколькими восточными языками и составившим алфавит аварского языка из 38 букв^1И, самобытный памятник истории даргинского народа XVII в.— «Свод заповедных зако­нов Кайтаг-Дарго» (изданный Р. М. Магомедовым в 1964 г.¹¹²); личные завещания на кайтагском и кубачинском диалектах дар­гинского языка¹¹³; написанный на лакском языке «Лечебник», составленный из арабских и персидских книг в XVIII в. даргин­ским ученым Дамаданом Мугипским ^1и, и др.

Аджамская система письма, распространенная в Дагестане, несомненно способствовала развитию пауки и культуры народов

117

Дагестана. Однако она не получила широкого развития, так как была мало приспособлена к местным языковым особенностям: в ней отсутствовали гласные буквы, были различные формы на­чертания букв в зависимости от места расположения их в слове '(в начале, в середине, конце) и т. д.¹¹⁵.

В советское время в 1920 г. была проведена реформа аджам-ского алфавита, на нем стали печатать различную литературу, в том числе учебную. Но и «новый аджам» просуществовал недолго — в 1928 г. в Дагестане начался переход на латинский алфавит. Учитывая этническое и языковое многообразие Дагеста­на, местные партийные и советские организации приняли реше­ние создать алфавиты па основе латинской графики на основ­ных языках: аварском, даргинском, лакском, кумыкском, лез­гинском, татском и «тюркском» — азербайджанском (1928 г.). В 1932 г. на латинизированный алфавит перешли табасаранцы, а в 1934 г.— цахуры. В основу новых орфографических правил дагестанских языков, которые разрабатывались одновременно с алфавитом, «был положен фонетико-морфологический принцип», причем составлялись и правила написания заимствованных слов (из русского и других языков) ^И6.

Латинизированная письменность безусловно способствовала проведению социалистической культурной революции. На ее основе взрослое население, в том числе и женщины, ликвидиро­вало свою неграмотность, дети в школах проходили обязательное начальное обучение, на национальных языках издавались газеты, журналы, художественная литература. Одновременно в школах ввели уроки русского языка.

Однако со временем дагестанские алфавиты па латинской основе перестали отвечать потребностям общеобразовательного и культурного роста пародов Дагестана¹¹⁷. Имелись большие трудности в изображении фонем дагестанских языков (в каждом из них было не менее 40—45 фонем), так как латинский алфа­вит состоял всего из 26 знаков и таким образом «не мог отра­зить все специфические особенности фонетической системы даге­станских языков» ¹¹⁸. Существенным недостатком алфавитов на латинской основе, тормозившим овладение грамотой на родном языке и изучение русского, явилось наличие в них ряда «букв, одинаковых по написанию, но разных по произношению».

Трудности в развитии письменности на дагестанских языках были в значительной степени преодолены, когда в 1938 г. осу­ществили переход от латинизированного на русский алфавит. Его готовили постепенно. Алфавиты на русской графической основе были приняты для аварского, даргинского, лакского, лез­гинского, кумыкского, ногайского, табасаранского и татского языков.

Новые алфавиты на основе русской графики имели значитель­ные преимущества: в русском алфавите по сравнению с латин­ским больше знаков (33), поэтому дополнительных знаков для специальных звуков дагестанских языков потребовалось только

118

три (ь, ъ и римская цифра I). Фонемы русского и дагестанских языков, одинаковые по звучанию, обозначались одними и теми же буквами ¹¹⁹.

Переход письменности на русскую графику способствовал дальнейшему просвещению и образованию народов Дагестана, значительному росту их общественно-политического и культурно-то уровня. Он облегчил им изучение русского языка, который «тал в условиях многонациональной республики языком межна­ционального общения.

Создание новой письменности сыграло важную роль и в раз­витии межэтнических связей: на основе знания русского языка происходил интенсивный обмен культурной информацией.

В советское время встал вопрос и о создании письменности для других, более малочисленных народов Дагестана — цахур и рутульцев, дети которых обучались в школе па азербайджанском языке. Известный кавказовед А. Н. Генко ¹²°, занимавшийся ис­следованием цахурского языка ^т и совершивший с этой целью поездку к цахурам, живущим в верховьях р. Самур (современ­ный Рутульский р-н), создал в 1934 г. алфавит цахурского языка на латинской графике¹²². Позднее С. А. Джафаров, применяя этот алфавит, написал несколько учебников¹²³, что позволило начать школьное обучение детей на цахурском языке. Однако письменность на цахурском языке распространения не получила. С 1938 г. школьное обучение цахуров было переведено на азер­байджанский язык.

Создание письменности для рутульцев было признано нецеле­сообразным (1938 г.). Причинами этого явились, как отмечает •Л. И. Лавров, «нежелание населения, малая его численность, отсутствие подготовленных кадров и, наконец, почти поголовное знание рутульцами такого развитого языка, как азербайджан­ский» ^т.

Не была создана письменность и на агульском языке в силу малочисленности народа. Преподавание в школе вели (до 1952 г.) на лезгинском языке, который знали многие агулы. Распростра­нению этого языка у агулов способствовали их давние экономи­ческие связи с соседними лезгинами. Азербайджанским же язы­ком у агулов «владели только те, кто ходил в Азербайджан в качестве отходников» ¹²⁵.

Создание письменности для каждого из двенадцати небольших народов аварской группы (андо-дидойцев), кубачинцев и кайтаг-цев, близких к даргинцам, также затруднялось их малочислен­ностью. Кроме того, наличие большого числа языков с особой письменностью могло в какой-то степени затруднить хозяйствен­ное и культурное развитие народов. Поэтому андо-дидойцы (андийцы, ботлихцы, годоберины, ахвахцы, каратины, тиндалы, багулалы, чамалалы, дидойцы, хваргдины, бежтипы и гунзебцы) стали пользоваться аварской письменностью, а кубачинцы и кай-тагцы — даргинской. На этих же языках у них велось и препо­давание в школе.

119

Таким образом, национальные литературные языки Дагестана сыграли большую роль в культурном подъеме, в укреплении внутрирегиональных этнокультурных связей не только наиболее крупных народов республики, по и небольших этнических групп, которые стали пользоваться их письменностью и осуществлять межнациональное общение на их языках.

На основных литературных языках Дагестана начиная с 1938 г. велось преподавание в школе до V класса. В стар­ших классах обучение происходило на русском языке, а родной язык и литература изучались как обязательные дисциплины. В 1950-х годах, сообразуясь с желанием самих народов, не имею­щих родной письменности, в школах стали постепенно пере­ходить к обучению на русском языке с первых классов. Так, агулы, рутульцы, цахуры осуществили переход преподавания на русский язык в 1953/54 учебном году. Их положительный опыт был использован в школах Ботлихского района (т. е. у андий­цев, ботлихцев и др.), где уже в 1959 г. работало 11 первых классов с преподаванием на русском языке. В 1961 г. в целом по республике таких классов имелось более 300 ¹²⁶.

В 1961 г., учитывая пожелания родителей, Обком КПСС и Совет министров ДАССР приняли постановление о переводе с 1964/65 учебного года обучения детей в дагестанских нацио­нальных школах на русский язык с 3-го класса ^т.

В настоящее время (данные на 1985 г.) в Дагестан­ской АССР обучение осуществляется на разных языках. У наро­дов, имеющих национальную письменность (аварцы, кумыки, лакцы, лезгины, даргинцы, табасаранцы), преподавание в пер­вом, втором и подготовительном классах происходит на родных языках, русский язык изучается как предмет. С 3-го класса заня­тия ведутся на русском языке; родной язык и родная литература изучаются как особые предметы. Таким же образом происходит обучение в школах со смешанным национальным составом в Дер­бентском, Кизилюртовском, Бабаюртовском и некоторых других-районах республики. К 1985 г. в 30 (из 111) городских школах с национально-смешанным составом учащихся по желанию роди­телей были созданы специальные группы для изучения родных национальных языков. У пародов, не имеющих своей письменно­сти (рутульцы, цахуры, агулы, кубачинцы) школьное преподава­ние ведется на русском языке.

Из прежних традиционных языков общения, выступавших в роли вторых языков, в советское время сохраняются все, т. е. азербайджанский, кумыкский, аварский. Однако их роль и степень употребления в связи с широким распространением рус­ского языка у различных народов и в различных частях Даге­стана постепенно меняются. Развитие двуязычия привело к тому, что у ряда народов зафиксированы факты признания второго

120

языка (из числа традиционных) своим родным языком. По дан­ным перзписи 1926 г.¹²⁸, среди табасаранцев и татов имелись лица, считавшие азербайджанский язык для себя родным (7,2 и 7,3%). Часть ботлихцев (13,8%), тиидалов (2,8%), дидой-цев (2,3%) назвала своим родным языком аварский.

Азербайджанским языком в первые десятилетия Советской власти пользовались многие из пародов Дагестана, особенно тех частей республики, которые сохраняли хозяйственные и торговые связи с Азербайджаном и районом Дербента.

Азербайджанский язык для лезгин и пародов лезгинской группы после родных языков был вторым по своему значению и функциям. «В Южном Дагестане,—отмечал в 1950—1952 гг. Л. И. Лавров,— почти везде вторым языком является азербайд­жанский». На азербайджанском языке, а не на лезгинском обща­лись в эти годы между собой лезгин, рутулец и цахур — к тако­му выводу в результате исследований приходит Л. И. Лав­ров¹²⁹. В то же время можно было наблюдать и начавшийся процесс постепенного отхода от азербайджанского языка, в част­ности у лезгин ¹³°.

У ца.хуров и рутульцев азербайджанский язык был до начала 1950-х годов языком школы, что способствовало его сохранению и в качестве языка общения с другими народами.

Особенно крепкими были позиции азербайджанского языка у цахуров. Так, в 1952 г. азербайджанским языком у них владело 88% обследованного населения и почти столько же (87,9%) — через 30 лет, в 1982 г. В то же время отмечается новая черта — падение знания азербайджанского языка в самой активной и мо­бильной возрастной группе — от 18 до 30 лет. Если в 1952 г. все цахуры данной группы знали азербайджанский язык, то в 1982 г. азербайджанским языком пе владели уже 32,2% обсле­дованного населения в этой группе ¹³¹.

Распространение азербайджанского языка отмечается у тех народов Западного и Центрального Дагестана, которые имели постоянных отходников в районы Азербайджана. Например, азербайджанским языком в 1950-е годы в лакском с. Шалиб (Чародинский р-н) владела часть старшего поколения, бывавшая на заработках в Азербайджане¹³². У арчинцев даже в 1960 г. лица со знанцем азербайджанского языка составляли 6% обсле­дованного населения ¹³³.

У ряда народов Дагестана, имеющих контакты с кумыками, в советское время в какой-то степени сохраняется знание кумык­ского языка. Л. И. Лавров, посетивший в 1950 г. Лакский район, писал: «В настоящее время среди лакцев распространено знание в первую очередь русского языка, во вторую — кумыкского» ¹³⁴. Лица со знанием кумыкского языка встречались и у других на­родов, не имевших с кумыками общей этнолингвистической гра­ницы. Так, например, у арчинцев они, по полевым материалам 1960 г., составляли 1,2% обследованного населения¹³⁵.

Согласно данным переписи 1970 г.¹³⁶, среди народностей Да-

121

гестана 0,7% численности коренного населения республики со­ставляли лица, свободно владевшие кумыкским в качестве вто­рого языка (столько же — среди сельского населения). Таких лиц более всего имелось у даргинцев (1,8%, в т. ч. среди сель­ского населения 1,9%), аварцев (0,8%, в т. ч. среди сельского населения 0,7%) и лакцев (0,6%, в т. ч. среди сельского населе­ния 0,7%).

Согласно переписи 1979 г., из 16 406 человек, свободно вла­девших языком других национальностей, живущих в Дагестане, 8720 человек (53,1%) назвали вторым языком кумыкский язык¹³⁷. Что же касается лиц, знающих кумыкский язык на бытовом уровне, умеющих объясниться на нем, то их число, как показывают наши полевые наблюдения, во много раз пре­вышает число свободно владеющих им.

В настоящее время кумыкским языком чаще пользуются в селениях с национально-смешанным составом, где помимо ко­ренных жителей — кумыков имеются переселенцы с гор. Так, наблюдая в 1978 г. в Муцалаульском сельсовете Хасавюртовско­го района быт аварцев — переселенцев из Цумадинского района, мы отметили распространение среди них кумыкского языка, осо­бенно у людей молодых и среднего возраста. Этот язык аварцы, а также другие переселенцы — даргинцы и чеченцы, живущие в данном сельсовете, осваивают уже с детства, общаясь со своими сверстниками другой национальности на улице и в школе ¹³⁸.

Кумыкским языком владеют и переселившиеся из Анди в кумыкское с. Аксай аварцы, а также чеченцы, так как в школе они учились вместе с детьми кумыков, а затем, став взрослыми, пришли работать на одни и те же предприятия ¹³⁹.

Из приведенных фактов можно заключить, что кумыкский язык, теряя позиции второго языка у ряда этносов в целом (аварцев, даргинцев, лакцев), в то же время имеет тенденцию дальнейшего развития в этой роли в районах смешанного рас­селения и контактных зонах, где живут кумыки, являющиеся первопоселенцами.

Аварский язык в советское время стал самым распространен­ным языком после родных у андо-дидойцев и арчинцев, живу­щих в Западном Дагестане. Е. М. Шиллинг, изучавший этниче­ское и языковое многообразие этой части Дагестана, писал в 1946 г.: «Речевые перегородки между аулами... издавна преодо­леваются знанием аварского — языка общих сношений, ныне со­вершенно органически — языка письменности, литературы и школьного преподавания» ¹⁴°. В 1950-е годы то же самое отме­чала 3. А. Никольская. Она свидетельствовала, что аварский язык «сделался вторым родным языком для всей данной груп­пы» ¹⁴¹, т. е. для андо-дидойцев и арчинцев.

Полевые исследования у арчинцев в 1960 г. подтвердили широкое распространение у них аварского языка. На этом языке велось делопроизводство, на нем проводили различные культур­но-массовые мероприятия, его употребляли в официальной и раз-

122

говорной речи. Литературный аварский язык являлся также языком начальной школы (потом его изучали как предмет), которая наряду с печатью, радио и литературой сыграла важную роль в распространении его среди арчинцев.

Аварский язык, согласно анкетным данным, в 1960 г. знали 881% арчинцев. Наибольшее знание аварского языка обнаружи­валось в возрастной группе от 30 до 40 лет (98,6%), т. е. у лиц, прошедших на этом языке школьное обучение ¹⁴².

В 1980-е годы знание аварского языка у арчинцев и андо-дидойцев по-прежнему сохраняется. На нем представители этих групп общаются между собой, а также с аварцами. Этот язык как отдельный предмет изучают в школе.

В советское время росла потребность в русском языке, жела­ние его изучать, чтобы приобщиться к общесоветским достиже­ниям социалистической культуры. В первые годы Советской власти в селениях Дагестана отмечалось слабое знание русского языка. Один из участников этнографической экспедиции 1924 :. Н. П. Попов, побывавший в ряде округов Дагестана, так писал о своих спутниках по дороге из Махачкалы в Буйнакск: «Боль­шинство публики, занимающей вагоны, говорили по-русски пло­хо... Сидели в вагонах и русские, и лезгины, и персы, и турки». И далее о городе Буйнакске: «Многие из встречающихся прохо­жих не говорили по-русски или говорили настолько плохо, что добиться от них сведений было трудно». Русский язык в с. Ахты знали лица, ходившие на заработки в Баку или учившиеся в дореволюционное время в сельской школе, где преподавали рус­ский язык, а также местные студенты-комсомольцы, обучавшие­ся в Москве в Университете трудящихся Востока. Последние по-русски говорили вполне свободно ^из.

Знающие русский язык встречались и среди аварцев. Так, по материалам Народного Комиссариата рабоче-крестьянской ин­спекции ДССР, 30—40% мужчин с. Телетль Гунибского округа владели в 1920-е годы русским языком. Все они ездили зимой на заработки в Новороссийск, Астрахань, Саратов, Баку, Гроз­ный и на рыбные промыслы ¹⁴⁴.

Естественно, что люди со знанием русского языка чаще встречались среди партийных и советских работников, среди дея­телей культуры и активистов. Так, согласно материалам Комис­сии по изучению языковой ситуации в Дагестане, созданной обкомом партии в 1927 г., 24% опрошенных активистов уже поль­зовались русским языком в сфере семейно-бытового общения, а 53% хотели бы на нем говорить¹⁴⁵. Проходит около 20 лет (1946 г.), и один из авторов делает вывод о более широком рас­пространении русского языка в различных социальных и поло­возрастных группах населения: «Русский язык в Дагестане поль­зуется большим уважением. Исследователю Дагестана в настоя­щее время можно с успехом проехать по всей республике со знанием только русского языка, так как в каждом ауле он встре­тит людей, хорошо им владеющих. Даже горские женщины, ко-

123

торые редко выезжают, часто свободно владеют русским язы­ком» ¹⁴⁶.

В 1950-е годы этнографы, специально изучавшие быт и куль­туру Дагестана, также отмечали распространение русского языка среди различных пародов Дагестана¹⁴⁷. Причем подчеркивали, что русский язык является вторым языком для большей части населения (исключая Южный Дагестан и районы Аварии) ¹⁴⁸.

Л. И. Лавров, много сделавший для выяснения и уточнения языковой и этнической ситуации у народов лезгинской группы,, писал в 1950-е годы о рутульцах: «Второе место по степени рас­пространения принадлежит русскому языку (после азербайджан­ского.—Г. С.). Им владеет вся учащаяся молодежь, пример­но половина взрослого мужского населения и небольшая часть стариков. Можно утверждать, что ни один из языков в Рутуль-ском районе не распространяется так быстро, как русский. В па-стоящее время на русском языке ведется преподавание в шко­лах, начиная с 1-го класса. Русский язык применяется в дело­производстве райисполкома, райкома и других учреждениях районного масштаба. Некоторые сельсоветы также пользуются в делопроизводстве русским языком. Наибольшим спросом в биб­лиотеках пользуются русские книги» ¹⁴⁹.

Л. И. Лавров приводит также сведения (выборочные стати­стические) о языковой жизни лезгин. Так, в 1953 г., по данным Л. И. Лаврова, русский язык знали: в с. Ахты — 55 человек из 109 опрошенных, а с. Хрюг — 53 человека из 105, в с. Ку­рах — 49 человек из 99. Имеются свидетельства того же автора о распространении в эти годы русского в качестве второго языка у лакцев, хотя степень владения им у жителей различных селе­ний была неодинакова ¹⁵°.

Русский язык, который изучали в школе и обучались на нем, на котором говорили с русскими, работавшими в Дагестане, и недагестанским населением республики, знание которого совер­шенствовали, находясь в рядах Советской Армии и обучаясь в вузах страны, постепенно становится языком межнационального общения для всего Дагестана.

Следует особо подчеркнуть, что в распространение русского языка в Дагестане как общепринятого языка общения значитель­ную лепту внесли русские учителя, врачи и другие специалисты. Б. А. Калоев, побывавший в 1950-х годах в Дагестане, в част­ности у агулов, писал: «Большую роль в распространении рус­ского языка и русской культуры играет работающая в районе русская интеллигенция. В 1952 г. из 114 учителей Агульского района 32 были русские, приехавшие сюда из Москвы, Ленин­града, Курска, Воронежа и других мест. Почти весь медицин­ский персонал, работающий в районе, состоит из русских» ^1М.

Широкое распространение русского языка, развитие нацио­нально-русского двуязычия стало характерным явлением в язы ковой жизни народов Дагестана, что нашло отражение в мате­риалах переписей 1970 и 1979 гг. За время между двумя перепп-

124

сями число лиц, свободно владеющих русским языком, среди народностей Дагестана возросло в целом по республике с 43,6 до 65,3%. По отдельным народам это выражалось в следующих цифрах: у аварцев — от 36,5 до 63,3%; У даргинцев — от 40,7 до 63,3%; кумыков — от 56,2 до 72,4%; лезгин — от 42,5 до 64,3%; лакцев —от 53,9 до 73,4%; табасаранцев — от 30,5 до 58,5; ногайцев — от 62 до 73,1%; рутульцев — от 30,5 до 51,3%; агулов-от 39,2 до 62,6%; цахур - от 19,4 до 44,3% ¹⁵².

При анализе этих данных можно заметить, что наиболее зна­чительный рост числа лиц, свободно знающих русский язык, имелся у табасаранцев (28,0%), аварцев (26,8%), цахур (24,9%), агулов (23,4%), даргинцев (22,6%), лезгин (21,8%), рутульцев (20,8%). В то же время лица, свободно знающие русский язык, по данным 1979 г., чаще всего встречались у лакцев, ногайцев, кумыков, лезгин, аварцев, даргинцев, агулов и менее всего у цахур ¹⁵³.

Развитие национально-русского двуязычия, как и в целом всей языковой жизни, интересно проследить на примере отдель­ных народов, взяв за основу полевые материалы, собранные этнографами в разные годы, а также данные социологических исследований.

Так, проведенное в 1960 г. анкетное обследование арчин­цев ¹⁵⁴ выявило круг лиц, владеющих русским языком. Это представители интеллигенции, школьники и студенты, а среди рядовых колхозников — служившие в Советской Армии или окон­чившие школу или долго жившие за пределами селения. Из об­щего числа обследованных нами арчинцев русский язык знали 35,9%, причем среди мужчин — 54,4%, среди женщин — 20,4%. Среди лиц, родившихся после Октября (до 44 лет), отмечено бо­лее широкое распространение знания русского языка —52,8%. Люди старшего поколения (свыше 60 лет), как правило, рус­ским языком не владели.

Число арчинцев, владеющих русским языком, увеличивалось. Проведенное в Арчи в конце 1960-х годов социологическое ис­следование отметило среди жителей селения сравнительно высо­кий процент понимающих по-русски (62,9%) и говорящих по-рус­ски (62,1%) ¹⁵⁵..

Основные направления взаимодействия национальных языков Дагестана и русского можно проследить на примере языковой ситуации у цахуров. Чтобы выяснить роль и место русского языка в жизни этого народа, сопоставим данные двух выбороч­ных статистических обследований, проведенных этнографами в советское время: в 1952 г. 3. А. Никольской (было обследовано 872 человека¹⁵⁶) и в 1982 г. автором настоящей статьи (обсле­довано 347 человек, что составляет 7,6% от общей численности Цахуров Дагестана) '". Аанализ выявляет сохранение прочных позиций родного языка, который знает все население и который функционирует как в семейной, так и в общественной и произ-

125

водственнои сферах. Вместе с тем у цахуров возросло знание русского языка. Так, если в 1952 г. русский язык знало 22,3% обследованного населения, то в 1982 г.—уже 79,5%, т. е. рус­ский язык начинает занимать примерно такое же положение, как и азербайджанский, которым владеет 87,5% обследованного на­селения.

Уровень знания русского языка у мужчин, как показывают материалы 1982 г., значительно выше, чем у женщин: 92,3 и 67,4% соответственно. Наиболее высокая степень знания рус­ского языка («свободно думаю», «свободно говорю») прослежи­валась у мужчин в возрастной группе 18—19 лет — 30—39 лет (100%).

В целом свободное знание русского языка наиболее харак­терно для населения в возрасте от 18 до 34 лет. Самый боль­шой процент знания фиксируется в возрастной группе 18—19 (78,9%), в остальных группах — несколько ниже (20—24 года— 68,2% ; 25-29 лет - 68,9% ; 30-34 года - 75%).

Таким образом, для языковой жизни цахуров Дагестана ха­рактерно значительное увеличение роли русского языка, что объясняется в первую очередь фактом перехода цахурской шко­лы на русский язык, а также укреплением связей цахуров с другими народами внутри Дагестана.

В целом степень распространения и уровень знания русского языка у народов Дагестана зависят от ряда факторов, в частно­сти этнического (однородная или национально-смешанная среда), социально-демографического (пол, возраст, образование, профес­сия, степень урбанизации), культурно-хозяйственного (особен­ности хозяйственных и культурно-бытовых традиций). Действие этих факторов на языковые процессы у разных народов может быть более или менее интенсивным, координируясь частотой и продолжительностью контактов.

Языки общения (азербайджанский, кумыкский, аварский), при­нятые у различных народов и в различных районах Дагестана, оказывали значительное влияние на языковую жизнь отдельных этносов и субэтносов. Но особенно интенсивно их действие про­являлось в этноконтактных зонах, где имелись давние хозяйст­венные, бытовые и языковые связи. И в советское время в этих зонах продолжает сохраняться знание языка своего ближайшего соседа не только по традиции, но и на основе новых обществен­ных и экономических отношений.

Вместе с тем у населения контактных зон отмечаются опре­деленные изменения в их языковой ориентации в связи с воз­растающей ролью языков крупных соседних народов (например, аварского у арчинцев), а также русского языка.

Языковую ситуацию в контактных зонах можно проиллюст­рировать на отдельных конкретных примерах.

126

Так, в даргино-лакской зоне в советское время чаще отме­чается знание даргинцами лакского языка, чем лакцами — дар­гинского. По наблюдениям Л. И. Лаврова, относящимся к 1950-м годам, «из жителей Лакского района лишь немногие вла­деют даргинским языком, а даргинцы сплошь и рядом изъясня­ются с лакцами на языке последних»¹⁵⁸. В Балхаре, как сви­детельствуют наши полевые материалы конца 1970-х годов, даргинский язык являлся вторым языком для пожилыг лак-цев ¹⁵⁹.

В аваро-лакской контактной зоне и в советское время сохра­нилось знание аварцами и арчинцами лакского языка. Согласно нашим анкетным данным 1960 г., лакский язык в Арчп шали 27,8% обследованного населения, причем среди людей пожилого возраста (старше 50 лет) —83,4%, что, вероятно, отражает пре­обладание прежней экономической ориентации на лакские рай­оны ¹⁶°.

Знание языка своего соседа сохраняется в 1950-е, а также в 1970-е годы и в других контактных зонах: в агуло-даргинской (например, жители с. Цирха знают даргинский язык) ¹⁶¹, агу-ло-лезгинской (часть агулов владеет лезгинским языком, кото­рый до 1953 г. был у них и языком школы) ¹⁶², агуло-табаса-ранской (в селениях Буршаг, Худиг, Арсуг, а также Кураг распространен табасаранский язык) ¹⁶³, в рутуло-цахурской (многие жители рутульского с. Кина знают цахурский язык), в рутуло-лезгинской (языком своих соседей-лезгин владеют только рутульцы — от 5 до 10% населения) ¹⁶⁴.

В азербайджано-татской контактной зоне у жителей ряда тат­ских селений (Дербентский р-н) азербайджанский язык вытес­нил родной татский. По наблюдениям Л. И. Лаврова, в 1950-е годы в с. Рукель в быту пользовались только азербайджанским, в с. Митаги говорили и по-азербайджански, и по-татски, в с. Ги-мейди часть жителей (двух кварталов) еще помнила татский язык ¹⁶⁵.

Процесс перехода татов-мусульман, живших вокруг Дербен­та, на азербайджанский язык и смену ими этнического само­сознания отразили уже статистические материалы начала XX в., а затем и материалы переписи 1926 г.¹⁶⁶

Упомянем также о развитии двуязычия в межрегиональных контактных зонах. В Дагестане (аваро-кумыко)-чеченской зоне сохраняется знание чеченского языка у аварцев^т, в основном пожилых лиц, издавна связанных с чеченцами хозяйственными, торговыми делами или родственными отношениями. Среди чечен­цев люди со знанием аварского языка теперь встречаются реже. Как правило, чеченцы этой зоны чаще владеют кумыкским, а не аварским языком.

В Дагестане (аваро) -грузинской контактной зоне у части авар­цев (в т. ч. бежтин, дидойцев) пожилого возраста отмечается знание грузинского языка, что в прошлом было характерно для всех мужчин. В 1970-е годы, по данным Н. Г. Волковой, собран-

127

пым в Грузии, связи между аварцами и грузинами соседних с Дагестаном селений (Сабуэ, Шильда) сохранялись, причем обще­ние происходило не только на грузинском, но уже и на русском языках. Аварцы, бывавшие в эти годы в тушинских селениях Дикло, Шенако, Омало, при общении с их жителями пользова­лись отдельными грузинскими, а также русскими словами¹⁶⁸. Согласно нашим полевым сведениям¹⁶⁹, в с. Бежта (Цунтин-ский р-п) грузинским языком владеют уже немногие лица из числа тех, кто с детства вместе с родителями часто бывал на заработках в Грузии или до сих пор ходит туда по торго­вым делам.

В дагестано (цахуро-рутуло-лезгино) -азербайджанской зоне азербайджанский язык удерживает свои позиции не только как язык ближайшего южного соседа, но и как традиционный язык общения всех народов лезгинской группы между собой. Его знают чаще пожилые люди, на протяжении долгих лет поддерживав­шие контакты с азербайджанцами или прошедшие в свое время на этом языке обучение в школе.

Взаимодействие языков и культур народов Дагестана как на уровне личности, так и на уровне коллектива происходит в боль­шинстве случаев при стабильном сохранении основных функций родных языков. Конкретные исследования этнографов и этносо-циологов в Дагестане дают факты в пользу преобладания род­ных языков во многих сферах семейной, производственной и общественной жизни.

Л. И. Лавров в 1950-х годах отмечал, что рутульцы поль­зуются родным языком «дома, на работе и на собраниях, но если на собраниях присутствуют люди, не знающие этого язы­ка (лезгины, цахуры и пр.), то ораторы чаще всего говорят по-азербайджански» ¹⁷°.

По нашим исследованиям, у арчинцев, несмотря на их мно­гоязычие (до революции многие из них знали лакский, азер­байджанский, аварский, а в советское время — русский), родной язык по-прежнему остается языком общения внутри семьи, се­ления ¹⁷¹. То же самое наблюдается у цахуров, хотя многие из них свободно общаются на азербайджанском языке, даже в семье ¹⁷².

Преобладание родного языка у аварцев выявило проведенное в конце 1960-х годов социологом П. Б. Мадиевой исследование в ряде селений Гунибского и Чародинского районов. Согласно полученным данным, довольно высок процент говорящих на авар­ском языке в семье с детьми-дошкольниками (90%) и с детьми-школьниками (77,4%), при общении со взрослыми в семье (87.7%), при общении с людьми своей национальности на ра­боте, в школе (68,4) и в прочих случаях (81,9%) ¹⁷³.

О значении родного языка в жизни народов Дагестана на­глядно свидетельствует официальная статистика. По переписи 1979 г. из числа лиц, принадлежащих к народностям Дагестана, 98,5 % считали язык своей народности родным языком ¹⁷⁴.

128

Материалы, изложенные в статье, позволяют выявить в Дагеста­не исторически сложившиеся ареалы языкового общения с пре­обладанием в них определенных языков. Такими ареалами явля­ются: 1) юго-западный (основной язык общения азербайджанский), 2) западный (аварский), 3) восточный и отчасти центральный (кумыкский).

Первый из них охватывает этническую территорию лезгин и народностей лезгинской группы, часть аварцев, лакцев и татов; второй включает территорию расселения андо-дидойцев и арчин­цев; третий —это территория даргинцев, части аварцев и лакцев, а также ногайцев. Народы каждого из намеченных ареалов цоль-зовались для общения между собой одним из названных язы­ков — или азербайджанским, или аварским, или кумыкским.

В дореволюционное время роль русского языка в языковой жизни местного населения была невелика. Из числа дагестан­цев его знали лишь отдельные представители интеллигенции, отходники, рабочие нефтепромыслов Баку и Грозного, лица, занимавшиеся торговлей.

Помимо языков, общения, характерных для групп этносов (ареала, субрегиона), многие из народов Дагестана знали языки своих соседей, особенно в полосе этнической границы, что под­тверждается приведенными в статье литературными сведениями, а также полевыми исследованиями Дагестанского отряда. Это об­стоятельство позволило нам поставить вопрос о наличии в Даге­стане определенных этноконтактных зон двух порядков — внут­рирегиональных и межрегиональных, в которых языковое обще­ние происходило наиболее интенсивно. Установлено, что процесс взаимодействия языков в этих зонах часто идет по линии раз­вития не только двуязычия, но и трехъязычия, по линии обога­щения словарного фонда языков.

В советское время развитие дву- и трехъязычия (на быто­вом уровне), а в некоторых случаях и многоязычия происходит при сохранении родных языков, которые, однако, испытывают значительное влияние общепринятых языков общения,

Русский язык постепенно выходит на передний план, мест­ное население принимает его добровольно и осознанно. Он ста­новится общепринятым языком межнационального общения для всех народов Дагестана. Русский язык берет на себя функции второго языка и в тех -ареалах, где раньше господствовали азер­байджанский, кумыкский или аварский языки, а также распро­страняется в контактных зонах. Для народов Дагестана русский язык — это язык школы, науки, культуры, средство приобщения к культурным достижениям народов нашей страны, к общечело­веческому прогрессу. Русский язык играет особую роль в скла­дывании этноязыковой общности народностей Дагестана, в опре­делении дальнейших путей их этнического развития.

Структура этноязыковых процессов, происходящих в Даге-

5 Кавказский сборник, IX

129

стане, не проста. Нам представляется, что на примере Дагеста­на можно говорить о сложении этноязыковой системы, в кото­рой все языки занимают свои определенные позиции: язык этно­са (семьи, селения), язык субрегиона (ареала), язык региона. ..Каждый из языков, входящих в систему, выполняет и свои эт­нические функции и тем самым способствует этнокультурному развитию народов.

Языковые связи, особенно в контактных зонах, часто приво­дят не только к развитию двуязычия, но и к изменению языко­вой ориентации, дальнейшим следствием чего могут явиться этнические изменения — смена этнического самосознания. Имен­но в результате данных процессов, при определяющем влиянии политических и экономических факторов, в советское время часть рутульцев (с. Хнов Рутульского района) и даргинцев (с. Мегеб Гунибского р-на) ¹⁷⁵, табасаранцев и татов признала себя соответственно лезгинами, аварцами и азербайджанцами.

¹ См.: АИЭ. Материалы Дагестанского отряда 1970-1973, 1976-1978, 1980, 1982 гг.; ПК и дневники Г. А. Сергеевой; Материалы Грузинского отря­да 1972 г. Полевая тетрадь Г. А. Сергеевой.

² См.: Васильев В. И., Сергеева Г. А. Особенности развития этнических и языковых процессов в этпокоптактпых зонах (по материалам Европей­ского Севера, Сибири и Дагестана) // Всесоюзная сессия по итогам поле­вых этнографических исследований 1980-1981 гг., посвященная 60-летию образования СССР. Тезисы докладов. Нальчик, 1982. С. 17.

³ См.: Клементьев Е. И. Языковые процессы в Карелии (по материалам конкретно-социологического исследования карельского сельского населе­ния) //СЭ. 1971. № 6; Брук С. И., Губогло М. Н. Двуязычие и сближе­ние наций в СССР (по материалам переписи населения 1970 г.) //СЭ. 1975. № 4; Они же. Факторы распространения двуязычия у народов СССР (по материалам этпосоциологических исследований) // Там же. № 5; Губогло М. Н. К изучению двуязычия в истории народов мира// СЭ. 1977. № 5; Он же. К изучению двуязычия в культурно-историческом аспекте//Национальный язык и национальная культура. М., 1978; Анай-бан 3. В. К изучению этноязыковых процессов в Туве//ПИИЭ. 1977. М., 1979; Югай И. Г. Этпосоциологическое изучение языковых процессов среди корейцев Узбекской ССР // Там же; Губогло М. Н. Развитие дву­язычия в Молдавской ССР. Кишинев, 1979; Он же. Современные этноязы­ковые процессы в СССР. М., 1984; Григорьева Р. А. Этноязыковые процессы в Чувашской АССР//'Расы и народы. 14. М., 1984; Она же. О дву­язычии чувашского сельского населения // Статистико-этнографические исследования в Чувашской АССР. Чебоксары, 1984; Маркова Л. В. Бол­гары Советского Союза: тенденции этнического развития//Расы и паро­ды. 14. С. 99-102 и др.

⁴ Лавров Л. И. О причинах многоязычия в Дагестане//СЭ. 1951. № 2; Он же. Некоторые итоги работы Дагестанской экспедиции 1950-1952 гг.// КСИЭ. 1953. XIX. С. 3—6; Он же. Рутульцы в прошлом и настоящем// КЭС. 1962. III. С. 141-143, 150-151; Он же. Этнография Кавказа Л., 1982. С. 125, 134, 139, 146, 148, 153, 158, 190.

⁵ Никольская 3. А. Работы Цахурского отряда Дагестанской экспедиции 1952 г. //КСИЭ. 1953. XIX. С. 7-15.

⁶ Калоев Б. А. Агулы (историко-этнографический очерк) //КЭС 1962 III С. 107-109.

⁷ Сергеева Г. А. Арчинцы (к вопросу о путях этнического развития малых народов Дагестана)//VII МКАЭН. М., 1964. С. 7-9; Она же. Арчинцы. М., 1967. С. 181-185.

130

а Волкова Н. Г. Вопросы двуязычия на Северном Кавказе//СЭ. 1967. № 1; Она же. Этнические процессы в Грузинской ССР // Этнические и куль­турно-бытовые процессы на Кавказе. М., 1978. С. 36—61.

з Мадиева П. Б. К вопросу о социолого-лингвистическом изучении взаимо­действия языков в Дагестане (конкретно-социологическое исследование аварско-русского двуязычия) // Социологический сборник. М., 1970. Вып. 1; Она же. О некоторых особенностях дву- и многоязычия в Даге­стане (по материалам социологического обследования г. Буйнакска) // Социально-этническое и культурное развитие городского населения Да­гестана. Махачкала, 1978; Она же. Возрастная структура городского на­селения Дагестана и двуязычие // Изменение социальной структуры Да­гестана в условиях развитого социализма. Махачкала, 1979; Ибраги­мов X. А. Опыт социологического исследования соотношения языков и национального (этнического) самосознания (на примере городского на­селения Дагестана)//Социально-этническое и культурное развитие...

1° Хашаев Х.-М. О. Общественный строй Дагестана в XIX в. М., 1961. С. 22.

¹¹ Лавров Л. И. О причинах многоязычия в Дагестане; Он же. Историко-этнографические очерки Кавказа. Л., 1978. С. 32.

»² Бокарев Е. А. Краткие сведения о языках Дагестана. Махачкала, 1949.

¹³ Вопрос о границах Кавказской Албании, этническом составе ее населе­ния получил освещение в ряде публикаций, но до сего времени он оста­ется дискуссионным. См.: Юшков Ю. О границах Кавказской Албании// Исторические записки. 1937. Т. 1; Тревер К. В. Очерки по истории и культуре Кавказской Албании. М.; Л., 1959; Минорский В. Ф. История Ширвана и Дербента Х-Х1 вв. М., 1963; Федоров Я. А. К вопросу о ран­нем этапе этногенеза народов Дагестана//СЭ. 1961. № 1. Если В. Ф. Ми­норский утверждал, что Албания включала не только Восточное Закав­казье, но и весь Дагестан (с, 27-28 указанной работы), то Я. А. Федоров считал, что «в состав Албанского союза племен входили лишь племена Юго-Восточного Дагестана» (с. ИЗ).

⁴* Страбон. География. В 17 книгах. М., 1964. С. 476.

¹⁵ Караулов Н А. Сведения арабских географов IX и X вв. о Кавказе, Ар­мении и Азербайджане // СМОМПК. 1908. Вып. 38. Отд. 1. С. 7.

¹⁶ Путешествие Абу Хамида ал-Гарпати в Восточную и Центральную Ев­ропу (1131-1153 гг.). Публикация Большакова О. Г., Монгайта А. Л. М., 1971. С. 25.

¹⁷ Эвлия Челеби. Книга путешествия. М., 1979. Вып. 2. С. 115.

¹⁸ Березин И. Путешествие в Дагестан и Закавказье. Ч. 2. Казань, 1850. С. 81, 82.

¹⁹ См.: Услар П. К. Этнография Кавказа. Языкознание. III. Аварский язык. Тифлис, 1889; Он же. Этнография Кавказа. Языкознание. IV. Лакский язык. Тифлис, 1890; Он же. Этнография Кавказа. Языкознание. VI. Кю­ринский язык. Тифлис, 1896 и др.

²⁰ Бокарев Е. А. Краткие сведения о языках Дагестана. С. 19.

²¹ Османов М. О. Хозяйственно-культурные типы Дагестана и процессы этнического общения и консолидации // Всесоюзная сессия, посвященная итогам, полевых этнографических и антропологических исследований 1976-1977 гг. Тезисы докладов. Ереван, 1978. С. 135, 136.

²² Неверовский А. Краткий взгляд на Средний и Северный Дагестан в то­пографическом и статистическом отношениях // Военный сборник. СПб., 1847. V. С. 21.

²³ Имеется в виду кумыкский язык.

^?4 Омаров А. Воспоминания муталима//ССКГ. 1869. Вып. II. С. 37, 38. '-•' В состав Терской области входила северная часть современного Дагеста­на.

²⁶ П. Горские наречия // ССТО. 1878. № 1. С. 316.

²⁷ Свечин Д. Очерк народонаселения, нравов и обычаев дагестанцев// ЗКОРГО. 1853. Кн. 2. С. 59.

²⁸ Зейдлиц Н К. Административные отделы Кавказского края // ИКОРГО. 1877-1878. Т. V. С. 126.

²⁹ Л 3 Поездки г Беккера по Южному Дагестану//ССКГ. 1876. Вып. IX. С. 34. I

131 ⁵*

³⁰ Услар П. К. Этнография Кавказа... Кюринский язык. С. 3.

³¹ Ган К. Ф. Путешествие в Кахетию и Дагестан (летом 1898 г.) //СМОМПК. 1902. Вып. 31. С. 71.

³² Там же. С. 72.

³³ Дирр А. М. Грамматический очерк табасаранского языка//СМОМПК,

1905. Вып. 35. С. IV.

³⁴ Услар П. К. Этнография Кавказа... Лакский язык. С. 16 (Приложения-письма).

³⁵ Зейдлиц Н. К. Административные отделы Кавказского края. С. 130.

³⁶ Дирр А М. Краткий грамматический очерк андийского языка // СМОМПК.

1906. Вып. 36. С. II.

³⁷ Неверовский А. Краткий взгляд... С. 21.

³⁸ Свечин Д. Очерк народонаселения... С. 59.

³⁹ Шульгин С. И Рассказ очевидца о Шамиле и его современниках // СМОМПК. 1903. Вып. 32. От. 1. С. 11.

⁴⁰ Омаров А. Воспоминания муталима//ССКГ. 1868, вып. 1, с. 14-15.

⁴¹ Обзор Дагестанской области за 1913 г. Темир-Хан-Шура, 1915. С. 60.

⁴² См.: Лавров Л. И. Эпиграфические памятники Северного Кавказа X— XVII вв. М., 1966. Ч. 1. С. 129; Исаев А. А. О формировании и развитии письменности народов Дагестана//Социологический сборник. Махачка­ла, 1970. Вып. 1. С. 183.

⁴³ Вроневский С. Новейшие географические и исторические известия о Кавказе. М., 1823. Ч. 2. С. 459.

⁴⁴ См.: Исаев А. А. О формировании и развитии письменности... С. 180.

⁴⁵ Крачковский Н. Ю. Дагестан и Р1емен//Памяти академика Н. Я. Марра. М.; Л., 1938. С. 358.

⁴⁶ П. Горские наречия. С. 316.

⁴⁷ Услар П. К. Этнография Кавказа... Аварский язык. С. VI (введение М. Р. Завадского).

⁴³ Услар П. К. О распространении грамотности между горцами // ССКГ. 1870. Вып. III. С. 4.

⁴⁹ Козубский Е. К истории народного образования в Дагестанской области в первое десятилетие//Дагестанский сборник. Темир-Хан-Шура. 1902. Вып. 1. С. 198-199, 215, 227, 228.

⁵⁰ Иосселиани П. Путевые записки по Дагестану в 1861 г. Тифлис, 1862. С. 89.

⁵¹ Обзор Дагестанской области за 1913 г. С. 4_Ч 58, 59.

⁵² П. Горские наречия. С. 316.

³³ Согласно данным, полученным историком М. Ш. Шпгабудиновым при анализе архивных материалов («паспортных книг», принадлежащих шести нефтепромышленным фирмам), среди 21906 человек, принятых на работу в разные годы и пр разным специальностям — бурильщиков, тарталыциков, чернорабочих и сторожей,- 2845 являлись выходцами из Дагестана. См.: Шигабудинов М. Ш. К вопросу о промышленном отход­ничестве в Дагестане в начале XX в.//Вопросы истории Дагестана (до­советский период). Махачкала, 1974. Вып. 1. С. 110, 112.

⁵⁴ Омаров А. Воспоминания муталима. Вып. П. С. 44. Впоследствии А. Ома­ров помогал П. К. Услару в изучении лакского языка, и ученый охарак­теризовал дагестанца как весьма даровитого и трудолюбивого человека, с которым он мог свободно объясняться по-русски. См.: Услар П. К. Эт­нография Кавказа... Лакский язык (Раздел II. Лакская азбука. С. 4).

⁵⁵ Кузнецов Н. И. В дебрях Дагестана//ИРГО. 1913. Т. 49. Вып. 1. С. 112, ИЗ.

⁵⁶ Первая Всеобщая перепись населения Российской империи 1897 г. Да­гестанская область. СПб., 1905. С. 1, 101, 109, 113, 117.

⁵⁷ Я. Горские наречия. С. 316; Аксай (или Ташкичу)//СМОМПК. 1893. Вып. 16. С. 36.

⁵³ Дагестанская область г, 1891 Г.//КК на 1893 г. Тифлис, 1892. С. 174.

⁵⁹ П. Горские наречия. С. 315.

⁶⁰ Комаров А. В. Народонаселение Дагестанской области//ЗКОРГО. 1873. Кн. VIII. С. 27.

Обозрение Российских владений за Кавказом в статистическом, этногра­фическом, топографическом и финансовом отношениях. СПб., 1836 Ч IV С. 168.

Лавров Л. И. Некоторые итоги работы... С. 4. Лавров Л. И. Этнография Кавказа. С. 148.

Имеются в виду бежтины, один из народов аварской группы. Дирр А. М. Краткий грамматический очерк андийского языка. С. II. Иосселиани П. Путевые заметки по Дагестану в 1861 г. Тифлис, 1862. С. 85.

Ган К. Ф. Экскурсия в нагорную Чечню и Западный Дагестан летом 1901 г. -УИКОРГО. 1902. Т. XV. № 4. С. 236.

Вроцкий Н. А. Чечня как хлебный оазис //ССТО. 1878. № 1. С. 270. Вопрос о контактных зонах на материале Грузии был специально рас­смотрен Н. Г. Волковой. См.: Волкова Н. Г. Этнические процессы в Гру­зинской ССР. С. 38, 39 и др. Там же. С. 42.

См.: Васильев В. И., Сергеева Г. А. Особенности развития этнических и языковых процессов в этноконтактных зонах. С. 16.

Общение здесь чаще происходило не на цудахарском диалекте, а на об-щедаргипском языке, в основе которого лежало акушинское наречие. В число аварцев включаются и народы аварской группы (андо-дидожцы и арчинцы).

Дирр А. М. Арчинский язык//СМОМПК. 1908. Вып. 39. С. 1. Сергеева Г. А. Арчинцы. С. 69.

Иногда лакцам Вихли поступали для обработки и ткани из верблюжьей шерсти, которые выделывали из привозного сырья даргинки Хаджалма-хи, Цудахара и других селений. Любую шерстяную ткань впхлипцы уваливали ногами, опираясь на палку, в горячей воде, несколько раз менявшейся.

Омаров А. Воспоминания муталима. Вып. II. С. 35. АИЭ. Материалы Дагестанского отряда 1978 г. ПК. Л. 98. Там же. 1977 г. ПК. Л. 171.

Лавров Л. И. Рутульцы в прошлом п настоящем. С. 142. Калоев Б. А. Агулы. С. 85, 108.

3-ский Л. (Л. Загурский). Записка об исследовании дагестанских язы­ков//ИКОРГО. 1877-1878. Т. V. С. 188.

Комаров А. Народонаселение Дагестанской области. С. 24. Волкова Н. Г. Вопросы двуязычия па Северном Кавказе. С. 33; Дагестан­ская область. Свод статистических данных, извлеченных из посемейных списков населения Закавказья. Тифлис, 1890. С. 116.

АИЭ. Материалы Дагестанского отряда 1972 г. ПК. Л. 46 об.-47. Ин­форматор Гойтемир Аличишиев, 97 лет.

Норденстам И. И. Описание Антль-Ратля. 1832 г.//История, география и этнография Дагестана XVIII-XIX вв. М., 1958. С. 326. АИЭ. Материалы Дагестанского отряда 1980 г. ПК. Л. 17. АИЭ. Материалы Грузинского отряда 1972 г. ПК. Театр. 1. Л. 5, 6 об., 7, 7 об.

Сергеева Г. А. Арчинцы. С. 69, 70.

Тюркско-дагестанские языковые контакты (исследования и материалы). Махачкала, 1982. С. 3.

См.: Гайдаров Р. И. Лексика лезгинского языка. Махачкала, 1966. См.: Мусаев М.-С. Лексика даргинского языка. Махачкала, 1978. См.: Хайдаков С. М. Очерки по лексике лакского языка. М., 1961; Абдул-лаев А. А. Некоторые наблюдения над тюркизмами в аспекте лакско-русского билингвизма // Тюркско-дагестанские языковые контакты... Л. 3. Поездка г. Беккера... С. 34.

Дирр А. М. Грамматический очерк табасаранского языка. С. 1, 151—220. Магометов А. А. Табасаранский язык. Тбилиси, 1965. С. 17, 18. Сулейманов Н. Д. Характеристика азербайджанских фразеологических калек в агульском языке // Тюркско-дагестанские языковые контакты. С. 115.

132

133

⁹⁸ Гусейнов Ф. И. О тюркизмах в терминах животноводства рутульского языка (материалы по отраслевой лексике) //Тюркско-дагестанские язы­ковые контакты. С. 156—158.

⁹⁹ Айтберов Т. М., Оразаев Г. М. Тюркизмы в аварском языке XVII в. (по материалам «Перечня имущества княгини Кихилей») // Тюркско-дагес-тапскне языковые контакты. С. 48—59.

¹⁰⁰ Спадов М. Дж. Кумыкские лексические элементы в салатавском диалек­те аварского языка // Тюркско-дагестанские языковые контакты. С. 138.

¹⁰¹ Абдуллаев А. А. Некоторые наблюдения над тюркизмами... С. 76, 79; Маммаева Н. Ц. Наречия-тюркизмы в лакском языке // Тюркско-дагестан­ские языковые контакты. С. 98.

¹⁰² См.: Жирков Л. И. Лакский язык. М., 1965; Маммаева Н. Ц. Наречия-тюркизмы в лакском языке. С. 92.

¹⁰³ Гаджиева С. Ш. Поздние тюрки в составе кумыкской народности// Этнические и историко-культурные связи тюркских народов СССР. Все­союзная тюркологическая конференция. Секция № 3. Тезисы докладов

• и сообщений. Алма-Ата, 1976. С. 35.

¹⁰⁴ Гаджиев С. Ш. Кумыки. М., 1961. С. 42, 44.

¹⁰⁵ Таймасханова Т. Г. Географические названия даргинского происхожде­ния в кумыкской топонимии // Тюркско-дагестанские языковые контак­ты. С. 135.

¹⁰⁶ Михаилов Ш. И. Пути образования аварского литературного языка // Языки Дагестана. Махачкала, 1954. Вып. 2. С. 11.

¹⁰⁷ Там же. С. 9.

⁸ Там же. С. 13.

¹⁰⁹ Никольская 3. А. Исторические предпосылки национальной консолида­ции аварцев // СЭ. 1953. № 1. С. 123.

¹¹⁰ См.: Авилов А. Очерки советской культуры народов Дагестана. Махач­кала, 1959. С. 15; Исаев А. А. О формировании и развитии письменности народов Дагестана. С. 181, 182 и др.; Саидов М. С. Возникновение пись­менности у аварцев//Языки Дагестана. Махачкала, 1948. Вып. 1.

¹¹¹ См.: Саидов М. С. Возникновение письменности у аварцев. С. 138; Иса­ев А. А. О формировании... С. 186.

¹¹² См.: Магомедов Р. М. Памятник истории и письменности даргинцев XVII в. Махачкала, 1964.

¹¹³ См: Баркуев К., Ахмедов М.-К., Шихсаидов А. Р. Исторические сведения о Дагестане из арабских рукописей//УЗИИЯЛ. 1963. Т. XI. С. 13'-185.

¹¹⁴ См.: Исаев А. А. О формировании... С. 188.

¹¹⁵ Там же. С. 215.

¹¹⁶ Там же. С. 221-227.

¹¹⁷ Гаджиев М. М. Вопросы письменности дагестанских языков//Языки Дагестана. Махачкала. Вып. II. С. 63.

¹¹⁸ Исаев А. А. О формировании... С. 225.

¹¹⁹ Там же. С. 226.

¹²⁰ Подробнее см.: Лавров Л. И. Памяти А. Н. Генко// КЭС. 1972. V. С. 213-222.

¹²¹ См.: Талибов Б. Б. Цахурский язык//Языки народов СССР. М., 1967. Т. IV. С. 132.

¹²² См.: Генко А. Н. Цахурский (нахский) алфавит. С предисловием В. Ху-луфлу. Баку, 1934.

¹²³ См.: Исаев А. А. О формировании и развитии письменности народов Да­гестана. С. 228; Ибрагимов Г. X. Фонетика цахурского языка. Махачка­ла, 1968. С. 23.

¹²⁴ Лавров Л. И. Рутульцы в прошлом и настоящем. С. 151.

¹²⁵ Калоев Б. А. Агулы. С. 108.

¹²⁸ Магомедов А. В дружной семье народов. Махачкала, 1961. С. 39.

¹²⁷ Магомедов А. Сближение народов Дагестана в ходе строительства соци­ализма и коммунизма // История СССР. 1964. № 6. С. 31.

¹²⁸ См.: Волкова Н. Г. Вопросы двуязычия на Северном Кавказе. С. 36; Все­союзная перепись населения 1926 г. М., 1928. Т. V.

•²⁹ Лавров Л. И. Некоторые итоги работы Дагестанской экспедиции. С. 5.

130 Лавров Л. И. Этнография Кавказа. С, 155.

131 Рассчитано по материалам: Никольская 3. А. Работы Цахурского отря­да... С. 12; АИЭ. Материалы Дагестанского отряда 1982 г. Анкета «Этно­языковые контакты пародов Дагестана».

168 Волкова Н. Г. Этнические процессы в Грузинской ССР. С. 40.

133 Сергеева Г. А. Арчинцы. С. 184.

1³⁴ Лавров Л. И. Этнография Кавказа. С. 124.

1³⁵ См.: Сергеева Г. А. Арчинцы. С. 184.

1³⁶ Рассчитано по данным переписи 1970 г См.: Итоги Всесоюзной перепи­си населения 1970 г. Т. IV. М., 1973. С. 133-134.

1³⁷ Рассчитано по материалам: Численность и состав населения СССР. По данным Всесоюзной переписи населения 1979 г. М., 1984. С. 77, 78 (прим. 3).

1³⁸ См. подробнее: Сергеева Г. А. Новое в культуре и быту аварцев-пересе­ленцев (по материалам Хасавюртовского р-на Дагестана) // ПИИЭ 1978. М., 1980. С. 145.

1³⁹ АИЭ. Материалы Дагестанского отряда 1978 г. ПК. Л. 76.

14» Шиллинг Е. М. Дагестанская экспедиция 1946 г.//КСИЭ. 1948. IV. С. 32. В данной экспедиции принимала участие и автор настоящей статьи, студентка истфака МГУ.

1⁴¹ Никольская 3. А. Аварцы//Народы Дагестана. М., 1955. С. 66.

1⁴² См.: Сергеева Г. А. Арчинцы. С. 183, 184.

из рукопись путевых очерков Н. П. Попова, участника этнографической экспедиции 1924 г. в Дагестане, содержащих маршрутное описание Буй-накского, Даргинского, Кумухского, Самурского и Кюринского округов. 132 л. Рукописный фонд ИИЯЛ Дагфилиала АН СССР. Ф. 5. Он. 1. Д. 73. Л. 10, 11, 68, 74, 120.

¹⁴⁴ Современный Дагестан. Махачкала, 1925. С. 48.

¹⁴⁵ См.: Мадиева П. Б. Языки семейно-бытового общения (по материалам конкретно-социологического исследования) // Традиционное и новое в современном быту дагестанцев-переселенцев. Махачкала, 1981. С. 89.

¹⁴⁶ Погорельский Л. В. Население Дагестана//Сельское хозяйство Дагеста­на. М.; Л., 1946. С 46.

¹⁴⁷ См.: Народы Дагестана. М., 1955. С. 66, 98, 120, 174, 202, 217, 223.

¹⁴⁸ Лавров Л. И. Некоторые итоги работы Дагестанской экспедиции 1950-1952 гг. С. 5.

¹⁴⁹ Лавров Л. И. Рутульцы//Народы Дагестана. С. 202.

¹⁵⁰ См.: Лавров Л. И. Этнография Кавказа. С. 153, 158 (табл. 2 и 4); С. 125.

¹⁵¹ Калоев Б. А. Агулы. С. 109.

¹⁵² Рассчитано по материалам переписей 1970 и 1979 гг. См.: Итоги Всесо­юзной переписи населения 1970 г. М., 1973. Т. IV. С. 133; Численность и состав населения СССР. С. 76.

¹⁵³ См.: Численность и состав населения СССР. С. 76.

¹³⁴ См.: Сергеева Г. А. Арчинцы. С. 183, 184. Посемейные анкеты, содержа­щие данные языкового обследования, хранятся в АИЭ. В обследовании принимала участие научный сотрудник ИЭ Н. Г. Волкова.

¹⁵⁵ См.: Сергеева Г. А. Арчинцы. С. 183; Мадиева П. Б. К вопросу о социо-лого-лингвистическом изучении взаимодействия языков в Дагестане. С. 238 (табл. 5).

¹⁵⁶ См.: Никольская 3. А. Работы Цахурского отряда... С. 8-15. Все необхо­димые для сопоставления расчеты были проведены по цифровым дан­ным этой статьи.

¹⁷ См.: АИЭ. Материалы Дагестанского отряда 1982 г. Анкеты по теме «Эт­ноязыковые контакты народов Дагестана».

⁵⁸ Лавров Л. И. Этнография Кавказа. С. 124, 204.

* См.: Сергеева Г. А. Балхарцы//ПИИЭ 1979. М., 1983. С. 122.

^>0 См.: Сергеева Г. А. Арчинцы. С. 184; Лавров Л. И. Этнография Кавказа.

С. 139. ^ См.: Калоев Б. А. Агулы. С. 108.

'² АИЭ. Материалы Дагестанского отряда 1977 г. ПК. Л. 144.

³ Там же; Калоев Б. А. Агулы. С. 108.

134

¹⁶⁴ Лавров Л. И. Рутульцы//СЭ. 1953. № 4. С. 39.

¹⁶⁵ См.: Лавров Л. И. Этнография Кавказа. С. 190.

¹⁶⁶ См.: Волкова Н. Г. Вопросы двуязычия на Северном Кавказе, с. 33; Ма­териалы Всесоюзной переписи населения 1926 г. по Дагестанской АССР. Махачкала, 1927. Вып. 1. С, 64, 66, 67, 70.

¹⁶⁷ См.: Сергеева Г. А. Об одежде аварцев Дагестанской АССР (по материа­лам экспедиции 1972 г.) //Новое в этнографических и антропологических исследованиях. М., 1974. Ч. 1. С. 177; АИЭ. Материалы Дагестанского отряда 1978 г. ПК. Л. 6.

¹⁶⁹ Волкова Н. Г. Этнические процессы в Грузинской ССР. С. 40. ¹⁶⁹ АИЭ. Материалы Дагестанского отряда 1980 г. ПК. Л. 148, 149. ¹⁷" Лавров Л. И. Рутульцы в прошлом... С. 151.

¹⁷¹ См.: Сергеева Г. А. Арчинцы. С. 182.

¹⁷² Сергеева Г. А. Этноязыковая ситуация у цахуров Дагестана и Азербай­джана // Всесоюзная сессия по итогам полевых этнографических и антро­пологических исследований 1982—1983 гг. Тезисы докладов. Ч. 1 Чернов­цы, 1984. С. 46.

¹⁷³ См.: Мадиева П. Б. К вопросу... С. 233-251.

¹⁷⁴ Рассчитано по материалам книги: Численность и состав населения СССР. С. 76.

¹⁷⁵ См.: Сергеева Г. А. Этническое самосознание населения этноконтактных зон (на примере народов Дагестана) // Всесоюзная конференция «Этно­культурные процессы в современном мире». Тезисы докладов и сообще­ний. Элиста, 1981. С. 78, 79.