Гостеприимство, куначество и патронат

Одной из наиболее широко распространенных форм ЭКК в тра­диционном быту народов Кавказа был обычай гостеприимства ⁴². Последний ярко проявлялся в самых разных сферах семейного

176

и общественного быта и играл, по свидетельству бытописателей прошлого, огромную роль. Главная сущность обычая гостеприим­ства, подчеркивал В. К. Гарданов, состояла прежде всего в пра­ве «совершенно незнакомого человека остановиться в качестве гостя в любом доме» и безусловной обязанности хозяина оказать ему самый радушный прием⁴³. В отношении хевсур, например, в 1830-х годах отмечалось, что «гостеприимство. уважается у них, как и у всех горских народов. Хевсурец, принимая гостя в дом свой, обязуется защищать его, не щадя собственной жиз­ни» ⁴⁴- В другом описании быта кавказских народов первой тре­ти XIX в. указывалось, что обычай гостеприимства ставит «в обя­занность хозяину жертвовать даже своей жизнью для защиты гостя, хотя бы он был и личный враг его» ⁴⁵.

Таким образом, обычай гостеприимства на Кавказе, по едино­душному мнению бытописателей прошлого, занимал в жизни ме­стных народов первенствующее положение по сравнению даже с таким важным обычаем, как кровная месть. В оценке нравст­венных качеств мужчины на первое место горцы ставили госте­приимство, после которого столь же необходимыми считались отважность, физическая сила, ловкость. Интересно, что в обычае гостеприимства кавказских народов ярко проявлялись черты кол­лективизма: соседи помогали в угощении гостя, в его развлече­ниях, отдыхе. Более того, пришедший в семью гость считался гостем всего села. Этот важный факт А. Очиаури отмечает в от­ношении Хевсурети, где каждый сельчанин должен был пригла­сить гостя для угощения. В 80-х годах прошлого века о коллек­тивизме обычая гостеприимства писал М. В. Мачабели, исследуя быт тушин⁴⁶.

На Кавказе выполнение обычая гостеприимства в отношении любого лица, в том числе чужеземца, сопровождалось определен­ным ритуалом, целой системой этикетных норм и действий. У хев­сур, например, приехавшие гости, после множества принятых в этом случае взаимных приветствий и вопросов снимали седла со своих коней, которых мальчики выводили на пастбища. У гостей брали оружие — щит, саблю, ружье (они оставляли при себе только кинжалы, поскольку кинжал был элементом традиционно­го костюма), и хозяин приглашал гостей в черхо (традиционное жилище), куда еще ранее он вносил их оружие. Затем гости и хозяин рассаживались на длинной скамье: ближе к огню — стар­ший, далее по возрасту, младшие — ближе к двери. На женской половине такого возрастного деления не придерживались, но го­стей-женщин хозяйка также усаживала ближе к огню.

Молодая женщина из семьи хозяина дома шла к гостям, сни­мала мокрую обувь и надевала сухие татеби (традиционная вя­заная обувь хевсур), причем гость, по обычаю, должен был от­казываться. Такую обувь в большом количестве в хевсурских семьях специально вязали для гостей: считалось большим позо­ром, если татеби не хватило какому-либо гостю. Женщины при­носили также шубы (в каждой хевсурской семье их хранили во

177

множестве специально для гостей) и накидывали гостям на пле­чи. Затем гостей угощали водкой, которую они, как и угощение, специально приносили с собой, причем когда шли к дому, то должны были угощать всех встречавшихся по дороге.

Во время трапезы в доме хозяина происходил взаимный об­мен тостами и пожеланиями. А. Очиаури, собиравший материал в 1920-х годах, отмечал существование у хевсур гостеприимного гетеризма. Гостью на ночь укладывали с местным парнем, а го­стя — с местной девушкой. Хозяева должны были охранять сво­его гостя, хозяин всегда дрался на стороне своего гостя. Когда гость шел к односельчанину, хозяин следил, чтобы гостя никто не оскорбил. Утром гостя обязательно угощали, клали ему в хурджин припасы и провожали. «После этого такой человек,— пишет А. Очиаури,— становился хорошим другом этой семьи и всегда старался оказать им уважение» ".

Во многом аналогичный ритуал встречи гостя был принят и среди других народов Горного Кавказа. У грузин Тушети каж­дая семья старалась иметь для приема гостей как можно больше овчинных шуб (у состоятельных шубы были из оленьих, турьих и лисьих шкур). Гостя встречала вся семья, дочери или млад­шие невестки выносили шубу, здоровались и накидывали ее гостю на плечи. В XIX в. в некоторых районах края сохранял­ся ритуал омовения ног гостя и укладывания его на ночь, что также было обязанностью младших женщин и девушек семьи. У адыгов и абхазов в пределах усадьбы для гостей обязательно строили специальное помещение и даже самый бедный абхаз, по свидетельству современников, имел две апацхи — одну для себя, другую — для гостя. У большинства же горских народов для гостей в доме отводили особое, лучшее помещение. Для го­стей имелась также специальная мебель. У мохевцев, например, это были длинные (до 4 м) скамьи с орнаментированными спинками, располагавшиеся около очага⁴⁸.

Обычай гостеприимства был широко разветвлен в горском быту и осуществлялся при родинах, похоронах, поминках, во вре­мя сватовства, свадьбы, на праздниках, во время примирения кровников, при взаимопомощи и в целом ряде других обычаев семейного и общественного быта горцев⁴⁹. Во всех названных случаях в контакт вступали в основном родственные и соседские коллективы одного этноса. Кроме того, гостеприимство оказыва­лось любому пришельцу вне связи с каким-либо событием в жиз­ни данной семьи или общины. Это была особая и исключительно важная в жизни традиционных кавказских обществ форма обы­чая гостеприимства — прием совсем незнакомых людей, что име­ло огромное значение. Существование такого обычая вселяло уве­ренность в безопасность проезда в незнакомых местах, получе­нии отдыха, пищи путнику и коню и т. п. Чужим гостем счи­тался тот, кто приходил в данное село впервые. В Хевсурети та­кой гость приходил на пехони (место сбора мужчин). Увидев его, все вставали, шли навстречу, здоровались и кто-либо из при-

178

сутствующих приказывал отвести в свой дом коня гостя. Неко­торое время гость беседовал на пехони, затем его уводил тот, V кого находился уже конь гостя. У абхазов гость считался свя­щенной особой, однако прием знакомого гостя не требовал, по обычаю, особого угощения. Когда же к абхазу, по словам со­временников, приезжал чужеземец, например адыг или мегрел, тогда хозяин употреблял все силы, «чтобы не ударить в грязь лицом». Если же у него не было достаточно продуктов, то сосе­ди приносили ему необходимое ⁵⁰.

В условиях патриархально-феодального быта обычай госте­приимства выполнял не только отмеченную выше функцию — обеспечение безопасности гостя, но и другие не менее важные социальные функции, например общение жителей разных селе­ний, а зачастую и представителей разных этносов. Столь же важ­ной была еще одна функция обычая гостеприимства: гость был источником информации о жизни других пародов^м. Таким об­разом, обычай гостеприимства в традиционных горских общест­вах Кавказа был главной нормой общения разных народов, до­вольно единой как по своей сущности, так и по формам прояв­ления, обрядам и этикету.

Значение обычая гостеприимства выходило далеко за рамки семейного быта и даже жизни общины. На основе этого обычая до середины XIX в. велась внутренняя торговля среди горских народов, так как безопасность купцов (в большинстве из других народов) и сохранность их товаров обеспечивал именно этот обы­чай, а также его особая форма — куначество. О западных адыгах современники писали, например, что «внутренняя торговля у это­го народа производится армянами под покровительством госте­приимства, священного правила у всех горцев». Большую роль обычай гостеприимства играл и в политической жизни народов Горного Кавказа, причем именно в этой сфере чаще всего в кон­такт вступали представители разных этносов. В 1806 г. абхазский владетельный князь Келеш-бей по обычаю гостеприимства дал у себя пристанище трапезундскому Теер-паше, сыну Батал-паши, выдачи которого требовал турецкий султан. Однако Келеш-бей отказался исполнить это требование, отговариваясь невозмож­ностью нарушить священные права гостя. Он дал возможность Теер-паше уйти в Российские пределы. Аслан-бей Шервашидзе — убийца своего отца Келеш-бея, по обычаю гостеприимства нашел убежище у адыгов. В 1837 г. абхазский владетельный князь Ми­хаил Шервашидзе намеревался укрыть у джигетов (садзов) сво­его тестя, князя Георгия Дадиани, удаленного из пределов Мег-релии ее тогдашним владетелем. Условия о помощи и укрыва­тельстве оговаривал сам Шервашидзе. вызвавший с этой целью джигетов на р. Бзыбь и полагавшийся в этом деле на священ­ный обычай гостеприимства ⁵².

Обычаем гостеприимства связывались, таким образом, не толь­ко разные группы одного этноса, но и разные народы, что в ус­ловиях традиционного патриархально-феодального горского быта

179

имело огромное значение. Гость⁵³, неоднократно бывавший в определенном доме, уже становился кунаком (конак —> тюркск. «гость», но не всякий, а очень близкий), т. е. ближайшим дру­гом. Семьи кунаков общались, посещали друг друга, оказывали всяческую помощь. Таким образом, «два лица,— пишет В. К. Гар-данов,— принадлежавшие к различным родам и даже племенам или народностям, вступали друг с другом в близкие дружеские отношения и оказывали друг другу в нужных случаях всяческую помощь и защиту» ⁵⁴.

Огромное значение обычая куначества в горском быту верно подметил Бларамберг, бывший на Кавказе в 1830-х годах. «Дей­ствительно,— подчеркивал он, каждый (на Кавказе.— Н. В.) старается иметь кунака в отдаленных краях, к помощи которого он может прибегнуть в случае необходимости; таким образом, посредством этих индивидуальных связей все самые различные вароды сближены или как минимум имеют возможности для это-то. Лучший способ для путешественника... вознамерившегося пересечь внутренние районы Кавказа,— это выбрать себе добро­го кунака... который проведет путешественника повсюду, отвечая за его жизнь и имущество». И далее в отношении адыгов Бла­рамберг отмечает, что любой путешественник, охраняемый сво­им кунаком, без опасности может пересечь всю Черкесию и даже весь Кавказ, не делая никаких затрат, кроме подарков своим кунакам. Кунак, обеспечивая ему приют и пропитание, вел его через территорию своего народа, потом поручал заботу о нем одному из своих кунаков «из другого племени», который в свою очередь передавал путника своему кунаку и т. д.⁵⁵

Священность обычая куначества отмечалась многими бытопи­сателями прошлого и в отношении других горских народов. «Гость, удостоенный звания кунака,— писали о вайнахах,— обеспечивается уже правами сего обычая, который в особенности уважаем горцами». Это же подчеркивалось и в отношении абха­зов. «Кунак, или отрекомендованный гость, может быть уверен, что в сакле абхазца он будет безопасен, накормлен и успокоен так, как только позволяют средства и достаток хозяина... Общее народное презрение заклеймит каждого, кто только окажется не­гостеприимным» ⁵⁶.

В XVIII — первой половине XIX в. широкую сеть кунаков среди разных народов имели адыгские князья и дворяне — среди абазин, убыхов, осетин; кабардинцы — в среде западных адыгов, среди жителей возникавших на Северном Кавказе городов. Такие факты приведены, в частности, в одном из документов начала XIX в. У кабардинского владельца Джанхота Татарханова, как и других кабардинских владельцев, имелось много кунаков в абазинском селении в «Трамовом кабаке». В куначеских связях находились фамилии убыхских Берзеков и бжедугских дворян. Тесные, исторически давние связи по куначеству фиксируются между балкарцами и сванами, осетинами-кударцами и рачинца-ми, между чеченцами и хевсурами, между ингушами и хевсура-

180

_ми между чеченцами и аварцами, между тушинами и дидойца-ми,' между чеченцами и кумыками. Тесные связи по куначеству имелись между горцами Восточной Грузии и вайнахами, в част­ности между жителями хевсурского с. Шатили (северные скло­ны ГКХ) и ближайшими горными селениями вайнахов. Поэтому, как отмечает Г. Тедорадзе, большая часть шатильцев (мужчин) говорила по-кистински, т. е. по-чеченски, и «носила иногда ки--стинский костюм». Жители Шатили часто посещали чеченские селения Джарего и Мицу (здесь жила фамилия Борчагар, Бор-чашвили, как их звали хевсуры) и имели там кунаков. У тех же шатильцев были тесные куначеские, по выражению хевсур — «братские», отношения с жителями горного общества Чечни — Майсты. Как вспоминают хевсурские старожилы, майстинцы и хевсуры жили дружно, помогали друг другу, участвовали в по­хоронных церемониях ".

А. Л. Зиссерман отмечал такого же рода факты еще в 1840-х годах. Один из жителей хевсурского с. Шатили его знакомый Важика в соседнем чеченском обществе Митхо имел много куна­ков и побратимов (дзмобили). Это не было исключением. Именно благодаря куначеским связям хевсур и чеченцев — жителей гор­ных обществ — стала возможной поездка туда самого А. Зиссер-мана. Один из таких кунаков чеченец Джоколо, «самый удалой ж почетный из майстинцев,— пишет А. Зиссерман,— заверял, что я могу прийти к ним и положиться на его слово и священный закон гостеприимства». Через некоторое время Зиссерман осу­ществил свою поездку в Горную Чечню, где за несколько верст до труднодоступного общества Майсты А. Зиссермана и сопро­вождавших его лиц встретил Джоколо, «стройный горец лет 30 ... ловкий, полный отваги, протянул мне руку, которую я принял, выразив благодарность за доброе расположение и готовность по­знакомить меня с его родиной. Часов около 12 мы наконец во­шли в аул Погой, в дом Джоколы» ⁵⁸.

Тесные связи, в том числе куначеские, хевсуры Архотского общества (северные склоны ГКХ) имели с ингушами — жителя­ми общества Галгай (хевсурск. Гилго). Хевсурское общество Лебаискари обычаем куначества было связано с горным чечен­ским с. Джарего. Такого же рода взаимоотношения установились между хевсурами и жителями горного общества Чечни Хильды-харой, между чеченцами общества Шикарой и аварцами с. Ан-салта⁵⁹. По свидетельству Ю. Клапрота обычаем куначества были связаны осетины и кабардинцы, в частности осетинская фа­милия Слонате и кабардинская княжеская фамилия Мударо-вых ⁶⁰.

Как видим, оба рассмотренных обычая — гостеприимство и куначество — были одним из важных связующих звеньев в об­щении народов Горного Кавказа. Под влиянием новых социаль­но-экономических условий эти обычаи существенно менялись. Уже в конце XVIII — начале XIX в. обычай гостеприимства не всегда служил защитой от посягательств на жизнь и имущество

181

гостя и кунака. В одном из документов XVIII в.—в донесении некоего моздокского армянина, направленном в 1779 г. генерал-майору Ф. И. Фабрициусу, сообщалось: «В прошлом году в мар­те месяце отпущен я был с разными товарами в Большую Ка-барду, куда прибыв, торговал близ Бештовых гор в кабаке (се­лении.— Н. Б.) владельца Джанхота Сидакова подвластных его узденей... у которых я... с товарами своими стоял в их доме». Далее моздокский купец описывает нападение па этот дом, со­вершенное кабардинским владельцем Бекмурзой Али Мурзиным, который разграбил товар и увел лошадей (всего на сумму 2400 руб.). В донесении содержалась просьба о возвращении на­грабленного ⁶¹. В 1840-х годах обычай куначества не спас от нападения и разгрома наиба Шамиля Мухаммед Эмина, находив­шегося в те годы среди западных адыгов в абадзехских селениях с целью распространения среди них учения мюридизма. Его ку­нацкую сожгли, тяжело ранен был находившийся с ним эфенди Солех. При этом, как отмечалось в официальном донесении, абад-зехи открыто заявили Мухаммеду Эмину о нежелании с ним союза ⁶².

Процесс трансформации обычаев гостеприимства и куначест­ва интенсивно продолжался в пореформенное время, когда на Кавказе рушились и изменялись многие традиционные социаль­ные институты и нормы. К этому времени, видимо, относится возникновение весьма своеобразной формы куначества. Для уста­новления дружеских связей, столь необходимых в хозяйственном общении народов, горцы стали отдавать своих сыновей в возра­сте 7—10 лет на год (реже — на несколько лет) в семьи других народов, установление сношений с которыми им было жизненно важно. В течение этого времени мальчик жил в семье, за не­большую плату помогал в хозяйстве, но главное — узнавал язык этого народа и устанавливал тесные контакты. Такие связи ис­конно существовали, например, между рачинцами и карачаевца­ми. «Весь интерес в данном случае,— писал М. Кипиани,— за­ключается в том, что мальчик изучает язык и заводит знакомство и близкие отношения с карачаевцами, что очень важно для него, так как, опираясь на них, он впоследствии может вести тор­говлю» ⁶³.

Подобные факты зафиксированы также полевыми материала­ми, собранными мною в 1970-х годах в селах Горной Рачи. Из с. Геби мальчиков отдавали в карачаевские семьи, где они жили в течение двух—трех лет, помогая по хозяйству (главным образом в пастьбе скота), Основной же целью этого обычая, по словам самих рачинцев, было изучение карачаевского языка и установление в Карачае необходимых контактов. Куначеские связи гебцев с карачаевцами проявлялись в иных случаях весьма своеобразно. Так, в честь своих кунаков рачинцы иногда называ­ли детей мусульманскими именами. Такие же факты отдачи маль­чиков в карачаевские семьи известны и в горнорачинском с. Чи-ора. В Карачае чиорцы жили по два—четыре года, помогали в

182

хозяйстве (за это им платили скотом: за работу в течение одного лета они получали двух быков), а главное — узнавали карачаев­ский язык и завязывали тесные связи⁶⁴.

Таким образом, купаческие связи рачинцев и карачаевцев были важной базой в хозяйственных сношениях рачинцев с Ка-рачаем. Во многом подобным образом строились хозяйственные контакты с карачаевцами у сванов, с дигорцами — у рачинцев. Жители селений Глола и Чиора (территориально близких к Ди-тории) отдавали туда мальчиков в возрасте 10—12 лет в пасту­хи. В дигорских семьях они работали в течение одного—двух лет, за что им платили быками и одеждой. Главной же целью такого обычая было изучение дигорского языка и завязывание тесных связей с дигорцами. Куначеские связи рачинцев с дигорцами не­редко перерастали в побратимство (кердзоба). Многие жители, например, с. Чиора имели среди дигорцев своих кердзи. Тесные хозяйственные связи грузин и южных осетин — жителей области Кударо сделали необходимым появление подобного обычая в рре-де кударцев, отдававших своих сыновей (примерно в возрасте 10 лет) в рачинские семьи. Здесь они жили в течение одного-двух лет, помогали в хозяйстве, завязывали знакомства, а глав­ное — выучивали грузинский язык. По рассказам Долости Га-гиева, жителя кударского с. Стыр Масыг (в 1972 г. ему было около 90 лет), его отец и два родных брата отца некоторое вре­мя жили в семьях рачинцев. С этого времени обе семьи — гру­зинская и осетинская — считались связанными отношениями ку­начества. По словам другого кударца Владимира Наниева такие семьи были в большой дружбе. Его отец также жил несколько лет в рачинской семье, что делалось, по словам В. Наниева, с целью изучения грузинского языка⁶⁵.

Аналогичные факты известны и в среде грузин-мтиулов, ко­торые нередко отдавали своих сыновей (в возрасте 9 лет) в семьи соседних ингушей. По объяснению самих мтиулов, это было необходимо, так как они пользовались ингушскими паст­бищами. Мальчик жил в ингушской семье два—четыре года, ра­ботал в хозяйстве, выучивал ингушский язык; мтиульская и ин­гушская семьи считались кунаками. Тушины отдавали детей в азербайджанские семьи (на время пребывания тушин со скотом на Ширакских пастбищах) с целью изучения азербайджанского языка и установления с азербайджанцами куначеских связей. В азербайджанские семьи отдавали своих сыновей также кисти-ны Грузии, отгонявшие свой скот на зиму тоже в Шираки. Маль­чик жил в семье один сезон, помогал по хозяйству, выучивал язык, семьи же с этого момента считались кунаками ^С6.

Рассмотренный обычай фиксируется полевыми материалами во всех районах Горного Кавказа. В семьи чеченцев своих сы­новей отдавали иногда соседние аварцы. Мальчик жил в семье один—два года, помогал в хозяйстве и выучивал язык. Обе семьи считались после этого кунаками. Нередко ингуши отдавали сво­их сыновей (в возрасте 10—12 лет) в кабардинские семьи с

183

целью изучения языка. И здесь между семьями устанавливались куначеские связи. Подобные связи устанавливались также меж­ду осетинами Северной Осетии и балкарцами: осетинские маль­чики жили в балкарских семьях, выучивали балкарский язык, что, по словам осетин, было необходимо, так как они имели с Балкарией тесные хозяйственные сношения ⁶⁷.

Из обычаев куначества и гостеприимства развился более позд­ний обычай покровительства — патронат, который, по мнению В. К. Гарданова, представлял особую форму куначества, в фео­дальную эпоху претерпевшего существенные изменения⁶⁸. Ши­роко распространенный в традиционных горских обществах Кав­каза обычай покровительства, как гостеприимство и куначество, действовал не только внутри этноса, объединяя его локальные группы (например, у адыгов) ⁶⁹, но и в разных этносах (как, например, обычай ассаства в Абхазии, связывавший зачастую абхазов и мегрелов) ⁷⁰. Яркую характеристику обычая покро­вительства дал Хан-Гирей. «По введенному в Черкесии обыкно­вению,— пишет он,— слабый человек, находя свое положение опасным, ограждает себя посредством покровительства могуще­ственной особы». Лицо, принятое под защиту, подчеркивает Хан-Гирей далее, «поступает уже под покров гостеприимства на пра­вах гостя». Такие гости-кунаки жили или в селах своих покрови­телей, или оставались на родине в своих селах, или даже, как отмечает Хан-Гирей, «в других племенах». Если покровительст­вуемому лицу наносилась обида или он попадал в плен, то по­кровитель помогал своему кунаку и заступался за него как за своего гостя. В условиях горского быта, частых войн и феодаль­ных усобиц, что особенно было характерно для первой полови­ны XIX в., своих покровителей в среде разных народов имели также купцы ⁷¹.

Уровень социально-экономического развития этноса во мно­гом определял формы патроната. У адыгов, абхазов это, видимо, была форма, к которой применима характеристика, данная В. К. Гардановым: патронат — это стремление «феодалов всеми способами увеличить число лично зависимых людей»⁷². Дейст­вительно, история горских народов полна примерами бегства за­висимых крестьян от своих феодалов, уходивших в различные районы Кавказа (нередко к другим народам) и отдававшихся под покровительство иных владельцев. Известны, например, факты бегства от кабардинских владельцев абазин, уходивших на р. Ку­бань под покровительство ногайских мурз. В одном из докумен­тов 80-х годов XIX в. ногайский мурза называет таких беглых «конаками» как по отношению к нему — их новому патрону, так и по отношению к кабардинскому владельцу, от которого они ушли ⁷³.

Другая форма обычая покровительства фиксируется в быту горцев Восточной Грузии. Беглец, по каким-либо причинам (главным образом из-за кровной мести) бежавший из родных мест, оказывался по обычаю гостеприимства и куначества лицом, ко-

у покровительствовала вся община и даже весь народ, при­нявший его. Эту важную сторону обычая подметил, в частности, А. Зиссермап в отношении хевсур. «Если какой-нибудь преступ­ник бежит к хевсурам, попросит защиты и пожертвует барана в капище (святилище.—Я. В.), то считается священным долгом приютить беглеца и кормить его общим сбором. Сохрани бог обидеть его: обидчик навлечет страшную месть всей Хевсу-рии» ⁷⁴. У горцев Восточной Грузии такие беглецы назывались аманати (обычай аманатоба) ⁷⁵ — покровительство беглых, глав­ным образом кровников, которые после выполнения определенно­го ритуала оставались жить в принявшей их общине.

Обычай аманати отмечен у всех горцев Восточной Грузии — мохевцев, мтиулов, гудамакарцев, пшавов, хевсур, тушин. В 40-х годах XIX в. у хевсур его отметил А. Зиссерман. На хев-сурских материалах этот обычай описал А. Очиаури. Беглец (обычно кровник) приходил как аманати в выбранное им село и обращался к уважаемому в селе человеку с просьбой о помощи и разрешении жить в этой общине. Посредник объявлял об этой просьбе всем собравшимся жителям села и со своей стороны про­сил не отказать в просьбе. После получения согласия посредник и аманати приходили в святилище (джвари), приводили жерт­венное животное и созывали всех сельчан. Посредник — покро­витель аманати обращался к собравшимся: «Вот этот гость с этой жертвой передается вам и людям и святилищу. Принося эту жертву, просим всех: сохраните и пощадите этого человека». После такой речи хуцеси (букв, «старейший», служитель джвари) резал жертву для благословения аманати и всего села. С этого момента община считалась покровителем пришельца, защищала его от врагов, помогала во всех трудностях. Из земель святилища аманати получал участок⁷⁶. М. Б. Канделаки, детально иссле­довавшая обычай аманати, отмечает, что церемония принятия пришельца в общину обычно завершалась закладыванием на территории святилища особого камня — самани, имевшего силу письменного договора. Известные к настоящему времени материа­лы показывают, что аманати были не только грузины, но и гор­цы Северного Кавказа, приходившие в хевсурские, тушинские, пшавские и другие общины ⁷⁷.

.