3. Тоталитарное господство

Создаваемые тоталитарными режимами лагеря концентрации и уничтожения служат лабораториями, где проверяются и подтверждается фундаментальное убеждение тоталитаризма в том, что возможно всё. По сравнению с этим все другие эксперименты вторичны, включая эксперименты в сфере медицины, ужасы которых были детально описаны в ходе судебных процессов против врачей Третьего рейха … .

Тотальное господство, которое стремится привести бесконечное множество весьма разных человеческих существ к одному знаменателю, возможно только в том случае, если любого и каждого человека удастся свести к некой никогда не изменяющейся, тождественной самой себе совокупности реакций, и при этом каждую такую совокупность реакций можно будет наобум заменить любой другой. Проблема здесь состоит в том, чтобы сфабриковать нечто несуществующее, а именно некий человеческий вид, напоминающий другие животные виды, вся «свобода» которого состояла бы в «сохранении вида». Тоталитарное господство стремится осуществить эту цель и посредством идеологической обработки элитных формирований, и посредством абсолютного террора в лагерях; и зверства, в осуществлении которых безжалостно используются элитные формирования, становятся, так сказать, практическим применением идеологической обработки – пробным камнем, которым последняя должна апробировать себя, − тогда как ужасающий спектакль лагерей предназначен обеспечить «теоретическое» подтверждение идеологии.

Лагеря означают не только уничтожение людей и деградацию человеческих существ, но также проведения в научно контролируемых условиях ужасного эксперимента по искоренению самой самопроизвольности, спонтанности как особенности человеческого поведения и превращению человеческой личности в простую вещь, в нечто такое, чем не являются даже животные, ибо собака Павлова (которая, как мы знаем, была приучена есть не из чувства голода, а когда раздавался звонок) была ненормальным животным. [c. 568-569] <…>

… . … лагеря являются поистине центральным институтом организованно тоталитарной власти. [c. 569] <…>

Бесполезность лагерей, их цинически признаваемая антиутилитарность лишь видимость. В действительности они более существенны для сохранения режима, чем любой другой из его институтов. Без концентрационных лагерей, без внушаемого ими неопределённого страха, без отлично отлаженного в них обучения тоталитарному господству, которое нигде не осуществляется с большей полнотой, тоталитарное государство не сумело бы ни вдохнуть фанатизм в свои отборные войска, ни удержать весь народ в состоянии полной апатии. [c. 591] <…>

Глава тринадцатая. Идеология и террор: новая форма правления

<…> Где бы тоталитаризм ни приходил к власти, везде он приносил с собой совершенно новые политические институты и разрушал все социальные, правовые и политические традиции данной страны. Независимо от того, каковы конкретные национальные традиции или духовные источники идеологии тоталитарного правления, оно всегда превращало классы в массы, вытесняло партийную систему не диктатурой одной партии, а массовым движением, переносило центральную опору власти с армии на полицию и проводило внешнюю политику, открыто ориентированную на мировое господство. Современные тоталитарные режимы развивались из однопартийных систем. Но как только они становились истинно тоталитарными, они начинали действовать по системе ценностей, столь радикально отличной от всех других, что ни одна из наших традиционных категорий – правовых, моральных или утилитарного здравого смысла – уже не смогла бы нам помочь как-то договориться с ними, судить о них или предвидеть ход их действий. [c. 597] <…>

Вместо рассуждений о беспрецедентности тоталитарной формы правления мы могли бы сказать, что она уничтожает ту самую альтернативу, на которую опирались все определения сущности правления в политической философии, а именно альтернативу между правовым и неправовым правлением, между произволом и легитимной властью. [c. 598] <…>

Тоталитарное правосознание, с его презрением к обычной законности и претензией на установление абсолютного царства справедливости на земле, хочет прямо исполнять закон Истории или Природы, не переводя его в нормы добра и зла для индивидуального поведения. [c. 599]<…> Закон Природы или закон Истории, исполненный как надо, должен, как ожидается, создать в итоге единое человечество; и это ожидание стоит за претензией всех тоталитарных режимов на управление миром. [c. 599-600].

В толковании тоталитаризма все законы превратились в законы движения. В речах нацистов о законе природы или большевиков о законе истории ни природа, ни история уже служат стабилизирующими источниками авторитета для действий смертных; они выражают принцип движения как такового. В основе веры нацистов в расовые законы как выражение закона природы лежит идея Дарвина о человеке как продукте естественного развития, которое не обязательно останавливается с ныне существующим человеческим видом, точно так же вера большевиков в классовую борьбу как выражение закона истории опирается на Марксову идею общества как продукта гигантского исторического процесса, движущегося по своим законам к концу исторического времени и собственному отрицанию. [c. 601] <…>

Террор – это осуществление внутреннего закона движения, его главная цель – обеспечить силам природы или истории свободный бег сквозь косную среду человечества, бег, не тормозимый никаким стихийным, самопроизвольным человеческим действием. [c. 603] <…>

Сдавливая людей общим гнётом, тотальный террор уничтожает всякие расстояния между ними; в сравнении с условиями существования в его железных тисках даже пустыня тирании, поскольку она всё-таки оставляла какое-то пространство для самодеятельности, кажется гарантией свободы. Тоталитарный режим не только урезает права или отменяет основные свободы, но и, поскольку позволяет судить о нём наше ограниченное знание, вытравляет из людских сердец любовь к свободе. Он разрушает самое необходимое условие всякой свободы, которая по сути своей есть способность к вольному движению, не могущая существовать без определённого социального пространства для каждого.

Тотальный террор, эта квинтэссенция тоталитарного правления, осуществляется ни для людей, ни против них. Он призван стать несравнимым по мощи инструментом для ускорения сил природы или истории. [c. 604-605] <…>

… Чтобы управлять поведением своих подданных, тоталитарному режиму нужно одинаково хорошо подготовить каждого и на роль жертвы, и на роль палача. Эту двустороннюю подготовку, заменяющую какой-то прежний принцип действия, осуществляет идеология. [c. 608] <…>

Weltanschauungen¹ и идеологии XIX в. не были сами по себе тоталитарными, и хотя расизм и коммунизм стали главными идеологиями ХХ в., они были в принципе не «более тоталитарными», чем любые другие. Тоталитарная чума приключилась с ними потому, что элементы опыта, на которые они первоначально опирались, − борьба между расами за мировое господство и борьба между классами за политическую власть в части стран – оказались политически более важными, чем элементы других идеологий. [c. 610] <…>

Приём, который использовали оба тоталитарных правителя, чтобы превратить свои идеологии в инструменты, имея которые любой из их подданных мог бы заставить себя примириться с террором, был обманчиво прост и непритязателен: они трактовали эти идеологии абсолютно серьёзно, гордясь – один − своим высшим даром рассуждать с «ледяной холодностью» (Гитлер), другой – «беспощадностью своей диалектики», доводя идеологические выводы до крайней логической последовательности, которая постороннему наблюдателю казалась нарочито «примитивной» и абсурдной: «умирающий класс» составляют осуждённые на смерть люди; «не приспособленные к жизни» расы должны быть уничтожены и т.д. Те же, кто признавал существование таких явлений, как «отмирающие классы», но не выводил из этого необходимость убивать их представителей, как и те, кто соглашался, что право на жизнь как-то связано с расой, но не делал отсюда заключение о необходимости убивать «неприспособленные расы», явно были либо глупцами, либо трусами. Эта строгая логичность как руководство к действию пронизывает всю практику тоталитарных движений и режимов. Заслуга в этом целиком принадлежит Гитлеру и Сталину, которые, хотя и не внесли ни одной новой мысли в идеи и пропагандистские лозунги своих движений, уже по одной этой причине должны считаться великими идеологами.

Что отличало этих тоталитарных идеологов от их предшественников, так это то, что больше всего их привлекала не «идея» идеологии (борьба классов и эксплуатация рабочих или борьба между расами и забота о германских народах), а сам логический процесс, который можно было развить из неё. [c. 612-613] <…> В процессе этого осуществления то первоначальное содержание, на котором строились идеологии, пока они так или иначе были вынуждены апеллировать к массам, − эксплуатация рабочих или же национальные устремления Германии – постепенно исчезало, пожираемое, так сказать, самим процессом: в полном согласии с «ледяной холодностью мышления» или «неопровержимой силой логики» рабочие во времена большевиков лишались даже тех прав, которыми они пользовались при угнетательском царском режиме, а немецкий народ пережил такого рода войну, которая не считалась с минимальными условиями выживания немецкой нации. [c.613] <…>

… Как террор, даже в его тотальной, ещё тиранической форме, разрушает все взаимоотношения между людьми, так и самопринуждение идеологического мышления разрушает все его связи с реальностью. Подготовка к террору успешно завершена, если люди потеряли контакт со своими ближними и с реальностью вокруг себя, ибо вместе с этими контактами человек теряет способность мыслить и учиться на опыте. Идеальный подданный тоталитарного режима – это не убеждённый нацист или убеждённый коммунист, а человек, для которого более не существует различия между фактом и фикцией (т.е. реальностью опыта) и между истиной и ложью. [c. 615]

Цитируется по: Арендт Х. Истоки тоталитаризма. М.: ЦентрКом, 1996. - 672 с.

__________