10 П. Н. Шихпрев 145

п;ия к норме увеличивалась. Кроме того, вариативность оценки величины стимула была так же, как норма (медиана суждения), выше в ситуации максимальной неопределенности [398].

Приведенные факты, разумеется, лишь частично от­ражают достижения в области исследования социального информационного влияния. Вместе с тем они весьма красноречиво свидетельствуют об общем подходе, кото­рый при внимательном рассмотрении обнаруживает уже упоминавшиеся выше черты. В первую очередь броса­ется в глаза тот факт, что подавляющее большинство исследований ведется в лаборатории. Можно согласиться с Г. Тэжфелом, когда он говорит: «Непосвященному че­ловеку часто трудно заметить, каким образом раздроблен­ные процедуры, происходящие в маленьких комнатках или кабинах, которым подвергают подневольных студен­тов-старшекурсников, ставя их в положение героев Каффки, лишенных возможности рационально объ­яснить странную последовательность действий, которые их заставляют выполнять, — каким образом эти про­цедуры могут иметь что-либо общее с богатством и слож­ностью происходящего там, «в жизни». Удивительно, почему социально-психологический эксперимент еще не обрел своего Ионеско» [427, с. 355].

Однако искусственность экспериментальной ситуа­ции — это еще не самое важное. Она моделируется как нестабильная, неопределенная, порождающая неуверен­ность и сомнения. Слов нет, в жизни довольно часто воз­никают такие ситуации, но абсолютизировать их — зна­чит по меньшей мере искажать реальный процесс взаимодействия. И главное — это то, что критерием объ­ективности служит мнение группы, которое противопо­ставляется мнению индивида.

В итоге получается, что индивидуальное мнение от­ражает одну реальность, а групповое — другую. Индивид воспринимает объективную реальность и формирует представление о ней, группа же формирует какую-то осо­бую конвенциональную реальность, которая должна быть принята (доказательству этой гипотезы посвящено боль­шинство экспериментов) только потому, что группа ко­личественно больше индивида. Дело представляется таким образом, что индивид всегда неправ, группа, боль­шинство, всегда правы, поскольку только за нею при-

знается способность выносить вердикт об истине, кото­рый принимается как бы путем голосования.

В итоге в этой модели объективная истина (в лице ее носителя — индивида) противопоставляется конвен­циональной групповой истине и ниспровергается послед­ней «демократическим» (довольно своеобразно представ­ляемым) путем. По существу реальное положение ве­щей неестественным образом переворачивается: мнению индивида приписывается статус объективности, а не менее объективному групповому мнению (так по край­ней мере выглядит оно в эксперименте) — статус субъ­ективности. В результате же группового давления объ­ективная истина, персонифицируемая индивидом, «сда­ется» субъективной истине, которую олицетворяет группа.

Центральная идея этих экспериментов состоит в де­монстрации того, что индивид зависим от группы в своих контактах с окружающей действительностью, что он всегда (или в подавляющем большинстве случаев) скло­нен уступать группе. Иллюстрация этого постулата на восприятии несоциальных стимульных объектов должна была показать, что даже сенсорная (!) информация ин­дивида может быть искажена социальным давлением, не говоря уже об информации о социальном мире, которая сплошь и рядом подвержена конвенциональной обра­ботке, поскольку ее содержание зачастую не может быть проверено на личном опыте. Тонко и завуалированно здесь проводится мысль о всемогуществе и незыбле­мости принятых в обществе стандартов. Индивиду оста­ется только уступать, другого выхода у него нет.

Характерно, что в эксперименте индивид ставится в жесткие условия выбора между ограниченным коли­чеством (их, как правило, две) альтернатив, он лишен связи с остальным миром, все богатство его реальных отношений искусственно ограничивается. Но даже в этом искусственном мире его реакция изучается только как конфликт между сенсорной и социальной информацией, хотя, бесспорно, больший интерес представляет конф­ликт между социальной информацией, усвоенной инди­видом в иных переплетениях общественных связей, и новой информацией, представленной групповым мне­нием. Ведь именно этот накопленный ранее опыт, зафик­сированный в субъективных предпочтениях индивида,

147 10*

позволяет ему в реальной жизни при переходах из группы в группу сохранять индивидуальность, выдер­живать натиск социального давления. Однако, как ни парадоксально, эта субъективность изучается менее всего, а между тем наиболее острые конфликты возни­кают именно тогда, когда начинают «спорить о вкусах», а не о длине линий или мигании лампочек.

Кроме того, абсолютно не .поддающуюся изменению групповую точку зрения трудно себе представить. Ин­дивид и группа всегда изменяют друг друга взаимно, иначе говоря, индивид — не только объект, по п субъект воздействия.

В целом в исследованиях социальных психологов США доминирует односторонняя модель влияния: от группы к индивиду. Другая сторона, диалектически уравновешивающая первую, — влияние индивида на группу, изучается весьма своеобразно: либо в исследова­ниях лидерства (главным образом его стиля), либо в ис­следованиях отношений власти. Поскольку первые до­статочно хорошо известны и неоднократно анализирова­лись, рассмотрим вкратце, как изучаются отношения власти в группе. Это важно еще и потому, что, помимо нормативного и информационного влияния, на индивида также оказывает воздействие структура группы, ее иерархия.

По идее, исследования отношений власти должны существенно дополнять картину нормативного п инфор­мационного влияния, конкретизировать ее.

Действительно, до начала 60-х годов были проведены весьма интересные полевые исследования в этой области. Важно подчеркнуть, что в большинстве случаев эти ис­следования посвящены отношениям организационным, межличностным, т. е. вторичным по сравнению с соци­ально-экономическими. Процесс формирования отноше­ний власти изучался в молодежных группах [289, 449^, семьях [420, 143], госпиталях [328], организациях [142]. Отметим, что большое влияние на эти исследования ока­зали работы этологов по выявлению структуры подчине­ния у птиц, крыс, обезьян [282, 325].

В теоретической социальной психологии отношения власти и подчинения рассматриваются весьма абстрактно, как отношения влияния. Социальная власть определя­ется как «потенциальное влияние». Влияние же пони-

мается как изменение знания, установки, поведения, или эмоции человека, которое может быть приписано дей­ствиям другого.

Таким образом, власть и влияние по существу при­меняются как синонимы. Эта их взаимозаменяемость не случайна. Она отражает реальный сдвиг в сторону изу­чения информационных аспектов социального взаимо­действия, подменяющих по существу остальные. Об этом сдвиге свидетельствует широко принятая классификация типов власти, предложенная Френчем и Рэвепом [205, 360].

В основу типологии положено различие источников власти. Френч и Рэвен выделили шесть типов власти: принуждающую, вознаграждающую, легитимную, экс­пертную, информационную и референтную. Представле­ние о них дает следующая выдержка: «Часто субъект влияния может выбирать между источниками (ти­пами.—77. Ш.) власти. Доктор может делать упор на свою легитимную роль и настаивать на том, что пациент должен его слушаться; он может пытаться говорить с пациентом на «его языке» и установить с ним друже­ские отношения, оказывая тем самым референтное влия­ние; он может подчеркнуть факт своего образования, выстроить в своем кабинете в ряд книги и журналы по медицине, дипломы, с тем чтобы установить свою экс­пертную власть; он может воспользоваться выражением одобрения или неодобрения как средством вознагражде­ния или принуждения или, если это в его силах, угрожать пациенту лишением медицинской помощи, он меняет ис­пользовать информационное влияние, тщательно объясняя пациенту характер его болезни и необходимость выполне­ния рекомендуемых упражнений или принятия лекарств» [164, с. 183].

Принуждающая власть, как это следует из самого определения, означает, что «Ч знает, что если он но подчинится, за этим последует негативная санкция ^. Вознаграждающая власть возникает, когда Д может способствовать вознаграждению Ч (например, рекомен­довать повысить ему зарплату). При обоих типах

^ Мы будем пользоваться при изложении концепций власти этими же символами (первыми буквами слов «other» — другой и «person»—человек), переводя их на русский язык, т. е, соответственно Д и Ч.

власти Ч находится в подчиненном к Д отношении» [164, с. 167]. Авторы этого определения Коллинз и Рэ-вен подчеркивают также, что оба типа власти предпо­лагают внешний контроль за соблюдением предписаний.

В отличие от названных форм, такого контроля не требует легитимная власть, которая основывается на «принятии Ч такого отношения в структуре власти, ко­торое позволяет или обязывает Д предписывать Ч (опре­деленные. — П. III.) типы поведения, и Ч должен в со­ответствии с законом подчиняться этому влиянию» [164, с. 167]. Влияние этого рода связано, таким обра­зом, с ролевыми предписаниями.

Перечисленные типы власти (принуждающая, возна­граждающая и легитимная) в основном исчерпывают содержание нормативного влияния. Человек подчиняется или ведет себя определенным образом потому, что он либо боится наказания, либо уступает социально уза­коненному авторитету, либо «обменивает» свое поведе­ние на вознаграждение.

Эти типы власти в реальной жизни имеют место во множестве разных сфер человеческой жизни. Однако, как ни странно, именно они и исследуются меньше всего ^. Коллинз и Рэвен объясняют это тривиальностью темы и очевидностью возможных открытий: «Кто был бы удивлен, обнаружив, что человек чаще всего подчиняется требованиям другого, если за этим стоит вознагражде­ние или наказание?» [164, с. 168]. Данное объяснение звучит малоубедительно, если вспомнить, что другие, го­раздо более тривиальные истины вроде «Мы любим тех, кто любит нас» и т. п. породили сотни экспериментов.

Дело, видимо, в другом. Исследования отношений власти, которые были бы основаны не на межличност­ной привлекательности, эмоционально обусловленной симпатии пли антипатии, а на их свойстве обеспечивать функционирование социальной системы с выгодой для власть имущих, невозможны потому, что они крамольны в условиях капиталистического общества, поскольку мо-

^ Немногочисленные эксперименты выполняются в основном в ис­следованиях роли положительного или отрицательного подкреп­ления поведения [101], в частности имитационного поведения [324]. Некоторое количество интересных экспериментов (Мил-грэм, Орн) было поставлено с целью изучения легнтимной власти экспериментатора над испытуемыми.

гут привести к констатации факта концентрации власти в руках меньшинства.

Вместо этого во всех исследованиях старательно ис­следуется как раз обратное — давление большинства, не обладающего ничем, кроме монополии, на конвенцио­нальную истину. Исследования других трех типов власти (информационной, экспертной и референтной) посвя­щены доказательству реальности влияния, ограничен­ного сферой знания, действием когнитивной структуры. Неудивительно поэтому, что зачастую исследования информационного влияния, с одной стороны, и власти эксперта — с другой, практически становится трудно от­личать друг от друга.

По существу исследование власти эксперта, т. е. лица, обладающего социально зафиксированным (дип­лом, степень и т. п.) авторитетом компетентного специа­листа в какой-либо области ^, есть не что иное, как ис­следование информационной зависимости [164, с. 176]. Эта же зависимость изучается и как информационная власть, под которой понимается власть, основанная не на убеждении в компетентности источника, а на дейст­венности самого знания. Например, если показать испы­туемому известный фоновый рисунок (ваза — два про­филя) и сказать, что здесь нарисована ваза, то эта информация будет в дальнейшем оказывать уже само­стоятельное, как бы независимое от источника влия­ние ^.

Важное место в американской социальной психологии занимают исследования так называемой референтной власти, которую трудно отнести к информационному пли нормативному виду влияния. Скорее всего она объ­единяет в себе оба эти типа. «Референтная власть опре­деляется как имеющая в своей основе идентификацию Ч с Д или стремление Ч к такой идентификации» [164, с. 171]. Действие референтной власти графически пред­ставлено Коллинзом и Рэвеном (табл. 3). В основу предложенной ими схемы положены результаты иссле­дований Шерифа и Фестингера [194].

Как и Шериф, Фестингер считает, что когда индивид лишен возможности проверить объективность, достовер-

^ Фактически власть эксперта — это информационная власть боль­шинства в лице признанного им представителя, ^ Преподавание — один из примеров информационного влияния.

Таблица 3 Диаграмма референтного влияния [164, с. 172]

ность своего мнения, он попадает в информационную зависимость от других людей, обычно тех, с мнением ко­торых oil считается.

Если в группе возникают разногласия, то одновре­менно начинают действовать силы, восстанавливающие ее единство. Униформность, единомыслие членов группы, согласно Фестингеру, необходимы для групповой локо-моции, т. е. движения группы к определенной цели. Уни­формность группового мнения достигается либо сближе­нием разных точек зрения посредством усиленной ком­муникации, либо исключением инакомыслящих из группы, либо уменьшением влияния последних путем дискредитации их мнений.

Если в основе теории коммуникации лежит допуще­ние о том, что люди стремятся установить, правильны ли, \ достоверны ли их мнения об окружающем мире, то в основу теории социального сравнения положено допу­щение относительно адекватности оценки своих способ­ностей. По мнению Фестингера, этот процесс сравнения имеет определенные особенности. Первая из них состоит в том, что каждый обычно принимает за эталон для срав­нения сходного с ним человека. При этом обнаружива­ются тенденции: изменять свое собственное мнение в сто­рону уменьшения его отличия от мнения человека, взя­того за эталон, или убеждать последнего изменить его мнение в направлении сближения со своим. Другая важная особенность состоит в тенденции к повышению уровня эталона^.

Достоинство схемы Рэвона и Коллинза состоит в том, что в ней наглядно представлено действие различных факторов, действующих на индивида в группе. В нее входят почти все исследуемые в настоящее время пара­метры группового влияния.

" Нетрудно заметить, что теория социального сравнения имеет много общего с теорией имитационного научения Миллера и Долларда, а также теорией научения Бандуры [128], разиппа состоит только в том, что в теориях научения процесс сравне­ния более автоматичен. Критики теории социального сравнения отмечают также, что часто люди узнают о том, кто они такие, сравнивая себя с противоположными им людьми. Так, мужчина определяет себя как мужчина, противопоставляя себя жен­щине; кроме того, далеко но бесспорно убеждение, что человек всегда стремится к объективной оценке своих способностей и достоверности суждения [178, с. 473].

Содержание табл. 3 раскрывается следующим обра­зом. Есть индивид, который испытывает потребность в самооценке (А). Ему хочется знать, что он ведет себя как полагается, т. е. что его мнения, убеждения, уста­новки правильны, что его способности и действия «не хуже, чем у других». Когда он попадает в необычную ситуацию (Б) и в особенности когда он должен действо­вать, потребность в самооценке обостряется. Примером может служить положение новобранца в первом бою. Потребность в самооценке также может быть усилена противоречивостью когниций; например, человек, кото­рый не верит в существование «летающих тарелок», вдруг видит похожий на них летящий объект. Особый случай несоответствия — расхождение в мнении (В) с другим, уважаемым, ценимым человеком.

Человек может оценивать свое мнение, опираясь на непосредственное восприятие (Г) или имеющиеся зна­ния (Т). Например, странный летающий предмет можно определить как оптический эффект. Уместность своих действий можно определить, сопоставив их с принятыми правилами поведения (Е).

Когда эти три элемента — Г, Т и Е недостаточны для оценки своего мнения, особое значение приобретает со­циальное сравнение (Ж): Ч обращается к Д как к эта­лону для определения правильности своего поведения. Если он обнаружит, что Д (человек или группа, с кото­рыми он себя сравнивает) ведет себя так же, как и он сам, то почувствует социальную поддержку и будет с уверенностью продолжать свои действия. Когда возни­кает расхождение (В), потребность в самооценке возра­стает и начинают действовать силы, уменьшающие (3) это расхождение и восстанавливающие униформность.

Для того чтобы эти силы начали действовать, необ­ходимы следующие условия: 1) Ч должен прислуши­ваться к мнению Д по данному вопросу, по крайней мере замечать его (И), так как иногда человек просто не видит, что его поступки и мнения идут вразрез с мне­ниями других; 2) Д должен быть релевантен объекту, по поводу которого возникло расхождение (В). Так, на­пример, расхождение мнений по поводу того или иного политического деятеля будет иметь меньшую релевант­ность в команде спортсменов, чем среди членов полити­ческой группировки; 3) Ч должен в какой-то степени

идентифицировать себя или осознать свое сходство с Д или по крайней мере стремиться к такой идентифи­кации и сходству (Л). Спортсмен-любитель не будет слишком обескуражен тем, что он уступает известному мастеру; 4) Д должен был бы быть привлекателен для Ч (правиться ему), поскольку человека больше беспо­коит разногласие с уважаемыми им людьми.

От указанных факторов зависит степень давления Д на Ч, вынуждающего Ч к конформности. Чем больше давление, тем более Ч склонен к поступкам и когнитив­ным изменениям, которые уменьшили бы это давление.

Он может попытаться изменить свое поведение и мнение, в направлении сближения с Д. Если ему это уда-. ется, то уменьшается расхождение (В) и вместе с ним давление со стороны Д. Он может также попытаться вызвать изменение Д в свою сторону (О), что тоже уменьшит расхождение. Если объект расхождения доста­точно двусмыслен, Ч может уменьшить расхождение пу­тем когнитивного искажения (П), например, сказав себе: «Наши мнения только внешне разные»—или пре­уменьшив значение этого расхождения.

Давление может быть уменьшено также путем отвер-гания Д Ч одним из следующих способов: 1) если в основе давления — привлекательность, Ч может отверг­нуть Д, сменив симпатию к нему на антипатию; 2) если основа давления — идентификация, Ч может отказаться признать свое сходство с Д, сказав: «Он совсем другой человек и видит все по-своему»; 3) Ч может убедить себя в том, что объекты, по поводу которых возникли расхождения, не релевантны отношению с Д; 4) нако­нец, он может (как заметил Хайдер) дифференцировать Д на Д] и Да (С). Так, молодой человек, обнаружив, что политические убеждения его невесты расходятся с его собственными, может сказать себе: «Она в общем хоро­шая девушка, но где-то ее напичкали этими идеями, которые в сущности ей не свойственны». Каждый ия этих приемов, иногда используемых одновременно, ве­дет к уменьшению давления [164, с. 173—174].

Действие указанных факторов было подтверждено в многочисленных экспериментах^. При знакомстве с по-

^ Интерес представляют эксперименты, в которых изучалось не­гативное референтное влияние, которое возникает, когда Ч об­наруживает, что он совсем не хочет походить на Д в связи

лученными в них данными нельзя не обратить внима­ния на уже неоднократно отмечавшуюся черту: вся драма отношений индивида с группой разворачивается у него в сознании и вокруг отношений симпатии—анти­патии. Вторая особенность, на которой мы остановимся более подробно, — подчиненное, зависимое положение индивида в группе. Общий постулат, который незримо присутствует в большинстве исследований группового влияния, — это постулат неизбежности уступки индивида группе. По существу он и объединяет употребляемые как синонимичные понятия власти, влияния, зависи­мости, податливости и конформности. Власть в этой мо­дели всегда на стороне группы (или другого), инди­вид же всегда рассматривается как объект влияния, зависимый от группы, готовый пожертвовать своим мне­нием, лишь бы остаться в группе.

Такая гипертрофированно «стадная» модель человека, вполне естественно, вызвала большой интерес к поиску личностных свойств, оптимизирующих или блокирую-щих процесс адаптации к группе. В экспериментах Крэчфильда [171], Тудденхэма и Брайда [441] были сделаны выводы о том, что представители этнических меньшинств и женщины оказывались более конформ­ными. «Конформисты», по оценке психологов, описыва­лись как податливые, заторможенные, нерешительные, слабо осознающие свою мотивацию и поведение, плохо переносящие стресс и т. п. В свою очередь, «независи­мые» характеризовались как более активные, способные, находчивые, устойчивые, мужественные, уверенные в себе и т. п.

В некоторых экспериментах [184] была выявлена положительная корреляция между конформностью, с од­ной стороны, и невротизмом, хронической тревожностью [430], авторитарностью (по Ф-шкале Адорно), этноцент-ризмом [100], потребностью в аффилиации [132], суро­вым воспитанием [270] ^ и т. п.

В ряде исследований была получена положительная корреляция между конформностью и восприятием себя

с острой к нему — по тем или иным причинам — антипатией [164, с. 175]. В них было установлено действие уже упоминав­шегося закона контраста (в отличие от действующего в пози­тивном референтном влиянии эффекта ассимиляции). ^ Обзор этих исследований дан Штейнером [413].

как скромного, тактичного, доброго, готового помочь, ока­зать услугу, терпеливого. Помимо этого, конформность положительно коррелировала с показателями податливо­сти, сдержанности, осторожности, контролируемости, тео­ретической, интеллектуальной ориентацией, а также с та­кими условиями, как оповещение испытуемых о том, что измеряется их интеллект, групповое сотрудничество с целью получения вознаграждения. В то же время кон­формность отрицательно коррелировала с восприятием себя как капризного, оптимиста, логично мыслящего, ра­ционального, требовательного, оригинального, обладаю­щего чувством юмора, а также с такими личностными характеристиками, как общительность, стремление к до­стижениям, интеллектуальность, уверенность в себе, стремление к индивидуальному (в отличие от группо­вого) вознаграждению [301, с. 275; 184].

Исследовалась конформность представителей одной национальности в сравнении с другой. Так, Милгрэм на­шел, что студенты-норвежцы оказались более конформ­ными по сравнению с французскими [322].

Очевидно, что попытки выявить некий синдром кон­формности с самого начала были обречены на неудачу. Обобщая данные современных исследований личностных характеристик, обусловливающих конформность, Макдэ-вид и Хэрэри делают вывод о том, что прогноз конформ­ного поведения индивида в социальной ситуации возмо­жен только при условии одновременного учета «ком­бинации характеристик контекста поведения, в котором возникает конформность, характеристик группы или индивида, оказывающих давление в сторону конформ­ности, п характеристик индивида, подвергающегося со­циальному давлению» [301, с. 276].

Обращает на себя внимание противоречивость как са­мого образа конформиста, так и отношения к нему. С одной стороны, некоторые черты конформиста опреде­ленно позитивны: добрый, отзывчивый, готовый помочь it т. п., с другой — предполагается, что он обладает этими качествами, поскольку глуп, невротичен и т. д. Иначе говоря, он «позитивно слаб» и поэтому не может не вы­зывать с точки зрения принятых индивидуалистических стандартов ничего, кроме сожаления. Нонконформист, напротив, «негативно силен»: эгоистичен, уверен в себе, пнтеллектуален, а отношение к нему можно определить

как скрытое восхищение. На наш взгляд, такое противо­речивое отношение вызывается противоречием между формально утверждаемыми нормами псевдоколлективизма и фактическим культом индивидуального успеха^.

В жизни нельзя выделить типы конформиста и нон-конформиста в «чистом» виде. Обычно человек сочетает их в себе в разной пропорции. Также неоднозначной мо­жет быть и уступка группе^.

Как бы то ни было, но в схеме группового влияния индивид (как уже отмечалось) поставлен в зависимое, пассивное положение. Такой индивид представляется в этой схеме как норма: адаптивный — значит хороший, соответственно неадаптивный — плохой. Последнего еще называют девиантом, отклоняющимся^. Такая интерпре­тация полностью обусловлена фетишизацией устойчиво­сти группы. Следует отметить, что еще Левин указывал на нереальность такого состояния группы и в своих тео­риях группового решения и социального изменения исхо­дил из того, что статус-кво есть не статичное положение, а динамический процесс и пользовался термином «квази­статичное равновесие» [178, с. 473].

Однако впоследствии групповое равновесие стало по­ниматься как идеальное состояние, к которому якобы стремится группа, и соответственно проблема изменений в группе была либо вовсе упразднена в исследованиях, либо трансформирована, причем весьма своеобразно.

В ряде экспериментов было показано, что индивид, выступающий с отличающейся точкой зрения ^, немед­ленно попадает в фокус коммуникативной сети, подвер-

^ Это явление было глубоко проанализировано Ю. А. Замошки-ным [34], как противоречие между нормами-рамками и нор­мами-целями.

*' Представляется рациональной мысль В. Э. Чудновского о необ­ходимости разведения понятий конформизм и конформность, имея в виду, что конформизм — это социальное явление, а кон­формность — психологическая особенность поведения человека [83].

" Слишком ретивый соглашатель и девиант размещаются на по­люсах нормативного континуума.

^ Определение девианта гласит: «Индивид, ведущий себя иначе, нежели определено группой или культурой, в которой он функ­ционирует. В исследованиях коммуникации и согласия в дис­куссионных группах термин относится к любому, чьи взгляды заметно отличаются от модных или принятых большинством» [258, с. 711].

гается давлению и если не уступает ему, то исключается из группы. Это — модель обращения общества с право­нарушителями.

Если поставить вопрос, кто же по данным экспери­ментальной социальной психологии может все-таки изме­нить что-то в группе (нормах, поведении и т. п.), то ответ будет такой: лидер группы^. В соответствии с дан­ными Холландера [237] лидер обладает у членов группы так называемым кредитом идиосинкразии или, попросту говоря, ему разрешается определенное отклонение от нормы, что строжайше запрещено рядовым членам группы («Что позволено Юпитеру, то не позволено быку»). Счи­тается, что этого требуют интересы группы.

В наиболее авторитетном учебнике социальной психо­логии Джонса и Джерарда читаем: «Одна из обязанно­стей лидера — инновация, установление новых стандар­тов, проверка новых способов взаимодействия с внешним для группы миром. Лидер получает за это кредит (дове­рия. — П. Ш.), даже если он отступает от обычного типа поведения. Обычно предполагается, что лидеры не должны быть конформны, и обратное может привести к потере ими статуса» [258, с. 416].

Вполне естественно возникает вопрос, как же до­биться этого узаконенного права на инновацию. Страте­гия довольно проста. «Мы сказали бы, что его (будущего лидера. — П. Ш.) поведение должно быть положительно подкрепляющим для других членов группы, если он хо­чет стать образцом для их действий» [303, с. 173]. Таким положительно подкрепляющим поведением считается кон­формное поведение, рьяное соблюдение групповых норм. Добившись репутации идеального члена группы, индивид становится лидером и тогда может позволить себе откло­няться от нормы, вводить инновации, инициировать из­менения и т. п. Согласно Картрайту, «члены (группы. — П. Ш.) приобретают статус конформностью, а статус позволяет понконформность» [159, с. 18].

Картина будет совсем полной, если добавить, что по данным исследований рядовой член группы также может внести какие-то изменения, по только через лидера.

"* Кстати говоря, лидер — фигура, по всем параметрам противо­стоящая конформисту и скорее напоминающая нонконформиста: экстраверт, уверенный в себе, умный и т. п. [210, о. 220].

В исследованиях подобного рода лидер предстает как бы изъявителем мнения и желаний группы (боль­шинства). Идеологичность этой картины обнаружится, если за понятиями «большинство» и «меньшинство» (ли­деры) видеть не абстрактные, а реальные социально-эко­номические группы. Тогда окажется, что меньшинство (лидеры) действительно правят большинством и изме­няют общественные нормы, однако руководствуются при этом не групповыми, а чисто собственническими интере­сами. При этом они менее всего нуждаются в референтной власти, обладая реальными рычагами социального управ­ления.

Социально-экономический анализ показывает, что об­щественные нормы изменяются отнюдь не только сверху, но прежде всего стихийно, как результат разрешения со­циальных конфликтов, вызванных реальными социально-экономическими изменениями.

Кроме того, свою лепту в социальный процесс вносят и так называемые «девианты», к которым американские социальные психологи без разбору относят всех нонкон-формистов (преступников, революционеров, радикалов и наркоманов).

Далее, узкое и абстрактное понимание норм оставляет совершенно без внимания проблемы их функциональной направленности. Чьи нормы, кому выгодны, кому служат — все эти вопросы тоже под запретом. Также абстрактно и произвольно рассматривается легитимность права боль­шинства определять, что хорошо, что плохо. Как же быть тогда с такими сферами человеческой деятельности, как. творчество, наука, искусство, где нет большего наказа­ния, чем прослыть банальным, стандартным, неориги­нальным. Если бы в обществе действовала только эта пли по преимуществу эта модель, то не было бы револю­ций ни в науке, ни в культуре.

В американской социальной психологии модель одно­стороннего влияния вытеснила все остальные альтерна­тивы потому, что исследователи подчинились действию идеологических табу на исследования отношении власти, вытекающих из отношений собственности (классовых отношений). По известным словам В. И. Ленина, они бе­гут «от ... вопросов жизни с ее борьбой имущего против неимущего, в область невинных утопий» {9, с. 192]. Одной из таких утопий в исследовании отношений власти,

как мы старались показать, является модель всемогуще­ства группы, одностороннего влияния большинства па меньшинство. Она далеко не безвинна и не безопасно, если принять во внимание, что она оправдывает пассив­ность индивида, выдает контактную группу за общество, что в ней заложена идея задушить в корне любые про­явления протеста и несогласия с существующим поряд­ком вещей.