3. Эволюция моделей человека

Объектом социальной психологии является человек. И субъект исследования — тоже человек. Роль этого факта в изучении сферы межличностного общения, восприятия человека человеком и других областей социальной психо­логии трудно переоценить. Интуитивно можно предполо­жить, что человек как объект исследования имеет свою специфику по сравнению с остальными объектами.

В любом исследовании человек руководствуется ка­кой-то первичной рабочей схемой изучаемого объекта, ее

априорной моделью. И если даже модели нечеловеческого мира, как показывает история науки, испытывают влия­ние ценностно окрашенных представлений, то модели мира людей, представления о его законах сплошь «со­тканы» из аксиологических постулатов. В этом важная особенность социального исследования. Попытки нейтра­лизовать ее '° путем уравнивания человека с иными (фи­зическими, биологическими и т. п.) объектами ведут к стерилизации социального исследования, логично завер­шаются дегуманизированным представлением о человеке. И напротив, осознанная аксиологичность, гуманизм, за­интересованность в человеке и его проблемах всегда про­двигали ученого вперед к истинно научному знанию.

От отношения к человеку всегда зависела и, видимо, будет зависеть центральная модель социального исследо­вания — модель родового человека. Фактически всю исто­рию социальной мысли можно представить через смену его моделей, которая всегда означала, что в обществе произошли или происходят кардинальные изменения. Са­мый яркий пример такой смены — появление марксист­ской модели человека — активного творца. За ней стоит колоссальная работа социально-философской мысли, борьба философских направлений в течение всей предше­ствовавшей Марксу истории.

Не принимая марксистской модели родового понятия человека, буржуазная социальная наука тем не менее не может обойтись без модели вообще. Но, проповедуя тож­дество человека как объекта исследования со всем осталь­ным миром, наука ставит себя в зависимость от ограни­ченных, частичных моделей, которые односторонне отра­жают сущность человека.

Каждая из этих моделей строится как ответ на воп­росы, перечень которых приводится в книге Дойча и Кра-усса, при классификации основных теоретических направ­лений в социальной психологии.

К этим вопросам относятся, как они считают, сле­дующие:

«1. Являются ли люди просто умными животными или же социальное взаимодействие, постоянная необходи-

'" Центральная идея Конта при построении системы позитивных наук, как известно, состояла в том. чтобы по возможности исключить аксиологию из процесса добывания «позитивных» фактов.

мость сотрудничать друг с другом формируют в них осо­бые, не присущие животным психические свойства?

2. Определяется ли поведение человека эгоцентриче­скими мотивами или же интересы других людей могут быть для него столь же важными и близкими, как и лич­ные?

3. Является ли поведение человека преимущественно иррациональным и закрепляющимся под влиянием слу­чайных наказаний и поощрений или же человек осознает и организует свое поведение на основе опыта?

4. Предопределено ли поведение человека биологи­чески или же форма и содержание его поступков детер­минируются главным образом социальными условиями?

5. Является ли поведение взрослого в основном след­ствием пережитого в детстве или же человек развивается и изменяется под воздействием окружающей среды в те­чение всей своей жизни?» [182, с. 4].

Макдэвид и Хэрэри, классифицируя социальную психо­логию по направлениям, дополняют однотипный перечень вопросом о роли бессознательного [300, 301].

Ответы на подобные вопросы в основном и составляют «теоретический базис» американской социальной психо­логии, что, по-видимому, неизбежно для науки, отказыва­ющейся от разработки своих философско-методологиче­ских проблем.

Все это, однако, не препятствует тому, чтобы частич­ные модели человека выполняли свою регулятивную функ­цию. Последнее хорошо доказано И. Израелом, который продемонстрировал, что в основе большей части соци­ально-психологического знания лежат так называемые стипулятивные суждения относительно природы явления, которые имеют статус лишь исходного положения". Он показал также, что выбор подобных суждений происходит под влиянием ценностных нормативных суждений, кото­рые и определяют тип и содержание конкретных теорий. В свою очередь, эти последние определяют стратегию и процедуру исследования [151, с. 124].

Главное затруднение современной социальной психо­логии США состоит как раз в том, как ответить на неиз­бежный для социальной науки сугубо философский воп-

' ' Термин «стипулягивные» (от англ. stipulate • оговаривать) предложен И. Израелом.

рос, заданный еще Кантом: «Что есть человек?», и в то же время предстать очищенной от философских спекуляций, чтобы быть причисленной к «позитивным наукам». Один из наиболее распространенных способов избавления от фи­лософских проблем состоит в сознательном дроблении зна­ний о человеке по областям исследований. Это одна из причин увеличения «мини-теорий», которые вряд ли могут быть когда-нибудь объединены в общую систему при от­сутствии единой мировоззренческой базы — модели чело­века.

Сторонники дробления знания о человеке считают, что оно вызвано якобы научной специализацией и необходи­мостью квантификации знания (один из постулатов по­зитивизма). Однако возможна ли и в этом случае «чистая» квантификация в социальной психологии? Один из круп­нейших специалистов в области методологии социально-психологического исследования Д. Кэмпбелл отвечает на этот вопрос отрицательно: «Регистрация реакций и коди­рование ответов становятся доступными для квантифи­кации только как конечный продукт качественного сужде­ния» [151, с. 13].

Кроме того, ведь и само стремление к квантификации есть результат проведения философского принципа, согласно которому в человеке как объекте исследования нет ничего, отличающего его от остального мира. О том, что за этим стоит особая идеологическая (следовательно, тоже философская) позиция: через дегуманизацию к социаль­ной инженерии, манипуляторству — разговор особый.

Иными словами, «факты» о человеке и обществе мо­гут быть переведены в цифры только путем интерпрета­ции, а выбор способа интерпретации зависит в свою оче­редь от того, как человек понимает себя и окружающую его среду, и соответственно от его допущений философ­ского характера, независимо от того, осознает он их или нет. Таким образом, и фрагментарность знания не гаран­тирует избавления от философских проблем при анализе любого социально-психологического объекта, пусть даже частичного и ограниченного ^.

Философия неизбежно проникает в социальную психо­логию еще одним путем — через философские и мировоз-

зренческие посылки тех отраслей социального знания, из которых она вырастает: психологии и социологии. При­нимая психоаналитическую или бихевиористскую модель человека, социальный психолог — хочет он этого или нет — принимает вместе с ней специфику видения человека, соответствующий способ интерпретации. Как образно го­ворит Р. Ромметвейт, «вкушать плоды познания с какого-либо психологического дерева — это значит принять схему категоризации, характерную для данной конкретной тео­рии» [370, с. 114].

Далее, для социальной психологии значение и обяза­тельность философского уровня определяются также тем, что в основе ее построений всегда содержится вторая, не менее важная регулятивная модель — модель общества, социальной среды человека. Поскольку социальная психо­логия не может выработать сама эту модель, она вынуж­дена заимствовать ее из социологии, которая, как известно, выросла из социальной философии. Кроме того, модель общества проникает в социальную психологию в виде идеологических образцов, господствующих в данном об­ществе, т. о. выгодных правящему классу представлений об обществе и закономерностях его функционирования.

На американскую социальную психологию колоссаль­ное влияние оказал структурный функционализм с его ак­центом на сохранение статус-кво общества, манипулятор-ским подходом к человеку. Из структурного функциона­лизма в американскую социальную психологию пришла модель общества как структуры, состоящей из культуры, системы социальных институтов и малых групп ^. Она, как известно, полностью игнорирует классовое деление общества, классовые противоречия, скрывая их поД ней­тральным и максимально широким представлением об об­ществе как взаимодействии индивидов и малых групп. Эта же модель определяет «запретные для исследования зоны», в первую очередь классовые конфликты, анализ от­ношений собственности, подменяя их абстрактными от­ношениями лидерства и подчинения, лишенными конкрет-

'" Именно потому, что основой для большинства социологических теорий служит малая группа, в которой роль социально-пси­хологических процессов действительно значительна, американ­ская социология психологизпрована н почти сливается с со­циальной психологией.

пого содержания «процессами социального влияния», «коммуникативными сетями» и т. п.

В модели общества явно или имплицитно содержится модель взаимодействия индивида и общества. Эта послед­няя имеет особое значение для социальной психологии, поскольку от того, какой она представляется, зависит угол зрения при анализе таких кардинальных для соци­альной психологии проблем, как: взаимоотношение со­циального и психического, общественного и индивиду­ального, процесс социализации, роль индивида в социаль­ном процессе и т. п. Эти проблемы возникли у самых истоков социальной психологии в глубокой древности. И уже в античной философии они решались по-разному. Как известно, противоположными были модели взаимо­действия общества и индивида у Платона и Аристотеля. Первый, исходя из идеи об утилитарном подходе чело­века к взаимодействию с другими людьми, намного опе­редив свое время, построил модель общества как резуль­тата социального контракта, подчиняющего себе индивида. Этой модели противостоит модель общества Аристотеля как выражение социального инстинкта человека («поли­тического животного»). Ей, в свою очередь, в эпоху Но­вого времени Т. Гоббс противопоставляет модель обще­ства — Левиафапа — как альтернативу «войне всех про­тив всех». Своей моделью Гоббс предвосхитил воззрение на погоню за статусом, стремление к высокой самооценке, эгоизм как на основные движущие силы человеческого взаимодействия '"*.

В современной социальной психологии модель взаи­модействия индивида и общества также имеет большое значение.

Конфликтная модель психоанализа, человек как пас­сивный объект в машинообразной формирующей модели бихевиоризма, нашедшей свое крайнее выражение в идеях Скиннера, модель общества как театра, а человека — как актера, играющего роль по сценарию, написанному для него кем-то, в социологических теориях Д?к. Г. Мида, Р. Мертона, И. Гоффмана — все это варианты модели взаимодействия индивида с обществом. И здесь так же, как и при конструировании модели человека, социальная

'* Т. Мэрфи в своей работе «Историческое введение в современ­ную психологию» считает Гоббса первым социальным психоло­гом [3351.

психология нуждается в научных обоснованиях. Это оз­начает, что для построения общей социально-психологи­ческой теории необходима общесоциологическая теория.

Как известно, американская социальная наука такой теории не имеет. Не приемля марксизма, она вынуждена обходиться модификациями давным-давно устаревших (но идеологически господствующих) моделей. Вместе с тем, как это убедительно показано марксистскими исследова­телями, правильное решение проблемы взаимодействия индивида и общества как диалектического взаимодействия возможно только на основе марксистской модели обще­ства. В итоге в отсутствие универсальных постулатов на верхнем этаже теоретической пирамиды в американской социальной психологии вместо научных моделей человека, общества и их взаимодействия «работает» некоторое ко­личество моделей, полностью или частично заимствован­ных в основном из идеологических и социально-философ­ских воззрений, смежных отраслей науки (биологии, об­щей психологии и социологии), наконец, суждений здра­вого смысла.

Каждая из моделей как бы специализируется на том или другом из аспектов сущности человека, гипертрофи-рует, абсолютизирует ту или иную сторону его жизнедея­тельности, представляя ее в отрыве от остальных аспек­тов. При этом ни в одной из этих моделей не схватывается главное — роль содержательных социальных отношений.

Важно отметить, что в различные периоды развития социальной психологии США авторитет и популярность той или иной модели были различны. Каждая из них на определенном этапе исчерпывала свои возможности, мо­дернизировалась или уступала место другой. Поэтому можно утверждать, что, исследуя эволюцию модели, мы фактически исследуем эволюцию неких теоретических инвариантов (конструкций) в американской социальной психологии. Этот прием представляется плодотворным еще и потому, что традиционный анализ «по направле­ниям» не позволяет четко выявить общую линию развития теории в связи с возрастающей тенденцией к эклектиче­скому смешению самых разных теоретических концепций и «мини-теорий» при исследовании конкретных объектов, хотя такая общая линия есть. Американская социальная психология все же вынуждена подчиняться логике объ­екта исследования, которая пробивает себе дорогу через

всевозможные методологические, теоретические и идеоло­гические препятствия.

В упрощенном изложении эта логика предстает как движение к модели человека — совокупности обществен­ных отношений, мыслящего, активного существа. На пер­вом этапе развития американской социальной психологии доминировала модель человека, сформировавшаяся под влиянием классического бихевиоризма. Ее основным не­достатком был «антиментализм», отказ исследовать внут­ренние психические процессы. Отношения с другими людьми трактовались на основе гедонистического прин­ципа наибольшей личной выгоды.

Бихевиористская модель уступила место когнитивной модели, ставящей в центр внимания именно то^что от­вергалось бихевиоризмом: сознание как систему знаний (познавательных схем, представлений). Недостатком этой модели явилась ее «мотивационная стерильность», игно­рирование, внутренних побуждений, интересов, желаний человека.

Эта слаборазвитая сторона бихевиористской и когнити-вистской моделей параллельно разрабатывалась в социаль­ной психологии психоаналитиками, а также К. Левиным и его последователями. Очевидное достоинство теорий поля заключается в том, что источник мотивации не замыка­ется пределами психики индивида, а усматривается во взаимодействии с окружающей средой, в том числе с дру­гими людьми.

Этот аспект сущности человека как социального су­щества доминирует в модели ролевого человека, основы которой были разработаны более 40 лет назад Дж. Мидом. Она переживает в настоящее время период бурного воз­рождения в различных теориях и течениях символиче­ского интеракционизма, завоевывающего все больший ав­торитет.

Имея в виду сказанное ныше, перейдем к краткой ха­рактеристике основных действующих в американской со­циальной психологии моделей.

1. «Человек механический, реагирующий (reacting)». Основная модель бихевиористски ориентированных тео­рий ^. Перенесена из психологии ^ с соответствующим

i° Наиболее известные среди них теории: социального научения и имитации [324, 334], викарного (от англ. vicarious, т. о. ос­нованного на чужом опыте) процесса научения [127, 128], эле-

3 П. И. Шихиров 3.4

концептуальным аппаратом, куда входят такие понятия, как: стимул, реакция, подкрепление, драйв, уменьшение (редукция) драйва и т. п. Человек трактуется как биоло­гический организм, реагирующий рефлекторно на внеш­ние раздражители ". Обладает способностью к научению, адаптируется к условиям окружающей среды по закону эффекта (Торндайк, 1898 г.): «удовольствие впечатывает, боль стирает». Может имитировать других людей, ассими­лируя тем самым их опыт, его психическая/энергия пред­ставляет собой функцию от уменьшения драйва или функционального подкрепления, направленность энергии объясняется привычками. Пластичен, формируется обще­ством, которое создает внешние стимульные условия, дей­ствующие как сигналы и подкрепление поведения. Может вступать во взаимодействие с другими людьми (организмами). Его поведение при этом представляет «функцию от вознаграждения, тип и объем человеческого поведения зависит от типа и объема вознаграждения и на­казания, которое оно доставляет» [239, с. 79]. Социаль­ное поведение — это «обмен по меньшей мере между двумя людьми деятельностью осязаемой или неосязаемой стоящей более или менее дорого, прибыльной или проиг­рышной» [239, с. 86].

В приведенном описании нет ни единого привнесен­ного авторского слова, оно составлено из основных пос­тулатов бихевиористских психологических и социально-психологических теорий. Вместе с тем оно выглядит бук­вально карикатурой на человека даже с точки зрения здравого смысла, не говоря уже о гуманистических тради­циях философской мысли. К этой модели с большим осно-

ментарного социального поведения [239], результатов интерак­ции [431], взаимодействия носителей власти [101], а также теоретические обобщения многолетних исследований процесса изменения социальной установки, выполненных под руковод­ством К. Ховлэнда [227—231]. Большинство этих теорий, равно как и теорий, сгруппированных вокруг описываемых далее моделей человека, рассматриваются в работе Г. М. Андреевой, Н. Н. Богомоловой и Л. А. Петровской [18]. " Ее истоки можно проследить в рефлекторной теории Декарта (который, справедливости ради надо сказать, пытался все-таки уравновесить машинообразность своей модели способностью к деятельности в ином, психическом, измерении).

" В течение длительного времени в учебниках цитировали слова Ф. Оллпорта о том, что человек есть «в сущности огром­ная сложная система рефлекторных дуг» [103, с. 139].

ванном можно отнести слова весьма авторитетного спе­циалиста, редактора многотомного издания «Психология: исследование науки» 3. Коха: «Современная психология создала образ человека, который столь же упрощен, сколь и унизителен» [214, с. 42] .

Вместе с тем в социальной психологии как науке о взаимодействии, взаимоотношениях, взаимовлиянии лю­дей не меньшее влияние оказала идеологическая мо­дель—«гедонистического, экономического человека», по­строенная Бентамом, который задолго до Торндайка был убежден в том, что «нашими суверенными господами яв­ляются боль и удовольствие» [106) с. 10]. В отличие от Торндайка он назвал свой закон принципом полезности, пытаясь представить описание поведения человека в бур­жуазном обществе, основанном на принципах торговли всем и вся, как вечную систему закономерностей поведе­ния человека ^. Наиболее известные современные «тео­рии обмена» (Хоумэнс, Тибо и Келли) построены в соот­ветствии с тем же принципом: «законы торговли — это законы природы, а значит, законы бога» (Бёрк). В част­ности, для Хоумэнса «элементарное социальное поведе­ние» есть личный контакт между двумя индивидами, в ко­тором вознаграждение или проигрыш определяют их по­ведение [239, с. 110].

Мы не видим смысла в том, чтобы останавливаться на каждом из пяти постулатов, предложенных Хоумэнсом в качестве основы для объяснения эмпирических данных многих социально-психологических исследований, по­скольку достаточно рассмотреть лишь то, что считается основным достижением Хоумэнса, а именно, так называе­мое «правило распределенной справедливости». Оно вы­водится из пятого постулата, который гласит: «... чем менее выгодно для человека реализуется правило распре­деленной справедливости, тем вероятнее он будет прояв­лять признаки эмоционального поведения, которое мы

" За что был назван К. Марксом «гением буржуазной глупости» [7, с. 624]. В «Немецкой идеологии» мы читаем также: «Пред­ставляющееся совершенно нелепым сведение всех многообраз­ных человеческих взаимоотношений к единственному отноше­нию полезности — эта, по видимости, метафизическая абстракция проистекает из того, что в современном буржуазном обществе все отношения практически подчинены только одному абстракт­ному денежно-торгашескому отношению» [2, с. 409].

называем гневом» [239, с. 112]. Само правило гласит: чело­век, вступающий в отношения обмена с другим челове­ком, будет ожидать, что доходы каждого из них будут про­порциональны расходам — чем больше доходы, тем больше расходы.

Комментарии здесь излишни, настолько ясно видна экстраполяция капиталистических отношений, господст­вующих в обществе. Весьма показательно также, что ком­ментаторы этой теории Дойч и Краус совершенно не заме­чают этого и, более того, считают, что высказанные Хоумэнсом постулаты, в том числе и правила «распреде­ленной справедливости», объясняют многие аспекты соци­ального поведения [182, с. 112]. Они считают вполне ес­тественным и нормальным рыночный подход к отноше­ниям между двумя людьми, что видно из следующего высказывания: «Рассматривая любой акт, вполне реле­вантно думать о его стоимости для инициатора и возна­граждении или доходе для потребителя. Например, если А просит В оказать ему помощь, то этот акт стоит А оп­ределенное количество единиц (в связи с признанием соб­ственной неполноценности или неумения), и тот же акт вознаграждает В некоторым количеством единиц (призна­нием его превосходства); если В оказывает А какую-то помощь, то это будет что-то стоить В (плюс его затраты в связи с тем, что оП откладывает свои собственные дела, помогая А), и вознаграждает А, которому он помогает определенным количеством единиц» [182, с. 115].

Так произошло своеобразное слияние двух, в сущности тождественных моделей: механического человека с его стремлением к удовольствию и бегством от боли и гедо­нистического (а фактически экономического) с его стрем­лением выиграть, а не проиграть на рынке «человеческих отношений». Обе модели находят друг в друге взаимную поддержку и стимулируются конкретным социально-эко­номическим контекстом.

Их сочетание лежит в основе модели взаимодействия индивида и общества, которую можно было бы назвать моделью «пластичного человека». Согласно этой модели, наиболее ярко представленной идеями Б. Скиннера, чело­век есть полностью продукт внешних обстоятельств, влия­ния общества, результат воздействия поощрений за со­циально одобряемые реакции и наказаний за неодобряе­мые. Отсюда следует вывод: целенаправленно используя

систему поощрений и наказаний, можно (и нужно) фор­мировать человека по избранной модели. Само. же обще­ство изменится как результат формирования личностей нужного типа. Иными словами, начиная с правильной в общем (хотя и односторонней) посылки о том, что лич­ность формируется обществом (правильнее было бы ска­зать—в обществе), Скиннер и сторонники «социальной технологии» по весьма своеобразной, но вполне понятной логике заключают, что причина несовершенства обще­ства — несовершенство составляющих его индивидов. Именно этот идеологический поворот и объясняет искус­ственно стимулируемую популярность среди широкой публики в США идей Скиннера по преобразованию обще­ства.^ По этой же причине бихевиоризм занимает веду­щие позиции в различных теориях социализации и соци­ального контроля [68,69].

Вместе с тем нельзя не признать, что Б. Скиннер — это лишь одно крайнее, наиболее консервативное крыло би­хевиоризма. Не случайно Макдэвнд и Хэрэри, оценивая статус бихевиористской ориентации в 1968 г. словами «значение растет» [300], в 1974 г. заявляют о том, что би­хевиоризм «теряет свое лицо» [301, с. 31].

Действительно, бихевиористская ориентация в на­стоящее время представляет собой весьма пеструю кар­тину. В теоретическом плане можно выделить по край­ней мере три основных направления: конвенциональный (или обычный) бихевиоризм (Халл, Миллер и Доллард, Маурер, Берлайн, Харлоу), радикальный, представляемый Скиннером и его последователями, и, наконец, выдвига­ющийся сейчас на первое место социальный (точнее, со­циального научения) бихевиоризм, который представляют Бандура и Стаатс.

Как известно, бихевиоризм в целом развивался по пути все более расширяющегося вторжения в схему «сти­мул — реакция» различных промежуточных переменных, и в настоящее время лишь радикальные бихевиористы за­щищают свою цитадель от наступлений «ментализма». Од­нако самый большой шаг вперед (или, скорее, назад от догмы) сделали социальные бихевиористы, которые ус-

^ Немаловажно и то, что в общественном сознании США до сих пор господствует представление, что человек сам виноват в своих бедах. Поэтому переделываться в первую очередь нужно ему, индивиду [34,155].

пешно копкуриругот с представителями «гумапистской» ^ психологии (Маслоу). Работая в основном с людьми, а не с животными, зачастую в условиях реальной жизни, а не только в стерильной обстановке лабораторного экспери­мента, они не могли не обнаружить изъянов в жесткой и односторонней формуле «стимул—реакция». Устано­вив (тривиальную, впрочем, для марксизма) истину, что человек — не только продукт внешних обстоятельств, но и активный их творец, они изменили парадигму односто­роннего влияния «среда -^индивид» на двустороннюю — «среда ^ индивид» ^.

К этому выводу социальных бихевиористов привели факты, свидетельствующие о ведущей роли в поведении человека таких факторов (или опосредующих перемен­ных), как: оценка возможных последствий своих дейст­вий, в том числе и весьма отдаленных^; самооценка; возможная оценка другими; когнитивные процессы — ко­роче, вся та «менталистика», которую и поныне отвергает радикальный бихевиоризм.

Именно по этой причине социальные бихевиористы оказались наиболее подготовленными к «психологиче­скому» буму, характерному для США 70-х годов, к тому, чтобы выполнить роль «прикладного гуманизма». В насто­ящее время они лидируют в бурно развивающейся области методов самоконтроля, саморегуляции и самопрограмми­рования. При этом прокламируются такие задачи: «Сде­лать человека свободным, инженером своей судьбы, уче­ным для себя, уметь противостоять давлению внешних об­стоятельств» [129, с. 865]. Цитируемая здесь статья А. Бандуры «Теория поведения и модели человека» — весьма яркое свидетельство эволюции бихевиоризма и того,

"° Высказываются, впрочем, мнения, что различие между ними состоит лишь в терминологии [312, с. 320].

" В парадигме одностороннего влияния среды исследователи изу­чают, как внешние стимулы изменяют поведение (Поведение^ ={-среда). В парадигме, учитывающей обратное влияние лич­ности, исследуется и другая сторона: как поведение детерми­нирует среду (Среда =1-поведение). «Поведение есть следствие в первом случае и причина во втором... В повседневной жизни одновременно действуют оба направления контроля» [129, с. 866].

^ «Если бы людьми управляли только непосредственные резуль­таты, они давно превратились бы в один на музейных экспо­натов среди других вымерших видов» [129, с. 860].

как, обращаясь к практическим нуждам человека, пси­хология вынуждена ставить вечные, философские про­блемы, которые она раньше объявляла псевдопроблемами. «Размышления о природе человека неизбежно ставят фундаментальные вопросы о детерминизме и человеческой свободе»,—признает А. Бандура [129, с. 866].

Его статья также свидетельствует о 'том, как измене­ние регулятивной модели человека ведет к существен­ному изменению методологических основ всей ориентации. Социальный бихевиоризм поэтому в известном смысле представляет собой антитезу скиннерианству. В то же время нельзя не заметить, что, вооружая человека мето­дами саморегуляции и самопрограммирования, социаль­ные бихевиористы, за редким исключением, предполагают, что этот процесс должен происходить в условиях того же общества, без изменения его основ. Несмотря на критику идей Скиннера и в целом большой шаг вперед социальных •бихевиористов, несмотря на весь их гуманистический па­фос, они также исходят из того, что изменение общества должно начинаться с изменения личности. Утопичность этого взгляда очевидна. На деле «самопрограммирование» человека без изменения программы общества рано или поздно оборачивается еще более эффективной подгонкой личности к действующим социальным институтам, хотя субъективно (и иллюзорно) может осознаваться как ре­зультат самостоятельного выбора. По существу же это еще одна, но наиболее изощренная и замаскированная форма манипуляции. Собственно, в этом и состоит глубокий за­мысел изменения парадигмы бихевиоризма.

Подводя некоторые итоги развития бихевиористских моделей человека, общества и их взаимодействия, можно, видимо, отметить как общее явление «возвращение» в со­циальную психологию человека и человеческого. За по­следние два десятилетия особенно заметно, как посте­пенно объект исследований буквально навязывает в соци­альной психологии свою логику, лишая бихевиоризм од­ной опоры за другой, ставя перед неизбежностью выбора: внести в модель механического человека изгнанный ранее «ментализм», способность к оперированию символами, ор­ганизации поведения при помощи знаков (Выготский), познавательные процессы — или уступить место другой концепции, способной интегрировать все эти свойства. Вариант такой модели и был предложен так называемой

когнитивной ориентацией, которая при объяснении пове­дения «делает упор на центральные процессы (например, аттитюды, идеи, ожидания)» [394, с. 171]. Вся ориента­ция возникла именно как антитеза необихевиоризму ^ и противостоит ему, как пишет Д. Озюбель, по следующим пунктам:

«Бихевиоризм имеет дело е оперантным и классиче­ским обусловливанием, а также механическим, инстру­ментальным и дискриминационным научением, в то время как когнитивную теорию больше интересует образование понятий, мышление и приобретение знания.

Бихевиоризм основывается на изучении наблюдаемых реакций, в то время как когнитивная теория считает наи­более значительными научными данными так называемое менталистское содержание: познание, значение, понима­ние и другие виды осознаваемого опыта.

Бихевиоризм исходит из того, что в основе психоло­гических, или «когнитивных», явлений лежат в основном организмические процессы, в то время как когнитивная теория стремится определять когнитивные явления в тер­минах дифференцированных состояний сознания, сущест­вующих в связи с организованными системами образов, понятий в когнитивной структуре и когнитивных процес­сов, от которых они зависят [123, с. 7].

Типом анализа для бихевиоризма является молекуляр­ный анализ, в то время как когнитивная теория обычно использует молярный подход [275, -385].

Бихевиоризм рассматривает генетически ранее проис­шедшие события как более фундаментальные по сравне­нию с событиями, происшедшими позже, в то время, когда Когнитивная теория отвергает эту точку зрения [310].

Из этого сопоставления нетрудно заметить историче­скую связь когнитивной ориентации с гештальтпсихоло-гией^, которая возникла в общей психологии как реак-

^ Существует даже мнение, что любое изложение когнитивной теории должно начинаться с ее сопоставления с принципами бихевиоризма [123, с. 7].

" Весьма интересным и поучительным для социальной психологии мог бы стать подробный .анализ преемственности идей по ли­нии, выявленной М. Г. Ярошевским: Ф, Брентано _ Э. Гус­серль—Г. Мюллер—Д. Катц, Е. Рубин —IVI. Вертгеймер, В. Кёлер, К. Коффка, если ее дополнить линией К. Левин — Ф. Хайдер—Г, Келли (см. далее).

ция па атомистический подход к психике, господствовав­ший в Европе в конце XIX—начале XX в. Принципы геш-тальтпсихологии — рассмотрение частей в зависимости от целого, интегрирующего их по соответствующим законам, в значительной степени определили новую модель.

2. «Человек когнитивный» ^ — существо, обладающее способностью к восприятию и переработке информации. Руководствуется в своем поведении субъективным обра­зом действительности. Стремится к достижению внутрен­ней связности, логичности, непротиворечивости картины мира. Когнитивные элементы (когниции, знания) не всегда в эту картину вписываются, они находятся в не­прерывном взаимодействии. Определенные типы этого взаимодействия (конфликт, противоречие, логическая не­последовательность, неопределенность взаимосвязи и т. п.) обладают мотивационной силой, побуждают к определен­ным действиям (поведению) [234, 195], направленным на возвращение всей когнитивной структуры в состояние равновесия. Поэтому для того, чтобы понять причины по­ведения человека, важнее выяснить не то, как познаются социальные явления, а как они взаимодействуют в когни­тивной структуре [460, с. 391].

Таким образом, центральным объектом исследования становится не процесс отражения социальной реальности и не соответствие самого отражения отражаемому^,

^ Макдэвид и Хэрэри называют эту модель «homo sapiens», уточ­няя: «человек мыслящий (думающий)» (см. табл. 1); однако, на наш взгляд, это определение гораздо шире того содержания, которое на сегодняшний день имеется в когнитивных теориях.

Относительно термина «когниция» не существует единой точки зрения. Так, например, Л. Фестингер применяет его как эквивалент знания, определяя когниции как то, что человек знает о себе, своем поведении, своем окружении. В социально^ психологических теориях речь идет, как правило, о социальной среде. В то же время Найсер утверждает, что этот термин отно­сится и к процессам, при помощи которых любая сенсорная информация перерабатывается и используется [338].

Еще меньше согласия по поводу термина «когнитивная структура», хотя большинство когнитивистов согласны в том, что она в целом организована иерархически, т, е. что более сложная конструкция определяет значение составляющих ее конкретных элементов [394, с. 173].

^ Когнитивисты ограничиваются констатацией «непонятного» еще факта, почему социальные объекты и социальные стимулы вос­принимаются менее адекватно по сравнению с «нейтральными», природными, материальными объектами [460, с. 320].

Таблица^
Основные теории в социальной психологии (по Макдэвид и Хэрэри [300, 301])
			Основные теоретические аспекты		Вклад в социаль-
Теория	Модель человека	Основные п редставители			ную психологию, объекты иссле­дований	Оценка статуса в психологиче­ской рауке
				представления
			источник данных	о мотивации
Психоанали-	«Человек же-	Фрейд, Юнг, Ад-	Вербальное по-	Акцент больше на	Развитие личности,	Уменьшается
тическая	лающий»	лер, Эйбрэхэм,	ведение (прирав-	источник энергии,	социализация, аг-	(1968, 1974)
		фромм, Хорни,	ненное к опыту)	чем на ее направ-	рессия, культура и
		Бион		ленность	поведение
Когнитивная	«Человек по-	Левин, Хайдер,	Вербальное по-	Акцент больше на	Установки, язык и	Стабильно сохра-
	знающий»	Фестингер, Пиа-	ведение (по кото-	направленность	мышление, динамика	няет свое значе-
	(думающий)	же, Кольберг	рому делается вы-	энергии, чем на	групповых продессов,	ние (1968). Наи-
			вод о реальном	ее источник	пропаганда, социаль-	высший авторитет
			опыте)		ная перцепция, «Я»-	(1974)
					концепция
Бихевиорист-	«Человек ме-	Халл, Миллер,	Наблюдаемое	Энергия — функ-	Строгость в теории и	Растет (1968), те-
ская	ханический»	Доллард, Роттер,	внешнее поведе-	ция от уменьше-	эксперименте, социа-	ряет свое лицо
	(реагирую-	Сирс, Скиннер,	ние (опыт имеет	ния драйва, на-	лизация, социальный	(1974)
	щий)	Бандура	второстепенное	правленность объ-	контроль, социаль-
			значение)	ясняется привыч-	ные установки
				ками
Гуманистская	«Человек иг-	Роджерс, Маслоу,	Вербальный са-	Иерархически	»Я»-концепция,	Увеличивает авто-
	рающий»	Мэй, Сэпир, Фа-	моотчет (его «по-	организованные	межличностные отно-	ритет (1974)
		рис	нимающая» интер-	потребности	шения, общество и
			претация)		индивид

а внутренняя трансформация н перестройка когнитивное стру^ры как самостоятельной сферы. В этом понимании ^тв^тся влияние идеалистической феноменологии Э Гуссерля " с ее требованием выносить «за скобки» воп­рос о происхождении феноменов сознания июс отношении ^объемивной, независимо существующей реальности. Очевидно, фактически тем самым когнитивный человек «отождествляется с человеческим (индивидуальным) со­знанием» оторванным от реального поведение Сама ре-^остьв Исследованиях когнитивистов фигурирует только как знание о ней. В силу такого ограничения мо­дель «когнитивного человека», пожалуй, единственная ъ социальной психологии (куда, строго говоря, ее можно ^не^ти с большими оговорками), которая существует как бы сама по себе, без дополняющих ее моделей обще­ства ^ каком-либо из его проявлений) и взаимодействия

индивида и общества ^.

Это однако, далеко не означает, что ^модель «когни­тивного человека» лишена идеологической подоплеки, he ^кровенно выраженная субъективно-идеалистическая платформа, с одной стороны, позволяет трактовать соци­альные процессы как детерминируемые сознанием, с дру­гой-упомть на снятие психологического напряжения, вызванного конфликтом с действительностью, путем вне-^н^ в сознание «когниций», помогающих восстановить утраченное равновесие когнитивной структуры, попросту ^оряреш^ть мерами пропагандистского воздействия то ^ли иное реальное социальное противоречие. Наконец, вентральная идея когнитивных теорий^ о том, что чело-^ всегда стремится к психологическому равновесию. вставляет собой проекцию социального равновесия, по-^ческо1 стабильности как всеобщего идеала. О том, что ^^ка от действительности, свидетельствуют и опыт вседневной жизни, и экспериментальные исследования, ^ Юности Д. Берлайна, который показал, что человеку,

- ^ . ^а^Тс^^^и^е теории ограппчоны индивидуаль-

» ^им^Тся теории: когнитивного баланса [233], ко^итив-^ асимметрии [340], когнитивного несоответствия №^и ^иболе^ широко и^естная) когнитивного диссонанса [195].

43

напротив, свойственно стремление к нарушению равнове­сия и симметрии [139].

Кроме того, когнитивные теории выполняют свою идео­логическую функцию уже тем, что исследуемая ими проб­лематика, несмотря на изучение восприятия «социальных стимулов», весьма и весьма далека от действительных, насущных проблем общества.

Сказанное выше можно проиллюстрировать на примере теории когнитивного диссонанса. Л. Фестингера (1957 г.), которая породила наибольшее количество экспериментов, публикаций и диссертаций [195]. Сам Фестингер следую­щим образом формулирует основные положения своей тео­рии:

«1. Между когнитивными элементами могут иметь место диссонантные, или «несовместимые», отношения.

2. Переживание диссонанса заставляет уменьшить дис­сонанс или избегать его увеличения.

3. Это давление проявляется в изменении поведения, когниции, а также избирательном восприятии новой ин­формации и принятии новых мнений» [195, с. 31].

В соответствии с теорией Фестингера между двумя когнитивными элементами (X и Y) диссонанс существует в том случае, если из Y следует не X. Если же Х следует из Y, то отношение определяется как «консонантное». Если Х и Y не связаны, они не релевантны относительно друг друга. Величина диссонанса, а также величина давле­ния при уменьшении диссонанса между двумя когнитив­ными элементами увеличивается по мере увеличения важ­ности или ценности этих элементов.

При описании процесса уменьшения диссонанса Фес­тингер проводит различия между когнитивными элемен­тами, которые касаются поведения или чувств, или окру­жающей среды. Примером первого случая будет, по его словам, убеждение или знание того, что я сегодня выез­жаю па загородную прогулку; примером второго — знание того, что идет дождь. Согласно Фестингеру, диссонанс возникает в данном примере в том случае, если я отправ­ляюсь на загородную прогулку, несмотря на то, что знаю, что идет дождь.

Таким образом диссонанс рассматривается как проти­воречие между двумя знаниями. Фестингер подчеркивает, что знания о действительности, разумеется, более устойчи­вы к изменению, чем знания о поведении, поскольку легче

изменить планы о том, что человек собирается делать, чем знание о вполне осязаемой реальности. Поэтому если все же человек решится выехать на загородную прогулку, то для того, чтобы уменьшить существующий между двумя ког­нитивными элементами диссонанс, он должен будет из­менить один из них. И очевидно, что этим элементом бу­дет знание о том, что он едет на прогулку. В этом случае вступает в действие механизм, сходный с тем, который Фрейд называл механизмом рационализации. Я, напри­мер, могу убедить себя в том, что дождь скоро закон­чится, или в том, что мне необходимо выехать на эту прогулку по каким-либо весьма важным причинам.

В сущности теория Фестингера не вносит много нового в понимание хорошо известного факта, что человек стре­мится к внутренней согласованности картины мира. При­чина, по которой эта теория стимулировала такое большое количество исследований, заключается совершенно в ином. Основное внимание в теории Фестингера уделяется по­следствиям принятого решения, которое производит определенные изменения в связанных друг с другом когни­тивных элементах и тем самым ведет к появлению дис­сонанса и вызывает определенную напряженность, тре­бующую своего разрешения. Фестингер высказывает гипотезу о том.что действие диссонанса проявляется в уве­личении психологической привлекательности избранной альтернативы и в поиске дополнительных средств (напри­мер, новых когнитивных элементов), убеждающих в пра­вильности выбора.

Перечисленные положения теории когнитивного дис­сонанса легли в основу предсказаний ряда так называе­мых «неочевидных фактов», т. е. фактов, противореча­щих здравому смыслу и прогнозируемых лишь на основа­нии логики теоретического рассуждения.

Примером может служить широко известный экспери­мент Фестингера и Карлсмита, в котором авторы избрали в качестве рабочей гипотезы следующую: чем меньше воз­награждение, которое получит испытуемый за то, что он сделает, тем больше изменится его мнение о характере данной деятельности. Испытуемым предложили выпол­нить исключительно скучную работу, а затем попросили якобы «из уважения» к экспериментатору рассказать дру­гим испытуемым о том, каким интересным и приятным был эксперимент, т. е. фактически обмануть. В одной

группе испытуемых попросили сделать это за 1 долл.; в другой группе за то же самое заплатили 20 долл.; в третьей, контрольной группе вопрос об обмане вообще не затрагивался. Впоследствии были измерены установки испытуемых относительно проделанной ими монотонной работы. Выяснилось, что те, кто обманывал других испы­туемых всего лишь за 1 долл., оценили эту работу как довольно приятную; испытуемые той группы, которые получили за обман 20 долл., а также контрольная группа оценили эту работу «нейтрально», т. е. менее положи­тельно по сравнению с первой группой. Иными словами, результаты этого эксперимента подтверждают весьма, казалось бы, неожиданную гипотезу: небольшое возна­граждение может оказаться более эффективным в изме­нении установки, нежели большое [196].

Теория когнитивного диссонанса оказалась одновре­менно очень простой и «почти равной теории Фрейда по своей способности объяснить любые полученные данные» [268, с. 236]. Этому в немалой степени способствовала не­четкость основных понятий: «когнитивный элемент», «диссонанс», а также искусственность экспериментальной ситуации, где испытуемый имеет ограниченный выбор, определяемый экспериментатором, в отличие от жизни, где спектр выбора гораздо шире. Все это в итоге привело к тому, что теорию когнитивного диссонанса «проверяли, модифицировали, применяли, ругали, принимали и отвер­гали» [394, с. 215]. Может быть не столь яркой, но по су­ществу такой же оказалась судьба и других теорий сог­ласованности.

Каковы же причины создавшегося положения? Отве­чая на этот вопрос, В. П. Трусов, экспериментально про­верявший гипотезы когнитивного диссонанса, справед­ливо отмечает, что для исследователей когнитивного дис­сонанса характерно признание в качестве методологических оснований двух положений. Первое из них — идея Я. Пирса о том, что люди стремятся достигнуть состояния уверенности и избежать состояния сомнения. Достигнув первого, люди успокаиваются. В какой степени эта уве­ренность подкрепляется реальностью, не имеет значения. Тем самым игнорируется значение внешнего объективного мира. Вторым положением является кредо транзактной психологии: «найти инварианты поведения человека можно только в терминах доступного ему мира». В этом

положении также на первый план выдвигаются субъек­тивные критерии.

Интерпретация когнитивного диссонанса как прису­щего человеку стремления оправдать свое поведение ведет к субъективно идеалистическому пониманию человека и как следствие этого препятствует плодотворной разра­ботке найденного феномена. Попытка нахождения его ин­варианта в терминах «субъективной метрики» индивидов является тупиковой, поскольку отсутствуют объективные эталоны, критерии перехода от одной субъективной шкалы измерения к другой [79, с, 16—18]. Для решения этой проблемы, равно как и объяснения факта переоценки аль­тернатив после выбора, необходимо выйти за пределы мира индивида.

Сделав шаг вперед по сравнению с бихевиоризмом, поднявшись, так сказать, на ступень выше модели чело­века механического, поставив в центр внимания ког­нитивные, мыслительные структуры, когнитивисты замк­нули деятельность человека этими рамками. Правда, если у бихевиористов человек — существо ре-активное, т. е. проявляющее активность в ответ на внешние стимулы (разумеется, мы сознательно огрубляем схему), то, на­пример, в теории когнитивного диссонанса человек внут­ренне активен. Однако эта активность весьма специфична. Фактически она представляет собой импульс к снятию внутреннего конфликта, вызванного неадекватностью вы­бора альтернативы, и, что особенно важно, этот внутрен­ний конфликт разрешается преимущественно внутрен­ними же средствами. Не случайно поэтому комментаторы теории когнитивного диссонанса усматривают ее значитель­ное сходство с фрейдизмом [268, с. 215] ^°.

Аполитичность, «камерность» проблем, несложность проверки гипотез и возможность формализации (Андер-соп, 1962 г.) обеспечили когнитивным теориям широкое признание к 1968 г. и наивысший авторитет в 1974 г. [301]. Эту эволюцию когнитивной ориентации можно представить вкратце следующим образом. В конце 40-х — начале 50-х годов основной темой когнитивистской ориен­тации было познание социальных явлений. Изучались

^ Однако в сравнении с теорией Фрейда когнитивная схема ра­ционалистична, Влияние иных (помимо диссонансных когни­тивных связей) внутренних побудительных сил (в частности, неосознанных) когнитивными теориями игнорируется полностью.

когшщии о людях, событиях и т. п. Высказывались па-дежды на то, что, как только «основные направления сой­дутся в проблеме представления» [385, с. 137], социаль­ное поведение станет более понятным.

Для 60-х годов, однако, характерен, как уже отмеча­лось, акцент на внутреннем взаимодействии когнитивных элементов внутри замкнутой структуры. В 1968 г. Р. Зайонц, автор обзорной статьи по когнитивным теориям, предска­зывал, что, вероятно, в третьем издании «Руководства по социальной психологии» можно будет говорить о синтезе основных тем предыдущих десятилетий [460, с. 391].

Судя по всему, этот прогноз в 70-е годы начинает сбы­ваться. Свидетельство этому — появление в 1972 г. книги Э. Стотлэнда и Л. Кэнона «Социальная психология: когнитивный подход» [416] ^'. Они предприняли также фактически первую в американской социальной психоло­гии попытку^ интегрировать на основе когнитивистской ориентации разрозненные и полученные разными направ­лениями данные. Это, по их мнению, «возможно только на основе теории, которая отдает предпочтение опосредую-щим 'процессам индивида по сравнению с различными формами внешне наблюдаемого поведения» [416, с. viii]. Вместе с тем объектом исследования они объявляют пове­дение, понимаемое как взаимодействие эксплицитных и имплицитных социальных стимулов, вызывающее когни­тивную и поведенческую ^ активность индивида [416, с. 27].

Авторы фактически пытаются интегрировать когни­тивную и бихевиористскую модели. Характерно, что для этого синтеза они заимствуют основные концепты из «лю­бых областей психологии, кроме социальной» [416, с. viii]. Суть синтеза состоит в «применении когнитивных теорий

" В книге когнитивный процесс рассматривается как процесс приобретения знаний о социальных объектах и разрешения противоречий между ними.

'" Вторая попытка дать новую парадигму социально-психологиче­ского исследования и общую теоретическую схему принадлежит А. Стаатсу, который берет за основу теорию социального на­учения [412].

^ В книге явно просматривается тенденция к конвергенции с тео­рией социального научения. Стремление к этой конвергенции очевидно и у необихевиористов А. Стаатса и А. Бандуры, которые признают важность включения промежуточных пере­менных в анализ поведения.

научения к социально-психологическим явлениям» [416, с. IX]. Основное понятие, вокруг которого строится вся теоретическая конструкция, — это понятие схемы, заим­ствованное Э. Стотлэндом и Л. Кэноном (по их же при­знанию) у английского невролога Г. Хода, который объ­яснял, что такое схема, следующим образом: «... люди создают относительно абстрактные и поддающиеся гене­рализации правила, называемые схемами, относительно определенных, регулярно повторяющихся связей между явлениями. Эти схемы могут складываться на основе пря­мого опыта, наблюдения за другими людьми и прямых сообщений от них» [416, с. 67].

Появление в 70-е годы подобного подхода весьма симптоматично. Это по существу признание недостаточ­ности, частичности каждой из имеющихся моделей в от­дельности, признание необходимости нахождения общей основы.

Вопрос, и весьма важный, состоит, однако, в том, воз­можен ли этот синтез «напрямую» или на какой-либо пограничной основе. Нам представляется вполне обосно­ванной точка зрения М. Г. Ярошевского о том, что «не­способность соединить эти две важнейшие категории (образа и действия), разработать единую схему анализа психической реальности в неразделенности ее внутренне связанных компонентов явилась логико-исторической предпосылкой распада обеих школ — и гештальтизма и бихевиоризма. Ложная методология — в одном случае феноменологическая концепция сознания (у гештальти-стов), в другом—прагматическая, механо-биологическая концепция поведения (у бихевиористов) — явилась не­преодолимым препятствием для подлинно научного син­теза» [97, с. 218]. В процессе дальнейших рассуждений о ходе логико-категориального развития он делает вывод (также вполне обоснованный) о том, что синтез этих двух аспектов исследуемой психической реальности предпола­гает включение категорий мотивации, социально-психо­логических^ отношений и личности. Особое место среди этих аспектов занимает, на наш взгляд, Мотивационный, как отражающий столь необходимую для целостной мо-

^ Мы используем этот термин вместо «психосоциальные» как бо­лее употребительный.