К этой же группе марксистов-этнографов надо причислить англичанина Питера Уорсли, автора ряда исследований по современной культуре народов Африки и Океании, в частности интереснейшего труда о "милленаристских" (религиознореформаторских) движениях в Меланезии, под формой которых он распознал неразвитое проявление национально-освободительного антиколониалистского движения 44. Надо назвать также итальянского коммуниста - историка ранних форм религии Амброджо Донини.

Родиноведческая этнография в Западной Европе

Своими особыми путями развивалась в западноевропейских странах, как уже говорилось выше, родиноведческая этнография.

Зародившись еще в начале XIX в. на почве пробудившегося национального движения, она жила и в дальнейшем своей особой жизнью, слабо связанная с общей этнографией. Здесь меньше сказывалась работа теоретической мысли, преобладало простое собирание и эмпирическое описание, по большей части с очень частными выводами. Теоретическое осмысление и обобщение фактов нередко заменялись туманно-романтическим любованием родной стариной и дедовскими обычаями. Только в последние годы теоретический уровень европейской "родиноведческой" этнографии заметно повысился.

При этом в каждой стране этнографические изучения шли своими путями, редко выходя за рамки своей страны, а то и своего околотка. Обобщающие труды, порой капитальные, даже многотомные, тоже укладывались в границы одной страны. Попытки выйти за эти границы, равно как и попытки принципиально осмыслить изучаемые явления, начались главным образом лишь в новейшее время. Рассмотрим коротко состояние этнографической изученности и главные направления исследований по отдельным странам.

ФРГ, Австрия

Быть может, самая богатая краеведно-этнографическая литература накоплена в странах немецкого языка. Ведь они были самым ранним в Европе очагом изучения отечественной этнографии. Несколько поколений этнографовкраеведов, имена которых насчитываются десятками, создали обширный фонд местных этнографических описаний и монографий; есть немало и обобщающих работ по темам: жилище, костюм, верования, календарные обряды и пр.

Можно особо выделить работы по изучению народных жилищ и поселений - Мейтцен, Песслер, Рамм, Мильке, Хеннинг, Радиг, Шир и др.; по одежде - Шписс, Кречмер, Герамб и др.; по обычаям, обрядам и верованиям - Маннгардт, Ферле; общие описания земель и областей - Андрее, Риль, Мух, Ганс Мейер, М. Хаберландт, Герамб и многие другие. Создан огромный "Архив немецких народных песен" (усилиями главным образом видного немецкого фольклориста Джона Мейера), хранящийся во Фрейбурге (ФРГ) и заключающий в себе почти 300 тыс. песен. Имеется немало местных этнографических музеев. Строятся музеи на открытом воздухе: близ Клоппенбурга (Нижняя Саксо-ния), близ Киля (ШлезвигГольштейн), в Коммерне около Кельна. С 1936 г. издается капитальный "Атлас немецкого народоведения" - ценнейший источник для сравнительноэтнографического изучения Центральной Европы.

Теоретическая основа немецкой краеведческой этнографии исторически менялась. Вначале деятели ее вдохновлялись романтическим духом преклонения перед народной стариной. Зародившаяся в Германии же мифологическая школа интересовалась особенно народными верованиями, фольклором и обрядами, возводя их генезис к индоевропейской древности. Но вышедший из этой же школы Вильгельм Маннгардт сумел уловить самое существенное в этих верованиях,

положив основу изучению аграрных культов, столь характерных для земледельческих народов. В годы реакции, последовавшей за поражением революции 1848 г., заметна стала и чисто реакционная струя в этом романтическом родиноведении. Особенно отчетливо сказалась она в работах и взглядах Вильгельма-Генриха Риля (Riehl), который считал, что народоведение (Volkskunde) должно стать своего рода идейным пособником администрации: оно должно "внести систему в анархию полицейского права и в неменьшей мере логику в административную практику", чтобы убедить народ в том, что даже в самых тяжелых обстоятельствах "административная власть, собственно говоря, распорядилась и действовала в его пользу" 45. Однако у Риля в этой его реакционно-полицейской установке последователей, к счастью, не нашлось. После первой мировой войны в Германии, видимо, на почве общего

политического и идейного шатания получила широкую известность теоретическая концепция Ганса Науманна, очень авторитетного этнографа, фольклориста и литературоведа; но его взгляды вошли в научный оборот в упрощенной, им же самим обедненной форме так называемой теории сниженной культуры (gesunkenes Kulturgut), и в таком ее виде она была встречена в прогрессивных общественных кругах весьма неодобрительно. В полном же своем виде концепция Науманна заслуживает более серьезного внимания.

Ганс Науманн (1886-1951) был прежде всего одним из тех этнографов, которые пытались преодолеть укоренившийся в немецкой науке раскол между Volkskunde и Volkerkunde 46. Правда, попытка эта исходила у него от весьма сомнительной и политически реакционной позиции - от пренебрежительного взгляда на трудящиеся классы европейских государств и на население колониальных стран как на косную, неспособную ни к какому творчеству массу. Несмотря на это, главный, кардинальный вопрос этнографического изучения культуры народов Европы был поставлен Науманном совершенно правильно. Он ставил этот вопрос так: "Имеем ли мы дело в каждой отдельной, даже незначительной детали (народного быта.- С. Т.) с пришедшим снизу примитивнообщинным добром или с пришедшим сверху сниженным культурным добром (um von unten gekommenes primitives (Gemeinschaftsgut oder von oben gekommenes gesunkenes Kulturgut") 47.

И в самом деле: в своей небольшой, но очень содержательной книге "Основы немецкого народоведения" Науманн внимательно прослеживает по всем разделам материальной и духовной культуры немецкого народа, как сочетаются в ней черты, идущие от самобытной древности, и черты, заимствованные в позднейшее время или в наши дни из города и из быта господствующих классов. Первые преобладают в формах поселений, в типах построек, в народных праздниках и развлечениях, в верованиях и обычаях, в сказочных мотивах; вторые - в одежде, частью в домашней утвари, в народных книжках, в песенной поэзии. Но самобытные черты и черты, заимствованные из культуры господствующих классов, между собой обычно переплетаются, даже сливаются. В том, что Науманн старательно прослеживал все факты влияния города и городской культуры на крестьянский быт, ничего ошибочного не было. Город действительно всегда был и остается носителем более высокой культуры, чем деревня; это общеизвестно. Отставание деревни в культурном развитии по сравнению с городом проявлялось зачастую и в том, что крестьяне с запозданием перенимали городские моды, особенно в одежде; поэтому формы "народной" одежды и в самом деле нередко напоминают - и Науманн это правильно заметил - вышедшие из моды городские костюмы. Особенно сказалось это в XIX в., после отмены сословных ограничений в одежде, когда крестьяне бросились перенимать покрой костюмов городских сословий, прежде для них запрещенный. Но из этих верно отмеченных фактов сам Науманн делал грубо упрощенный и потому

ошибочный вывод: "народ" (т. е. прежде всего крестьянство) вообще неспособен будто бы создавать что-либо самостоятельно, , а может только перенимать созданное "верхним слоем" (Oberschicht) населения. "Das Volk produziert nicht, es reproduziert" - народ ничего не производит, а только воспроизводит - эту фразу, сказанную швейцарским :. этнографом Гофман-Крайером, Науманн охотно повторял. Но ведь корни и городской, и всякой вообще высокой культуры лежат в той же деревне. Сам Науманн это хорошо, в сущности, понимал, и он невольно опровергал свой однобоко-прямолинейный тезис, когда, например, говорил, что, перенимая некоторые произведения поэтов и делая из них народные песни, "народ, собственно говоря, берет назад то, что ему принадлежало". Он опровергал этот тезис и тем, что вполне правильно указывал на конкретные условия заимствования народом форм высокой культуры: это заимствование , происходит только тогда, когда народ достаточно подготовлен к заимствованию. "Невозделанное поле не принимает семян, и народ отбросит вновь все то, что абсолютно ему чуждо, даже если он его раз и примет" 48.

Если же откинуть грубые, упрощенные и необоснованные обобщения, которые Науманн делал из своих наблюдений, сам же их порой и опровергая, и если откинуть его скептические высказывания о народе, порожденные отчасти желанием отрешиться от всякого романтического любования народной стариной, то исследование его представляет много верного и важного. В целом оно проникнуто здравой идеей единства первоначальной "общинной" основы всякой культуры, основы, следы которой сохраняются в крестьянском быту народов Европы не меньше, чем в быту населения внеевропейских стран, и из которой собственно и вырастает высокая городская культура, в частности культура господствующего социального слоя.

"Сущность высокой культуры - личное, но корни ее - и это нужно осознать - лежат в примитивной общине (in der primitiven Gemeinschaft), которая составляет ее вечную, глубокую и крепкую материнскую почву" 49. Мысль, по существу, совершенно верная. Однако именно необоснованные обобщения в аристократическом духе и барски-пренебрежительные замечания о простонародье и о "первобытных народах" получили наиболее широкую известность из всех этнографических взглядов Ганса Науманна и создали ему нелестную славу автора одиозной "теории сниженной культуры".

Из новейших общих концепций, построенных на данных местной европейской этнографии, заслуживает особого внимание попытка австрийского этнографа Артура Хаберландта построить общую картину развития народной культуры в странах Европы. Картина эта - "Die volkstumliche Kiiltur Europas in ihrer geschichtlichen Entwicklung" - выдержана в несколько устарелом эволюционистском стиле, но она представляет все же большую ценность уже по одному тому, что это едва ли не единственная попытка подобного обобщения, притом с большим количеством конкретного этнографического материала. Напротив, капитальный коллективный труд "Die Deutsche Volkskunde" под редакцией Адольфа Шпамера хотя и очень богат по материалу, но представляет собой скорее собрание отдельных очерков по разным сторонам быта и культуры народа, и притом в пределах только Германии.

В послевоенной Западной Германии возобновились попытки насытить краеведческую описательную этнографию (Volkskunde) более глубоким теоретическим содержанием. Заметны разные течения: одни (Ганс Мозер) пытаются историзировать ее, привлекая архивные источники; другие (Герман Баузингер) связывают свои научные изучения с критикой современного капитализма; третьи (Герхард Хейльфурт и его ученики) используют систему понятий, заимствованную от американских антропологов.

Скандинавские страны и Финляндия

Хорошие традиции в изучении особенно материальной культуры, а также и духовной, сохраняются в скандинавских странах. Впереди идет Швеция. Так, в Стокгольме еще в 1872 г. был открыт "Северный музей" (Nordiska Museet) - сейчас один из богатейших в мире. В 1891 г. там же был создан этнографом Артуром Хацелиусом первый в Европе этнографический музей на открытом воздухе - знаменитый Скансен, послуживший впоследствии образцом для создания подобных же парков-музеев в разных европейских странах. Многие годы им, как и "Северным музеем", руководил крупнейший ученый Сигурд Эриксон (1888-1968). В ряде университетов Скандинавии читаются этнографические курсы. С 1937 г. начал выходить журнал "Folk-liv", основанный и руководимый Эриксоном (в 1971 г.

его сменил журнал "Ethnologia Scandinavica"). В 1951-1955 гг. выходили сборники

"Laos", где региональные проблемы скандинавской этнографии трактовались уже на фоне задач европейской и общей этнографической науки.

Эта тенденция к сближению родиноведческой этнографии с общими задачами и понятиями этнографической науки особенно знаменательна, и она связана, в первую очередь, с именем того же Эриксона.

Этот выдающийся шведский ученый работал всю жизнь в области отечественной этнографии, был лучшим знатоком материальной культуры Скандинавии (постройки, декор жилища, поселения), общинного и семейного быта. Но в своих печатных и устных выступлениях по программным и принципиальным вопросам этнографии Эриксон не отделял задач родиноведческих изучений от общих проблем этнографии. Он старался уложить явления и понятия скандинавской этнографии в рамки общеэтнологической терминологии; пользовался заимствованными из новейшей западной теоретической литературы категориями "социальная группа", "функция" и пр.; критиковал других этнографов за недостаток историзма в их исследованиях; настойчиво рекомендовал применять количественные методы в изучении народной жизни.

Эриксон не раз повторял, что изучение своего народа - "региональная этнология" - есть лишь часть единой "этнологической" науки. Главной задачей и конечной целью этнографической науки (этнологии, как. он предпочитал ее называть) Эриксон считал изучение "народной жизни" (folk-liv), под которой он разумел все стороны жизнедеятельности человека, начиная от самых простейших и будничных действий. Одно время Эриксон, видимо, под временным влиянием американской этнопсихологической школы, понимал под "жизнью народа" жизнь отдельных индивидуумов; но в дальнейшем он преодолел эту односторонность и в позднейших своих работах подчеркивал, что "народная жизнь есть социальная жизнь" 50.

Со своим широким пониманием задач этнографии (этнологии) как единой науки, изучающей все народы Земли, со своим пониманием "народа" и его "культуры" как вполне конкретных явлений (в отличие от весьма абстрактного толкования этих категорий многими другими учеными) Эриксон сделался вдохновителем прогрессивного направления в европейской этнографии и признанным главой этнографов-европеистов.

Он больше, чем кто-либо из этнографов европейских капиталистических стран, сделал для сближения двух разошедшихся отраслей этнографической науки. За такое сближение стоят ученики и последователи Эриксона: в Швеции - Оке Хюльткранц, Геста Берг, Нильс-Арвид Брингеус и др.; в Норвегии - Кнут Кольсруд, Хильмар Стигум и др.; в Дании - Аксель Стеенсберг, Хольгер Расмуссен и др. Помимо изучения своего народа шведские и норвежские этнографы уделяют внимание изучению лопарей, живущих в северных районах Скандинавии; датские