III. Представители философского направления в науке уголовного права Оттенки философской разработки уголовного права в русской научной литературе

Чистые естественно-правовые конструкции.

Преобразование доктрины естественного права в соответствии с требованиями определенных гарантий для преступника и общества.

Уголовно-правовые теории, углубленные на психологической основе.

Естественно-правовые учения, ищущие опоры в положительном праве и началах смешанного характера.

Силою обстоятельств была поставлена на очередь в русской криминалистической литературе начала XIX в. обработка положительного права, и наличные силы ответили, хуже или лучше, на задачу момента. Но одновременно не иссякла вера в возможность получения целесообразных директив для уголовного законодателя, практика и учителя права из указаний чистого разума в смысле системы выводов, постулируемых логически-оперирующей мыслью человека. Учения эти, в чистом своем виде, скоро теряют почву под ногами и вытесняются из научного оборота, чтобы уступить место более положительно обоснованным доктринам.

Аналогичное движение наблюдается и в ходе развития западной науки. Попытка отождествить общие уголовно-правовые учения естественного права, подсказанные чистым разумом, с действительными началами уголовного законодательства подвергается на Западе крушению по целому ряду причин. Против теоретических измышлений возникает, прежде всего, реакция на почве реальных требований, предъявляемых политическими мыслителями, стремящимися к преобразованию общественных отношений. Пересмотр уголовно-правовых учений в духе приведения их в соответствие с индивидуальной и общественно-политической целесообразностью вызывает к жизни ряд положений, которые вносятся в качестве поправок к абстрактным формам рефлексии учителей естественного права и находят свое наиболее яркое проявление в уголовно-правовых учениях таких политических писателей, как Беккариа, Филанжери, Дидро, Вольтер и др.

Но обобщения, данные в этой области, были если и не односторонними, то, во всяком случае, не достаточно углубленными. Они являлись боевыми ответами на задачи момента, при формулировании которых забывали внимательно считаться с рядом особенностей и самой личности, и того исторического фона, на котором она выступала как реальная величина. Эти особенности как бы приносились в жертву или, вернее, исчезали с поля зрения, в видах достижения главной цели, имевшейся в виду. Под влиянием большого углубления в самое существо проблемы, которую предстояло разрешить криминалистам, должны были появиться попытки новой постановки целого ряда вопросов в результате более детального анализа психологии личности и исторического фона действий индивида. Движение в эту сторону сказалось в форме более полного использования данных личной психологии, как основания для пересмотра уголовно-правовых учений, подсказанных, прежде всего, если не исключительно, общественно-политическими соображениями.

В литературе западноевропейской такой поворот криминалистической мысли сказался весьма реально в движении, родоначальником которого был отчасти Хр. Штельцер, но главным выразителем и бесспорным главою А. Фейербах. Если первый дал новые конструкции форм виновности в уголовном праве на почве анализа индивидуальной психологии, то А. Фейербах выставил такие решения проблемы вменяемости и наказания, которые вполне удовлетворяли запросы научной мысли в области преступления и наказания и находились на уровне современных выводов психологии. Успех учений А. Фейербаха был всецело обусловлен глубиной изучения психических особенностей личности, для которой предназначались уголовно-правовые запреты и приказы, возможностью вывести отдельные институты уголовного права из одного принципа и той изящной формой, в которую ему удалось облечь свои учения.

Привычность, руководящая поступками людей в частной и общественной жизни, и известный род историзма, делающий невозможным для человека вступление без раздумья и борьбы на путь новшеств, всегда приводили к тому, что всякая новая доктрина только тогда могла укорениться, когда она соответствовала в некоторой степени сложившемуся строю привычек и правовому укладу, реально существовавшему. Это положение было всегда угрозой для смелых новаторских попыток. Такой именно попыткой в области уголовного права являлись в значительной мере те направления в естественно-правовой литературе, которые внесла в нее политическая школа и, в частности, Беккариа. При таком положении можно было ожидать, что дело не ограничится частичной поправкой, которую внесли в доктрину Беккариа Х. Штельцер, А. Фейербах и др. Надо было ожидать, что возникнет более или менее сильная реакция на почве оживления и обращения в могучий поток исторического течения в разработке уголовного права и что реакция эта выразится не только в перенесении центра тяжести на разработку положительного права, но скажется в сфере абстрактных уголовно-правовых учений, в форме некоторого рода ассимиляции их с правом положительным. С необходимостью должны были возникнуть в этой области учения, которые как бы нанизывали их на положительное право и, во всяком случае, внесли бы в них коррективы последнего.

В западноевропейской науке такое движение сказалось сравнительно рано в том течении естественной юриспруденции, которое отождествляло естественно-правовые конструкции с обобщениями права положительного. Но оно выразилось и в других формах: в признании положительного и естественного права как двух областей, стоящих в том взаимоотношении, что последнее возведено как бы в степень общей теории права - дисциплины, дающей директивы для права положительного и являющейся в своем существе продуктом смешанного содержания. С одной стороны, эта общая теория права наделена отвлеченными от самой действительности чертами, а с другой, представляется синтезом и требований разума, и психологии, и нравственных начал, и, наконец, истории. Это течение реально сказалось в западноевропейских уголовно-правовых учениях, строго разграничивающих область положительного права от теории и конструировавших каждую из них если не вполне самостоятельно, то раздельно.

Русская юриспруденция, всегда черпавшая щедрою рукой на Западе, не могла не отразить всех этих колебаний, и наша научная литература начала XIX в. представляет более или менее полно все эти течения. Мы встречаемся вместе с тем с естественно-правовыми конструкциями в чистом виде и системой уголовно-правовых понятий, черпающих свои посылки в чистом разуме и его логических заключениях. Одновременно находят свое развитие и учения, подсказанные соображениями, игравшими решающую роль для школы политических писателей и, в частности, Беккариа. Отражаются, далее, в русской литературе, иногда путем механического перенесения, и учения психологической доктрины Х. Штельцера и школы А. Фейербаха, находившей свое основание в анализе психических черт личности. Наконец, на нашей уголовно-правовой литературе не могло не сказаться и то течение, которое ставило естественное право в связь с положительным и давало естественно-правовые конструкции, заимствованные на Западе, стоящие в том или другом отношении к положительному праву. Со всеми этими оттенками, повторяем, мы встретимся в качестве разновидностей философской разработки уголовного права у нас в начале XIX в. Но несмотря на все свое разнообразие, они, по самому существу своему, были выражением той идеи, что научная разработка права не может быть построена на абстрактной почве, должна воспринять в себя элемент права положительного и служит, кроме того, синтезом условий, в которых реально воплощается жизнь. Признание этого положения и укоренение его в самых разнообразных формах в доктрине позволяет нам характеризовать порожденные им учения, как такие, которые, в большей или меньшей степени, свидетельствуют об упадке естественно-правовых конструкций в той их форме, в которой они зародились вначале.